Бабушка. Слово-то какое доброе, теплое. И когда вспоминаем мы наших бабушек, то помним их заботливые, нежные руки, пирожки с вареньем, сдобные плюшки, русские народные сказки на ночь, первые, прочитанные с бабушкой книжки Маршака, Барто, Пришвина, Гайдара.
У каждого из нас была в жизни бабушка. И у Алеши Пешкова была бабушка, а у Пушкина была нянька Арина Родионовна, не родная ему, но как бы и бабушка. И прославили эти великие писатели своих бабушек в веках.
Знаем мы своих бабушек, и помним их, благодарны мы им, и даже ближе они нам наших матерей.
До семилетнего возраста я свою маму плохо помню. Она много работала, а в свободное от работы время искала себе нового мужа. И остались у меня о маме какие-то отрывочные, смутные воспоминания. И покрытый пеленой времени образ молодой, красивой женщины.
А вот бабушка осталась в моей памяти на всю мою долгую жизнь.
Во младенчестве я был болезненным ребенком, как говорили «дохлым», и всем казалось, что я скоро помру. И только бабушка верила в меня, ходила со мной по врачам, и даже лежала со мной в детских больницах. А я переболел почти всеми детскими болезнями, и даже малярией, болезнью, которая в наших краях была неизвестной.
Только благодаря бабушке я и выжил.
И слово «дедушка» доброе, теплое. Но, к сожалению, дедушки у нас совсем другие. И в памяти нашей остаются они какими-то нереальными и загадочными существами. И умирают наши дедушки как-то уж очень рано. Только-только внучок-то начинает дедушку узнавать, а дедушка-то уж в иной мир засобирался. И нет дедушки, как бы его и вовсе на свете не было.
И если даже и застанет внучок своего дедушку живым и здоровым, то и в этом случае у него как-то не складываются с дедушкой отношения.
А потому и не складываются, что дедушка-то или работает с утра до позднего вечера, денежки для семьи зарабатывая или пьет беспробудно, и не до внучка ему, себя бы как сохранить, до пенсии дотянуть.
И бывают дедушки-молчуны. Сидит такой дедушка, молчит и о чем-то все думает, а о чем он думает, никому это неведомо.
Вот и мой дедушка молчуном был. Умер он рано, в шестьдесят лет, а мне было тринадцать. И я не помню, чтобы дедушка со мной, уже подростком, о чем-либо разговаривал.
И порол меня дедушка молча. Порол он своим широким кожаным ремнем, а за что порол не говорил. Порол и молчал.
Помню только, как бывало дедушка ходил по своей комнате и пел популярную в советские годы песню:
«Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек.
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек.»
Когда дедушки уже не было в живых, я спросил бабушку, мол, почему дедушка-то был таким молчаливым. И бабушка рассказала мне, но под большим секретом, что в 30-е годы чекисты увезли дедушку и вернулся он домой через полгода. А во время допросов следователь избивал дедушку, и кричал: «Я научу тебя Родину любить!» И заставлял дедушку петь песню «Широка страна моя родная». Вот после таких ужасов дедушка-то и молчал, и песню пел о любви к Родине.
Но бабушкино объяснение причины такого загадочного молчания дедушки показалось мне сомнительным.
И подтвердились мои сомнения после моего знакомства с младшим братом дедушки, полковником в отставке, проживавшим в Москве. Так вот, этот московский дедушка оказался один в один с моим родным дедушкой. За все время моего пребывания в его доме он ни разу не поговорил со мной, сидел в своем кабинете, молчал и курил. Ну я и подумал, быть может мой дедушка-то и брат его от природы молчунами были, а следователь-то только лишь усугубил молчание моего дедушки, когда пытался научить его Родину любить.
И был у меня дедушка по линии отца. Бросил отец нас с мамой сразу после моего рождения. И я не видел отца, да и не мог я его видеть, погиб он в окопах Сталинграда. А дедушка приходил ко мне. Но было бы лучше, если бы он и вовсе не приходил.
Этот дедушка, видимо, был запойным пьяницей, и моя мама не пускала его в нашу квартиру, даже на порог.
Но дедушка вылавливал меня во дворе, сажал рядом с собой на скамейку у нашего подъезда, и, крепко удерживая за плечи, произносил одну и ту же фразу: «Внук, ты понимаешь, что ты мой внук.» И в глазах его были слезы. Но мне не было жалко дедушку, от него пахло водкой, я задыхался, отворачивался, и было стыдно перед соседскими старушками, стоящими у подъезда. Они молча смотрели на нас и покачивали головами, то ли с сочувствием, то ли с осуждением.
А бабушку по линии отца наша семья привечала. И приходила бабушка к нам не с пустыми руками, а с пирожками с картофельной начинкой и с кульком леденцов для любимого внука. И это было большим лакомством, время-то было военное, тяжелое, голодное.
И помню я, как бомбили наш город фашистские самолеты, и мы прятались в подвальном бомбоубежище. Я лежал на мешке с сухарями, а по обе стороны от меня сидели мои бабушки. И помню я их лица, такие родные, добрые, милые. И с бабушками мне не было страшно.
С бабушками-то у нас все как бы и благополучно, любят они своих внучат, понимают их, разговаривают с ними, учат добру, оберегают от зла.
И до конца своих дней бабушки держат за руку своих внучат, и ведут их по жизни, помогая адаптироваться в большом, непонятном, недобром мире.
А вот дедушки с внучатами даже общего языка не могут найти. Теряются дедушки, когда им случается говорить с этими маленькими человечками.
Как-то наблюдал я, как мой двоюродный брат общался со своим семилетним внуком. Говорил дедушка с внуком каким-то неестественным, противным сюсюкающим голоском. Сейчас так даже с годовалыми младенцами не разговаривают. И семилетний парнишка смотрел на своего деда с удивлением, испугом и не понимал, о чем ему говорит дедушка.
Или вот сосед мой. У него аж пятеро внуков. Как-то я поинтересовался, мол, в каких классах внуки-то учатся. А сосед-то и удивил меня, говорит: «Задай мне какой-нибудь вопрос полегче». Так и не ответил. Хорошо, что хотя бы имена внуков вспомнил.
А я прадедушка. И у меня случаются подобные казусы, но уже с правнуками. Как-то уехал мой внук со своей семьей на отдых в Сочи. И позвонила мне с моря-то правнучка моя Оленька, захотелось ей со мной, дедушкой, поговорить. И вот лепечет она в трубку-то что-то на своем детском языке, а я ничего и не понимаю, мычу, бормочу в ответ что-то невнятное. Так и не получился у меня разговор с правнучкой. Стыдно признаться, до слез я довел правнучку-то.
Такие уж мы дедушки. То ли инстинкт родственный у нас недоразвит, то ли какой-то подсознательный страх в нас перед этими маленькими человечками.
Вот и сейчас, сижу я в своей комнате за столом, очередной рассказ пишу, зачем пишу, для кого и сам не знаю. Слышу как в гостиной мои правнучата шумят, играют они, кричат, визжат. И бабка с ними, и она кричит, визжит, как молоденькая, даже смешно как-то. И не понятно мне все это. Бывает, два моих внучонка-сорванца, так выведут меня из себя, что я уж и за свой солдатский ремень хватаюсь, чтобы выпороть сорванцов. Но, слава богу, останавливаюсь, не довожу до рукоприкладства.
Вот такой я прадедушка. Весь в своего дедушку-молчуна.