Мэддок нервно заерзал на стуле. После звонка Бернардетт в его душе прочно поселилась липкая тягучая тревога. Он не знал, что точно произошло, и это было правдой. Но надо было быть абсолютным идиотом, чтобы не провести простейшие причинно-следственные связи, тянущиеся, черт… Да они тянулись уже неведомо откуда! Такое чувство, что весь выбранный тс самого начала курс исследований и линия поведения привели в этот ужасный отстойник.
Старик ощущал колющую вину где-то в области груди, но старался оправдать это каким-то негласным сопротивлением, от чего ему становилось только противнее. В своих собственных глазах он выглядел чудовищем, обрекшим семью любимой женщины на гибель и упадок, причинив ей горя больше, чем мог бы причинить любой самый недоброжелательно настроенный злопыхатель.
Нетрудно было понять, что смерть Уоллиса не случайна. Как-то уж сильно очевидная выходила бы случайность. И глупая. А Мэддок был вовсе не дурак, потому прекрасно осознавал откуда дует ветер в этой всей заварушке. Оставалось только разобраться, на каких клетках этой шахматной доски стоят какие именно фигуры, чтобы продумать наиболее грамотную тактику по выходу из этого кризиса без потерь. Он разберется. До этого всегда удавалось.
Профессор неуклюже поднялся, покачнувшись. Его всё ещё мутило от выпивки в «Золотом теленке», в том месте, где он осведомил Уоллиса о «Прайдоксе», после чего мужа Бернардетт не стало. Чёрт побери, выходит, что Мэддок – последний человек, видевший Уоллиса живым. Нужно было придумать такую версию, которая отвела бы от него подозрения, если вдруг нагрянет полиция с допросами. Но это пока что можно отложить хотя бы на момент, когда в голове прояснится после выпивки, и мысли станут менее взбудораженными.
Второй момент, который также не добавлял приятности моменту – необходимость поддержать Бернардетт в беде, которую он сам своими руками, фактически, для нее и создал. С одной стороны, Мэддок, хоть был и стар, но удовлетворялся в глубине души тем чувством, что препятствие в лице мужа Берни больше ему не помеха, но мораль, хоть и загнанная давно в самый отдаленный уголок его души, как-то уж очень негативно смотрела на такую «победу». Тут приходилось выбирать сторону, а сказать все как есть своей любимой женщине, чей образ бережно хранил в своем сердце все эти годы, он попросту не мог. Бернардетт – экспрессивная натура, эмоциональная, где-то даже слишком, но станет ли она смотреть на него теми же глазами, узнав о том, что Мэддок отправил отца её горячо тлюбимого сына на заклание. Да, пусть неосознанно, пусть не прямо на гибель, но явно она задаст один вопрос: «Ты отправил его расследовать ТАКОЕ и надеялся, что он вернётся бодрый и отдохнувший, а ещё и с сувенирами?». Нет, правду говорить было никак нельзя. И если вдруг встанет вопрос о том, что такого они обсуждали в «Золотом телёнке», то ответ будет один – научные достижения Оригана и направления его исследования, что в общем-то, не казалось такой уж страшной ложью, а скорее перефразированной недоправдой.
Мэддоку стало чуть легче, как только его голову посетило это решение, следовать которому он решил неукоснительно.
Профессор покрыл себя облаком парфюма, подправил изрядно поредевшие и поседевшие пряди волос и вышел и покинул свою одинокую обитель, чтобы сыграть перед любимой женщиной того, чей облик, казалось, он насовсем утратил. Игра есть игра. У каждого здесь свои правила. И никто не вправе это оспаривать.
Мэддок ожидал увидеть в распахнувшейся двери дома, где жило семейство Бернардетт что угодно: её пьяную, её лежа, сидя, да как угодно, но убитую горем и пригвожденную отчаяньем, но ему открыла статная и холодная статуя с неподвижными ледяными глазами, подведенными тонкими черными линиями макияжа, так умело маскировавшим все, что было «до». Профессору стало не по себе, и он словил себя на мысли, что переоценил себя и очень недооценил моральную крепость этой женщины. Видел и знал то, что ему, собственно, хотелось думать, видеть и знать. Пауза затягивалась.
