Фраза принадлежит видному военному теоретику Клаузевицу, служившему в 1812 г. квартирмейстером в российской армии.
После сдачи Смоленска стало ясно, что Рубикон пройден в очередной раз – надо на что-то решаться: всякое дальнейшее отступление ненормально и предосудительно, даже если оно оправдано высшими стратегическими соображениями. И вдобавок опасно – может начаться разложение армии и брожение в обществе.
Александр I в письме от 28.07.1812, узнав о счастливом соединении войск 1 и 2 Западных армий, писал Барклаю:" я радуюсь, что теперь ничто вам не препятствует предпринять их [активные действия], и судя потому как вы меня уведомляете, ожидаю в скором времени самых счастливых последствий.
Я не могу умолчать, что хотя по многим причинам и обстоятельствам при начатии военных действий, нужно было оставить пределы нашей земли, однако же не иначе как с прискорбностью должен был видеть, что сии отступательныя движения продолжались до самаго Смоленска ... Я с нетерпением ожидаю известия о ваших наступательных движениях, которыя, по словам вашим, почитаю теперь уже начатыми. Поручая себя покровительству Божию и твердо надеясь на справедливость защищаемаго мною дела, на искусство и усердие ваше, на дарование и ревность моих генералов, храбрость офицеров и всего воинства, ожидаю в скором времени услышать отступление неприятеля и славу подвигов ваших".
Численность войск Наполеона по окончании боевых действий у Смоленска еще значительно превышала русские ряды, но была уже более и менее сопоставима. По подсчетам историков, на 1-7 августа в непосредственной близости от города в первом эшелоне у Наполеона насчитывалось до 180 тыс.
Багратион прикидывал, что совместная численность 1 и 2 Западных армий у Смоленска равна 100-110 тыс. (Письма Ростопчину, конец июля-начало августа).
Силы противника нашей стороной на этом этапе почему-то преуменьшались. Большинство участников военных совещаний (советов) только что объединившихся армий, еще до начала смоленских перипетий, предполагали, что у Наполеона осталось людей примерно столько, сколько у нас. Вдохновляли недавние успешные арьергардные бои 1 Западной армии под Витебском, ее искусный маневр по отходу к Смоленску, прибытие на соединение целой и невредимой 2 Западной армии. Багратион писал Ростопчину 8 августа: "Неприятельския силы, по замечаньям нашим, должны здесь составлять 120, или-же 150 тысяч. Количество сего мы не имеем вовсе причины страшиться и надеемся с помощию Божиею отразить неприятеля, ежели он сделает покушение пробираться далее. Армии наши теперь расположены так, что оне совершенно прикрыли Московскую дорогу и столица обеспечена".
Предполагалось, что после присоединения в самое ближайшее время пополнений из рекрутских депо, гарнизонов оставляемых городов, маршевых батальонов, русская армия увеличится тыс. на 20-40. В первую очередь, ожидали подхода большого отряда обученных рекрутов из Калуги во главе с Милорадовичем, а также маршевых команд из поволжских депо Лобанова-Ростовского.
Понятно, что и при таком соотношении численности войск надежда разбить или хотя бы серьезно потрясти Наполеона была призрачной, но замедлить или даже остановить его стремительное продвижение представлялось вполне возможным. Поэтому дать сражение в самое ближайшее время было необходимо, не взирая на неидеальные позиции, которые доставляла местность.
Упущенную хорошую позицию и возможность достойно сразиться с противником - в Смоленске - навязчиво вспоминали многие военные и территориальные администраторы - и сразу, как только оставили город, и в последующие недели, когда не могли остановить выбора ни на одном месте.
Падение Смоленска аукнулось в стане воинов и в патриотических кругах как конец России. Общего отчаяния и паники не возникло лишь потому, что армия уже привыкла за два месяца к непрерывному отступлению, привыкла роптать, но подчиняться, а среди населения огромной страны официальная информация и слухи распространялись крайне медленно. В патриотически-бурлящей Москве в разгар Смоленских баталий (4-7 августа) говорили, что враг разбит на территории Белоруссии и прогнан к польской границе. В центральных и восточных губерниях узнавали о военных перипетиях разве что от прибывших на излечение раненых офицеров, но и они прибывали туда, в какую-нибудь Сызрань или Бугульму, несколько недель после событий, очевидцами которых являлись, и чего-то свежего сообщить не могли.
