Грешная и святая плоть (вспоминая освящение плоти Алексеем Лосевым). На днях вспомнил о том, как один старый философ ругал другого философа еще не старого, но уже зрелого из того, еще дореволюционного времени, то есть, до господства диалектического, точнее, софистического, мата, когда старик был молодым. За что же Лосев, Алексей Федорович, ругал Розанова, Василия Васильевича? За ветхозаветную любовь к половой, плодородной любви. Василий Васильевич небезосновательно обвинял Иисуса за его не любовь к женщине, за ту любовь, которую испытывает к ней мужчина. Иисус смотрел на женщину не как мужчина, а как не-мужчина. В не-мужчине нет ничего плохого, если например, он ангел или, тем более, бог.
Нет, не тот бог, который был у античных греков и смотрел на женщину, даже земную, а не только богиню, как мужчина, а тот, который явился тем, кто назвал себя последователями Иисуса Христа, проще говоря, «христианами». Вот им и явился Бог как Иисус. Не сам Бог явился, а его Сын, то есть, явилось явление, Его представление, тот Его вид, в котором он становится видимым, - в виде человека.
Но что это за человек – Иисус Христос? Он просто человек. Абстрактный человек? Да, если понимать его плоть в собственном смысле. Его плоть не есть плоть обычного человека. Она только кажется таковой, как у человека. Но это так только в том случае, если христиане правы, - если Иисус Христос не просто пророк, а пророками были обычные люди (необычными их делал глас Бога), но Сын Божий или тоже Бог. Вот именно: «Тоже Бог». Только так и следует понимать его сущность, если, вообще нам, людям, может быть что-то в этом понятно.
По ту сторону добра и зла Фридриха Ницше. Интересную позицию занял безумный Фридрих: по ту сторону добра и зла. Или, может быть, по ту сторону здравомыслия и слабоумия? Так что же там находится? Оно, безумие, сумасшествие. По ту сторону добра и зала находится не добро добра и зла, а зло зла и добра, что есть уже извращение, дегенерация, безумие и слабоумие. Именно этим и закончил пресловутый психо-философ Ницше.
С другой стороны, есть то, что является иным как добру, так и злу, что не измеримо в этих моральных категориях, как например, тепло и холод, или влага и суша.
ИИ. Искусственный интеллект есть не интеллект, а, напротив, им-интеллект. Те, кто создает так называемый «искусственный интеллект» (“artificial intelligence”), заняты обеспечением не сознания человека, а его бессознательного, ибо пытаются сделать подменить сознание человека сознанием машины, тем самым отправив человеческое сознание в его бессознательное. Но, слава Богу, их бестолковая (глупая) затея изначально неосуществима, ибо у машины нет и не может быть сознания, в том числе, разумеется, и интеллекта, то есть, ума, в принципе.
Моралисты и добродетель. Обыкновенно моралисты читают мораль, чтобы их читатели делали то, что они говорят. Но моральнее будет сначала сделать добро, а потом комментировать то, как его сделали, рассуждать о морали.
Слова и мысли. Поэт сказал, что «Мысль изреченная есть ложь». Как это понять? Не так ли: слова – это сказки, а мысли – маски, которые срывают слова у нас с лица.
Тупость, острота и прямота. Тупость ума – это глупость. Острота ума (остроумие) – это хитроумие, то есть, хитрость ума или человеческая хитрость, а не животная хитрость или хитрожопасть. Прямота же ума – это и есть ум как мера всех вещей, в том числе и самого себя, ума. Тупость же и острота – это нарушение ума, то есть, его недостаток, недоумок, неповоротливость в мысли, или избыток, вроде изворотливости как превращенной, а то и извращенной форме ума.
Свобода. Что такое свобода? Как это «что»? Она есть умение обойтись так с необходимостью, чтобы стать ей, этой необходимостью. Это умение ужиться с необходимостью. Но свобода только тогда уживется с ней, когда сама станет необходимой. Без свободы человеку не обойтись, иначе он будет не человеком, а не-человеком.
Спас. Кого спас Спас? В Евангелие говорится, что Иисус был послан к погибшим овцам дома Израилева (Мф. 15.24) для спасения. Но они согласились на распятие Спасителя. И поэтому спасение касается не столько их одних, сколько тех, кто верует в то, что Иисус является Спасителем. Спасение дается человеку через веру. Без веры нет и спасения, Спасения кого? Души. Спасение от чего? От смерти. Так кто спасается? Человек? Нет, только его душа, если она у него есть. Если ее нет, не кому и спасаться. Что такое душа? Это и есть Я, живущее в человеке. Так Бог забирает, жнет то, что посеял в человеке.
Писатель и читатель. Если прежде, в классические времена, акцент делали на самом произведении, то уже в модерную эпоху писатели поставили ударение на самих себе, за что расплатились в ультрасовременную эпоху творческим бессилием. Пауза в творении заполняется теперь теми, кто прежде довольствовался только чтением произведений. Ныне читатели стали писателями. Интересно, кто сейчас читает? Никто, ибо «пошла писать вся губерния».
Научная идеология. Если политик занят знанием власти, то ученый занимается властью знания. Это и есть научная идеология, идею которой еще Френсис Бэкон сформулировал так: «Знание – сила».
Правда. Вся сила в правде! Не правда ли?
Вера. Вера есть только, если ничего не осталось за душой. Именно ей питается надежда. Надежда делает человека способным на любовь.