- Позволишь войти?
Бернардетт молча отошла от дверь и уверенной походкой зашагала к креслу в гостиной, которое так любил Уоллис, и в котором совсем недавно сидел чужак с далекой планеты. Мэддок расположился на диване с точеными ножками. Оба молчали. Это начинало действовать на нервы, так как Мэддок привык к ощущению контроля за происходящим, а по лицу Берни сложно было сделать хоть какой-то прогноз о том, что случится в следующую минуту.
- Как ты? – Как можно заботливее постарался спросить старик.
- А сам как думаешь?
- Прости, глупый вопрос.
- Мэддок, во что ты втянул мою семью? – прямо спросила Бернардетт, не замечая всех вежливых расшаркиваний бывшего любовника.
Вопрос пронзил профессора электричеством с головы до пят. Да, он готовил себя всю дорогу к такому повороту событий, но на такой скорый разворот явно не рассчитывал. Пришлось выкручиваться репликами не «по сценарию»:
- Я не понимаю, как…
- Хватит, Мэддок. – Стальным и непреклонным голосом перебила его женщина. – По твоему, я дура?
- Я никогда не считал тебя дурой, ты же знаешь.
- Как-то я в этом теперь уже сомневаюсь.
Профессор изобразил недоумение настолько искренне, насколько мог.
- Берни, - попытался он начать «игру» заново, но уже своими «фишками» и на своем «поле», - ты не в себе, я понимаю, правда, что это огромный стресс – потерять близкого человека…
- Да неужели? – сощурила глаза Бернардетт.
Мэддок старался изо всех сил не поддаваться тревоге, разгоравшейся внутри его. Это было непросто.
- Ты знаешь меня, как никто другой, Берни, милая. Это же я! Ты же одна знаешь, кто я и какой я на самом деле. Эта маска, этот фасад – это для них, для других, но не для тебя. И ты знаешь, что я рядом всегда, в любой момент, ты только позови. Ориган – он мне как родной сын… Кстати, как он перенес новости о потере отца и где он?
Бернардетт надменно улыбнулась и потянулась за стаканом с недопитым виски. Пригубив самую малость жидкого огня, она ответила все тем же ледяным голосом:
- Я не знаю.
Мэддок растерялся.
- Где парень, Берни? – Старику стало не на шутку страшно.
- Я и этого не знаю. Думала, что ты мне расскажешь.
- Я?! – теперь уже искренне удивился Мэддок.
- Именно ты. – Она вновь пригубила хмельной напиток. – Что именно вы исследовали и разрабатывали с Ориганом?
- Ты же знаешь, я не могу об этом распространяться… Протоколы безопасности не позволяют…
- Черт побери, Мэддок! – Вскочила с кресла с пронзительным криком теперь уже разъяренная Бернардетт и с остервенением отправила красивый хрустальный стакан с остатком виски в стену. – Мой муж погиб, моего сына увел центурианец, а ты мне будешь нести свой бред про протоколы безопасности?!
У Мэддока все заледенело внутри. Не нужно было быть провидцем, чтобы уяснить, что Ориган вляпался в крупные неприятности. И это все – вина старого гордеца.
- Нечего сказать, правда? – метала молнии из глаз Бернардетт. – Почему, ответь мне, ПОЧЕМУ? Почему ты не смог просто смириться с моим выбором и оставить меня и мою семью в покое? Зачем тебе понадобился именно мой сын? Не мог выбрать другого?
- Не мог! – Повысил голос на женщину профессор.
- Не вздумай нести чушь про свои чувства, иначе вот это – Берни схватилась за полупустую бутылку виски, - пройдется по твоей никчемной голове.
