(отрывок из повести)
В конце зимы Елена почувствовала себя необычно разнеженной. Обычно вставала ни свет, ни заря, а тут захотелось, нежиться в постели, да и днём, чего раньше не было, прикладывалась подремать. И дремалось-то, как сладко.
-Лёнь, ты меня так разбаловал, что я скоро с кровати подниматься не захочу. Такая ленивая стала, всё бы мне полежать, подремать,- шептала ночью Лена.
-Ну, и не поднимайся, если не хочется. Скажи, что надо, я всё сделаю сам, - прижимая к себе жену, отвечал Лёнька, а та заливалась звонким колокольчиком:
-Представляешь, в кого я превращусь тогда? Ты разлюбишь меня, а я умру от горя.
-Не знаю, как от горя, а от счастья мы с тобой можем умереть. Только, чур, вместе.
Они засыпали, счастливые. Через месяц Лена поняла причину своей сонливости – у них будет маленький Лёнчик. То, что будет мальчик, Лена не сомневалась. Она и мужу так его представила. Положила руку на живот и сказала, что там поселился маленький Лёнчик. Очень хороший и разумный мальчик, который не доставляет маме никаких хлопот, в виде токсикоза.
-Только, наверное, будет засоня, если с первых дней маму склоняет к тому, чтобы поспать лишний часок,- добавила, зевая.
Лёнчик - большой сначала растерялся, потом поцеловал, нежно в щёку и стал оглядывать её, удобно ли она сидит и, вообще, можно ли ей сидеть, может, лучше прилечь.
-Лена, я ничего про эти дела не знаю. Возьми в библиотеке какие-нибудь книжки про беременность, я почитаю. Чем тебя кормить, как за тобой ухаживать?
-Лёнь, зачем за мной ухаживать, я же не заболела, просто беременная - естественное состояние для женщины. Тем более, что мальчик у нас с тобой, самый замечательный на свете. У меня с ним полная гармония. Представь, даже не затошнило ни разу.
- Лен, а ты откуда знаешь, что – мальчик? Может, девочка? Я и имя ей придумал, самое красивое из всех, что есть – Леночка.
-Нет, Лёня, это мальчик – Лёнчик- маленький. Я точно знаю. Кому лучше знать, если – не матери.
-Лена, а послушать его можно? Я тихонечко, даже дышать не буду, чтобы не испугать.
Лена хохотала:
-Конечно, можно. Можешь даже дышать. Но только пока его услышать нельзя. Попозже, когда подрастёт и начнёт толкаться, ты услышишь его первым… после меня.
-Лена, знаешь, прежде чем он начнёт толкаться, нам с тобой нужно зарегистрироваться. Нельзя, чтобы сын рос в невесть, какой семье. У матери – одна фамилия, у отца – другая. А, потом, если нет возражений, я удочерю Анюту, и будет она – Анна Леонидовна Волкова.
Так и сделали. В ближайший выходной съездили в сельсовет и расписались. А потом, накупив гостинцев, зашли к родителям Елены. Двойная радость: дочка, наконец, вышла замуж не абы как, а по закону и то, что в конце осени у них будет, как доложила Лена, внук, омолодила стариков. Отец – приосанился, мать, надев лучшее платье, сбросила с себя груз лет десяти-пятнадцати, а в середине застолья даже запела. Анютка донимала расспросами, в каком месяце он родится, какого числа. Откуда мама знает, что это будет мальчик, ведь УЗИ-то она ещё не проходила? Потом пообещала научиться вязать, чтобы обеспечить малыша обувью – пинетками, носочками.
Елена вынашивала малыша, словно песню пела - легко, красиво. Леонид тоже готовился к его рождению.
Он ещё прошлым летом собрал небольшую бригаду и брал заказы на срубы. Лес, под заказы, выписывал в лесхозе, бригадой же его и заготавливали, вывозили на поляну за деревней, шкурили, кряжевали в нужный размер. Работа была хоть и тяжёлая, но радостная. Леонид любил плотницкое дело. Отец про него говорил: «Лёнька у нас, как будто с топором родился».
Елена помогала с расчетами, вела бухгалтерию, и бригада заработала с неплохой прибылью. Цены они не заламывали, как в городе, поэтому очередь к ним была расписана на месяцы вперёд. Сейчас такая работа, при доме, оказалась, как нельзя более, кстати. Утром скотину сам выгонит, в обед приедет – напоит молодняк, вечером – загонит. Елене теперь и близко к скотине не разрешал подходить. А, после того, как прочёл про токсоплазмоз, даже собаку и кошку отправил жить к своей тёще.
В апреле купил подержанную, но приличную, машину, чтобы возить Лену к врачам, не в автобусе, же ей трястись. Ездить в город приходилось часто – на приём, анализы сдать, УЗИ пройти.
В середине лета Лёнчик маленький, наконец, дал ему знать о себе, можно сказать, поздоровался. Лёня вернулся с работы, а Лена с загадочным видом взяла его за руку и, положив её на свой, уже заметно округлившийся живот сказала:
-Помнишь, я обещала, что ты первым, после меня, услышишь, как Лёнчик начнёт, в своём домике хозяйничать? Подожди, сейчас,- и она изменившимся голосом заговорила с сыном:
-Лёнчик, просыпайся. Мы хотели с тобой, папку порадовать, когда он с работы придёт. Вот, пришёл и ждёт, когда ты с ним поздороваешься.
Невероятно, но ребёнок, откликаясь на мамин голос, мягко упёрся чем-то в живот. В том месте, где лежала Лёнькина рука. У Лёньки сердце зашлось от счастья. Он был готов сидеть, положив руку на живот Лены, до конца срока, четыре с половиной месяца. Сидеть и ощущать движения маленького родного человека. Ощущать и ограждать от малейшей опасности.
