Многие спрашивают меня: Почему я пишу свои произведения, по прсихологическому принципу? В основном, такой статус называется «Писатель-психолог».
Ответить на этот вопрос не так просто, как кажется на первый взгляд. Быть психологом значит понимать человеческую душу, проникать в скрытые мотивы поступков, словом - изучать человека. Но какой же писатель лишен этого качества? Между тем некоторых писателей таких: как М.Ю. Лермонтов, Л.Н. Толстой, Ф.М. Достоевский, мы особенно часто называем психологами, указывая тем самым на отличительную особенность их таланта. Следовательно, подразумевается и наличие «писателей-непсихологов», то есть тех, кто менее склонен изображать внутренний мир личности, чье внимание сосредоточено на иных сторонах человеческой жизни.
Мы с самого начала сталкиваемся с 2-мя значениями слова психологизм - широким и узким. В широком смысле под психологизмом подразумевается всеобщее свойство искусства, заключающееся в воспроизведении человеческой жизни, в изображении человеческих характеров. Отражая и художе-ственно осваивая социальную, общественную характерность жизни людей, искусство и, частности, литература создают не только общественные, но и психологические типы. В искусстве социальное как бы превращается в психологическое, воплощается в нем, получает через него свое выражение. Искусство познает социальные явления через явления психологиче-ские.
Воссоздавая тот или иной характер, стержнем которого является некая социальная определенность, писатель воплощает его в персонаже, создает как бы новую индивидуальность, личность, обладающую неповторимыми особенностями. Совокупность устойчивых черт личности – реальной или вымышленной - называется в научной психологии и обыденной речи характером.
Характер – это, безусловно, явление психологическое. Видимо, благодаря этому, слова психология и характер сблизились и стали синонимами или почти синонимами.
В таком значении, слово психология проникло и в литературоведческий обиход: так, часто говорят, что Н.С. Лесков изобразил психологию русского человека и т.п. Хотя «терминологически» гораздо точнее говорить здесь о характере как воплощении главных, устойчивых черт явления в их индивидуальной конкретности. А между тем, за термином психологизм в литературоведении прочно закрепилось другое, более узкое значение, согласно которому психологизм является свойством, характерным не для всего искусства, не для всей литературы, а лишь для определенной их части. При этом, подчеркивается, что «писатели-психологи» изображают внутренний мир человека особенно ярко, живо и подробно, достигают особой глубины в его художественном освоении. Вот об этом специфическом свойстве некоторых писателей, также литературных произведе-ний в дальнейшем и пойдет речь. Необходимо сразу сказать, что отсутствие в том или ином произведении психологизма в этом узком и точном значении слова не недостаток и не достоинство, а объективное свойство. Просто в литературе существуют психологический и непсихологическии способы художественного освоения реальности, они равноценны с эсте-тической точки зрения. Иными словами, нельзя спрашивать, какой писатель лучше, психолог или непсихолог, они просто разные, обладающие несхожими творческими манерами, каждая из которых интересна и ценна сама по себе. К такому выводу приводит нас исследование психо-логизма в научной литературе последних 25 - 30 лет. В литературоведении конца 50-х-начала 60-х годов, когда категория психологизма только еще начинала осваиваться, часто происходило смешение широкого и узкого понятий психологизма, ошибки этого периода поучительны и, к сожа-лению, иногда сохраняются в сегодняшней практике преподавания, поэто-му мы остановимся на них подробнее. В некоторых работах того времени, происходило иногда неоправданное принижение той литературы, в которой отсутствовал психологизм в узком смысле. Это случалось, конечно, неумышленно и неосознанно, чаще всего как следствие смешения поня-тий, когда психологизм одновременно понимается и как всеобщее свойство литературы, состоящее в воспроизведении человеческих характеров, и как изображение в художественном произведении внутреннего мира героев. Наличие психологизма объявлялось критерием художественности произведения:
«Есть область, без раскрытия которой существо человеческое в художе-ственном произведении не будет жить полной жизнью, это сфера чувств, внутренний мир героев во всем его своеобразии, глубоко различный у каждого из них».