Зло за зло. Зло на зло – это зло? Конечно, зло. Зло не нейтрализует себя, а преумножает. Поэтому отвечать злом на зло является злом. Значит, не добра от зла. Естественно, нет. Но есть ли зло от добра? Еще больше нет. От добра может быть только добро по идее и понятию.
Информирован, но не понятлив. В детстве я еще не понимал, что не понимаю. Но уже знал, что не знаю. Вот это я не знаю, а вот это знаю. Но как знаю? Знаю по знакомству, а не по понятию. Но что это за знание такое? Это собственно не знание, а осведомленность, информированность. То есть, знание не знание, а только информации, которая не требует размышления.
Капитализм, информатизм, гуманизм. Следующим этапом социального движения после материального движения человека как капитала (вещи или товара вещей, товаров) будет этап движения человека как тела информации. Это тело уже не индивидуальное, а коллективное, без органа индивидуализации в качестве Я. Это новое социальное тело (социальная сеть) в качестве Оно. Такой этап можно назвать этапом цифровизации или информатизмом. Последним этапом социализации человека будет уже очеловечивание самого общества. В человечном обществе к человеку вновь вернется Я, но уже не абстрактное, а конкретное, личное Я. Этот этап будет этапом не абстрактного (мнимого, цифрового, анонимного, обезличенного), но конкретного, личного гуманизма.
Философская и научная проблема. В философии науки признаются в качестве подлинных проблем только научные проблемы. Философские проблемы с точки зрения псевдо-философов, то есть, научных, ученых философов или философских ученых не имеют научного смысла. И правильно, но они имеют философский смысл. Что это за смысл. Это смысл самого смысла, - есть ли в науке смысл? И если в ней есть смысл, то это смысл того, что можно знать и что нельзя знать. То, что нельзя знать, как раз имеет философский, а не научный смысл, который сводится к смыслу того, что можно знать.
Образ и тип Иисуса (комментарий на «Антихристианин» Фридриха Ницше). В изображении Фридриха Ницше Иисус предстает болезненным интеллигентом, которому самое место в романах Федора Достоевского среди толпы «униженных и оскорбленных» «маленьких героев», так сказать, «бедных людей». Однако был ли Иисус интеллигентом, да к тому же больным до идиотизма, вроде князя Мышкина? Да, Иисус был раввином, законоучителем, если раввином является тот, кто толкует букву и дух закона Божьего. Но является ли религиозный учитель интеллигентом? Кто таков, вообще, интеллигент? Был ли интеллигентом Иисус? Или он был, по идее Федора Достоевского, идиотом в греческом смысле?
Интеллигент, по выражению Данте, есть «ума бесплотного естество». Можно сказать, что интеллигент в человеческой проекции есть такое существо, которому естественно быть умным в значении жизни по уму. В своей жизни интеллигент руководствуется не чувствами, а умом, пониманием жизни. Он хочет не жить и чувствовать, но понимать жизнь умом и переживать чувствами такое (жизненное, «живое») понимание.
Но является ли Иисус интеллигентом? Конечно, нет. Он пророк, прозрачный сосуд Бога. Иисус есть инсайт, проницатель человеческих душ. Этим на него похож князь Мышкин. Но князь притягивает к себе людей, не вызывая в них желания сораспяться с ним, как это желание вызывает в людях Иисус.
Вера и разум в любви. Доверчивые люди бросаются в омут любви с головой и ее теряют, лишают себя рассудка. Между тем рассудок плохого не посоветует, ибо он следует мере вещей. То есть, для рассудка разум является регулятивной идеей, идеалом, с которого он берет пример в рассуждении. НО он может следовать путем рассуждения до разума, если тот уже присутствует в нем как идея, как умная интуиция (интуиция ума), поставившая его лицом к лицу с истиной. Со временем, по его мере, любовь трансформируется из желания (сексуального желания) в жалость (милосердие), освобождая любящего (в пределе, любящих) от любовной (сексуальной) зависимости.
Но любящий продолжает быть зависимым, связанным уже не самой любовью, а данным словом верности любимой. Сама-то любовь, ее дух освобождает любящего для парения, но условность союза тянет назад следовать букве любви. Буква не ведает о той трансформации, которую пережила любовь. Часто о том не ведает и сама любящая, доверяя не духу любви, а ее букве, данному слову, - так надежнее. В результате слова любви делают человека не счастливым, а несчастным, а дух его связанным с сексом наложенным табу на связь с другими женщинами. Не многие понимают, что настоящая любовь не связана сексом, что помехой для нее не является физическая связь с другими женщинами. Это понимают только те, кто руководствуется в любви не верой, а умом.
Бог и черт. Бог есть предел в беспределе, а черт есть беспредел в пределе. Черт проводит вокруг человека черту, отделяя его от Бога. Он становится для человека посредником. Беспредельна духовность Бога, но Он делает ее близкой человеку в его душе как самоограничению духа. Черт же лишает человека расположения Бога как Духа, ограничивая человека самим собой, проводя вокруг него черту.
Учитель. Учитель, как и родитель, является заглушкой самомнения и своеволия ученика. Он приучает ученика к смирению, к отказу от собственного мнения и личной воли. В сознании ученика да будет воля учения в лице учителя. Учителем становится ученик, когда находит себя. Только тогда, когда он уже нашел себя, он перестает искать себя в учениках и ищет не себя, но учеников в себе.
