В комнате, где я находилась, было темно. Когда глаза немного привыкли, я поняла, что свет все-таки есть. Черно-красный свет, тяжелый и давящий, заполнял все вокруг.
«Ничего не чувствую».
Я лежала на спине, потому что надо мной был потолок: узоры, выведенные на нем черной краской, извивались змеями, и когда я поняла, где нахожусь, меня бросило в жар. Одежда, которая была на мне, впитывала пот и зло, творящееся вокруг меня, а потом я услышала голос. Тягучий низкий голос шептал, и с каждым словом мне становилось все холоднее, словно смерть стирала меня из жизни.
Голос спросил, хочу ли еще раз увидеть?
– Хочу, – не знаю, смогла ли ответить. – «Смогла», – поняла я, когда пелена тумана уже плыла перед глазами, а когда она расступилась, то увидела.
Мама. Лежа в родильном доме, а точнее, уже в палате на узкой кровати, она сжимала под собой простынь, и лицо ее мучительно исказилось, даже покраснело. Меж раскинутых ног расположился врач, поглаживая ладонью крупный мамин живот. Я не стала подходить ближе, не хотелось вмешиваться в процесс рождения, в процесс моего рождения.
Когда, наконец, мучения закончились, маму прикрыли простыней и приложили к груди маленький красный комочек. Странно, что не было крика, детского крика. Вместо того, чтобы как все нормальные младенцы плакать, я смеялась, и измученная родами мама, улыбнувшись, поцеловала меня в макушку. Я почувствовала этот поцелуй и приложила руку к голове.
Потом в глазах помутнело, и я оказалась в следующих своих видениях.
Мама не успевала за мной. Привыкшая к спокойной и меланхоличной старшей сестре, она даже не подозревала, какой «торпедой» окажется второй ребенок. Поход в магазин, прогулка на детской площадке, детский сад и даже дома я не давала маме вздохнуть, словно готовила ее к установлению рекорда в беге на короткие и длинные дистанции с препятствиями в виде разбросанных вещей, игрушек и всего, до чего я могла дотянуться. А дотягивалась я до многого: выдавленные в постель крем и зубная паста, кетчуп на белом ковре, разодранный памперс и художественное обновление интерьера его содержимым, дальше даже смотреть стыдно, зато я поняла, почему детские воспоминания стираются.
Затем была школа. В первых классах я еще как-то держалась, но когда возраст приблизился к страшному для всех родителей подростковому, гормоны и характер (чего уж скрывать) сделали свое дело, и волосы всех существующих на свете цветов, а также футболка с изображением среднего пальца на весь живот не самое страшное испытание для маминых нервных клеток.
Сидя то перед учителями, то перед директором, она молча кивала, изредка пытаясь найти оправдание моему поведению.
– Но учится же она хорошо? – этим всегда все и заканчивалось.
Да, несмотря на все свои выкрутасы, училась я и правда хорошо, не прикопаешься, хотя школу, в целом, не любила. Таких скучных уроков у меня не было нигде, а про «власть» учителей даже вспоминать не хочется, но я утешала себя мыслью, что это не навсегда, и после девятого класса ушла.
Получив аттестат, я чувствовала себя взрослой и свободной. «Уровень пройден», – довольная собой, я несла документы в колледж. Учеба в колледже меня измотала. Там тебя никто особо не дергает (за исключением некоторых преподавателей) – сама дергаешься, потому что быть отчисленной за неуспеваемость приравнивалось к смерти, а умирать я не собиралась, поэтому боролась, как никогда, притом успевая жить.
Подруги, тусовки, мальчики. Первые сигареты, первая выпивка. Надо все попробовать. Даже не знаю, как я не падала, заваливаясь домой. Дома тоже творилось нечто, и причиной этого нечто были мы с сестрой.
Жизнь была разной, и не всегда хватало на все, что нужно, а сколько всего хотелось, ух. Чтобы мама могла скопить на что-то, мы с сестрой собирали макулатуру. Ходили по подъездам и собирали. За стопки газет нам давали в приемной деньги, продукты или моющие средства. Деньги давали реже всего, зато хотя бы на бытовую химию не надо тратиться .
Иногда, шатаясь вот так от дома к дому, из подъезда в подъезд, мы забирались на чердак – ну интересно же.
– Чем же вы тут занимаетесь? – Сестра взвизгнула, а следом за ней я. Из квадратного лаза торчала мужская голова. – Ну?
– Ищем старые газеты и журналы, – соврали мы.
Мужик, сощурившись, еще недолго на нас смотрел, а потом сказал:
– За мной.
