ГЛАВА 4. КЕФИ
Она всегда хотела, чтобы её сын получил хорошее образование и нашёл себе подходящее занятие в жизни. Именно поэтому, начиная с пятилетнего возраста, Кефи проходил обучение счёту и грамматике, на что уходили почти все сбережения. Его педагогом был немолодой уже человек с непроницаемым лицом и строгим нравом. Мальчику нравилось, когда Юандрос раскрывал секреты абака* или, выполняя обязанности кифариста*, разучивал очередную песню к устраивавшемуся празднеству. Он практически всегда мог безошибочно рассказать заданный отрывок из Гомера или показать диптих* с текстом, прорезанным стилем* по слою нанесённого воска.
Но ничто так не привлекало юного Кефи, как живой мир — это нечто другое, загадочное, со своими правилами и законами, со своей жизнью и никогда не прекращающимся движением. Он очень любил смотреть на шустрых и неимоверно сильных муравьёв, тащивших на себе малюсенькие веточки, которые, будь они увеличены в нужном соотношении, вряд ли бы поднял обычный человек, или созерцать плавный полёт бабочек, восхищаясь грацией и лёгкостью, или подкарауливать на кустах зазевавшихся стрекоз, сворачивавшихся калачиком и кусавшихся, когда их ловили. Зачастую Кефи сам брался что-нибудь мастерить, пуская в ход всё, что находил. Но, как правило, что-то вдруг шло не так — и выходило совсем не то.
Однако тяга к неизвестному не ослабевала. Так, однажды, замыслив устроить свой собственный садик, Кефи нарвал целую охапку нежных беловато-синеньких цветочков. И вскоре с грустью обнаружил, что, несмотря на все его старания, цветы вянут, роняя хрупкие лепестки. Он отпаивал их водой, пробовал закопать продолговатые корешки.
Сизифов труд ни к чему не привёл — растения так и не пришли в себя.
О, она отчётливо помнила этот день; помнила отчаянно копошившегося в земле Кефи, чем-то сильно обеспокоенного; помнила, как на вопрос всё ли в порядке, он молча показал ей погибавшие цветы.
— Ничто не цветёт вечно, — тихо ответила она.
— Ведь я сам видел, как вы пересаживали цветы… А они, — он указал на лежавшие возле него практически голые стебельки с тщедушными листиками, — они погибли из-за меня.
С минуту длилось молчание. Обдумав что-то важное, он сказал:
— Когда я вырасту, я сделаю так, чтобы никто… Слышите, никто не умирал!
Не найдя что ответить, она замерла на месте. Кефи знал, что ему не верят. Отчасти он и сам сомневался в сказанном. Снова воцарилась тишина. На сей раз её никто не прервал…
Так же кирия Димитриди стояла и теперь. Семилетний мальчик молча ждал разрешения отправиться в Лисий овраг. Наконец привычным лёгким движением она перекинула через плечи гиматий* и взяла корзину с выстиранным бельём. Кефи знал, что это означало, и разом просиял от радости.
* * *
— Смотри: там, за бугорком… Видишь?
— Ага! Дикобраз?!
— Сам ты дикобраз! Это, как его…
Но собеседник уже не слушал: он пристально наблюдал за юрким зверьком, подкрадывавшимся к серенькой птичке с тёмной полоской на шее по типу ожерелья. Она сидела на земле и будто совсем не замечала приближения хищника.
Хотя и побаиваясь непредсказуемой реакции охотившегося животного, Кефи всё же ринулся к беспомощной птице. Опередив конкурента, он бережно подобрал её — поначалу она пыталась защищаться и отбивалась крыльями, но потом, почувствовав, что ей не желают зла, несколько успокоилась. Кефи жаль было оставлять её здесь, и он решил отнести её домой, не обращая ровно никакого внимания на предложение ребят оставить пустую возню с окта-гектой* и присоединиться к выслеживанию зайцев.
Скоро выяснилось, что пернатый не мог летать. Ужасная гноившаяся рана в боку не давала покоя. Лишь на третий день птица проглотила немного хлебных крошек, смоченных в молоке; и даже чуть-чуть приподнялась над землёй.
Кефи часами сидел со своим новым другом. Особенно его поражали эти добрые, чистые глаза, их открытый взгляд, не такой, как у людей — люди обычно хотят что-то прочесть в чужом взгляде, в чём-то убедиться. Этот взгляд, напротив, не хотел ничего читать, не хотел ни в чём убеждаться. Он просто доверял.
Как-то раз Кефи пришлось отлучиться, чтобы отнести аскос*, одолженный вместе с маслом пару дней назад, когда нечем было заправлять лампу. Вернувшись, он не поверил своим глазам: горлинки не было на прежнем месте. Он думал найти её поблизости, на деревьях, но вдруг остановился как вкопанный.
Перед ним лежали серенькие пушистые клочки с кое-где уцелевшими свалявшимися пёрышками. Тяжёлое ощущение внезапно сдавило грудь. Он не мог свободно дышать и задыхался…
Примечания
1. Абак — счётная деревянная дощечка, посыпанная песком, на котором наносились бороздки, где размещались камешки, обозначавшие числа.
2. Кифарист — играющий на кифаре, древнегреческом струнном щипковом музыкальном инструменте.
3. Диптих — две соединённые друг с другом пластины для записей или изображений.
4. Стиль — металлическая или костяная палочка для письма.
5. Гиматий — верхняя одежда греков в виде прямоугольного куска ткани; надевался обычно поверх хитона.
6. Окта-гекта — восемь-десять; так в Греции иногда называют кольчатых горлиц из-за издаваемых ими звуков.
7. Аскос — плоский сосуд округлой формы с ручкой на носике, применявшийся для хранения масел и заправки масляных ламп.
Дальше http://proza.ru/2021/12/05/839