Мы приехали в Свердловск ранним летним утром. В шесть утра пошли трамваи. Мы сели в старый громыхаюший вагон за номером 16, который довёз нас до Втузгородка. Поднявшись от остановки вверх по скверу, мы оказались перед памятником Кирову. Он стоял на постаменте с поднятой и указующей вперед рукой, вторая рука сжимала за спиной мятую кепку. Взгляд Кирова был направлен на расположенный внизу и протянувшийся во всю длину обзора широкий и живописный проспект Ленина. За памятником открывался вид на грандиозное здание с толстыми античными колоннами, точнее это был комплекс зданий, на половину обрамляющих площадь и сквер со скамейками. Над входной группой большими буквами было написано: Уральский политехнический институт им. С.М. Кирова. Мама родная, друг Вася, неужели мы будем здесь учиться? В это не верилось, и от страха подкашивались коленки.
Побродив около института и дождавшись начала работы приёмной комиссии, мы сдали туда необходимые документы и получили направления на устройство в общежитие и в санпропусник. Что такое этот санпропусник, мы и не догадывались. Размещался он в большой городской бане, где у нас отобрали одежду и заставили всех вымыться. Одежду нашу потом обработали паром в каких-то агрегатах, и вместе с одеждой выдали нам справку, что у нас нет паразитов и других животных и нам можно поселяться в общежитие. Расселяли в комнаты по четыре - пять человек. Мы познакомились и подружились с соседями, и стали готовиться к экзаменам. Первым экзаменом была математика письменно. Я сразу себя подрезал, получив 4 балла. А Вася, вообще, наделал ошибок и получил двойку. Он после этого немного побыл ещё с нами, потом собрался и уехал, а я остался один. Васе год потом пришлось отработать в колхозе, но он готовился тщательно и на следующий год успешно сдал экзамены и поступил сюда же.
Без Васи стало скучнее, но сдаваться не хотелось. Впереди было сочинение.
Предмет для зачисления не профильный, баллы по нему не засчитывались, надо было написать на положительную оценку. Я получил четыре и был доволен. Химию я сдал на пять, и оставалась физика, устный экзамен. Что-то не получались у меня ответы на вопросы: хоть и правильно, но где-то не совсем точно, где-то неуверенно. Чувствую, что на отлично не вытягиваю. И можно было бы меня уже отпускать с четверкой. Для меня это был бы крах. Мы знали, что в прошлом году проходной бал был 14, то есть должна быть одна четвёрка, а она у меня уже была. Я сидел ни живой, ни мертвый. Преподаватель глянул мой экзаменационный лист, вопросительно посмотрел на меня, и после долгой паузы, задал мне ещё один вопрос. На моё счастье я ответил, и ответил уверенно. Он поставил мне пять, но всем видом показал, что эту пятерку он ставит мне авансом. Я потом часто встречал его в коридорах института, он работал на кафедре общей физики. Он у нас в дальнейшем не преподавал, но, провожая его взглядом, я часто думал, что это именно он реально решил мою судьбу. Если бы не этот нюанс на экзамене, кто знает, как бы сложилась дальнейшая история моей жизни.
Проходной балл и в этом году был 14. Много было медалистов, а так же льготников, имевших рабочий стаж или отслуживших в армии. Национальные меньшинства тоже пользовались преимуществом. В нашей будущей группе был такой один - Саня Башанов, настоящее имя Суюндук, он был какой-то, ну, очень редкий казах. Мне оставалось выбрать между физикой и химией, и я предпочёл физику. Я выбрал кафедру экспериментальной физики, а специальность «Дозиметрия и защита от излучений» мне досталась, потому что другие специальности уже разобрали более успешные кандидаты. Название звучало для незнающего уха красиво, а что это значило, я в ту пору ещё не понимал.
После зачисления я уехал ненадолго домой. Нужно было подготовиться к учёбе, взять постоянные вещи. И поскольку учеба начиналась с колхоза, надо было отработать месяц на уборке урожая, Я прихватил и вещи для работы в поле. Слава богу таких вещей у нас было много. Я взял новую телогрейку, большие литые резиновые сапоги, свитер и остальное по мелочи. А вот с одеждой, чтобы посещать занятия, было значительно хуже. Но занятия были еще не скоро, и решили, что я потом что-нибудь прикуплю. В колхозе обещали кормить, родители дали мне немного карманных денег, и я прибыл чуть-чуть заранее в Свердловск, чтобы оформиться в студенты и потом направиться на сельхозработы.