Барклай и Багратион упустили возможность после первых удачных схваток связать Наполеона в сражении под Смоленском и удержать его на рубеже не семь дней, а значительно дольше.
Ряд авторитетных военных теоретиков и практиков считали, что на данном историческом рубеже, проверенном многими веками и сражениями, русская армия могла, не опасаясь окружения и разгрома, продержаться несколько недель, а то и месяцев(это утверждали Беннигсен, Наполеон, Клаузевиц, Вильсон, Александр I).
Багратион, который имел возможность сам возглавить дальнейшую оборону Смоленска (и военный совет 1 и 2 Западных армий его бы поддержал, так как это было мнение большинства), повел себя неоднозначно. Ушел со 2 Армией в Дорогобуж, оставив Барклая самому решать вопрос. А потом обрушился на него с обвинениями.
Позднейшие объективные расклады относительно смоленской позиции не опровергают и не подтверждают вероятность достижения важных для военных и населения локальных побед, а, тем более, стратегического перелома в ходе войны, хотя многие признают, что война могла в этом году там и остановиться.
Автор главного труда по войне 1812 года Богданович писал: "Стремление вступить в решительный бой проявлялось еще сильнее в народе и войсках после потери Смоленска, и даже те считали генеральное сражение необходимым, которые не ожидали от него никаких выгодных последствий" (ОВ 1812 по достоверным источникам, том. 2).
После Смоленска поиски позиции для генерального сражения приобрели тревожно-мучительный характер. Главнокомандующие и начальники Главных штабов всматривались в каждую неровность окружающего рельефа, рассылали топографов, квартирмейстеров и адъютантов на много километров вперед, вплоть до Москвы.
Перечень позиций, которые серьезно рассматривались Барклаем и Багратионом (а затем и Кутузовым), насчитывает до десятка наименований. Соловьева переправа, Усвяты, Дорогобуж, Вязьма, Царево Займище, Гжатск, Колоцкий монастырь... Ни по одной из них не пришли к соглаcию.
Барклай пишет московскому главнокомандующему (генерал-губернатору) Ростопчину из Умолья 10 августа: "Я прежде сего полагал продолжать войну до окончательнаго составления внутренних ополчений и посему надобно было вести войну обеими движениями нe на одном пространстве, где находятся 1-я и 2-я армии, но на всем театре войны. Следовательно, 3-й армии надлежало бы исполнить деятельную часть операций, дабы располагать в движениях силами всех трех армий, по примеру неприятеля, который, пользуясь чрезвычайным числом войск своих, движениями своими принудил нас к отступлению. Находясь в безызвестности о 3-й армии и не имея довольнаго числа войск, чтобы одними движениями прикрывать все пункты, мы находимся в необходимости возлагать надежду нашу на генеральное сражение.
Все причины доселе воспретившие давать онаго, ныне уничтожаются. Неприятель слишком близок к сердцу России, и сверх того мы принуждены всеми обстоятельствами взять сию решительную меру".
Сразу после оставления Смоленска Багратион предложил укрепиться в предместье Дорогобужа: "тут я ласкал себя надеждою, что и по выгодной позиции и по средоточию дорог станем уже решительно, хлопотал о сем много, убеждая и письменно и словесно, но без успеха" (письмо Ростопчину от 13.08, из села Гавриково).
Барклаю предложенная Багратионом позиция не понравилась ("я нашел ее неудобнейшею из всех занятых во время продолжения всей кампании"), он и его квартирьеры выбрали рубеж у дер. Усвятье, в 12 км перед Дорогобужем. Когда Багратион приехал в Усвятье осмотреть место, выяснилось, что позиция простреливается артиллерией с окружающих высот и легко может быть обойдена как с северо-запада, со стороны дороги Смоленск-Духовщина-Дорогобуж, так и с юго-запада.
На промежутке от Смоленска до Дорогобужа по подсчетам Богдановича французские войска насчитывают 160 тыс. (История отечественной войны 1812 года. Т.2).
