Как известно, богиня любви Афродита отвечала на Олимпе... конечно же, за любовь! Миллионы смертных и сотни бессмертных безропотно подчинялись действию её волшебного пояса, кроме считанных упрямцев, и невозможно представить, как удавалось Киприде осуществлять подобную миссию ничуть не напрягаясь. В то же время мифический эпос сохранил несколько случаев, когда сама богиня попадалась в тенета любовной страсти, причём отнюдь не по своей воле. Значит ли это, что она не вполне властвовала над своей властью, или выше неё, как и всего сонма богов, существовала более могущественная сила? Похоже, вопрос навсегда останется открытым. Ну и ладно. Потому что речь пойдёт о другом.
Однажды прекрасной девственной богине охоты Артемиде, сморенной полуденным зноем и долгим блужданием среди дремучего леса, вздумалось отдохнуть на зелёной лужайке под сенью раскидистого дуба. Наяда протекающего неподалёку весёлого ручейка чуть легкомысленно поприветствовала гостью, после чего удалилась по своим нехитрым делам. Свита Артемиды, все эти океаниды, псы, лани и медведи, разошлась по округе, оберегая уединение госпожи, которая не мудрствуя лукаво расстелила тончайший плащ из лунных нитей меж корней дерева, расстегнула фибулы туники, беззаботно скинула её и улеглась совершенно нагой на импровизированном ложе. Птички в ветвях завели колыбельную мелодию, пока веки богини не смежились, и сознание её не умчалось в страну Морфея. Пернатые тут же сорвались прочь, и ничто не тревожило сон бессмертной девы.
Лишь один взгляд сумел проникнуть сквозь шелестящий полог и цепь надёжной стражи, но зато чей! Богиня любви Афродита, обозревая окрестности, увидела привольно раскинувшуюся богиню-охотницу, и не могла не задержать внимания. Ещё бы! Одна из самых именитых "отказниц", до сих пор неприступная чарам знаменитого пояса. Вот она какова, ледышка! Или всё-таки женщина, хоть и возомнившая о себе?
Усилием воли Афродита перенеслась на зелёную лужайку, мягче пушинки приземлившись подле спящей. Взыскательный взор Киприды, в котором досада мешалась с интересом, скользил по гармоничному телу Артемиды. Возможно, имела место и зависть (безукоризненные формы охотницы кроме всего прочего отличала девичья нетронутая лёгкость). Постепенно не только дух соперничества овладел сознанием пенорождённой, и даже не столько он. Нечто другое, хоть и весьма знакомое, но столь странное в этот момент и в отношении к этой персоне. Как ответственное лицо, Афродита сумела определить чувство, как недвусмысленное желание. Рискованное, непозволительное? О, да — всё же сводная сестра по отцу, громовержцу Зевсу, на Олимпе среди первых! Но воспрепятствовать вспышке безрассудной страсти богиня не смогла, и даже не пыталась. Ей ли не знать об испепеляющих свойствах любовной энергии, выпущенной на волю? А она вырвалась и повлекла жертву во все тяжкие, срывая лавровые листья из венка, словно осенний ветер лесной наряд.
Но даже увлечённая бурным потоком, Киприда не потеряла наследственную изворотливость фантазии, сопряжённую с трезвой осторожностью. Посягающим на восхитительную плоть богини-девы нельзя не помнить про её суровый, почти жестокий нрав, о множестве наказанных самым беспощадным способом обидчиков. Трудно вообразить, каких пределов способна достичь дикая ярость, от которой не спасут ни родственные чувства, ни олимпийские регалии... Поэтому Афродита укротила первый, подобный жажде крови голодных зверей порыв вожделения, и распахнула створки божественной фантазии.
