Мама была тринадцатым ребёнком, отец четвёртым — нетрудно посчитать сколько было у меня дядей и тётей. Но я сышал, не говоря уже о том, что видел, об очень немногих. О тётях мне практически нечего сказать, но некторые истории, связанные с дядями, мне показались заслуживающими внимания.
Написал и вспомнил тётю Тасю. Она работала бухгалтером и была членом партии. На день рождения, 12 лет, она подарила мне типографскую картину под названием «Великая дружба». Там был сидящий в кресле товарищ Сталин, в его руке, свисающей с подлокотника, между пальцами была папироса. Напротив, на краешке стула сидел товарищ Мао, на колене у него лежала рука с книгой, на которой большими буквами было написано «Ленин». На обороте картины тётя Тася написала: «Дорогой племянник Сашенька, желаю тебе быть похожим на этих людей.» Спустя много лет я сказал тёте Тасе: «Помните картину, которую вы мне подарили. Ну, и чтобы было, если бы я выполнил ваше пожелание: один хунвейбин проклятый, второй — культ личности.»
Теперь о дядях. Самый старший, дядя Хацкл, ещё до первой мировой войны был взят в какой-то парадный полк в Петербурге. Там же он сфотографировался «при полном параде». В 1918 году он жил во Владимире. Во время облавы на «буржуев» чекисты увидели его фото на стене. Решив, что он царский полковник, уволокли его в ЧК, где потребовали золото и драгоценности. Несчастные родители, мои бабушка и дедушка, наскребли несколько золотых
монет и вещей, и умоляли отпустить сына. Монеты взяли, пообещали выпустить, но потом всердцах расстреляли.
Судьба других, кроме тех, кто погиб на фронте, была не столь трагичной, но достаточно драматичной, а если не драматичной, то довольно интересной. Здесь я бы выделил дядю Ёсю. В самом начале войны он был призван и воевал на Кавказе. Однажды он получил приказ отвести пленного в штаб. Пленный был альпийским стрелком, сильным, натренированным для войны в горах. Торопинка, которая вела в штаб была узкой, с внезапными поворотами среди скал. Дядя Ёся понял, что рано или поздно австрияк сбросит его в ущелье и застрелил. В штабе он сказал, что при попытке к бегству, ему не поверили и отправили в штрафной батальон. Через полгода он «кровью смыл свой позор», три месяца пролежал в госпитале и продолжал воевать до Победы. После войны он работал мастером на одной из шахт Гулага, многое повидал, общаясь с зеками. Однажды даже поел с ними суп с мясом, причём удивился, откуда мясо. Они рассмеялись: «Вот ты и попробовал человечинки».
Вернулся на Кавказ с женой и двумя чудными девчушками. Много позже, будучи в командировке, я навестил его в Тбилиси, он жил, как сейчас помню, на ул. Энгельса, 12. Я приехал в район этой улицы и спросил у прохожего, как на неё попасть. Он сказал: «По этой улице прямо, первая налево». Иду, иду - ни одной улицы налево. Снова спросил, ответ: «По этой улице, первая улица направо». Опять никакой улицы. Иду обратно и увидел — улица шириной метра полтора. Поднимаюсь круто вверх, попадаю на веранды, люди пьют чай, купают младенцев, извиняюсь, говорят: «Туда, туда». Наконец, увидел номер 12, стучу, стучу — никого нет. Поврачиваюсь и ухожу, сзади окрылась дверь, выходит дядя Ёся: «Это ты, а мы думали инспектор». Оказалось, что в Тбилиси считалось признаком дурного тона платить за электричество, и он снимал свои приспособления. Последний раз я узнал о дяде Ёсе, когда все харьковские родственники собирали для него деньги - он подрался с милиционером.
В 1952 году дядя Ёся прислал к нам своего фронтового друга, тот получил работу врача в Харькове, и ему надо было «перекантоваться» до получения комнаты. Это был Аркадий Ройтфарф, высокий, крепкий сравнительно молодой человек с ярко выраженной семитской внешностью. Он жил у нас около полугода и прекрасно «вписался», любил играть с моей мамой в подкидного дурака. Програвший получал по носу оставшимися на руках картами. Мама жутко мухлевала, и Аркаша часто получал по шнобелю, маму он щадил. Оказалось, что он был в том же штрафбате, что и дядя Ёся. На вопрос, за что рассказал такую историю.