И мы пошли. Он привел нас в квартиру, забитую под потолок газетными пачками. Нашу радость, которую мы тогда испытали, невозможно выразить простыми словами. Счастье, истинное счастье.
Смотря на это событие сейчас, мне не было так весело. Нам повезло, что дядька оказался порядочным. А если бы. Если бы только…
– Кстати, девчата, а вам котенок не нужен?
– Нужен, – ответили мы хором.
Какими ж мы были дурехами. Слабо сказано, дурехами.
Мама отнеслась к Дольке спокойно. Животных она любила. И нас. Поэтому к карликовым мышкам, попугаю и рыбкам присоединилось рыжее лохматое чудище. Почему чудище?
– Ищите, где оно орет, и успокойте, – сердилась мама вторую неделю, – и тапки на ноги оденьте, панночки.
И правда, стоя ночью в белых ночнушках по самые пятки и с распущенными волосами, мы были похожи на призраков. Только мне мы больше напоминали девочку из фильма «Звонок», а не панночку. Ни за какие деньги теперь я не стала бы смотреть этот ужастик. Помню, как мы сидели на стульях, поставив их на кухонный стол, так же ночью. Хорошо, что мама не видела. Думаю, она бы первее нам головы оторвала. Уж лучше она, я бы тогда не ждала, как чокнутая, звонка с того света.
Протяжное «мяу» напомнило мне, зачем я ползала на карачках и пихала руки под шкафы и тумбы.
Вообще, чудище было каким-то недружелюбным. За две недели, что оно жило у нас, это лохмато-когтистое нечто истребило всех, кто жил в квартире помимо него. Первыми исчезли мышки, за ними попугай и рыбки. Особенно сильно мама расстроилась из-за полосатой: королевской, как она ее называла. «Лучше бы тебя не было, чудище».
Как-то мы с сестрой возвращались домой.
– Давай покачаемся? – она плюхнулась на свободные качели на детской площадке.
Вообще-то я тоже любила качаться. Может, даже больше сестры, но что-то настроения не было:
– Не хочу.
Приближаясь к подъезду, я заметила рыжее чудище. Позже мне было совестно, честно, но тогда я обрадовалась и заорала сестре через весь двор:
– Ура! Долька сдохла!
– Нехорошо, дочка, смерти радоваться, – старушка, перекрестив меня, спрятала Дольку в коробку и унесла.
Однажды я чуть сама не оказалась там же, на месте Дольки, когда мыла окна на незастекленном балконе, стоя спиной к улице. Стул под ногами шатался, потому что пол был неровный, а потом и вовсе выскользнул из-под ног. Я упала на бетонный пол, больно стукнувшись коленками.
– Слава Богу, – пищала сестра, – ты о маме подумала?
«Про нее я и думала, приятно хотела сделать», – сердце еще не успело успокоиться, когда в дверь позвонили. Сестра подбежала и сразу открыла.
– Вы верите в Бога? – мужик и тетка уже входили в квартиру, пихая в руки сестры свои буклеты.
– А вы торопитесь с ним встретиться? – я вышла из кухни с тесаком, выплевывая испуг через гнев. Они как-то замялись, попятились назад и, проскрипев «Мир вашему дому», ушли. – Тебя мама что ли не учила, что нельзя открывать дверь чужим людям?! Хотя бы спросила: «Кто там?»
Так мы и жили. То она меня жучит, то я ее, а мамку мы берегли.
Потом началась сессия.
Обычно на зачетах и экзаменах меня выручали подготовка, мозги и иногда – везение, но так было не всегда.
– Без подарка не сдадим, – говорила моя подруга и староста группы, – я узнавала, скидываемся.
«Да чтоб вас черти драли».
Пришлось отдать карманные деньги в копилку: «Ради спокойствия, – опять договаривалась с собой, понимая, что несколько дней останусь без обедов и сигарет. – Ладно, стрельну у старшекурсников».
На экзамене я испытала смесь ужаса, позора и обиды за себя и одногруппников.
– Надо же, – сказала преподаватель [по некоторым причинам не хочу называть предмет и имя], – мне предыдущая группа такой же чайник подарила, – и запихнула коробку под стол.
Не помню, как мы сдали, просто не помню, но какое-то время мне еще снились кошмары.
«Так и до дурки недалеко».
Это был не единственный предмет, от которого мы страдали как морально, так и финансово. Один из подарков мы с ребятами распили прямо перед зданием колледжа, когда препод даже не понял, что его поздравляют с новогодними праздниками.
– Жду вас второго января для сдачи зачета, – он не мог оторваться от стола, потому что его «штормило». И в этот раз наша группа не была первой.
«И хрен с тобой, все равно справимся».