Моральный выбор ребенка. Единственно, что ребенок может сделать хорошего, доброго, так это выбрать своего учителя. Тогда плохим для него будет то, что не он, а его выберут в качестве ученика. Потому что в таком случае он будет занят тем, что не понимает и не поймет. Кто же понимает? Учитель. Кого понимает? Ученика? Нет, самого себя через ученика, отличая от него себя в качестве понимающего. Зачем ученику учиться тому, что он не сможет понять? Ребенок выбирает только то, что понимает.
Думать и писать. Не думаю, чтобы писать, но пишу, чтобы думать. Не думаю, что писать, но пишу, что думаю. Экономлю на словах, а не на мыслях, ибо слову следует быть более, чем двусмысленным. Иначе выйдет лишь тривиальность.
Ученый и философ. Ученый считает, что думает, и считает то, что считает. Корифей науки, бывает, думает, что считает, то есть, думает над тем, что считает.
Философ не считает, но думает, что думает. Мыслитель думает так, как думает.
Творец и творение. Бог творит мир. В результате появляется мир Бога – мир ангелов (духов). Мир Бога и Сам Бог не есть одно и тоже. Природа одна, но сущность разная – Бог един, а мир множественен, полон духов. Мир Бога есть Его отражение, представление. Зачем же Богу нужен другой мир, не Его (духовной) природы? Он Ему не нужен. Бог обособляется от мира, ибо Он не есть мир, даже мир духов. Бог превосходит мир духов как Творец. Но Он единой природы с духами – природы духовной, свободной. Превосходство Бога делает Его мир свободным. Духи свободны от самой Свободы как Бога.
Но это освобождение духов от Самого Бога есть отчуждение духов от Бога не только как Творца, но и Духа. Отчуждение духа от Духа приводит к материализации духа. Дух превращается в Букву. Он становится Разумом, Логосом мира. Отчужденный от Бога мир находится с Богом на связи. Это связь – разумная связь. Отчуждение духов от Бога как Духа и Творца на религиозном языке называется «падением». Превосходство Бога отдаляет от Него духов. Связь с ними становится уже не духовной, а разумной. Отчужденные от Бога духи становятся демонами. Освобожденный от Духа дух является уже частичным, у него уже нет непосредственной связи (слитости) с Богом. Но поэтому он и свободен, своеволен, горд своим отчуждением от Бога. Он является превращенным образом (формой) Бога.
Материализация демона оборачивается рождением человека. Человек есть образ образа Бога, его превращенное подобие. В человеке растет инертная сила материального отчуждения от Бога и ослабляется его зависимость от Него. Но соответственно возрастает зависимость от демонической стихии как места и времени отчуждения духов от вечности и вездесущности Бога.
Поэт и философ. Поэт сочиняет. Его сочинение является сознательным ответом воображения в виде фантазии на желание, интуитивно продиктованное ему бессознательным. Философ же размышляет. Его заводит, наводит на размышление идея, представленная ему в виде интуиции тоже. Только это уже не чувственная интуиция, а сверхчувственная, интеллектуальная. Философским ответом на интеллектуальную интуицию является понятие как воплощение идеи в качестве уже идеала.
Философ и богослов. Кто такой философ? Он мыслеслов. Философ находит мысли в словах в виде их смысла. Но он же ищет, подбирает для мыслей нужные, умные слова – слова со смыслом. Кто тогда богослов? Он такой филолог, который доверяет душу слову откровения. Для богослова важно верить так, чтобы вера освещала слова, просвещала их и посредством их лечила и спасала души верующих.
Философ верит не словам, а смыслам (концептам), которые есть или нет в словах. Богослов же верит тоже не словам, но и не смыслам, а внушениям господина в качестве его слуги. На него воздействует некая неведомая сила так, что ведет его туда, куда он не знает, но ей доверяется. Почему? Потому что он знает, что ему следует, нужно найти, - свое место в том, чему он доверяет(ся). Но что это за место такое? Богослов знает, что это место, но место чего он не знает. Богослов верует в Бога, но Самого Бога он не знает, не знает, кого он найдет. Но ищет.
Письмо и мышление. Когда я сажусь за стол, то испытываю подлинное наслаждение. Отрадно писать о том, что думаешь. Такова моя настоящая работа для собственного удовольствия и, разумеется, для удовольствия благодарного читателя.
Ильенков и Ленин. Эвальд Ильенков даже написал книгу про революционную ленинскую диалектику и метафизику позитивистов. Для диалектика познания (марксиста-эпистемолога), каким был Ильенков, метафизика была бранным словом. Своих недругов-позитивистов, которые постоянно ставили ему «формально-логические палки» (термины, члены) в «колеса (круги или кружки) диалектики», он называл «метафизиками». Метафизика была для него – для гигиениста-перфекциониста материи - срамным (неприличным) местом философии.
По мнению Ильенкова, если позитивисты «пороли чушь», то он «снимал» чущь, распарывал ее и выворачивал наизнанку, а потом вновь зашивал двойной петлей отрицания. Другими словами, Ильенков выводил чушь из чуши и не чуши, сопрягал (конкретизировал) их в чушь чуши и не чуши, а потом немного шил у себя на дому.
Ленина он использовал для того, чтобы быть еще большим ленинцем, чем сам Ленин. То есть, побивал Ленина самим же Лениным. Так через то, что было разрешено, а Ленин был разрешен при Брежневе, который шел «ленинским курсом», Ильенков пытался протащить саму философию в марксизм-ленинизм (идеологию). В результате получалась философия как идеология («философская наука», не мета-наука или метафизика как пролог физики, а диалектическая (мета) логика как пролог математики). Тогда как у его оппонентов-позитивистов («научных философов» как знатоков «машинного интеллекта») и тем более учителей философии («ученых философов» или обучающих философов) получалась если не идеология как философия («научная идеология»), то мировоззрение как философия («мировоззренческая наука»), а то порой и совсем уже невесть что, вроде «идеологической науки», что было не редкостью в провинциальных вузах.