Батальон попал в окружение, он со своим другом Сеней Резинским как-то пробились, в перестрелке были ранены — Сеня в ногу, Аркадий в руку. Уже в расположении своих шли в поисках госпиталя из последних сил, Сеня оставлял кровавые следы. По пути ехал дядько в телеге, запряжённой лошадью. На просьбу подвезти ответил: «Ничего жидки, сами дойдёте».
И тут я сорвал с плеча автомат и прострочил ему ноги.
Об этом как-то узнали, и Аркадий получил штрафбат. Помолчав, он сказал: «Вы знаете, в штафбате я избавился от страха получить во время атаки пулю в спину — там жизнь висела на волоске и у семитов, и у антисемитов».
Дядя Миша, старший брат моего отца, кадровый военный, тоже жил в Тбилиси. С ним мы много общались, но о себе и о событиях в своей жизни он почти ничего не рассказывал. Но об одном случае рассказал. В 1938 г. он получил приказ явиться в управление по кадрам в Москве. Он незамедлительно выехал, пришёл в управление и направился в бюро пропусков. Навстречу ему шёл его знакомый, работавший в этом управлении. Проходя мимо дяди Миши, он сказал, не разжимая губ: «Немедленно возвращайся» и тем саммым спас ему жизнь. Все, кто был вызван в это управления больше не появились. Войну дядя Миша провёл во фронтовой разведке. Когда Красная армия освобождала территории разных стран, он был откомандирован в специальную службу, задачей которой было изъятие архивов разных посольств. Причём ещё шёл бой, а он с автоматчиками уже врывался в здания посольств.
Дядя Миша был огрузиневший еврей с большим чувством юмора. Будучи у него в гостях, я пришёл с прогулки и принёс бутылку Цинандали. Дядя Миша посмотрел и сказал: «Э-э-э, кто это пьёт!» Я говорю: «А что надо пить?» Он открывает холодильник, там стоит «Билэ столовэ». Я удивился, а он говорит: «А ты посмотри в винном магазине». Назавтра я зашёл в винный магазин и увидел, что все полки заставлены этим вином. При мне зашёл парень, открыл здоровенную сумку и сказал: «Биле, дэсять».
Дядя Айзик, силач-гиревик. С юношеского возраста пристрастился к гиревому спорту, по его словам, спал с гирями. Небольшого роста и веса, он был феноменально силён, выжимал (подчёркиваю — выжимал) одной рукой две двухпудовые гири. При этом был очень вспыльчив. Однажды маму и её сестру обидел сосед. Узнав об этом Айзик прибежал в их двор, там обидчик с друзьями выпивали. Айзик схватил стоявщий на примусе чайник и стал их избивать.
Он со своим другом Колькой Карнауховым были королями Холодной горы, хулиганского района Харькова. Однажды на базаре выступал легендарный русский народный богатырь Иван Шемякин. Он поднимал гири, положив на колени доску, устроил качели. «Я, дурак, - рассказывал дядя, — взял и выжал две». Шемякин поднял его руку и прошёл по кругу со словами: «Привет тренированному спотсмену».
В 18 лет он уехал с каким-то бродячим цирком. Периодически возвращался в Харьков, работал где придётся, например, вахтёром на кондитерской фабрике. Там воровали всё, вплоть до сырых яиц. Дядя, когда видел несуна с яйцами за пазухой, останавливал его со словами: «Ты, я вижу, крепкий парень — давай поборемся». Во время войны служил в спецотряде по борьбе с бандитизмом и мешочничеством на железной дороге. Рассказывал, как однажды увидел здоровенного дядьку, который прямо на глазах утащил армейский бидон с горячей кашей, весом в килограмм шестьдесят. «Я бегу за ним, а сам думаю, что я с ним буду делать, он же меня удавит». Дядька оказался безобидным, а в другом случае мешочник
проткнул его насквозь штыком – еле выкарабкался.
После войны работал в разных цирках, сам набирал бригаду и гастролировал по городам и весям, в основном, в Средней Азии. В 1951 году его разыскивали, чтобы сделать из него штангиста и послать на Олимпийские игры в Хельсинки, но не нашли. Оказывается, он знал, что его ищут, но умышленно скрывался. Я спросил, почему. Дядя ответил: «Там была история с дракой, я думал, что убил одного и поэтому скрывался». К тому времени он взял сценический псевдоним «Леонид Чуковский», у него даже паспорт был на это имя.