По приезду я встретился с Валерой Кичаевым, мы были знакомы с ним ещё по абитуре. Это был крепкий спортивный парень, городской, очень активный. Сам он был из Оренбурга. Вместе мы оформились, сдали все необходимые документы, студенческие билеты, правда, не получили. Сказали, что выдадут после колхоза. В оставшееся свободное время Валера взял надо мной шефство и начал организовывать наш досуг. Сначала он повёл меня на танцы в сад имени Вайнера. Это была известная в городе танцплощадка, сейчас её нет. А Вайнер был местным большевиком, которого в гражданскую войну расстреляли колчаковцы. На полянке между деревьями, как мне тогда показалось, толстыми многолетними тополями, был сооружен просторный дощатый настил. Каждый вечер здесь играл инструментальный оркестр, когда его не было, крутили грампластинки. Само собой, всё это работало на танцы. Город студенческий, молодежи и студенческой, и рабочей, было предостаточно. Поскольку танцор я был аховый, да ещё и робкий, я весь вечер простоял в сторонке, зато Валера натанцевался от души. Объявили белый танец, я сроду и не знал, что это такое. Ко мне подошла одна девчонка, я её и раньше заприметил, она временами в мою сторону посматривала. Она спросила: «Можно Вас пригласить?». Я весь отчего-то оцепенел и машинально, не подумав, ответил: «Нет». Сделав разочарованные и удивлённые глаза, она без вопросов отошла в свою сторону, а я уже никого больше не видел, ни её, ни Валеру. Мне так было жалко, что я ей отказал, жалко и её, и ещё больше, себя. До сих пор жалею. Кое-как вечер закончился, и мы без приключений добрались до общежития. Но надо сказать, что неумение танцевать и боязнь в связи с этим показаться смешным, мешали мне всю мою жизнь. Это был такой мой пунктик...
На другой день Валера предложил мне отдохнуть вместе с ним на Волчихинском водохранилище, именуемом в народе Флюс. На этом месте перекрытая плотиной река Чусовая превращалась в большое озеро с красивыми скальными и лесистыми берегами. Это находилось недалеко от города, и мы доехали туда электричкой. День был погожий, и, несмотря на середину августа, время для Урала уже не летнее, но ещё можно было купаться. Недалеко от станции мы спустились к берегу, по которому громоздились большие валуны, попрыгали с них в воду и с удовольствием искупались. Прогуливаясь, мы берегом дошли до плотины, перешли по ней и оказались на другом берегу, в лесу. По берегу, не отходя от него далеко, мы прошли еще пару километров. Насобирали немного грибов, поели ягод, развели костер, сыроежки на палочках поджарили над огнём, и чуток отдохнули. С берега было видно, что мы находимся, через озеро, как раз напротив станции, откуда нам уезжать. Расстояние на вид было с полкилометра. А идти берегом обратно было, конечно, дальше. Время уже подвигалось к вечеру, и мы приняли решение, обратно переплыть через озеро. Из поваленного сушняка и веток соорудили небольшой плотик, положили на него нашу одежду и поплыли. Когда мы были на середине озера, вдруг началась гроза, потом сильный ливень, а молнии и раскаты грома дорисовывали весьма живописную картину разгула стихии. Силы мои быстро закончились. Я обеими руками мёртво вцепился в плотик, и если бы Валера не был спортсменом, мы бы до берега не доплыли. Ноги и руки мои закоченели, и я вообще не трепыхался. Валера тащил и плот, и меня. Выбравшись на берег, натянув на себя уже промокшую одежду, мы в посинелом состоянии, всеми членами трясущиеся, добежали до пристанционного буфета. Водки не было. Разлили на двоих бутылку «Клерета» - это белое сухое вино, сроду больше не встречал и до сих пор не знаю, что это за вино. С вина нам стало немного лучше, и, дождавшись электрички, мы вернулись в город. На другой день уже надо было ехать в колхоз.