-Лёнь, всё. Он, наверное, устал и уснул. Подожди, скоро он освоится и так начнёт хулиганить!
Недели через две бригада закончила большой сруб, хозяин пригнал технику для перевозки, и они должны были на несколько дней уехать в соседний район, чтобы на месте составить из разделённого на части сруба – дом. Леонид уезжал с тяжёлым сердцем. Вроде, всё обговорил с тёщей, тестем. Распределил между ними обязанности. Знал, что Лена за ними, как за каменной стеной. Знал, а душа – не на месте.
На следующий, после его отъезда день, ближе к обеду, пришла Светка. В дом заходить не стала, вызвала Лену на улицу. Едва увидев счастливую, светящуюся изнутри особым светом материнства, навязанную против воли, сноху, она забилась в истерике. Громко крича:
-Убирайся шалава из моего родительского дома, вместе со своим ублюдком. Не про твою честь он строен был. Приворожила братца, как телок за тобой ходит. Где ты была, когда я десять лет на своём горбу передачи ему возила, от семьи лучшие куски отрывала. Ночей не спала в думах о нём. А! Ты перед мужиками задом вертела да меня за сумку комбикорма, чуть за решётку не отправила! Сука ты, сколько кровушки моей выпила. И теперь на царство села, за моим братом. А мне, че;стной женщине, как всегда, одни охлёбки. Где его благодарность? Ты же удавишь, если он мне какую копейку сунет,- Светка подступала к Елене, норовя ударить. Прибежали соседи, стали совестить, уговаривать и, оттеснив, проводили Лену в дом. Пришли родители, выгнали Светку со двора и оставались с Леной до самой ночи. Мать хотела и ночевать здесь, но Лена отправила её домой, сказав, что всё нормально, она спокойна, почитает немного перед сном и будет спать. Вот и Лёнчик угомонился, уснул, наверное. Светку не боится, не сумасшедшая же она, чтобы снова идти сюда. Дверь запрёт, открывать, конечно, среди ночи никому не будет.
Лёнчик не уснул, он притаился. Обычно засыпал, когда слышал нежный мамин голос: «Что, Лёнчик, пора нам спать, ложиться. Ночь на дворе, а завтра рано вставать. Вроде, все дела мы с тобой сегодня переделали, что не успели, завтра сделаем».
Сегодня Лёнчик переживал и не мог пережить противный громкий голос, оглушивший его. Он почмокал немного губами, но и это не успокоило. Тогда стал думать о маме, которая уснула, наконец. Или – не уснула? Чтобы проверить, осторожно дотронулся до стенки домика. Мама улыбнулась во сне и повернулась на другой бок. Лёнчик улыбнулся ей в ответ. Но, не всю же ночь тревожить маму, пусть спит, а он тихо полежит, раз не спится.
Светка шла быстро, задыхаясь на ходу. Канистра оттягивала руку, врезалась в неё. Она останавливалась, наклонялась, чтобы сорвать наугад в темноте пучок травы и тёрла пропахшие бензином руки, пучком. Потом догадалась оплести травой ручку канистры. Нести её стало легче, потому что не врезалась в ладонь. Мелькнула мысль – не залаяла ни одна собака. Умаялись за день, спят крепко – не лают и хорошо. Никто не выглянет в окошко, не увидит её.
Мелькнула и пропала. Голова занята другим - управиться побыстрее с главным, ради чего она вышла из дома в глухую полночь. Не было ничего важнее для неё в эту ночь.
Дом, к которому она ходко шла, вырос перед ней неожиданно, словно сам бежал навстречу. Не теряя ни минуты, Светка щёлкнула замком канистры, откинула крышку и, придерживая пальцем, стала поливать стены бензином. Аккуратно, стараясь не забрызгать себя. Так ладно и споро выходило, как и задумывала. Достав спички из кармана халата, стала чиркать их одну, за другой и бросать на облитые бензином стены. Дом вспыхнул мгновенно.
Светка, заворожённая, стоит близко к горящему дому, но не чувствует жара.
Холодно, зуб на зуб не попадает – застывший ледяной столб. Не отрывая взгляда от крыльца, охваченного огнём, она боится и надеется, увидеть ту, из-за которой… но, не та, а мать, её мать с ребёнком на руках стоит на крыльце, и пламя обходит их, высвечивая лица ясно, словно белый день на дворе. Светка видит - мать держит Леньку. Но не передаёт его на руки Светке, как делает всегда, уходя на работу, а скорбно качает головой:
-Что ты натворила, дочка? Что натворила? Сгубила Лёнюшку.
-Ма-а-а-ма, прости-и, ма-а-а-ма.
Светка проснулась от собственного крика. Она проснулась, а крик
ещё колотился о стены комнаты. В окно, через неплотно задёрнутые занавески, заглядывала луна. Её спокойно-равнодушный свет возвратил Светку в явь - ничего непоправимого не случилось. Всё – только сон. Сон, но… почему от рук пахнет бензином? Как была, в ночной сорочке, она выскочила из дома. Той же дорогой, что и во сне, под лай собак из каждого двора, побежала к родительскому дому, задыхаясь и шепча:
-Господи, спаси и сохрани рабу божью Елену и младенца Леонида. Господи, по великой милости твоей, по множеству щедрот твоих прости меня грешную, рабу божью Фатинью. Прости, Господи, прости и вразуми.
Нерождённого ещё, нарекла Леонидом. Спроси в то мгновение – почему, удивилась бы.
Наверное, связь между родными людьми там, где сознание не властвует.