В авиаинституте, где я учился, была прекрасная военная кафедра — препарированные узлы и агрегаты самолёта, знающие офицеры-преподаватели, аэродром, где были действующие истребители МиГ-15. Никогда не забуду это волнительное ощущение, когда ты сидишь в кабине — левая рука на секторе газа, правая на штурвале, двигатель ревёт, самолёт под тобой приподнимается. Я учился на факультете авиадвигателей и только на этой кафедре получил представление о самолёте в целом. На аэродроме кафедры стоял бомбардировщик ТУ-4, скопированный с американской летающей крепости B-29. Этот самолёт во время налёта был подбит и совершил вынужденную посадку на Дальнем востоке. Для Сталина прибытие B-29 на советскую землю стало настоящим подарком. Он приказал сделать точную копию B-29, болт к болту, за два года. Так вот, на ТУ-4 на экзамене мы должны были заделать пробоину — обсверливали, приклёпывали, зачищали.
Запомнился умный, ироничный майор Рябошлык. Рассказываешь ему об устройстве какого-нибудь агрегата, он выслушает и задаёт вопрос: «Для чего выполнено это сверление?» Сверление миллимитровое, стоишь думаешь, сказать нечего.
Ну что вы задумались, ответ простой - чтобы лучше было. И ожидающе смотрит
на тебя. Бормочешь:
- Чтобы лучше было.
- Ну вот и хорошо, садитесь.
Идёшь на своё место и только начинаешь усаживаться:
- А почему от этого будет лучше?
Лагерные сборы были на аэродроме воинской части системы ПВО под Севастополем, Бельбекская Долина. Взлётно-посадочная полоса подходила прямо к обрыву в море. В конце полосы были капроновые сетки, чтобы истребители, в случае оказа двигателя на взлёте, не упали с обрыва. Мы были прикреплены к техникам самолётов, они выполняли послеполётный осмотр и подготовку к следующему полёту. Однажды техник, сидя в кабине, рассказывал нам о назначении разных тумблеров и рычагов. Мы заглядывали в кабину, стоя на крыльях, стоять было неудобно, надо было за что-то держаться, я ухватился за длинный красный рычаг над головой техника. Он посмотрел на меня и сказал: «Что, хочешь меня катапультировать?» Оказалось, для катапультирования лётчик должен двумя руками потянуть этот рычаг вниз.
Техник возился возле топливного бака, потом подозвал меня и сказал: «Просунь руку в горловину, а то моя не входит - мне кажтся поплавок задирает за стенку». Я просунул, подёргал поплавок вверх-вниз — оказалось задирает.
- Так я и знал, — сказал техник и стал снимать бак. Через какое-то время к нам подходит майор с фотоаппаратом на груди и спрашивает у техника: «Как тут у вас?»
- Да вот, курсант обнаружил серьёзную неисправность.
И объяснил в чём дело. Майор оказался редактором дивизионной газеты, похлопал меня по плечу и забрал с собой в штаб. Там он поставил меня возле знамени и сфотографировал. Назавтра вышел боевой листок, где было фото и описание моего «подвига». Техник после этого называл меня «наш герой».
«Служба» у нас была лёгкая, на аэродром только раз прошли строем, остальное время возили на грузовике. Теоретические занятия проходили в «секретной» комнате, там было душно, страшно хотелось спать. Один раз, когда мы вышли во двор на перерыв, капитан подошёл ко мне и сказал: «Ну ты и спал — я думал уже не поднимешься». Вообще, обстановка в части была какой-то разгильдяйской, часть состава ходила в матросской форме, часть — в солдатской. Кормили в столовой отвратительно — на завтрак водянистое пюре с ржавой селёдкой. По случаю праздника части на обед был компот. Изредко были общие построения, командир части давал какие-то указания. При этом вокруг него бегал его малолетний сыночек. Наши студенты-старослужащие удивлялись — они служили в таких частях, где по территории можно было передвигаться или строевым шагом, или бегом.
Последние дни на аэродроме мы валялись полуголые на травке рядом с взлётной полосой. Однажды, небольшой винтовой самолёт, шёл на снижение. Присмотревшись, мы увидели, что он приземляется не на полосу, а на траву, причём, прямо на нас. В панике мы стали разбегаться кто куда. Самолёт остановился, открылась дверь пассажирской кабины. Из неё высунулась рука с золотыми нашивками и пальцем поманила к себе. Наш ст. лейтенант подбежал, вскоре вернулся и сказал: «Генерал-лейтенант спросил, кто это такие. Я ответил, что студенты-курсанты. Он сказал — это не курсанты, а стадо баранов». Это оказался заместитель командующего по войсам ПВО Киевского округа генерал-лейтенант Покрышкин. Легедарная личность, трижды Герой советского союза.
На следующий день был выходной, мы валялись, сняв сапоги, по пояс голые, возле казармы. На чахлом кустике сохли портянки и подворотнички. На дорожке, ведущей в казарму появилась довольно большая группа офицеров во главе с Покрышкиным. Командир части, укоризненно: «Ну что же вы, товарищи курсанты — здесь командующий, офицеры, а вы лежите!» Мы вскочили, стали поспешно одеваться и прошли за группой в помещение казармы. Там дежурный со штыком на поясе никак не мог понять, какое звание у Покрышкина и что-то докладывал. Покрышкин подошёл к постели, потрогал подушку, поднял одеяло и сказал: «Это что же у вас: ватные подушки, матрацы! Это непорядок — подушка должна быть такой, чтобы утром курсант не мог голову повернуть, а матрац — соломенный». Мы стояли перед ним, я был в первом ряду. Неожиданно он ткнул пальцем в мою сторону. Ребята зашипели: «Подойди, доложись...» Я сделал шаг вперёд, приложил руку к виску и доложил: — курсант Фейгельман. Покрышкин, не поворачивая головы: « Старшина, что это такое?!» После чего офицеры быстро удалились. Старшина, такой высокий морячёк, подошёл ко мне, три раза прокрутил бляху моего ремня и спокойно сказал: «Три наряда вне очереди, на кухню». Доложен сказать, что большинство из нас не отличалось выправкой, но только мне посчастливилось привлечь внимание легендарного асса.
Самое неприятное в службе на кухне была чистка котлов. Вечером, после ужина, пока котлы ещё горячие, я ложился на ещё не остывшую плиту и ножом чистил котлы глубиной, наверное, почти полтора метра. После чего драил их щётками и протирал тряпками.Это была та ещё работа.