Нас собрали на площади Кирова перед институтом. Зачитали разнарядку, куда кому ехать, приставили командиров. Нашу 44-ую, и еще 42-ую группу с кафедры «Молекулярная физика», направили в деревню с громким названием Кремлёвка. Колхозная дружба – самая крепкая в институте, это первое знакомство и длительное, больше месяца, совместное проживание. Потом, во время учебы, и в общежитии, самые тёплые отношения мы поддерживали с теми, с кем работали вместе в колхозе. Из этой параллельной группы, может быть, лучшим моим студенческим другом был Вова Семенов. Также с нами были несколько ребят с кафедры «Теоретическая физика». Это были в основном медалисты и те ребята, кто сдал вступительные экзамены на одни пятёрки.
Поселили нас в деревенском клубе, всех в одной большой комнате, в которой раньше проводили колхозные собрания и показывали кино. Тут, вдоль стен, стояли сколоченные в два яруса нары. Нам выдали простыни, одеяла, а также пустые наматрасники и наволочки, которые мы тут же набили соломой из стоявшей неподалеку скирды. Устроившись, мы взгромоздились на нары и облегчённо вздохнули. Позади поступление, сборы, дорога. И вот, наконец, мы в колхозе, мы студенты, и завтра на работу. В комнате было жарко от натопленной заранее, стоявшей в углу, и покрытой чёрной жестью, печки-голландки. Кто умел курить – закурили. Через неделю курить уже умели все. А поскольку денег на сигареты у большинства не было, курили в основном махорку, набивая ей свернутые из газеты «козьи ножки». Работали весь световой день, с утра до вечера, с перерывом на обед. Иногда еду привозили в поле, иногда нас возили на обед в столовую, либо, если поле было недалеко, мы ходили в столовую пешком. Отдыхали, когда был дождь...
Положение с уборкой урожая, как обычно, было непростое, и руководство колхоза бросило клич: чья бригада перевыполнит месячную норму на 50%, тому зарплату посчитают в двойном размере. Мы сразу воодушевились этим призывом, работали напряжённо, и к концу месяца удачно выполнили все наши повышенные обязательства. Конечно, напрягались, потому что и денег заработать хотелось, и думали, что передовиков быстрее отпустят по домам. И вот, время нашего пребывания в колхозе подошло к концу, и мы, довольные, уже собирались в город, к учебе, к новой жизни. Но не тут-то было. Приехала делегация из института во главе с секретарём парткома, был там, помнится, и наш декан Дмитриев. Нас похвалили за ударную работу, но сказали, что положение с уборкой урожая серьёзное, много картошки ещё остаётся в поле, и нам, как сознательным комсомольцам, надо остаться ещё на две недели и закончить уборку оставшейся картошки. На что наши активисты сразу же сказали, что нам говорили до 1-го октября, что мы и так устали, перевыполняя нормативы, и, что мы на это их предложение, не подписываемся. Руководители выслушали нас и сказали: «Даём вам полчаса на обдумывание ситуации. Принимайте правильное решение» и ушли. Что тут началось, республика ШКИД отдыхает. Все в раз раскурили цигарки с махоркой, шум, гам, дым кромешный, через некоторое время в комнате уже спокойно можно было вешать топор. После бурного обсуждения и голосования победила следующая резолюция: «Да, положение тяжёлое, но мы своё честно отработали, все нормы перевыполнили, и нам надо ехать, устраиваться в общежитие и готовиться к учёбе». Пришло начальство, и в полном дыму, мы сообщили им наше решение. В комнате повисла тишина. И тогда секретарь парткома сказал: «Это очень плохо, что вы так решили. Руководство института огорчается за вашу несознательность. У нас нет выхода, и мы оставляем вас ещё на две недели до окончания уборки картофеля. А кто не послушается, будет немедленно отчислен из института». Вот и приехали... Но тут же нам всем вдруг стало легко и свободно. За нас всё решили, и нам, маленьким винтикам, остается только с радостью подчиниться. Только при чём тут была демократия и наше бурное голосование? И хоть, в принципе, никто сильно не расстроился, но это было первым уроком того, что в нашей жизни демократия работает далеко не всегда...