- Сядь и успокойся! – рявкнул Мэддок. – Хватит делать из меня монстра! Сама страшно хороша. Забыла, что сама далеко не святая? Позволь я тебе напомню, отчего мы, кстати, вдвоем, решили держаться поближе к Оригану?
Бернардетт поджала губы, её трясло от негодования.
- Позволь, милая, я напомню тебе, - сказал грубым тоном Мэддок, - освежу твою память, стертую в алкогольном угаре.
- Да как ты смеешь?! – Замахнулась в намерении дать обидчику пощёчину Берни.
- Успокойся, я тебе сказал! – схватил её руку на подлёте Мэддок и оттолкнул женщину в кресло. – Ты, ТЫ! Ни кто-то другой будет вообще говорить что-то о материнстве? О жалости? О морали? Как «правильно» вдруг заработали твои мозги, когда речь зашла о твоём собственном сыне, не так ли? Что же ты так не сокрушалась, когда сотни крейтонских детей проходили через придуманные тобой испытания? Ты помнишь каждого из них? А помнишь ли ты Конрада, врача, который вынужден был реализовывать все твои задумки, которые не могла придумать ни женщина, ни тем более мать! И ты вздумала учить меня морали?
Бернардетт молча уже всхлипывала.
- Твои слёзы – это просто вода. Ты думаешь они смогут смыть ту боль, что ты причиняла другим? Детям, Бернардетт, ДЕТЯМ! И как, позволь спросить, ты это объясняла?
- Я хотела найти лучшее решение после Крейтона! – плакала женщина.
- И как? Получилось?
Бернардетт уронила голову на руки и взахлёб зарыдала.
- Очаровательно, просто очаровательно! Вини меня в чем и сколько тебе будет угодно! Это же так легко теперь! Ты творила страшные вещи во имя науки, объясняла жертвы и потери тем, что цена достижения и открытия никогда не может быть малой, всегда есть потери, они необходимое зло и, ну надо же, ты просто святая, а все потому, что ты от всего своего прошлого просто сбежала к трусу Уоллису, и прикрылась Ориганом. Трусливая сука, которой попросту не хватило силы духа, чтобы признаться в том, что тебе нравилось…
Бернардетт попыталась что-то возразить, но Мэддока было не остановить.
- Тебе нравилось чувствовать себя на вершине этого мира, довольствоваться всеми его сливками, пока тихоня Уоллис жевал сопли и пил свой английский чай. Представляешь, Уоллис просто пил чертов чай, пока ты в подвалах секретных лабораторий ставила опыты над детьми, которые за редким исключением покидали те стены не калеками и не овощами. И ты мне смеешь говорить про нравственность и семейность?! Или те дети не имели семей?
- Они были сиротами, а я пыталась…
- Да закрой ты уже свой рот, Берни! Идиот Уоллис мог бы в твой бред поверить, но не я. Я там был, ты помнишь? И видел тебя. И в курсе того, чем ты занималась. Так почему же ты решила, что так можно тебе одной? Одна ты имеешь право гореть идеями, увлекать за собой людей, не взирая и никогда не оглядываясь на последствия? Ты кто такая вообще?!
Бернардетт притихла.
- И по твоей же оплошности Ориган оказался не в том месте и не в то время, ты, а не кто-то другой была настолько занята своими исследованиями, что не заметила, как твой ребёнок вступил в нежелательный контакт и подвергся пси-излучению которое, скорее всего, сделало из него гения, потому, что ни твои, ни Уоллиса гены не способны были произвести такой шедевр, как Ориган. И только из-за того, что ты хреновая мамаша я добровольно полез в няньки и развил интеллект Оригана до порога, о котором тебе и твоему муженьку-недоумку даже и думать не приходилось!
- Думаешь, я не проклинала себя миллиарды раз за тот случай? Думаешь, мне спокойно спалось? Это не так.