Что здесь имеется в виду? Очевидно, тот развитый и богатый психоло-гизм, который мы наблюдаем в творчестве Л.Н. Толстого, Ф.М. Достоевского, Г. Флобера. Но тогда получается, что либо в творчестве, скажем, Ф. Рабле или Н.В. Гоголя присутствует психологизм, только «похуже», чем у Л.Н. Толстого или Ф.М. Достоевского, либо у этих писателей психологизма нет вообще (и это действительно так!) и, по логике исследователя, их герои не живут «полной жизнью» (что вовсе не соотве-тствует действительности). В общем, согласно этой логике, произведения писателей типа Н.В. Гоголя или Ф.Рабле в любом случае оказываются по эстетическим достоинствам ниже произведений признанных писателей-психологов. Такое суждение могло возникнуть только потому, что под термином психологизм смешались 2 разных понятия и явления: широкое, универсальное, свойственное всей литературе, и узкое, специальное, характеризующее лишь часть (пусть даже очень значительную) художес-твенных произведений. Подсознательное убеждение исследователей в том, что все без исключения писатели были в той или иной мере «психологами», не позволяет сравнивать психологизм с непсихологической манерой письма. Нам остается в таком случае лишь эмпирически изучать своеобразие психологизма в творчестве того или иного писателя и отказаться от попыток осмыслить это явление с теоретической точки зрения.
Таким образом: установление понятийной и терминологической однозначности является, безусловно, необходимым.
Это хорошо понимал еще Н.Г.Чернышевский. Для него наличие психологизма в художественном произведении является критерием художественности, но критерием не универсальным. Ученый очень осторожен в этом вопросе:
«Психологический анализ есть едва ли не самое существенное из качеств, дающих силу творческому таланту», но психологизм лишь в том случае является достоинством художественного произведения, когда он в этом произведении внутренне необходим. В вопросе об эстетических достоинствах Н.Г.Чернышевский оперирует более надежным и универсальным критерием соответствия формы и содержания:
«Однажды написав «Метель», которая вся состоит из ряда подобных внутренних сцен, он (Л.Н.Толстой) в другой раз написал «Записки маркера», в которых нет ни одной такой сцены, потому что их не требовалось по идее рассказа». Из этого высказывания ясно, что Н.Г.Чернышевский отдает себе отчет в существовании непсихологического принципа письма и признает его самостоятельную эстетическую ценность.
Кстати, несколько выше Н.Г.Чернышевский отмечает отсутствие психологизма в «описании быта и привычек большого барина старых времен в начале повести «Дубровский» Пушкина и говорит при этом, что «трудно найти в русской литературе более живую и точную картину», чем это описание.
В другой своей статье «Не начало ли перемены?» - Н.Г.Чернышевский почти то же самое пишет об очерках Н. Успенского: в них мы не найдем психологического анализа, но ни содержательной, ни эстетической ценности они от этого не теряют, привлекая читателя другими достоинствами, прежде всего точным и правдивым описанием крестьянской жизни и быта «правдой о народе без всяких прикрас».
Все это говорит том, что Н.Г.Чернышевский весьма тонко и гибко подходил к вопросу о психологизме как эстетическом критерии.
Чего же мы вправе ждать от писателя-психолога, в чем состоит своеобразие психологизма как эстетического свойства?
Некоторые исследователи полагают, что психологизм - это такое изображение человека в литературе, при котором характер понимается автором как «живая целостность». В характере в этом случае раскрываются его различные, иногда противоречащие друг другу грани, он предстает не однолинейным, а многоплановым. По сути дела, такой подход восходит к известной мысли А.С.Пушкина, что в искусстве необходимо различать «типы такой страсти» и «существа живые», как пример 1-ых он приводит характеры Мольера, 2-ых Шекспира.
Одновременно, в понятие психологизма включается обычно и глубокое изображение собственно внутреннего мира человека, то есть его мыслей, переживаний, желаний. Понимание характера как сложного и многостороннего единства и изображение внутреннего мира персонажа выступают здесь как два аспекта, 2 грани психологизма.