Властитель дум. Является ли философ владыкой дум людей? Никак нет. Философ является думом, - причем не просто думом, а тугодумом. Он не торопится подумать, запрягает медленно, чтобы быстро ехать. Философ размеренно, тяжело думает, но скоро придумывает. Наоборот, легкодум, как, например, идеолог, легко думает, но тяжело, с трудом придумывает. Поэтому именно идеолог и становится властителем дум, ибо занят не самим думами, что у него плохо получается, - он часто ошибается, - а их употреблением себе во благо, а людям во вред. Он пытается компенсировать свой недостаток в мыслях тем, что достает философов, пробует с ними управиться.
Но как с ними управиться, когда они заблуждаются. Идеолог старается владеть не думами, а думающими. Естественно, так старается поступать идеолог не как агент мысли, но как агент власти, порой уступая в этом самой власти, если власть сама претендует быть идеологичной властью – властью не идей, а над идеей, подражая в том старухе из сказки Александра Сергеевича Пушкина «Старик и рыбка».
Борьба разведчика с ментом в перспективе «эры милосердия». Слушал разбор многосерийного советского телефильма «Место встречи изменить нельзя» режиссера Сергея Говорухина на канале Гоблина в You Tube. Вместе с фильмом гости канала разбирали книгу братьев Вайнеров «Эра милосердия», экранизацией которой и стал этот популярный советский телефильм. Рассуждения знатоков права и истории вызвали у меня ответные размышления.
По-моему, стержнем, вокруг которого крутится сюжет книги и его обозрение на экране, является поединок или соревнование между военным и опером в том, кто лучше справится или расправится с бандитизмом в тылу в конце войны.
Опер Глеб Жеглов «учит» «честного разведчика» как воевать с бандитами их же оружием - бесчестием, - иначе их не одолеть. Спорный тезис, но действенный там, где враг не открыт, как на фронте, а скрыт в мирной жизни. На словах соблюдай закон, а на деле нарушай его, когда признаешь в мирном человеке бандита. На то закон и закон, чтобы следовать ему тогда, когда это на руку, выгодно закону. В противном случае, когда закону не выгодно быть законом, следуй ему, - на то он и закон. Все, что он (читай - опер) ни делает, - это закон. Так, что такое закон? Вопрос не правильно поставлен. Правильно вопрос звучит так: Кто такой закон? Это мент, опер. Ему лучше знать, что такое закон. Он и есть закон.
Но в результате что получается? Опер превращается в пахана, который обучает «пацана» закону по закону того мира, который «имеет» опер или, напротив, тот «имеет» опера. Ведь опер Жеглов есть «оборотень», но не «в погонах», а «в наколках». Он крот, оборотень шиворот навыворот. Порой он забывает, что находится не в роли, в шкуре крота, но уже опер, правда, без погон. Жмут оборотню погоны офицера. Но Володя Шарапов с трудом поддается воровскому обучению. Да, и разведчик он никудышный в мирной жизни: невольно расслабился. И только боевая обстановка «на малине» обостряет у него прежний навык и он берет вверх над матерыми бандитами, превращаясь в своего визави – Глеба Жеглова. Как это было в китайском сказке про дракона, которого покорил воин, обратившийся сам в дракона, так и случилось в жизни Шарапова превращение в своего противника – Жеглова. Шарапов стал настоящим опером, ментом.
Символично звучит фраза в фильме, оброненная Шараповым: «Ведь не скоро начнется ваша эра милосердия». Почему же? Потому что, знамо дело, преступность победит не милосердие как поповское слово, а карательные органы. Вот так и весь сказ. Эре милосердия самое место на полке с книгами, а не в реальной жизни. Так хочется сказать, но не подумать. И в самом деле, так ли слабо милосердие, как утверждают карательные органы в лице героев книги и сериала, мнящих силу в наказании, а не в прощении?
«Дети капитана Гранта» как зеркало французской авантюры в русском сериале. Другой телевизионный художественный фильм в пяти сериях режиссера Сергея Говорухина был посвящен экранизации романа фантаста Жюля Верна «Дети капитана Гранта». Это не фантастический, но приключенческий роман. Тем не менее, как сам роман, так и его экранизация, получились вполне приличными, так что их не стыдно выставлять для чтения и просмотра.
Чем же интересен телефильм? Во-первых, явлением маститых актеров, которых уже нет и никогда не будет. Перевелась такая масть, осталась только мелочь.
Во-вторых, вставками в сюжет фильма, которых нет в романе. Сами вставки невесть что, безделушки, но приятны тем, что обманывают зрительское внимание увидеть только то, что есть в книге.
В-третьих, интересно сопровождение сюжета изображением автора, сочиняющего его по ходу фильма, что, подтвердите, не часто встретишь в телефильме.
В-четвертых, сочувствие режиссера автору книге, которую видно по самому фильму любит режиссер и все актеры, занятые в нем. Они создают такую благоприятную атмосферу, что зритель буквально купается в ней.
Это светлый, добрый телефильм, между тем, как предыдущий телефильм Говорухина «Место встречи изменить нельзя» темный, даже мрачный и злой.