- А что с того толку? Мало того, что ты сделала своего собственного сына чем-то наподобие лабораторной крысы, так еще и загубила самый блестящий образец, который попал к тебе в руки! Проект закрыли, бедняга доктор Конрад, если ты помнишь такого, так и не смог вписаться в нормальную жизнь после того, что он делал по твоей указке. Напомнить, может, как он закончил? Он повесился, Берни! И разве тебе не было наплевать на то, что у него остались дети и жена? И представь, они чувствовали примерно то же, что ты чувствуешь ты сейчас! И тебя это тогда трогало? Может, трогает сейчас? Нет, дорогая, не лги мне, а главное – себе.
- Ты – монстр, Мэддок. – Тихо пролепетала, глотая слезы женщина.
- Не больше, чем ты сама. Помни об этом. – Профессор подхватил бутылку с недопитым виски, резким движением свинтил крышку и сделал несколько больших глотков. Огненная жидкость обожгла горло и провалилась ниже, сжимая горло до тошноты. Но в тот момент это было самое то, что надо, чтобы остановить поток брани и дурных мыслей в голове старика.
Бернардетт по-прежнему всхлипывала, но теперь уже не в порыве истерики, а ритмично. Мэддок всё еще был во власти гневных эмоций, поэтому слёзы его совершенно не трогали, он даже практически не обращал на них внимания. Но одна мысль все же красной лампочкой сигнализировала в его мозгу: Ориган.
Несмотря на свой черствый характер, наставник-астрофизик действительно привязался к парню. Все начиналось довольно спонтанно, но на результат не повлияло: за неимением собственных детей, его отцовские потенциальные интенции перекинулись на Оригана.
Мальчишка всегда был довольно смышленый, поэтому Мэддок даже немного пожалел, что так грубо назвал его «подобием лабораторной крысы». Несомненно, что пси-излучение внесло свою лепту в его развитие, но о результатах без инцидента в лаборатории Бернардетт теперь уже можно было разве что догадываться.
Когда отношения Уолииса и Берни переживали кризис, она возглавила программу реабилитации детей-сирот после Крейтонской трагедии. Общественность не была посвящена в большинство деталей этого процесса, так как определенно обнародование вызвало бы широчайший диссонанс и волнения на этическое соответствие направления программы и принципов гуманности. Разумеется, от этики и гуманности исследования были далеки. И потому выгоднее было завернуть это все в какую-нибудь безобидную обертку и подбросить газетным писакам как сенсацию с оттенком небезразличия общества к трагедии собратьев.
Мэддок был привлечен по настоятельной просьбе Бернардетт в качестве исследователя природы и потенциального происхождения вещества, вызвавшего столь сильную мутацию животных. Все просто: исследую поведение и установи как эта дрянь могла попасть на Землю, выжить в земных условиях и так себя нехорошо проявить. Далее следовало произвести анализ предполагаемого местонахождения родного дома вещества и заклеймить планету, как недружелюбную и несущую потенциальную угрозу. Отчет должен был быть составлен в разумно допустимые сжатые сроки и передан центурианским послам. О дальнейшем решении спрашивать было неразумно, да и желающих особо не было.
Видный доктор, профессор астрофизических дисциплин Мэддок хорошо справился с поставленной задачей, за что получил личную благодарность от генерал-маора Руана. Позже ходило много слухов, что контакты профессора и генерал-майора не прекратились и время от времени центурианец наведывался в университет для приватныхбесед с Мэддоком, но тот все отрицал. Но профессор лгал. С Руаном он был знаком довольно близко.
По первенству, центурианец с большим интересом изучил все детали отчета, но дипломатично сокрыл свои дальнейшие планы, пообещав, что подобного больше не повторится, на что он дает свои личные гарантии. Поводов усомниться в крепости его слова не было, что располагало Мэддока к дальнейшему диалогу.