Скоро её озабоченный лик осветился сполохом вдохновения, чувственная, и вместе с тем озорная улыбка скользнула по губам, а глаза сверкнули предвидением победы. Она протянула обе руки в направлении дремлющей охотницы, после чего контуры Афродиты начали размываться, будто растворённые в летнем мареве, пока совсем не исчезли, зато вокруг лежащей фигуры из травяного покрова показались острые навершия стремительно прорастающих цветов. Ещё немного, и они вытянулись настолько, что можно было разобрать — это побеги пионов. Юнцы стремились вверх, будто в кадрах ускоренной съёмки (что будет изобретена тысячи лет спустя). Не прошло пяти минут, как богиня-девственница почти скрылась в чудесно возникшем цветнике размером с хороший ковёр. Вот уже раскрылись многие бутоны, явив пышные соцветия, источающие небесный аромат. Ах, что может сравниться с ним? Даже разборчивые в приятных ощущениях олимпийцы тают, словно воск, едва уловят оттенки подобного благоухания! Неудивительно, что и наша твердокаменная дева, хоть и пребывающая сознанием далече, поддалась влиянию цветочной магии. Её тонкие ноздри блаженно расширились, щёки порозовели, ресницы затрепетали, а губы разомкнулись. Сладкие видения закружились в раскованном мозгу, непрошеные, неуправляемые, странные...
Не иначе, уловив внутренние подвижки, отражённые во внешних признаках, окрепшие пионы приступили к дальнейшему воздействию. Не менее полудюжины самых нежных бутонов склонились над лицом Артемиды, движимые то ли дуновениями ветерка, то ли чей-то прихотливой волей. Они начали невесомо трогать, касаться волос, открытого лба, висков, ушных раковин, губ... Право, найдутся ли на земле, на небе уста, способные целовать столь нежно? А главное, на первый взгляд совершенно бес тревожно, смиренней утреннего ветерка. И встрепенувшееся было сознание богини мигом успокоилось, всё глубже погружаясь в манящие струистые глубины, а может, взлетая выше Олимпа на легчайших крыльях?..
Её прекрасное, без единого изъяна тело словно зажило собственной жизнью — члены задвигались сотней едва зримых, но внятных импульсов, по шелковистой коже там-сям пробежала рябь озноба. Пальцы рук, невообразимо могучих, при этом на зависть изящных, рефлекторно вцепились в подстеленную ткань. Дыхание участилось, прибавив хрипотцы. Из приоткрытого рта показался кончик языка, облизнувший вдруг пересохшие губы. Не нужно быть богиней любви, чтобы разгадать дальнейшее развитие процесса, но если вы сама Афродита, то сомнения вообще неуместны.
Тем временем всё новые алчущие нагой плоти бутоны вступали в дело. Они скользили по телу, ласково настойчивые, начав со ступней и лодыжек (отдельный предмет зависти женской части Олимпа), продолжили на лядвиях, затем взялись за упругий от физических упражнений, впрочем, без фанатизма, живот. Одновременно воздавалось должное рукам и плечам, особенно точёной шее, но вот сладостно-розовые настырники решились на большее. Несколько особо крупных соцветий в едином порыве коснулись девственных округлостей богини с давно затвердевшими навершиями, острыми, как её дротики. Другие, поотчаяннее, двинулись вдоль внутренней стороны бёдер, чтобы атаковать заветное, золотящееся редкой кущицей лоно.
Артемида содрогнулась, как пойманный в силки зверь, но скорее с восторгом, чем протестуя. Лишённый узды рассудка организм устремился всеми потоками чувств сквозь треснувшие плотины, угрожая волной цунами прежде безопасному краю. Сомкнутая чаща стволов, листьев, цветов вокруг богини разом уплотнилась, сгустившись до состояния мышечной массы. Основная её часть сжала пленённое тело будто тисками, но гибкими, текучими, впрочем, порой требовательными. Отдельные же представители продолжали точечный процесс, чередуя воздушные ласки с хлёсткими, почти грубыми ударами.
Лёгкие первоначально стоны, срывающиеся с божественных губ, сменились полифонией животных звуков, от рычания до воя, испугавшие бы до смерти любого, случайно услышавшего их, но жутко возбуждающих. Афродита содрогалась в мучительно сладких конвульсиях, накрепко удерживаемая армией пионов. Атмосфера летнего полдня наэлектризовалась максимально, ожидая освежающий разряд. Но ещё продолжалась буря, повелевающая цветам вершить воздаяние.
Приобретший силу стихии строй растений вздыбился через ткань накидки, и с дерзостью любовника раздвинул колени богини насколько возможно, так же руки её оказались растянуты в стороны, образовав подобие живой пульсирующей звезды. В этот момент над всеми соучастниками действа возвысился один, но воистину бутонам бутон! Одновременно мощный, но чуткий, настойчивый, алчущий, упругий, щедрый... При виде его прочие соцветия безропотно расступились, освобождая заветное место для решающего аккорда. И тот не замедлил грянуть!