Прямо перед дипломом одна из моих близких подруг «заболела». Точнее, сначала она отдалась Петьке, чтоб его понос пробрал.
– Зачем, ну зачем? – вздыхала я, сидя с ней в кожно-венерологическом диспансере. – Я же тебе говорила, что он придурок. У него ж это на лбу написано, причем маркером. – А потом была ее очередь, и она, пунцовая и зареванная, скрылась за белой дверью.
– Ну, прости, – обняла я подругу, когда та вышла из кабинета, – хорошо, что не ВИЧ, хорошо, что не беременна. – Она плакала всю дорогу, и я плакала вместе с ней, представляя, какой концерт устроит ее истеричная мать: – Не говори пока, я достану денег на лекарства.
Стыдно признаться, я тоже интересовалась мальчиками, но до дела так и не доходило. После того случая в нашей компании все стали как-то целомудренней что ли и уже не стремились знать больше, чем было положено для нашего возраста.
«Всему свое время, как говорится».
Теперь моим хобби были журналы с косметикой и шмотками, которые я впихивала по дороге домой торгашкам в надежде, что они что-то закажут. Первый опыт подработки был не совсем приятным, но вполне удачным.
«Справимся. Разве может быть как-то иначе?»
Затем весна, опять экзамены и диплом, а потом наши пути разошлись. Она ушла с головой в веру, а я…
Я никогда серьезно не относилась к таким вещам. Иногда, перед сложными экзаменами, мы колдовали. Кто не знает слов: «Халява, ловись», тот не был студентом. Тоже мне, ведьмы. Но... чем бы дитя ни тешилось, зато без приключений.
Вышка. В институт я поступила легко и первые два курса держалась «на старых дрожжах». Как бы я не сердилась на преподавателей из колледжа, они сделали так, что знания, полученные за три года, еще долго хранились в моей памяти. Лучше бы только знания, но сейчас не об этом.
Пора максимализма, новых знакомств и увлечений, а также невероятных планов на будущее – в целом, я бы сказала, что это лучшее время, хотя даже после окончания института мне часто снился один и тот же сон – я не сдала какой-то предмет и вылетела, потому что и здесь были особенные преподаватели.
– Если кто желает оценку, выше тройки, – вступительная речь перед экзаменом, – тогда у вас должны быть две вещи: знания и «четырехзначный пропуск» в зачетке. Те, кому достаточно тройки, могут в зачетку ничего не класть, остальные – свободны.
Конечно, мне влепили трояк. Было ли мне обидно? Да, было. Очень. Я готовилась к этому предмету, как никогда, потому что он был сложный. И я бы его сдала. Сдала…
Следующий курс и новый предмет. Ректор и педагог по совместительству, кажется, совсем не дружила с головой. Она преподавала нам несколько предметов, и везде она умудрялась навязывать свои идеи. Иногда я думала, что попала не на лекцию, а в какое-то сектантское сообщество.
– Представляешь, мам, она каждый час окуривает аудиторию. Воняет своими палками, что-то шепчет. И ладно при нас, но она делает это даже на экзаменах, когда приезжают сторонние преподы.
– Покрестилась бы ты, дочка.
Похоже, это заразно. Сначала подруга, потом препод, теперь мама.
– И что мне это даст? Отец перестанет бухать и вспомнит, что у него есть семья? Или думаешь, что я не валялась бы в больнице с травмой? Если Бог и есть, то мы ему не нужны, мам, иначе, зачем он так мучает людей? Я только в себя верю, а голова болит, потому что умная, и спорт я не брошу. Не делай так, мам. Ну, мам.
Впервые я сдалась. Нет, не сдалась – уступила. Отчего-то последнее время я все чаще ее жалела. Не спорю, было время, когда я бодалась и брыкалась, как дикая, при этом очень несчастная кобылка. Я часто винила маму, а потом это пришло как-то само – понимание, что если бы мама могла, если бы ее жизнь сложилась иначе, может, и было бы все по-другому. Так что ни в чем она не виновата. А я теперь девочка большая, пора уже думать и иногда – уступать.
Спустя пару недель, я стала крещенной. Честно, я не почувствовала особой разницы «До и После», но, главное, мама спокойна. Когда мы уже уходили, батюшка, что крестил меня, подошел и шепнул на ухо:
– Если крестик снимешь, то снимешь его с головой.
Не сказать, что я испугалась, но голову было жалко: учеба, работа, отсутствие тренировок, стресс и погода изводили меня, но я нашла успокоение – в йоге.
– Дочка, – опять волновалась мама, – не ходи ты на эту йогу, пойдем лучше пирожков налепим.