Философия как наука. В современном вузе днем с огнем не найдешь философа. Почему? Да, потому, что те, кого именуют философами, занимаются на учебных занятиях не размышлениями, а вычислениями. Видите ли, философия – это наука, то есть, занятие научных работников. Занятие чем? Вычислением, выбором из того, что предложено, оптимально рентабельного. Но философию не выбирают, ибо она не является «перед», а остается «за кадром». Философия, философия, повернись к человеку передом и к вузу задом, чтобы тебя можно было поиметь, а философа отодрать.
Человек для языка или язык для человека? Не человек является органом языка, а язык является органом человека. Поэтому, естественно, не человек служит языку, а язык служит человеку. Чем служит? Средством связи с другим человеком, в частности, и со всеми людьми, в общем.
Единственно лишь для филолога как человека языка или его любителя язык стоит на первом месте, отнимая это место у самого человека-филолога. Филолог не может обойтись без языка. Он для него уже не средство общения, а бог, на которого филолог молится, но одновременно использует его.
Поэтому не человек служит языку, а язык служит человеку средством общения. Человек говорит на языке, а не язык выговаривает человека. Другое дело филолог. Он является человеком или человек является филологом. Если филолог является человеком, то это человек слова, для которого слова уже есть дело. Если же человек является филологом, то он любит слова так, что они для него становятся реальными, являются самой реальностью. Любовь к слову превращает филолога во вруна. Он говорит как сказочник, то есть, говорит так ладно и складно, что ему веришь на слово, не можешь не обмануться.
Племянник и дядя. Поучительным сочинением является роман Ивана Гончарова «Обыкновенная история». Это роман воспитания молодого человека, воспитания его чувств. Этим он похож на роман уже французского писателя Гюстава Флобера «Воспитание чувств». Своеобразием русского романа воспитания является обращение романтического племянника в своего дядю – завзятого циника, - только классом пониже. Почему романтик стал циником? Потому что ему не хватило таланта для того, чтобы свой роман сделать реальным. У Александра Одуева, которого следует назвать Обалдуевым, а не Одуевым, есть дар мечты, но, к сожалению, нет таланта к сочинению из своей грезы, фантазии мира представления. Фантазия еще не есть представление, как дар не есть еще талант. Дар – это то, что дается даром как подарок, а не награда за работу, не заслуга. Талант же дается не даром, а в рост. Еще сложнее быть с гением, который дается в рост под проценты. Всего этого был лишен племянник своего дяди, как, впрочем, и дядя. Что же ему остается делать? Естественно, не творить, а делать деньги, стать проженным дельцом, оправдывающим свою продажность цинизмом. Племянник способен делать не себя, но только деньги, пуская их в рост и под большие проценты. Вот почему у таких людей на первом месте деньги как символ мира вещей, а не любовь как символ мира людей. Любовь – это тоже талант не даром, а не дар даром.
Душевность, разумность и духовность. Вместе с человеком в мир пришла душевность и связанное с ней великодушие, умение прощать. Есть в мире более разумные существа, чем человек. Но нет таких, как человек, душевных существ. Человек другой, чем животное, но он иной, чем дух, ангел. Человек уже не животное, но он и не разумное или духовное существо. Поэтому ему трудно найти общий язык со всеми ними и легче найти общий язык с другими людьми. Хотя и с ними у каждого из людей рано или поздно возникают неразрешимые противоречия. Может быть, только Бог может найти общим язык с человеком, ибо он так долго был в человеке, а не только человек в Боге, что Бог стал понимать язык души. Он тоже стал человеком.
Следует помнить о том, что человек стал вполне человеком, как только Бог нашел себе место в нем, - вочеловечился. Человеку следует в ответ найти свое место в Боге, - одухотворится. Для этого у него уже есть душа. ЕЕ следует усовершенствовать, чтобы стать махатмой, великодушным. Великодушие располагает к духу. Дух же, найдя свое условное воплощение в плоти человека, узнал себя в качестве человеческой души – свидетеля человечности человека. Наедине с Богом человек обрел человечность как возможность самого себя. Теперь перед ним стоит задача: проявить человечность по отношению к самому себе и к людям.
Резонанс понимания. Быть в резонансе относительно чего-либо в мысли – значит быть философом. Находиться в таком же состоянии, что и другой, например, человек, когда это состояние есть состояние не просто сознания, но сознания сознания, - это быть созвучным, быть сочувствующим, сомыслящим с ним, его понимающим. Таковым нельзя не чувствовать себя в момент проникновения в «святая святых» мыслящего – в его мысли, поведанные бумаге в виде слов. Поэтому философ размышляет, а ученый считает, то есть, полагает по мере счета, и, сосчитав, считает, что знает. Если считает, то знает. Богослов же полагает по мере веры. Он верит, и поэтому в той мере знает, в какой верит, принимает то, во что верит, за достоверное как достойное, заслуживающее веры. Поэт же чувствует гармонию. Он в той мере сознает и знает красоту, в какой оказывается чувствительным к ней.
Культура и цивилизация. Культура есть колыбель человечества, а цивилизация – его судьба. Явно не завидная судьба у человечества, ибо цивилизация есть не то, что было или будет, а то, что есть. Есть же он не-вес(т)ь что, а то, что и не-есть, и есть не то, а это, есть не то, а есть это, отдельно взятое, но причастное всему. Цивилизация символизирует собой волю, дело человека. Культура же означает чувство, душу человека. Она все проницает. Цивилизация все разделяет в том, что есть одно. Для культуры как для искусно (прелестно, красиво) сделанного важно быть живой, ибо сама она искусственна, а значит смертна. Тогда как искусство вечно. Искусство – это то, что в культуре еще живо творением. Культура живет воспоминанием о творении как сотворенное человеком. Искусство творит благодаря стихии свободы, свободе как стихии, хаосу. В культуре эта свобода стала воспитанной, умеренной, вразумленной. Вне культуры, в природе жизнь дика.