Не договорившись в Дорогобуже, главнокомандующие 1 и 2 Западных армий решили встать на позицию под Вязьмой. Об этом Барклай сообщает Ростопчину накануне выхода из Дорогобужа 12 августа: "выбрав там позицию, которую по удобности велел укрепить полевыми укреплениями, буду ждать атаки неприятельской".
Багратион не верит в окончательное решение военного министра: "15-го числа назначено обеим армиям быть в Вязьме; далее же что будет, вовсе не знаю, не могу даже поручиться и за то, что не приведем неприятеля до самой Москвы" (письмо Ростопчину от 13.08.1812).
Далее пикировка продолжается в том же духе, принимая порой формы бытовой свары. Багратион жалуется: "В Вязьме я так просил, чтобы всем нам остановиться и министр был согласен, но сейчас получил от него бумагу, что позиции нет там, a что за 10 верст за Вязьмою, по московской дороге, есть изрядная позиция, но воды-де нет. И я примечаю, что он к вам хочет бежать. Христа ради примите его в колья или в дубины, когда прибудет.
Я дал мое мнение поскорее соединить там Милорадовича, оставить его в Вязьме с укреплением, между тем действовать на фланги его, не ведаю согласится или нет" (письмо Ростопчину из-под Вязьмы, без даты).
Между тем, по части рубежа у Вязьмы Барклай придерживался примерно такого же плана. Противник наступал тремя колоннами, значительно отделенными друг от друга. Предполагалось арьергардными боями навести колонну противника на заранее оборудованный укрепленный район, вовлечь его в крупный бой с одним или двумя нашими корпусами, а затем ударить с флангов двумя армиями. Но подходящей позиции для строительства укреплений под Вязьмой не нашли.
17 августа объединенная русская армия стояла уже на другом месте перед селом Царево Займище (18 км до Гжатска) и энергично окапывалась. Барклай знал о назначении Кутузова единым Главнокомандующим, но продолжал искать позицию для генерального сражения. Возможно, он надеялся, что успеет со сражением до прибытия того в Армию.
Кутузов появился на позиции в тот же день, ближе к вечеру. Осмотрел с Барклаем место, выслушал объяснения и согласился с ним. 18 августа армия простояла у Царева Займища в ожидании противника, но 19.08 получила приказ отступать.
Не состоялось также окнчательное занятие позиций у Гжатска, Семлево, Колоцкого монастыря.
Усиленный дополнительными частями арьергард Коновницына действовал блестяще - держал наступающих французов на расстоянии нескольких переходов от русских главных сил, времени на обустройство необходимых фортификаций доставало, но не подходила местность, а иногда возникали особые обстоятельства.
Продуктов и фуража было в обрез, все интендатские магазины оставались позади и сбоку; полки косили лошадям овес, стоящий на корню. Однако организационными мерами и строгой дисциплиной удавалось сохранять полный порядок в войске. Мародеров и разбредшихся было мало – показатель чрезвычайно важный (это, в частности, утверждают историки Михайловский-Данилевский, Богданович, Бернгарди, мемуаристы Андреев, Липранди, Митаревский, Евгений Вюртембергский). Реквизиции продовольствия и имущества у населения производились под квитанции. Зачастую население отдавало все безвозмездно, так как уходило вместе с армией и поджигало свои постройки.
Армия сохранила примерно ту же численность, какую имела под Смоленском (около 118 тыс., то есть 105-110 тыс. регулярных войск и 7 тыс. казаков, минус 17 тыс. боевых потерь на пути отступления, плюс 15 тыс. калужского корпуса пополнения, приведенного под Гжатск (в село Ивашково) Милорадовичем, плюс небольшие маршевые команды, подходящие регулярно из рекрутских депо и местных гарнизонов)
Под Колоцким монастырем (10 км от Бородина) вроде бы встали основательно, но выяснилось, что войска 4 армейского корпуса Богарнэ обходят нашу позицию глубоко с правого фланга.
22 августа объединенная русская армия отошла и сразу же разместилась на позиции: правый берег р. Колочь близ впадения в Москва-реку - с. Бородино - дер. Семеновское - дер. Шевардино - дер. Утица. То, что составило впоследствии понятие Бородинское поле.