Видимо, речь здесь идет о 2-х разных явлениях. То, как понимает писатель
структуру человеческой индивидуальности, во многом влияет и на само наличие психологического изображения в художественном произведении, и на конкретные особенности этого изображения. Тем не менее, между принципами характерологии и наличием или отсутствием психологического изображения нет необходимой, жесткой связи. Вполне можно изображать психологически, то есть, через особенности мыслей и переживаний личность, которой владеет «одна, но пламенная страсть». Так изображены, например, герои баллад В.А.Жуковского, Иоганн Вольфганг фон Гете и Ф.Шиллера, романтических поэм Д.Г.Байрона, А.С. Пушкина, М.Ю.Лермонтова. И наоборот вполне «живые», не однолинейные индивидуальности могут воссоздаваться в литературе и без применения психо-логического изображения. Таков, например, пушкинский Пугачев в «Капитанской дочке», чей характер создан совершенно по типу шекспировских «живых существ», которые так привлекали А.С. Пушкина. Е. Пугачев, не только, скажем, жесток, он и справедлив, хитер, добр, наивен, любопы-тен. Между тем по ходу повествования мы нигде не сталкиваемся с прямым изображением внутреннего мира Пугачева, не имеем возможности проследить детально ту мыслительную и эмоциональную работу, которая происходит в его душе. Обо всех чертах многогранного характера Пугачева мы узнаем единственно из его действий и поступков. Этого оказывается вполне достаточно, чтобы художественно воспроизвести живую, полнокровную личность.
Таким образом: понимание писателем структуры личности и изображение литературного персонажа с помощью непосредственного показа его эмоций и размышлений – это явления, характеризующие разные стороны художественного произведения. 1-ое относится к одной из сторон творческого метода, то есть, принципа художественного отражения действительности, и указывает на его реалистичность. Изображение же внутреннего мира человека, психологизм в собственном смысле слова представляет собой способ построения образа, способ воспроизведения и осмысления того или иного жизненного характера. Такой психологизм принадлежит к области формы, характеризует стиль, стилевое своеобразие произведения.
Иногда, мастерство писателя-психолога видится в его способности изображать психические явления так, как они протекают в реальной жизни, в соответствии с закономерностями, установленными психологией как наукой.
Так, например, великий русский физиолог и психолог И.М. Сеченов отметил это свойство литературы:
«Подчиненность людских действий определенным законам очень резко высказывается еще в нашей способности создавать художественные типы самых разнообразных характеров. Типы оттого именно и кажутся истинными, правдивыми, что все их действия строго вытекают из данных их характера, из условий среды и прочие».
Это свойство литературы удобно обозначить термином психологическая достоверность. Что такое положение, когда писатель изображает психические процессы в соответствии с научно установленными закономерностями, в целом в истории мировой литературы является случаем довольно редким. Главное же в том, что изображение внутреннего мира, приближающееся к научному познанию психологических закономерностей, является для литературы не самоцелью, а скорее побочным эффектом. Психологический анализ в творчестве писателей подчинен идейно-художес-твенному замыслу в создании произведения. Поэтому, и психологическая достоверность может возникать в художественном произведении, а может и отсутствовать и даже сознательно нарушаться. Нарушение психологического правдоподобия как сознательный художественный прием очень характерно для творчества С.Щедрина.
Например: в его сказке «Повесть о том, как один мужик 2-х генералов прокормил» мужик всячески ублажает генералов, кормит, поит их, а себе берет только одно кислое яблоко, сам же он и вьет веревку, которой генералы привязывают его, чтобы не убежал, словом, выполняет все при-казания генералов, хотя эти приказания никакой реальной силой не подкреплены. Здесь неправдоподобны не только внешние положения, неправ-доподобна сама реакция мужика на события. Она невозможна в реальной жизни, ибо ни один конкретный, действительно существующий человек в здравом уме не способен «сам себя высечь», среди изобилия плодов взять себе одно кислое яблоко, вить для самого себя веревку и т.п. Но какую глубину придают эти психологически неправдоподобные детали щедринскому осмыслению характера многотерпеливого мужика, всей характерности крепостнической жизни, взаимоотноше-ний властителей и подвластных! Психологическое неправдоподобие, как и неправдоподобие внешнее, служит у С. Щедрина более яркому выражению социальной правды, того состояния народа, к которому его привел многовековой гнет. По тонкому замечанию Д.С. Лихачева, «в произведении может быть свой психологический мир, не психология отдельных действующих лиц, а общие законы психологии, подчиняющие себе всех действующих лиц, создающие «психологическую среду». Эти законы могут быть отличны от законов психологии, существующих в действитель-ности». Поэтому подход к литературному психологизму как к выражению психической жизни человека вполне закономерен для психологии как науки, которая в конечном счете использует литературный материал для иллюстрации своих положений, но ничего специфически литературоведческого в этом подходе еще нет. Кроме того, для художественного изображения в любом случае характерно определенное искажение психических процессов по сравнению с тем, как они протекают в реальной действительности:
«Душевная жизнь подводится здесь уже под некоторые общие представления о формах ее проявления, подчиняется некоторому замыслу, часто связанному с традиционными формами, и тем самым неизбежно принимает вид условный, не совпадающий с ее действительным, внесловесным, непосредственным содержанием. Фиксируются только некоторые ее стороны, выделенные и осознанные в процессе самонаблюдения, в результате чего душевная жизнь неизбежно подвергается некоторому искажению или стилизации».