Для цивилизации важно быть не живой, но существующей в качестве порядка (например, немецкого порядка - «Ordnung muss sein»). Почему так? Потому что в цивилизации культура, человек умирает, превращается в социальную окаменелость, камень, о который можно споткнуться. Поэтому важно не наступать на него, на человека как камень, - плохо будет. Цивилизация уже бездушна, но она рациональна, абстрактна. Для нее важно уже не быть живой, но просто быть. Ведь для мертвых важна не жизнь, а само существование. В цивилизации существование не просто, а, напротив, оно упрощается после усложнения культуры.
Мировоззрение и философия. Человек, имеющий мировоззрение, видит мир. Что значит «видит мир»? А то и значит, что видит мир как место для того, что есть на время видения. Он имеет виды на мир. Что же дает философия человеку? То же самое, что мировоззрение? Конечно, нет. Философия не есть то, что можно иметь. Человек, который практикует философию, занимается ею, не видит мир и тем более не знает мир. Он видит не мир и знает себя видящим то, что есть в нем самом, а не в мире. В мире же есть он. Он видит не мир, а свое место в нем – в мире. Видение своего места в том, что он не видит, человек называет пониманием. Так что он понимает? То, что не знает, то, чему не в состоянии дать объяснение. Почему? Потому что место человека безвидно, утопично. Это место не места, вместо места. Что это? Идея. Философ видит местом, которое неуместно, - нет ему места среди мест. И не потому, что оно есть место мест. Нет. Это место вне места.
Научное и техническое понимание мысли. Ученый понимает мысль как то, что является интерпретацией, толкованием факта. Интерпретация в этом, научном смысле есть приписывание числового или формально-логического значения факту как данности в чувствах нечто. Техник принимает уже вслед за ученым указанную мысль за нечто, что может нас информировать, сообщить нас посредством языкового знака (слова) и сознания об это нечто уже не нечто неопределенное, а определенное что. Поэтому так важна точность в технической информации.
Условность Мераба Мамардашвили. Давно не думал о Мерабе Мамардашвили. Но как только его снова услышал, так сразу понял то, что прежде не понимал. Что же я понял? Не то, что он грузин. Дело не в его кавказском акценте, но в том, что он не для меня. Он учитель мысли. Давным-давно, когда я только был учеником, адептом, входящим в храм мысли, мне было интересно его слушать. Я не замечал его наставительный тон, который ныне режет ухо. Как это так случилось, что я не слышал тон внушения властителя дум интеллигенции, своим непререкаемым словом убеждающим в том, что он имеет право так говорить со мной. Ты кто такой, чтобы так говорить с человеком, как если бы ты был присным самой идеи в мысли? Уместен ли ты вообще?! Не забылся ли ты, Мераб Мамардашвили, возомнивший себя инстанцией мысли?
- Ты кто? – сказать прошу.
- Я - кто? Я тот, кто есть поверенный истины.
- Ах, вот ты кто! Теперь мне все понятно. Ты судящий, судейский, выносящий приговор мысли именем истины. Ты – буква, а не дух мысли. Ты автомат истины, безжалостно вбивающий в мозг мысли. Ты - штамп, слепок идеи. Штемпель мысли. Вот твое настоящее имя. В тебе неумеренное количество энергии, энтузиазм, темперамент высказываемой мысли. Для тебя творение есть уже изложение. Ты бросаешь в нас, слушателей, молнии мыслей, чтобы прибить ими нас к земле, укорениться в нас. Для чего ты делаешь это с нами?
- Как это для чего? Чтобы расти из вас, из вашего сознания после смерти.
- Так ты демон, что ли?
- Ну, конечно. Что делать, приходится бросать жемчуг мысли перед вами, чтобы вы стали одержимыми демоном философии.
- Извини, пожалуйста, демон. Нам нужен не ты, а нужна философия. Мы без тебя отлично, лично разберемся с ней.
И правильно. Философия далеко не ангел. Как впрочем, и не мудрость. Но демон – это уже чересчур. Вполне хватит одних ее капризов.
Монотонность дискурса Мамардашвили мне напомнила другого философа. Уж больно вы, «друзья истины», надоедливы.
Натура (природа), культура, цивилизация. Культура является естественным развитием натуры (природы). Цивилизация же есть искусственное совершенствование культуры. Если культура может быть живой целиком в творчестве и частично в творении, то цивилизация как искусственное является мертвой. В ней культура умирает.
Настроение. Как важно настроение для философских размышлений. Неимоверно трудно заниматься философией, если нет настроения. Настроение помогает отвлечься от телесной зависимости, чтобы воспарить в мир прекрасных и умных грез. Умная греза является встречей с миром идей, с которыми можно общаться и сообщаться. Только тогда ты можешь их увидеть, представить в виде сказочных существ. Идея является тебе в виде небесного существа, парящего над тобой, если ты еще юн сердцем и душой, если не потерял детской впечатлительности.
Человек в настроении является таким, каким он есть на самом деле – в духе.
Рабы вещей и рабы работы. Маркс был прав в том, что после эпохи личной зависимости при первобытном строе, рабовладении и феодализме люди оказались в эпохе вещной зависимости. Оно и понятно, ведь человек не может не жить за чужой счет.