Позже Руан явился поздно вечером без охраны и лишних свидетелей со вопросом о том, какова судьба детей, осиротевших после Крейтона. Мэддок рассказал о текущем положении дел, а точнее, что все просто: перераспределение тех, кто был дееспособен по экономически проблемным областям и включение их в экономику. Странным было то, что центурианец спросил о тех, кто не мог быть идентифицирован. Это был верно подмеченный тычок под дых системе, которая, несмотря на века улучшений и модернизаций, так и не смогла найти такой образец, при котором люди с ограниченными возможностями могли бы быть вплетены в социальное полотно и чувствовать себя полноценными членами общества. Мэддок поделился своими соображениями и виденьем, и Руан предложил ему один пикантный вариант: отработать на практике реабилитационную программу, способную «перенастроить» морально покалеченных под те или иные нужды, а также заняться вопросом как можно стереть те или иные болезненные воспоминания у человека без негативных последствий для психики. Точнее, как менять причинно-следственные связи, формируемые сознанием на биологическом уровне, то есть в самом зародыше.
Мэддок понимал военный потенциал проекта, но отказать центурианцу не смел. Так Бернардетт стала разработчиком и руководителем этой программы, думая, что именно Мэддок был её идейным вдохновителем. Руан был доволен таким поворотом событий и более того, настоятельно рекомендовал профессору оставить персону автора идеи инкогнито.
Берни как одержимая схватилась за работу. Глаза её горели азартом и предвкушением открытия, а когда она закончила теоретические разработки, одобренные сверху, рекомендованные к реализации и щедро профинансированные, то почти впала в интеллектуальный экстаз.
Дальше было дело практики: из разных лечебниц и сиротских приютов в секретные лаборатории Бернардетт стали поступать потоки детишек, так или иначе связанных с Крейтоном. Теория оказалась далека от практики, и все шло не так гладко, как хотелось. Точнее, шло настолько не гладко, что пришлось учредить крематорий.
Бернардетт упрямо отказывала себе в сочувствиях и излишних эмоциях по поводу «провалов». Она как машина перла по горам из пепла трупов детишек к своей мечте – открытию уникальной методики, позволявшей на нейронном уровне менять сигнатуру воспоминаний и перекодировать мозг. Она понимала это как лекарство от боли, страданий, от всего, что мешало жить и наслаждаться. И это было важнее, чем никому не нужные дети, судьба которых в лучшем случае закончилась бы на полях, потом инвалидностью, а за этой уже следовала смерть. На тот момент жертва во имя науки, во имя великой цели ей казалось чем-то нормальным и само собой разумеющимся. Необходимым и неизбежным злом, так сказать. Но иначе на это все смотрел технический исполнитель проекта – доктор Конрад.
Много раз Берни отчитывала его за то, что чересчур привязывается к детям, ведет себя чересчур по-родительски, чем нарушает чистоту эксперимента. А вот док по-другому не мог. У него самого была семья, а точнее четверо прекрасных детишей и милая жена, отсюда и доброта. В каждом испытуемом он видел вроде как своего ребенка, что сильно ранило его, когда после всех чудовищных манипиляций он вынужден был везти маленькое безжизненное тельце в печь. После такого он долго рыдал в подвалах, что непомерно злило Берни. Но в этом она ему не мешала – пусть даст волю чувствам. Конрад был первоклассным специалистом, что-то можно было и простить. Сам Конрад никогда не пытался уйти, что вводила некоторых его коллег в когнитивный диссонанс: так переживать увиденное и пережитое и не уйти. А он продолжал свою работу и медленно сходил с ума. А какой у него был выбор? Жить на свой прошлый не самый большой заработок, несмотря на квалификацию и едва сводить концы с концами или же потерпеть и обеспечить своим даже правнукам безбедное будущее. Эти детишки, которые попадали к нему в руки – их судьба так или иначе предопределена, а вот на судьбу своих он еще как-то мог повлиять. И он сделал свой выбор, стоивший ему жизни после того, как проект неожиданно был свернут. Конрад окончательно свихнулся, но никому и никогда не говорил о том, откуда у него такая куча денег. В итоге его нашли повешенным в своем новом роскошном доме, который был ему подарен организацией за «особые заслуги».