Мы проработали в колхозе ещё больше двух недель. Нас не обманули с двойной оплатой. Заплатили, правда, не сразу, а где-то месяца через два. Мы получили аж по 256 рублей, деньги немалые, и, конечно, гораздо больше, чем другие. Когда мы вернулись, учеба в институте уже шла. Но самое плохое было в том, что вопреки обещаниям, места в общежитии за нами не зарезервировали, и, приехав, мы оказались фактически на улице. Мне повезло, что я ещё во время абитуры познакомился со второкурсником Олегом Архиповым. Он-то и помог среди своих пристроить на свободные койки несколько наших хлопцев, и в частности меня. А я взял с собой Петю Давыдкина, в результате мне пришлось спать с ним на одной пружинной односпальной кровати. Несколько ночей мы проспали вместе, но мне это не очень понравилось, во-первых тесно, во-вторых двум мальчикам в одной постели спать было как-то неправильно. А поскольку место на койке было честно добыто мною, то Петька вскоре переехал спать на учебный стол, стоявший по центру нашей комнаты. Так и продолжалось ещё некоторое время, пока ситуация не наладилась.
Мы, приехав из колхоза, в большинстве своём не имели никакой цивильной одежды. Начались дожди, а у нас несколько человек были вообще без плаща. Таких всепогодных курток, как сейчас, тогда ещё не было. Но отличный итальянский болоньевый плащ был у Олега Архипова. И мы ждали, пока он приходил с учебы, давал нам плащ, и мы по очереди бегали в магазин за продуктами или ещё куда по делам. Надо сказать, что второкурсники, с которыми мы временно жили, были очень хорошими и достойными ребятами. Они нам помогали освоиться, не обижали, иногда даже угощали, потому что мы пока были без денег. Срок первой стипендии ещё не подошел, а выплат из колхоза и на горизонте не было. Спасибо студенческому братству, и я с благодарностью вспоминаю старших ребят, что поддержали нас в трудную минуту.
Вспоминается один из первых студенческих приколов, разыгрываемый как раз этими ребятами второкурсниками. Если во время какого-либо совместного мероприятия, будь то пирушка, или игра в карты, в нашей комнате находился парень, который не слишком хорошо знал эту компанию, они, как бы невзначай, заводили следующий разговор. Первый находил момент и аккуратненько вставлял в разговор фразу, что он вот, например, родился в Америке, в городе Сан-Франциско. Второй подхватывал и говорил, что он, вообще, родился в Ирландии, в Дублине. Третий таким же образом родился во Франции, недалеко от Парижа, но один говорил, что родился в Греции, в городе Салоники. Новичок, конечно, этому не верил, начинал с ними спорить, и таким образом они его заводили. И вот когда он уже доходил до нужного состояния, тот, который родился в Салониках, предлагал ему поспорить на что-нибудь и убедиться, что это всё правда. Когда спор, чаще всего на спиртное, был заключен, он доставал паспорт, в котором чётко было написано: место рождения город Салоники, Греция. Естественно, он был один, кто родился за границей, остальные просто мастерски подыгрывали.
Постепенно всех наших друзей по колхозу расселили по разным комнатам. Подселяли в основном на свободные места к старшекурсникам. Нас с моим другом Вовой Семеновым и с Женей Ивановым, поселили вместе с пятикурсниками. Я их помню. Это были Володя Аминов, Шура Корниенко и, редко появлявшийся переночевать на своей койке, Боб Семенов. Вот они-то и были нашими первыми наставниками по студенческой жизни. Играть в карты мы научились ещё в колхозе, времени по вечерам там было много. Первой серьёзной освоенной игрой был классический покер. Денег у народа не было, поэтому валютой для ставок были обыкновенные спички. Потом освоили немножко другой покер с подсчетом очков по взятым ставкам, часто ещё называемый джокером. А с пятикурсниками мы научились играть в преферанс и сразу на деньги. Ставки были небольшие, по пол-копейки за вист. Игра в карты, в большинстве случаев, сопровождалась приемом некоторого количества алкоголя, который потихоньку внедрялся в наше бытие. В комнате, как правило, курили. Иногда играли за полночь, а утром надо было идти на занятия. Конечно, это было не каждый день, и надо заметить, что учёба для нас всё же была на первом месте.