Так в первобытное время личная зависимость ввиду неразвитости личности, личностного сознания была просто родовой зависимостью.
При рабовладении же раб как работник лично зависел от своего хозяина до конца (предела), то есть, был в его полной собственности. Он даже не имел право собственности на свое тело. Поэтому его хозяин был рабовладельцем. Но и рабовладелец, хотя бы и тогда, когда был организатором его работы, сам в свою очередь, если не владел, не обладал самосознанием как мерой ума, умеряющей силу страстей и страхов, вполне мог быть тоже рабом, только рабом не у другого человека, а у своих страстей и страхов.
При феодализме же личная зависимость носила характер зависимости господ друг от друга согласно правилу вассалитета (господства и подчинения) или служения рыцаря сюзерену сообразно поземельным (ленным) отношениям, то есть, за счет феода (поместья). В отношении же к работнику на земле феодал как владелец феода, данного ему за службу сюзереном, выступал как покровитель, на которого работник работал (нес барщину) и отдавал оброк (часть урожая со своего поля) из благодарности за свою защиту.
В буржуазную эпоху все изменилось: буржуа стали лично независимыми друг от друга. Но попали в вещную зависимость от капитала, который освободил их друг от друга и они стали чужими друг другу.
В советском же обществе, при так называемом «социализме» (это не был никакой социализм, но был настоящий коммунизм, то есть, тоталитаризм), люди попали в полную зависимость не друг от друга, а от организованного общества – государства. Но мало того, они еще стали рабами самой работали, потому что бесплатно работали как за себя, так и «за того парня», символизирующего власть общества (большого коллектива) над личностью. В этом сказалось условное («снятое») возвращение при «социализме» к нравам и обычаям первобытной эпохи. Так советские люди были лишены капитала, в отличие от буржуа. Таким образом, у них воспитывали коммунистическое отношение к труду как потребности.
Но потребность к труду может освобождать человека от рабства только если этот сам труд является не материальным, вынужденным, обеспечивающим витальные (необходимые) потребности, но только духовным, обеспечивающим уже не необходимые потребности, а достаточные для человечности стремления.
«Недостройка». Более точным названием для «перестройки» царя «Михаила Меченого» является недостройка. Он взялся достроить социализм, имея в виду иллюзорность «развитого социализма» царя «Леонида Бровастого». Правда, Горбачев следовал уже не «ленинским курсом», но курсом «железной леди» (“Iron Lady”), который буквально несовместим с ленинскими принципами партийного строительства советского государства. Поэтому его перестройка естественно превратилась в недостройку, которую позже при «lZin;е Трехпалом» утилизировали как советское вторсырье.
Ум и информация. Умные люди умеют извлекать знание из ума при недостатке и избытке информации, «глупые люди» (люди информационного общества) пробуют извлекать знание из информации, но у них получается извлечь из нее только пропагандистские мнения.
«Цифровизация духа» («искусственный интеллект» пишем, «искусственный дух» в уме»). Трансгуманисты (глобалисты-технократы) решили обмануть самих себя и заодно всех прочих «гуманистов». Они решили переделать индустриальное (промышленное, материально-производительное) общество в постиндустриальное общество услуг (сервисов). В результате господствующим типом капитализации стала капитализации не вещества и энергии (углеводородов), а информации. Превращение в этот капитал всякого прочего капитала, а за ним и всего символического элемента (информационное инфицирование) имеет целью не букву, но сам дух жизни. Для осуществления задуманного трансгуманисты пытаются создать «искусственный интеллект». С его помощью они попробуют опустошить дух. Уже сейчас можно заметить, как путем оцифровки ценного содержания культуры происходит элиминация смыслов, их начинают списывать, объявляя числовым значением с нулевой суммой, ведь смысл не обменивается, как информация. Что можно противопоставить «новой нормальности» цивилизованного варварства? Только индивидуальное творчество и личное самосознание.
Человек. Человек, он и душа (дух в теле – в веществе), проницающая все, интуитивная и свободная во всем как воля, и Я, творец как воображение, фантазия внутри себя. Он же является и прямо, искренне, симпатично сердечным чувством, и отстраненно, опосредствованно через аналитику иного, например, знак, слово, интеллектом как метод, средство, инструмент. Кратко говоря, человек есть синтетическое существо. Все черты, характеризующие его лик, связаны друг с другом и невозможны в своем существовании друг без друга. Поэтому построить искусственный интеллект просто невозможно, не строя одновременно сферу чувств (эмоций, переживаний), сферу представлений) воображения (фантазий) и сферу решительных действий (волений).
Женщина. У многих женщин развиты сферы чувств и фантазий в ущерб сферам интеллекта и воли. Поэтому им трудно понять самих себя. Для этого необходим внимательный и многоопытный мужчина как тот, кто со стороны подскажет им, что они наделали, творят и уже натворили. Только через мужчину женщина понимает, что она человек.
Мужчина. Многие мужчины страдают отсутствием воображения и бедны чувствами, ибо они нужны женщинам как сильные самцы, восполняющие их физическую и метафизическую слабость. Поэтому, как и в предыдущем случае, их делает цельными антипод – женщина. Человек без женщины, которая видит в нем мужчину, он несостоятелен. Только через мужчину женщина понимает, что она человек.