Итак, под психологизмом в литературе мы понимаем не особенности построения характеров в том или ином произведении и не наличие в нем психологической достоверности, а художественное изображение внутреннего мира персонажей, то есть их мыслей, переживаний, желаний и т.п.
При этом, следует иметь в виду, что практически ни одно произведение не может обойтись без, пусть самой краткой и примитивной, информации о внутреннем мире действующих лиц. Следовательно, практически в каждом произведении художественной литературы мы можем найти и психологическое изображение. Однако психологизм как особое эстетическое свойство возникает далеко не всегда. О психологизме можно говорить лишь в том случае:
- когда психологическое изображение становится основным способом, с помощью которого познается изображенный характер;
- когда оно несет значительную содержательную нагрузку, в огромной мере раскрывая особенности тематики, проблематики и пафоса произведения;
- когда оно достаточно велико по объему.
Как результат – психологическое изображение становится весьма изощренным, тонким и глубоким, не ограничивается общим, схематическим рисунком внутреннего состояния. Тогда и возникает в литературе собственно психологизм. Одновременно возникают и особые, соответствующие художественным задачам способы освоения внутреннего мира человека. Психологическое изображение в литературе может осуществляться в нескольких основных формах. Для психологизма, в отличие от непсихологического принципа построения образа характерны особые закономерности в сочетании и использовании этих форм.
Существуют 3 основные формы психологического изображения, к которым сводятся, все конкретные приемы воспроизведения внутреннего мира. 2 из этих 3-х форм были теоретически выделены И.В. Страховым:
«Основные формы психологического анализа, возможно, разделить на изображение характеров «изнутри», то есть путем художественного познания внутреннего мира действующих лиц, выражаемого при посредстве внутренней речи, образов памяти и воображения, на психологический анализ «извне», выражающийся в психологической интерпретации писателем выразительных особенностей речи, речевого поведения, мимического и других средств внешнего проявления психики».
Назовем 1-ую форму психологического изображения «прямой», а 2-ую «косвенной», поскольку в ней (2-ой) мы узнаем о внутреннем мире героя не непосредственно, а через внешние симптомы психологического состояния. 1-ая форма вряд ли нуждается в иллюстрации, поскольку вполне понятно, о чем идет речь. Приведем пример 2-ой, «косвенной» формы психологического изображения, которая особенно широко использовалась в литературе на ранних ступенях развития:
Мрачное облако скорби лицо Ахиллеса покрыло.
Обе он горсти, наполнивши пеплом, главу им осыпал:
Лик молодой почернел, почернела одежда, и сам он
Телом великим пространство, покрывши великое, в прахе
Был распростерт, и волосы рвал, и бился о землю.
Гомер. «Илиада» (Перевод В.А. Жуковского)
Перед нами типичный пример косвенной формы психологического изображения, при котором автор рисует лишь внешние симптомы чувства, нигде не вторгаясь прямо в сознание и психику героя.
Но у писателя существует еще одна возможность, еще один способ сообщить читателю о мыслях и чувствах персонажа с помощью называния, предельно краткого обозначения тех процессов, которые протекают во внутреннем мире. Условно назовем этот способ «суммарно-обозначающим».
А.П. Скафтымов писал об этом приеме, сравнивая особенности психологического изображения у Стендаля и Л.Н. Толстого:
«Стендаль идет по преимуществу путями вербального обозначения чувства. Чувства названы, но не показаны», а Толстой подробно прослеживает процесс протекания чувства во времени и тем самым воссоздает его с большей живостью и художественной силой».