Любимой шуткой у него было следующее: в сумку ставил две двухпудовые гири, «забывал» где-нибудь на вокзале и веселился, глядя на сцену похищения. Однажды на какой-то станции, идя в сортир, стоявший возле путей, заметил довольно рослого типа, который направился следом за ним. А надо сказать, что дядя к тому времени неплохо зарабатывал и был соответственно одет. Открыл дверь, тип за ним, дядя обернулся, накинул крючок на двери, потом одной рукой схватил типа за «матню», поднял под потолок и сказал: «Я таких фраеров, как ты в сортире топлю». Поставил на ноги: «А ну, показывай, что у тебя в карманчиках». Выгреб всё и бросил в очко.
Неожидано дядя обнаружил у себя способности гипнотизёра. После выступления он проводил сеансы гипноза. Особенно нравилось публике, когда он внушал какой-нибудь женщине, что она в бане. Однажды, спустя час после выступления в каком-то кишлаке к нему с криками прибежала прибежала толпа зрителей. Оказалось, что девушка, с которой он проводил гпнотический сеанс, придя домой свалилась в трансе. Дядя похолодел, но виду не подал и побежал к этой девушке в сопровождении толпы. Она спала на кровати. Дядя подошёл к ней и крикнул: «Встать!» Никакой реакции, он понял, что ему конец. Но спустя несколько секунд, которые для него растянулись в часы, девушка открыла глаза — дядя был спасён. Услышав эту историю я попросил дядю загипнотизировать меня. Он сказал, что на своих это делать нельзя, но показал свои способности на простом примере. Поставил меня перед стулом, сказал смотреть ему в глаза и провёл двумя руками мимо моих ушей — я сел на стул. Несколько раз мы повторяли это, я изо всех сил старался устоять, но каждый раз усаживался.
Вот такой был мой дядя Айзик, в жизни которого на первом месте были гири, на втором — женщины. О гирях он рассказывал много, о женщинах — пунктирно. Но один рассказ меня потряс. Одна из его жён, китаянка, красивая, «работала номер» в его цирковой бригаде. Номер назывался «Гуттаперчёвая женщина», первоначальное название «Резиновая женщина». Это название ему посоветовал «один культурный человек» - название непонятное, может привлечь публику. Айзик шёл домой с подарочком для жены. Жили они в одноэтажном домике с палисадником. Подойдя к дому он увидел, что окно в комнату открыто, жена разговаривает с подругой. Решил подкрастся к окну и положить подарок на подоконник, а потом спросить, а что это там. На карачках подлез под окно и прислушался — жена рассказывала подруге о своих любовниках среди его друзей. Айзик вскочил на подоконник, потом в комнату, схватил со стола ножницы и набросился на жену. К счастью, она изловчилась и выскочила из комнаты, но, конечно, получила довольно серьёзные ранения.
На Песах все собирались у бабушки Евы, она с тётей Тасей и внуками жила на улице Тюремной возле вокзала в одноэтажном доме с печкой и удобствами во дворе. Бабушка готовила всё, что было положено: фиш, креплах, мацебрай и т.д. Когда все усаживались за стол старенький дядя Гриша выпевал: «Ой кумэ йижте ту-у-у-т, бо на тим свити нэ даду-у-уть». Дядю Гришу все называли «грэк», потому что кто-то написал в его документах - грек. Из-за этого он сильно пострадал: он жил где-то в Крыму, а в 1949 году греков из Ставрополья и Крыма депортировали в Казахстан.
Большой толстогубый дядя Боря традиционно получал рыбью голову, он был гений поедания рыбьих голов: обсасывал и обсмактывал каждую косточку и раскладывал по тарелке. Выпив пару стопок и смачно отрыгнув, дядя Боря обводил всех глазами и почему-то обращался ко мне (наверное, я ему казался самым забитым): «Ну, шо ты молчишь?» Мой брат говорил: «Спой что-нибудь». Дядя Боря продолжал: «Где ты работаешь?, Сколько зарабатываешь?Тебя уважают?» Однажды, после такого допроса я сказал, что стал получать на 10 рублей больше. Дядя Боря очень уважительно посмотрел на меня, было видно, что он впечатлён моим заработком. После чего стал допытываться, сколько это получается за месяц. Когда он узнал, что мне добавили 10 рублей в месяц, он чуть не умер от смеха, так как решил, что это в день. Должен сказать, что дядя Боря был по торговой части и даже годик провел в заключении. Правда, потом был реабилитирован и даже восстановлен в партии, о чём он говорил с гордостью.
У дяди Афанасия был очень хороший голос. Когда он вернулся с фронта, у нас в доме был праздник и застолье. Дядя весь вечер играл на баяне и пел фронтовые и другие песни. Я подошёл к окну и увидел прямо таки толпу под окнами.
Такая им досталась доля — кому лихая, а кому плохая.