Денег было мало, но уже начали платить стипендию. Её нам установили в 45 рублей, что было совсем неплохо, студенты других вузов получали, как минимум, на десятку меньше. Через какое-то время подоспели колхозные деньги. Я купил, наконец, осенний плащ из плотной синтетики, аж за 70 рублей, в котором проходил все свои студенческие годы. Полу-пальтишко для зимы за 45 рублей я купил ещё заранее, у Нины в Тамбове. Проходил в нём первую зиму, а потом Нина сшила мне пальто из серого драпа с каракулевым воротником.
Учиться было непросто и многое зависело от преподавателей, которые у нас были все опытными, заслуженными и уважаемыми людьми. Требования по усвоению программы были жёсткие, и уже начиная с первой зимней сессии, без особых церемоний, отчисляли всех неуспевающих. Первыми пострадали те, кто при поступлении имел льготы. Хорошие ребята, они пришли после армии или до поступления уже работали. Учиться им было труднее, чем нам, из-за нехватки свежих знаний школьной программы. На втором и третьем курсе, когда в программе появились теоретическая физика, электродинамика и квантовая механика, учиться стало ещё сложней. В первый же год донимали, кроме математики, ещё начертательная геометрия да история КПСС.
Дело шло к зиме. На оставшиеся от колхоза деньги я купил на барахолке за 70 рублей меховую шапку из ондатры. Меня, как лоха, обманули, и подсунули плохо выделанный мех. Через некоторое время мех высох, и хоть шапка сохранила свою форму, но на ощупь стала походить на круглую картонную коробку. Выглядел я в ней неплохо, и прослужила она мне почти год, пока не потерялась при довольно занятных обстоятельствах.
А дело было так. Когда у нас заводились лишние деньги, мы любили посещать кафе «Ромашка», что стояло на углу Восточной и Первомайской. Там давали изумительно вкусные уральские пельмени, со сливочным маслом, со сметаной, а на любителя и с уксусом. А когда к пельменям решили заказать немного спиртного, официант предложил, немного подешевле, вместо водки, разбавленный спирт. Он знал, что студенты его не сдадут. В общем, загуляли мы допоздна. Перехлестнулись еще с какими-то не то монтажниками, не то геологами, которые отмечали свое возвращение из командировки на север. Пели с ними вместе: «…А в тайге горизонты синие, ЛЭП 500 не простая линия». И, конечно, состояние своё усугубили. В общагу вернулись поздно и обнаружили, что на вахте сидит не просто дежурный, а сама комендантша Зоя Александровна, женщина вредная чрезвычайно. А наш дружок Вова Бринк был с ней в контрах, его недавно отчислили из общежития, и вход ему был заказан. Конечно, его не пропустили. Но не бросать же товарища в беде, тем более на улице мороз, и тут я, как самый сердобольный, не нашёл ничего более умного, чем предложить Вове надеть мою ондатровую шапку, под предлогом, что Зоя его в моей шапке нипочём не узнает. Ещё бы, по сравнению со своей старой, ободранной шапкой из коричневого кролика, в моей ондатре Вова смотрелся вообще шикарно. Вова, конечно, не возражал, потому что реально уже ничего не мог произнести. Он с разбегу пулей пролетел мимо комендантши и больше мы его в этот вечер не видели. Нашли его на другой день, но вспомнить, где он ночевал и где оставил мою замечательную шапку, он не смог. Сочувствуя моему горю, он отдал мне своего замызганного кролика, в котором я какое-то время проходил, пока Анна из Якутии не прислала мне шапку из пушистого, совершенно белого зайца, которая на мне была, как на папуасе. Я потом, вскоре, поменял эту шапку у Сани Башанова на вполне приличного кролика, который прослужил мне долго. Кстати, со смуглым Саниным лицом, белый заяц гармонировал и смотрелся великолепно.