Одно и то же психологическое состояние можно воспроизвести с помощью разных форм психологического изображения. Можно, например, сказать: «Я обиделся на Карла Иваныча за то, что он разбудил меня» - это будет суммарно-обозначающая форма. Можно изобразить внешние признаки обиды: слезы, нахмуренные брови, упорное молчание - это косвенная форма. А можно, как это и сделал Л.Н. Толстой, раскрыть психологическое состояние при помощи прямой формы психологического изображения: «Положим – думал я – я маленький, но зачем он тревожит меня? Отчего он не бьет мух около Володиной постели? вон их сколько! Нет, Володя старше меня, а я меньше всех: оттого он меня и мучит. Только о том и думает всю жизнь – прошептал я – как бы мне делать неприятности. Он очень хорошо видит, что разбудил и испугал меня, но выказывает, как будто не замечает противный человек! И халат, и шапочка, и кисточка – какие противные!» («Детство»).
Естественно, что каждая форма психологического изображения обладает разными познавательными, изобразительными и выразительными возможностями. В произведениях писателей, которых мы привычно называем психологами – М.Ю.Лермонтова, Л.Н.Толстого, и других - для воспроизведения душевных движений используются, как правило, все 3 формы. Но ведущую роль в системе психологизма играет, разумеется, прямая форма непосредственное воссоздание процессов внутренней жизни человека. Это вполне закономерно, поскольку данная форма психологического изображения является наиболее естественной для литературы как вида искусства, прирожденной для нее и, следовательно, обладает наибольшими возможностями представить нам внутреннюю жизнь человека живо, наглядно и подробно. Есть и второе обстоятельство, которое обусловливает исключительные возможности психологического изображения в литературе. При создании литературных образов писатель пользуется языком, словом, что позволяет ему прямо и непосредственно запечатлевать процессы мышления, так как оно осуществляется не иначе как в речи, слове.
Таким образом: литература имеет поистине уникальные возможности в сфере изображения внутреннего мира человека.
Но эти возможности реализуются не автоматически и далеко не всегда. Мы привыкли, что писатели нового времени в изображении душевных движений пользуются всеми тремя формами психологического изображения «прямой», «косвенной» и «суммарно-обозначающей». Но так было не всегда и не везде. На ранних ступенях развития художественная литература воспроизводила внутренний мир персонажей, лишь называя отдельные процессы душевной жизни или фиксируя их внешние проявления в жестах, мимике, поступках, публичной речи и т.п. Такую картину наблюдаем мы, например, в поэмах Гомера, в «Слове о полку Игореве», в народных сагах, былинах и сказках, в «Песне о Роланде». Хотя внутренний мир героев и запечатлевался, таким образом, в литературе (в той или иной мере), но психологизма в собственном смысле слова в ней еще не было: литература не пользовалась наиболее важным и наиболее свойственным ее природе средством психологического изображения, прямым проникновением в процессы внутренней жизни героя и передачей этих процессов в формах внутреннего монолога, авторского психологического анализа, несобствен-но-прямой речи и т.п. Отсутствию прямой формы психологического изображения сопутствовали и другие черты стиля: сосредоточенность повествования на событиях и действиях героев либо на их нравах (как у Гесиода и Горация или в русских сатирических повестях); лишь эпизодическое (а не постоянное) изображение внутреннего мира даже в его внешних проявлениях; несамостоятельность психологического изображения, его подчиненность описанию событий, действий, нравов. Словом, психологическое изображение, использующее только «косвенную» и «суммарно-обозначающую» формы, не становилось и не могло стать существенным моментом в системе художественного произведения.