Его Величество царь пионов уверенно коснулся нежнейшими, собранными в узкий пучок лепестками крайней плоти девы, раскрыл их складки, вошёл глубже, слаще, при этом нимало не повредив девственных рудиментов, потом ещё, ещё, и скоро достиг предельной частоты движений, доведя степень наслаждения до апогея. Любая из смертных женщин не просто давно изнемогла бы под столь пылким напором, но потеряла бы сознание навеки, и лишь олимпийская крепость и закалка охотницы позволили ей вынести блаженную пытку столь долго. И всё же бешено натянутая цепь с треском лопнула, предваряющий конец поток влаги омыл чародействующий бутон, заставив его скользить ещё активнее, хотя недолго. Плоть богини выгнулась, стремясь к последнему избавлению, из горла вырвался крик-мольба о счастье, судороги пронзили все члены, и вдруг отпустили... Афродита раскинулась без сил, без чувств, ещё вне сознания о содеянном...
Её тело не спешило избавляться от пут эйфории, то вздрагивало, то тянулось к чему-то, но разум возвращался потихоньку. Пока не достиг критической точки осознания, и бац — безумное наваждение исчезло (не совсем, конечно, разве такое возможно отринуть разом?). Богиня резко, пружинисто уселась, машинально набросила на себя тунику. В голове ещё кружили завихрения, но ясный, как кристалл, ум мгновенно разобрал причины и следствия. Артемида обвела строгим, хотя чуть затуманенным взором округу. От цветочного вакханалии не осталось и следа, сгинула мгновенно, лишь одинокий куст с великолепным соцветием пиона млел неподалёку. Странная, многозначащая улыбка коснулась губ девы (девы ли ещё?), соперничая со сведёнными бровями. Прозвучавший голос был тих, поскольку слова предназначались лишь той, что была безусловно рядом:
— Это, конечно, твоих рук дело, дражайшая Афродита, можешь не отпираться! Согласно всем законам и нормам я должна спустить на тебя самых злобных собак моей мести, но не хочу. На твоё счастье, мне понравилось... Но не вздумай никому разболтать об этой своей удаче, и пытаться повторить трюк... без моего ведома! Иначе, клянусь Олимпом, я сотворю с тобой такое, что будешь завидовать участи побеждённых титанов!
Артемида стремительно поднялась, всё такая же лёгкая, но пусть на йоту, более женственная. Накинула плащ, нимало не помятый, чудесно очистившийся от всяких подозрительных пятен. Сложив указательный и большой пальцы колечком, издала пронзительный свист, которому вторили вдали рёв и крики свиты. Уже уходя, богиня произнесла торжественно, как клятву:
— Оставляю это место священным! Родник, берущий начало под корнями дуба, отныне да изливает воду чудесную, от любой напасти полезную, а пуще от страхов девичьих, явных или помышленных... Но так же приставляю крепкую стражу из девяти медведей, чтобы отгоняли досужих глупцов от благого источника!
Едва стихла божественная походка, а так же шум-треск сопровождающей камарильи, под тем же деревом проявились черты Афродиты, сидящей опёршись спиной о ствол, раскинувшей руки в расслабленном довольстве. Лицо Киприды излучало весёлую радость, хотя было заметно, что и ей достались бурные ощущения. Прекрасные золотые волосы растрепались по плечам, губы припухли, ланиты пылают. А уж глаза! В них такая россыпь звёзд, как на небе. Ведь и в самом деле, давно вечер! Это для нас, людей, время движется поминутно-линейно, а в олимпийских кругах умеют растянуть удовольствие...
Афродита произнесла вслед ушедшей:
— О да, место воистину священное! Будет здесь и второй ключ волшебной влаги, для тех, кто страдает от неразделённой любовной страсти, ну а медведи, оставленные Артемидой, пусть вечно спят и видят во сне обольстительных медведиц. А мне пора, на свете столько хлопот с этой любовью, всех одари, а некоторых ещё упрашивать приходится! Но такова наша божественная доля, не отвернёшься, впрочем, и счастье. Эй, люди, я уже спешу!