Вову Бринка всё же весной отчислили из института. Он по жизни был парнем очень способным, писал стихи и проявлял серьёзные способности в рисовании. Это его и сгубило. В конспекте по истории КПСС он нарисовал основоположников марксизма, Маркса, Энгельса и Ленина, сидящими за одним столом и разливающими водку в гранёные стаканы на троих. По глупости или по недосмотру он сдал потом конспект на проверку. Реакция на политическую карикатуру последовала незамедлительно. После короткого разбирательства Вову отчислили. Он отслужил в армии и потом снова восстановился на физтехе, учился года на два после нас. Встречались мы с ним уже гораздо реже. Но в конце учебы, по-моему после защиты моего диплома, мы с ним случайно встретились и пошли в ресторан «Океан», заказали поесть и выпить, и он долго читал мне свои стихи, очень даже неплохие...
До института я много читал и считал себя хорошо образованным молодым человеком. В любой компании, при любом разговоре я мог что-то добавить и вставить свою реплику. Я мог аргументировано поспорить, чем часто и злоупотреблял, до дури доказывая свою правоту. Это мне, безусловно, мешало и отворачивало от меня часть моих друзей. Кроме книг, в студенческий быт стремительно входил магнитофон. Кассетных магнитофонов было ещё мало, но магнитофонная приставка «Нота» откуда-то в нашей комнате появилась. Простенькая конструкция с лентами на больших бобинах. Так я впервые услышал Высоцкого. Вначале был его первый блатной альбом, потом появились записи с его концертов, фронтовые и прочие юморные песни. Это серьезно отличалось от того, что неслось из радио, потому что было честнее и душевнее. Кроме этого я услышал песни Галича и узнал, кто такой Юлий Ким. Он, кстати, на первом курсе зимой приехал к нам в Свердловск. Два наших физтеховских пятикурсника организовали с ним встречу на конспиративной квартире, куда позвали, в основном, своих знакомых. Из нашей комнаты на встречу с Кимом ходил Боб Семенов. Долго маялся, что бы ему с собой взять, потом решил не мудрить, сбегал в магазин, взял бутылку красного «Тырново» и отчалил. Пришёл поздно, слегка выпивший, и, как волк, голодный. Разбудил нас, сказал что всё было здорово, вино его пришлось кстати, потому что выпивки было мало, а есть вообще было нечего. Достал сковородку и с моего разрешения стал жарить яйца, у меня под кроватью стояла недавно полученная от родителей посылка с яйцами. Сырые яйца, каждое завёрнутое в газету, все были пересыпаны для сохранности подсолнечными семечками. Бил он эти яйца об край сковородки, и по причине плохой координации, в сковородку попадало не каждое яйцо. Угробив таким образом около десятка яиц, он успокоился. Утром долго отскребали от пола результат этой ночной яичницы. А организаторов подпольной вечеринки с Кимом чуть позже из института всё-таки отчислили, наверно и за эту встречу тоже...
В начале первого курса я случайно попал в студенческом клубе на просмотр фильма «Семь нот в тишине». Это был достойный документальный фильм про молодую в то время авторскую песню. Там был Высоцкий, со своим пронзительным «Порвали парус!», и Ким, и другие барды. Сам фильм, а точнее исполнители, и больше всех Высоцкий, произвели на меня сильное впечатление. Тут же прокрутили любительскую съемку с целины. Я впервые увидел эти мерцающие черно-белые кадры студенческой жизни. В одном эпизоде бритые наголо парни тряслись в только что появившемся тогда танце под названием «шейк». Это мне так понравилось. Я загорелся идеей купить кинокамеру. Любительская 16 миллиметровая камера «Кварц» стоила тогда 560 рублей. Деньги для студента немыслимые. И всегда, заходя в магазин, я любовался моделью, но этим дело и закончилось. А кто знает, может, и жизнь моя сложилась бы по-другому, купи я эту камеру. Но кино, в результате, я всё же сильно полюбил. Не пропускал премьеры новых фильмов, выписал журнал «Искусство кино» и был в курсе всех отечественных и зарубежных новинок. Особенно любил посещать фильмы авторские, не попадавшие в широкий прокат. Тут у меня был единомышленник по кино, Валера Краснощёков, с которым мы часто спорили, обсуждая фильмы.