Сказанное позволяет сделать вывод, что о психологизме как особом, качественно определенном явлении, характеризующем своеобразие стиля данного художественного произведения, есть смысл говорить только тогда, когда в литературе появляется форма прямого изображения процессов внутренней жизни, когда литература начинает достаточно полно и подробно изображать (а не обозначать только) такие душевные движения и мыслительные процессы, которые не находят себе внешнего выражения, когда – соответственно – в литературе появляются новые композиционно-повествовательные формы, способные запечатлеть скрытые явления внутреннего мира достаточно естественно и адекватно (формы внутреннего монолога и диалога, психологический самоанализ и т.п.). При этом «косвенная» и «суммарно-обозначающая» формы психологизма во взаимодействии с «прямой» приобретают способность глубже и точнее характеризовать внутренний мир героя. Одновременно повышается удельный вес психологического изображения, оно становится более самостоятельным; последовательное раскрытие внутренних процессов делается необходимым для осмысления характера и воплощения проблематики произведения. Таковы признаки психологизма как свойства стиля художественного произведения. Может показаться, что, называя основным признаком психологизма использование прямой формы изображения душевных движений, мы недооцениваем те типы психологизма, которые, не описывая прямо событий внутренней жизни, достигают значительной глубины и силы художественного психологического изображения, опираясь на подтекст и широко используя известное свойство искусства, которое Хемингуэй определил так: «Если писатель хорошо знает то, о чем пишет, он может опустить многое из того, что знает, и если он пишет правдиво, читатель почувствует все опущенное так же сильно, как если бы писатель сказал об этом». Психологизм такого рода получил широкое развитие приблизительно с конца XIX века. На самом деле недооценки этого новаторского психологизма в наших рассуждениях не проис-ходит. Просто природа косвенной формы психологического изображения в творчестве писателей-психологов XIX - XX веков принципиально иная, чем, скажем, в той же «Илиаде», примером из которой мы воспользовались выше. Принципиально иным становится на рубеже XIX - XX веков и соотношение прямой и косвенной форм. В литературе новейшего времени косвенная форма обязательно выступает «на фоне» прямой; эти 2 способа психологического изображения постоянно сочетаются и взаимодействуют, причем далеко не всегда косвенная форма количественно преобла-дает даже в творчестве писателей-психологов, в огромной мере ориентирующихся на подтекст Чехова, Бунина, Хемингуэя. Бывают, правда, случаи (в целом чрезвычайно редкие и возможные, очевидно, только в произведениях малого жанра), когда писатель-психолог использует исключительно косвенную форму психологического изображения, не прибегая ни к прямой, ни к суммарно-обозначающей. Хорошим примером могут служить некоторые рассказы Хемингуэя. Но и в этом случае «фон» прямой формы тоже существует, только он вынесен за рамки произведения; он – в общем опыте словесно-художественной культуры; косвенный психологизм Чехова и Хемингуэя невозможен без предшествующего прямого психологизма Л. Толстого, Флобера, Диккенса. Даже когда прямая форма предельно редуцирована (сокращена, стянута), ее введение все-таки возможно и, когда это необходимо, оно и осуществляется. В системе же косвенного психологического изображения (например, у Гомера) прямая форма невозможна вообще, немыслима: она еще и эстетически не освоена, и содержательно не нужна. Косвенная форма психологизма новейшего времени как бы скрыто содержит в себе прямую, ибо подразумевает возможность и необходимость расшифровки, возможность своей замены (хотя бы в читательском сознании) на форму прямую. Мы отчетливо осознаем, что косвенная форма здесь выступает вместо прямой, замещает ее. В системе же непсихологического стиля косвенная форма психологического изображения ничего не замещает и ничего не подразумевает она выступает там, в собственном, чистом виде. Существенно, также и то, что, обращаясь к прямой форме психологического изображения или к ее функциональному заместителю косвенно-намекающему, подтекстовому психологическому изображению, литература использует органически присущие ей художественные возможности, вытекающие из ее словесно-речевой природы. И наоборот: такой прием, как изображение пережива-ний путем фиксации их внешне-портретных проявлений (включая жестикуляцию) – а именно это и характерно для элементов косвенного психоло-гического изображения при непсихологическом стиле – литература как бы заимствует из несловесных искусств - живописи, скульптуры, актерской игры и т.п. Суммарное же обозначение психологических состояний (типа «он в сильном горе») вообще характерно не столько для искусства, сколько для бытовой, эстетически незначимой речи. Суммируя сказанное, можно предложить такое определение психологизма в литературе: психологизм – это достаточно полное, подробное и глубокое изображение чувств, мыслей и переживаний вымышленной личности (литературного персонажа) с помощью специфических средств художественной литера-туры. В последующих главах, мы конкретизируем это определение, рассматривая художественные задачи психологизма, его место в системе произведения, внутреннюю структуру.