– Какие пирожки, мама? Еще ожирения мне не хватало – в институте сижу, на работе сижу, в зал не хожу.
– Это все твое окружение, запудрили тебе мозги.
Я не сразу поняла, что мама имела в виду. Индуизмом я начала увлекаться еще в школе, так что «сектанша», как мы называли между собой ректора, была совершенно не при чем. А йога, так там я почти ни с кем не общалась: не очень-то удобно разговаривать, когда ты большую часть занятия скручена и все мышцы сводит с непривычки, как у креветки в эпилептическом приступе.
И все же что-то происходило.
Близились госэкзамены, защита очередного диплома, и, видимо, возрастной кризис ректора, связанный с помешательством на религиозной почве.
– Девочки, останьтесь, – сказала она как-то после лекции мне и еще некоторым однокурсницам. Мы сидели на своих местах и смотрели, как ребята покидают аудиторию. Потом она закрыла дверь и начала нести какую-то чушь про божества, что приходят в этот мир: некоторые нам, якобы, помогают, а некоторые желают нас уничтожить. – Я вижу ваши ауры, вы избранные, и если хотите спокойных экзаменов, вам нужно кое-куда съездить, – договорила она, прожигая нас взглядом, и у меня не осталось сомнений – ехать придется.
Кончилась спокойная жизнь. А она вообще начиналась?
Как добирались до той квартиры, я не запомнила. А вот как было страшно. Уж сколько всего со мной в жизни приключалось, но никогда, никогда я так не боялась: «Хорошо, что не одна».
В квартире фоном звучала мантра, магическая атмосфера и индуистская атрибутика располагали к себе, и все же где-то на грани сознания мне было все также страшно. Пока я болтыхалась в своих ощущениях, ко мне подошла женщина – главная ковена – и поводила возле меня рукой:
– Придешь еще раз, – сказала она.
После той встречи левая сторона лица, возле которой она водила руками, покрылась прыщами. Мне не хотелось ехать, и все же я снова была в автобусе, что вез меня по уже известному маршруту.
– Просто съездишь. Экзамены автоматом получишь. Все, – говорила ректор. – И о дипломе можешь не волноваться.
Если бы мама об этом знала, она бы сошла с ума, а мне надо было кому-то сказать, кого-то предупредить, и этим кем-то стала подруга, та самая, что ударилась в веру.
– Если через час я не перезвоню, ты знаешь, что делать, – я положила трубку и нажала кнопку вызова лифта.
Теперь в квартире было больше людей. Кажется, они молились. Все так же фоном звучала музыка, теперь я заметила обои, темные, красные, я бы такие не поклеила дома. Шторы были плотно занавешены, из освещения только свечи в лампадках возле картины в половину стены.
– Ганеша – многорукий бог-слон, дарит счастье и мудрость, оберегает людей от бед, – улыбалась женщина, когда увидела, что я смотрю на картину.
«Разрушающий препятствия, – думала я про себя. – А когда услышала мантру Кали, поняла, что люди, находящиеся как бы в трансе, не знают, кому поют свои песни. Они вообще, похоже, мало что слышали об индуизме. Все, хватит, пусть меня лучше отчислят, но сюда я больше ни ногой».
Диплом я все же защитила. Как я бежала с ним из института, надо было видеть. Кажется, мне аплодировали, а кто-то даже свистел, когда я почти обогнала автобус.
Остановилась я лишь у входа в метро.
– С вами все в порядке? – спросил меня незнакомый парень. Высокий, слегка вьющимися волосами играл ветер, красивый. В другой день я бы ответила не так, но:
– Сигаретки не найдется?
– Простите, не курю.
– Я тоже, – и ведь это было правдой, потому что давно бросила, но на нервах очень хотелось. «Домой, домой».
По эскалатору я тоже бежала.
***
Странно, что я не могла вспомнить хорошее. Ведь оно было. На каждом этапе жизни было.
– Пора…
Снова холод, а я сжимала в ладони крестик. «Когда я его сняла и зачем?»
– Подожди, – губы слипались, и я вытягивала лицо в попытке их разомкнуть, – подожди, это же не все? – мычала я.
Пустота вновь наполнилась звуками и картинками.
Женщины в белом бесновались. Они подвывали, трясли поднятыми вверх руками и стонали:
– Кали, – взывали они, – Кали!
Я лежала в центре круга, образованного их телами. Чёрная тень ползла по стене, она ползла ко мне, и я чувствовала её приближение. Страшное женское лицо склонилось надо мной резко, и третий глаз смотрел вовсе не на меня, глубже.
– Прости меня, Господи, – шептала я, и горячие слезы беззвучно стекали на пол, – прости, мама...