Дружил я, в основном, с теми ребятами, с кем был в колхозе и с кем рядом жил в общежитии. Самым ближним моим другом в начальный период учебы был Вова Семёнов, по кличке Гусев. Так прозвали его ещё в колхозе, потому что он очень был похож на артиста Баталова в роли Гусева из фильма «Девять дней одного года». А у всех наших будущих физиков, «Девять дней» был культовым фильмом. Я же посмотрел его значительно позже. Кстати, настоящий Гусев в наших рядах тоже был, это Паша Гусев из параллельной группы, который впоследствии писал вполне приличные вирши и даже сочинил гимн физтеха. Мы в разговорах, часто бывало, путались между этими двумя Гусевыми. С Вовой Семеновым я на первом курсе жил в одной комнате, а через него подружился со многими ребятами с кафедры молекулярной физики. С ними я проходил все этапы начала студенческой жизни. Стипендии на месяц жизни немного не хватало. Помогали родители, присылали посылки с продуктами, в основном зимой, сало, яйца и то, что могло дойти по почте, не испортившись. Деньги за работу в колхозе помогли дожить до нового года. У родителей денег было мало, но когда я приезжал к ним на каникулы, они всегда мне собирали немного на дорогу.
Сестры, Нина и Валя, прислали мне по свитеру. Нина – синий, из синтетики, я проходил в нём весь второй курс. Он оказался такой прочный, что до сих пор ещё живёт у меня на даче. Валин свитер был шерстяной, очень красивой коричневой расцветки, и я в нем ходил практически все учебные годы, чередуя временами с пиджаком. Когда деньги совсем заканчивались, и жить становилось труднее, я писал письмо сестре Анне. Я не просил денег, просто рассказывал про учебу и про своё житьё-бытьё. Ответа я чаще всего не получал, но вскоре приходил перевод на 20 рублей. Сестра всё понимала!..
Студенческая жизнь шла своим чередом. Утро начиналось в булочной, напротив общаги, завтраком из двух пирожков с ливером по 5 копеек и натурального кофе с молоком по 10 копеек за гранёный стакан. Обедали в институте, в главном корпусе, в большой перерыв между парами. Винегрет, борщ украинский, бифштекс с картофельным пюре и чай стоили меньше рубля. Хлеб, соль, перец и горчица стояли на каждом столе и предлагались бесплатно. Если занятий было много, то в малый перерыв ещё пили в буфете кофе с чебуреком. Сочный, горячий чебурек, по виду отличающийся от современного, назывался «пирожком любительским», и стоил 17 копеек, но был чрезвычайно вкусным, всегда горячим, а поскольку микроволновок тогда не было, то и всегда свежим. Ужинали либо в общежитском буфете, там давали вторые блюда, в основном сардельки, и чай, либо что-нибудь брали в магазине, например банку сгущёнки и свежую булку.
Напротив общежития находился кинотеатр «Искра», где мы просматривали все новинки советского кино. Учёбой занимались в основном в своей комнате, но если там мешали, или перед сессией, когда готовиться надо было серьезней, пользовались ещё учебной комнатой на четвёртом этаже. Это была большая комната по типу читального зала, где была полная тишина, и каждый мог зубрить свою науку до нужной кондиции. Там был длинный балкон, и можно было выйти на него, подышать свежим воздухом, и чуток отвлечься от учебы. Потом балкон запечатали. Это случилось после того, как с него прыгнул вниз пятикурсник по фамилии Муртазин. Почему он выпрыгнул, так и осталось невыясненным, но назывались какие-то личные обстоятельства. Он долго ходил по балкону, временами садился на него. Внизу собрался народ, ребята сбегали и принесли от кастелянши шерстяное одеяло в надежде его поймать. Может, это его и сгубило. Он попал на одеяло, скользнул по нему и головой ударился прямиком в бетонные ступеньки крылечка. Мы как раз подходили к общежитию, а его уже грузили в неотложку. Была толпа народу, валялось одеяло, а по ступеням растекалась густая и уже почти чёрная кровь. Мне, домашнему сельскому мальчику, от этой картины было страшно, и непонятно, как это вообще могло произойти...