Судьбу проекта перевернуло в один миг, когда Конрад привел из приюта ЕЁ. Берни уже практически не обращала внимания на подопытных, когда сквозь стекло лабораторных дверей на неё сверкнули два аметистовых кристалла глаз девочки. Она показала пальцем на Бернардетт, Конрад обернулся и начал что-то рассказывать малышке. Женщина почувствовала себя не в своей тарелке от холодного взгляда ребенка и поспешила убраться.
Эта девочка была не похожа на остальных: её достижения были гораздо серьезнее, чем всех, с кем Бернардетт приходилось работать. Но мало того, что девочка проявляла незаурядный интеллект, поразительным было то, как менялись её биологические показатели, в зависимости от того, какая была задача и что хотела сама испытуемая. Она безошибочно знала, что хочет животное, как самочувствие у контактировавшего с ней Конрада и умела унимать самую сильную боль. Приборы сходили с ума от её показателей и ставили в тупик и под сомнения все прошлые теоремы, казавшиеся не такими уж непреложными истинами.
Бернардетт медлила с докладом наверх о чудо-ребёнке, устав от провалов и боясь того, что с неё затребуют больше, чем она могла дать. Да и не хотелось повторения сценария сотен других детишек, не выдерживавших нагрузки и умиравших в ходе испытаний. Девочка с фиолетовыми глазами нужна была ей живой.
В один день, когда было запланировано важное мероприятие по перезагрузке воспоминаний у малышки, которая чувствовала себя прекрасно, была бодра и с удовольствием играла с Конрадом, Бернардетт отвлек от мыслей о работе телефонный звонок. Няня её сына сообщила, что больна и не сможет присмотреть за мальчуганом. Берни выругалась про себя, но деваться было некуда – было принято решение забрать Оригана в лабораторию, где, благо, было множество игровых комнат, откуда вряд ли озорной и любознательный мальчуган сможет сбежать.
Мэддок доставил мальца в кратчайший срок, Берни же чмокнула сына в макушку и повела в одну из игровых комнат. Телефон её бесконечно бречал, отвлекая от болтовни мальчика. Почти затолкав ребенка в комнату, женщина еще раз поцеловала мальчугана и быстро удалилась, цокая каблуками по плитке коридора.
Ориган посмотрел ей вслед из-за незакрытой двери. Было светло и не страшно, таких же дверей был целый коридор. Он пошел наобум, пока не наткнулся на точно такую же приоткрытую дверь. Мальчик вошёл.
На полу игровой комнаты, белой, как снег, играла девчушка в таком же белом платьице. Она собирала из кубиков слова, притом делала это водя рукой по воздуху, а кубики летали сами по себе перед её фиалковыми глазами, сохраняя нужную форму. Оригану стало очень интересно:
- Как тебя зовут? – спросил мальчик.
- Я Лили. А ты?
- Я Ориган. Моя мама здесь работает.
- Твоя мама злая?
- Нет, она хорошая.
- Значит, твоя мама работает не здесь.
Ориган смутился.
- Как у тебя это получается?
- Что именно?
- Так играть в кубики.
- Я не знаю. Я просто так хочу.
- Можно попробовать?
- Да.
Естественно, у мальчика ничего не вышло.
- Давай я еще раз покажу. – Сказала Лили и кубики плавно взлетели вверх над полом.
- А научишь меня так?
- Я не знаю, давай попробуем. – Девочка посерьезнела и её глаза стали глубже и насыщеннее, чем были. Вокруг словно сгустился воздух, который как живой – пульсировал и вроде как дышал.