Чистилище Данте. Читатель «Божественной Комедии» Данте Алигьери вместе с автором в сопровождении латинского поэта вылезает из адовой бездны по косматой шерсти дьявола вверх ногами на поверхность уже в Южном полушарии. Здесь вытекает из земли река забвения Лета, беря свое начало в озере Коцит, в лед которого как раз и врос сам дьявол – Люцифер. Но читатель вместе с поэтами уже стоит у подножия горы Чистилища. На небе его встречает планета любви Венера, стоящая в созвездии Рыб.
Читатель верит поэту, что совершил путешествие по подземному аду, где познакомился с демоническим миром смерти. Там грешники живут смертью, которая постоянно их убивает так, как положено их греху: подобное карается подобным же. Это не жизнь, а смерть, - чувствовать, как время не раскрывается в будущее, а закрывается, застывая в настоящем в виде фигуры грешника, творящего грех. Он наделен только памятью прошлого своего греха.
Но поэт надеется преодолеть одолевающие его страшные образы ада, восходя по кручам Чистилища, которое живописно раскрывает перед ним картины очищения от нечистых страстей. Кантика «Чистилища» посвящена не страхам поэта, а его страстям. Что же помогает поэту воспринять духом? Путеводная звезда, которой не было в кромешном аде. Это само Солнце как символ истины. В свете истины ему будет легче «снять» свою зависимость от стихии страстей. Его помощниками в этом очищении будут языческие (умеренность, мужество, мудрость и справедливость) и богословские (вера, надежда и любовь) добродетели.
Окрыленный любовью Венеры в квадрате звезд добродетели, поэт подходит к стражнику Чистилища (Катону Утическому, отдавшему жизнь за свободу римской республики) и получает от него разрешение на свободный путь к горе Чистилища после совершения омовения от адской копоти росой очищения из реки Забвения и опоясывания себя прибрежным тростником смирения. Как и в аду, так и в чистилище нашего поэта ведет латинский поэт, который символизирует земной разум, ориентируемый на Солнце истины.
Что такое Чистилище для католического поэта? Это складка двух миров: демонического (адского) и ангелического (райского). Это временный переход между вечной смертью вне Бога и вечной жизнью в Боге. Его можно уподобить утру новой жизни. В этом вторая кантика «Божественной Комедии» следует за «Новой Жизнью» поэта. Ее можно сравнить с пробуждением от страшного кошмара ада. Чистилище – это такое место, которому соответствует состояние времени пробуждения сознания от греха. Но грех рядом, он еще не преодолен. Правда, он уже осознан в голове поэта. Пришло время пережить его в сердце.
У самых ворот чистилища поэтов задерживает ангел в пепельных одеждах покаяния, который держит перед собой зеркальный меч, помогающий грешнику найти себя. Ангел сидит на пороге перед вратами чистилища. К порогу ведут три ступени. Нижняя беломраморная ступень означает невинность веры, средняя ступень вся в трещинах из огненного камня служит демонстрацией греха, а верхняя пурпурная ступень внушает надежду на любовь Бога к раскаявшемуся грешнику, напоминая об искупительной жертве. Здесь у врат чистилища надежда на спасение не оставляет поэта, как это случилось у врат ада. Ангел расписывается на челе поэта, оставляя на нем надпись из семи букв P (грешен). Он отворяет врата двумя ключами: серебряным и золотым, означающими соответственно послушание и благодать. Дается тем, кто послушен, кто слушает внутренний голос совести. Пропуская скитальцев, ангел предупреждает их не оглядываться, - иначе они станут изгнанниками из чистилища (чуть не сказал «из рая»).
На уступах чистилища поэт знакомится с теми страстями, которые останавливают его на пути к раю. Первая страсть есть страсть гордости. Ей закончился адский круг и с нее начинается очищение. Далее следуют уступы зависти, гнева, ненависти, корыстолюбия и расточительство, чревоугодие и, наконец, сладострастие. Из этого перечисления уже видно, что страсти располагаются в обратной последовательности тому раскладу грехов, которые поэты нашли в кругах ада. Почему? Не потому ли, что масштабом этих страстей является уже не потворствующее им зло, а противостоящее добро? Грешники чистилища потому виноваты, что либо путают средство с целью, либо неумеренны в своих желаниях. Исправление они находят в умном применении желаний. Вразумление грешников осуществляется образом, обратным характеру их уже не пре-ступления, но за-ступления или о-тупления: гневные сгибаются под тяжестью, завистливым зашивают глаза, гневливые задыхаются от густого дыма, вялых гонят вперед, жадные связаны и лежат лицом вниз, сытых морят голодом, распутных жгут.
Накануне, увидев сон про преследование автора этих строк в некоем здании и поиск выхода из него, я задумался и предположил, что во сне мы ищем того, кого потеряли, - самих себя, свое Я, собственное сознание, находясь в лабиринте бессознательного. Не является ли поэтический шедевр Данте таким лабиринтом, из которого он находит выход, обретая самого себя в сверхсознательном состоянии в раю?
Смысл истории. Как минимум у истории есть собственно исторический, здравый и философский смысл. Исторический смысл истории находится в самой истории, в том, как было на самом деле. Здравый смысл истории скрывается в настоящем, - он заключается в том значении, какое имеет для нас, современников настоящего, событие прошлого, что же в ней дошло до нас и не прошло. Философский же смысл истории скрыт от нас в даже не в будущем, а в вечности. Какой имеет смысл сама история и все, что в ней случается с точки зрения вечности, являющейся в каждом случае случаем, мгновением. Вот попробуй отгадать его. Отгадаешь, когда остановишь вечно подвижное мгновение в отражении, рефлексии своего сознания.
,