Лекции мы старались не прогуливать, а на лекции хороших преподавателей ходили почти стопроцентно. Ведь если не поймёшь объяснение от преподавателя, сам потом вряд ли разберёшься. Предметы были сложные, и занимались мы ими серьезно. Желание сдать сессию хорошо, и оставить за собой стипендию, было огромным. Слава богу, на протяжении всех лет учебы, стипендию я получал. А снимали её за незакрытые хвосты и большое количество троек. Без стипы выживать было гораздо трудней, и надо было подрабатывать. Я тоже попробовал один раз подрабатывать на разгрузке вагонов. Разгружали тогда картонные коробки с маленькими банками болгарских помидор в собственном соку. А так как всегда есть норматив на бой, усушку и утруску продуктов, нам выделили некоторое количество банок с помидорами, которые мы и притащили в общагу. Вот уж сами наелись и ребят угостили. Да и заплатили нам за ту ночь рублей по пятнадцать.
В начале учебы распределяли на занятия по физкультуре, кому чем заниматься. Городские, спортивно продвинутые ребята продолжали заниматься в тех видах спорта, которыми занимались в школе. Кто в коньки, кто в гандбол, в УПИ в то время была сильная команда по гандболу. Мы же, все остальные, занимались в группе общефизической подготовки, сокращенно ОФП, где, в основном, гоняли в футбол и иногда сдавали нормативы по другим видам спорта. Как правило в футбол играли с ребятами из группы теоретической физики. ОФП и футбол нас ещё крепче сдружили.
За лекциями, конспектами, сессиями, киношками, студенческими гулянками, игрой в карты и другими развлечениями прошёл первый курс. Летом обязательной была трудовая практика. Насмотревшись за год на целинников, завидуя их активности и особенно стильной целинной форме, которую они часто надевали на разные торжественные мероприятия, а то и просто так, многие мечтали попасть на целину, и я не был исключением. Отбор был строгим. Наряду с нормальными требованиями к кандидатам, были и политические, спрашивали о степени участия в комсомольской жизни группы, о том, кто и сколько раз участвовал в каких либо комсомольских мероприятиях, сколько раз пропустил, проводимую раз в неделю, обязательную политинформацию. В общем меня, как слабо участвовавшего в общественной жизни факультета, неожиданно для меня, на целину не взяли.
Вместе с ребятами из 42-ой группы и кое-кем из наших, я был направлен для прохождения трудовой практики на Березовский завод строительных конструкций, проще говоря, завод ЖБИ. Нас определили работать по сменам и присвоили второй разряд бетонщика. Делали мы стеновые панели. По железному рукаву в форму стекал жидкий бетон. Установленная на стенде форма при помощи вибраторов тряслась с частотой сети, а мы должны были, находясь на форме, разравнивать лопатой бетон и трястись вместе с ней. За смену мозги вытрясало капитально. Заполненные формы обрабатывали горячим паром, чтоб они быстрее застывали, но это уже без нас. Нашим счастьем было время, когда раствор заканчивался, и можно было отдохнуть. А если смена была ночная, то можно было и подремать, прислонившись к горячему паропроводу, потому, что по ночам было довольно холодно. За месяц такой работы я похудел килограммов на десять. Домой приехал, кожа да кости. Мать сразу плакать и причитать, и принялась меня откармливать. Я не сопротивлялся, за каникулы своё вернул и здоровье поправил.
Дома было уже скучновато. Одноклассников практически не было, все разъехались в разные города. Кто случайно приезжал в это время, с тем и пересекались. Досуг скрашивала ярко-красная «Ява-350», двухцилиндровая, 18 лошадиных сил, что дал мне на время каникул Иван Ильич Мельников, наш зять. Вот уж я на ней погонял. Тут как раз гостила у родственников приезжая девчонка из Москвы, Таня Гусарова. Девочка очень симпатичная. Мы носились с ней по нашим полям, я гордый, в очках и в шлеме, она, на заднем сиденье, обхватив меня и прижавшись со страху. Завязать более тесные отношения с ней у меня не хватило, сначала решительности, как никак москвичка, а потом уже и времени, потому, что вскоре ей уже надо было уезжать обратно в Москву. Оставила, правда, телефон. Позже, уже после института, я им воспользовался, и мы встретились. Остаток лета прошёл быстро, то с друзьями встречался, то на рыбалку ходил, то родителям помогал на заготовке сена...
На обратной дороге в Свердловск заехал к Нине в Тамбов. Она сшила мне то самое осеннее пальто из драпа зелёного бутылочного цвета и деловой костюм-тройку по последней моде...