Увлеченные дети не заметили, как в игровую с криком и оханьями ворвались Конрад и Бернардетт. Женщина что-то грубо кричала на доктора, но ближе полутора метров приблизиться к детям не могла. Лили пристально смотрела двумя аметистами глаз ей прямо в душу. Женщина понимала, что не может приблизиться к сыну, потому, что испытуемая ей не позволяет, и ей оставалось разве что колотить руками невидимую стену и орать на Конрада. Воздух вокруг детей стал матово-молочным, а потом прогремел глухой взрыв, опрокинувший вошедших на лопатки.
Конрад пришел в себя первым и сразу же бросился к детям. В комнате ничего не изменилось, и если бы не фигура руководительницы навзничь рядом на полу, он бы решил, что у него была галлюцинация. Дети были в полном порядке, и вдвоем играли в кубики.
- Лили, малышка, давай поможем друг другу. – Почти плача попросил ребенка доктор.
Девочка встала и подошла, протянув мужчине свою тонкую ручонку.
- Потерпишь?
- Да.
Конрад бросился к шкафу, в котором лежали разные медицинские препараты, набрал из разных пузырьков в шприц и сделал девочке укол. Та еще минуту постояла, потирая руку и обмякла прямо в руки доктора. Тот поспешил её положить на пол, рядом с играющим Ориганом.
Мальчик совершенно не реагировал на происходящее, был сосредоточен на своем деле. Когда Конрад положил девочку на пол, он только взглянул и принялся дальше заниматься своими делами.
Бернардетт тихо застонала, и Конрад второпях сам поспешил улечься рядом, якобы он тоже только что пришел в себя. Женщина, придя в себя бросилась к сыну, а убедившись, что он в полном порядке, осмотрела девочку.
- Конрад! – позвала Берни, не оглядываясь, пытаясь нащупать пульс у ребенка.
Конрад подполз к маленькому тельцу на полу и приступил с важным видом к осмотру. После непродолжительных манипуляций, он констатировал:
- Мне жаль, Берни. Она умерла.
Женщина вздохнула.
- Ты знаешь, что делать, идем Ориган.
Доктор положил малышку на каталку, укрыл полностью простынею и повез по длинным коридорам. Зайдя в подвал, где находился крематорий, он захлопнул все двери и убедившись в том, что один, быстро набрал какой-то номер и не дождавшись ответа затораторил:
- Нола, кварекс в руки и ко мне, я дам тебе координаты по ПДА.
Спустя пару мгновений Нола стола в подвале:
- Это что такое, Конрад?
- Забирай ребенка и уходи!
- Но она…
- Жива. Живо делай что я сказал, и больше никаких вопросов.
Нола подхватила девочку и последний раз посмотрела в глаза Конрада.
А он остался, разжег печь и рыдал, но на этот раз не искренне, а воем зверя, который хоть был ранен, но победил врага.
Бернардетт решила бросить все и уделить время Оригану. С ним произошло что-то неизвестное, и она должна была убедиться, что сын в порядке. Они направились прямиком в квартиру Мэддока.
Мальчик всю дорогу молчал, а его мама озабочено озиралась на него, прижимая к себе. К любовнику она влетела, словно ураган, держа ребенка на руках. Она сбивчиво рассказывала о произошедшем, а обычно шустрый мальчик вел себя на удивление сдержанно. Он выполз из материнских объятий и принялся с интересом рассматривать разбросанные по столу заметки профессора. Одна из них приковала к себе внимание Оригана. Тот взял валявшуюся рядом ручку, нашел пустой листок и принялся нетвердой рукой что-то писать.
- Мама, посмотри. – Он прервал своим детским голосочком разговор взрослых. Оба повернулись на ребенка.
Мэддок обомлел: в руках ребенок держал детским почерком решенное уравнение Янга-Миллса.
Бернардетт вскрикнула и закрыла рот руками, глаза её округлились.
- Ты большой молодец, парень! Откуда ты узнал решение?
- Я не знаю, наверно, меня Лили научила.
Теперь у Мэддока к Бернардетт стало очень много вопросов.