Плевать на всё хотел Степан Корнеев. Жизнь его была длинной и безрадостной. Как и у многих. И у тех также, кто считал, что она у них наполнена смыслом и, может быть, даже счастьем. Но это временное понятие, оправдывающее само существование некоего субъекта. Почему?.. Просто подумать - и уже извлечёшь из бытия насущного столько вскяих вопросов упрятанных в сутолоку повседневности... Да и... хотя бы потому, что человек смертен...
Но всё же, всё же...
Может, в пределах тех пространств, где брехливости в информационном поле, вроде бы, поменьше, там, может, жить радостнее, там не пичкали идеями сверх меры, а просто жили... Но, чтобы жить там без ностальгии - нужно было там и родиться. Или, на крайний случай, знать язык в совершенстве, как родной, и думать на нём, - и всё - свой там. И какая-то толика радости да и прибудет с тобой от ощущения причастности ко всему, происходящему рядом, что тебе становится постепенно близким и не безразличным уже.
... Так объяснял Степану Корнееву его товарищ и друг, самый близкий из немногих друзей. С которыми росли вместе с младенческих лет до соовершенолетия фактически.
И не закончился ещё Советский Союз, был год 1989, закончили они среднюю школу, десятый класс, определялись по жизни: кто в институт или техникум, кто в профтехучилище, а товарищ его - с младенческих лет с которым и по десятый класс вместе - по приглашению, скорее, липовому, будто от родственника забугорно-заокеанского, рванул как бы в гости вместе с мамой в Мексику. А там и Штаты рядом... Вот там, в Штатах, они и затормозились.
Через десять лет приехали в гости с мамой, которая заявила с ходу: " И я здесь сорок два года прожила?!." Типа, это ужас какой-то... Хоть вначале и писала из Америки письма на кубанскую землю оставшимся родным: "Конечно, я здесь никогда не останусь..."
...Осталась.
Должны были пробыть на родной, всё же, кубанской земле месяц в гостях, разрешение у них на месяц было, не выдержали. Уехали через две недели. Димка-то, друг Степана, тоже не особенно родной земельке кубанской, его вскормившей, радовался. Америкашкой уже стал настоящим. На русском уже с акцентом говорил. К тому же и испанский знал в совершенстве, как и английский. Отчим у него мексиканцем был.
А Степан Корнеев был технарём. С ходу схватывал, чего к чему и как прикрутить, приварить... Как из груды железяк сделать нечто грамотное, технически полезное. И это его и спасало, отвлекало от серости будней. С тётками он не очень дружил, в смысле - с женщинами. Дурили они его. Ну и на фиг...
Был у него ещё один товарищ, который по миру поездил. Года полтора в тех же Штатах прожил. Но вернулся в родные места и сказал: "Фигня - эта Америка... Дома хорошо, на земле кубанской, напряга нет какого-то дебильного... Ну, по-другому там всё, не для меня". Не впрягся он там. Не влился в струю.
Всё - от особенности характера, уяснил для себя Степан. И даже не от целеустремлённости.
Вот и сегодня... Поковырялся Степан с железками, приварил одну к другой, насверлил отверстий, нарезал метчиком резьбу, подрихтовал - и полезная вещь в хозяйство его небольшое, где дом с навесом для машины и велосипеда и четыре сотки ещё сада-огорода.
Собачка ещё была. И кошка.
Зашёл он в хату свою, радиоточку, что сам провёл, включил, в смысле радио проводное, если кто не знает. (А радиоточки-то для многоэтажек в основном предназначались в наше время. Но Степан умудрился, к хате своей подвёл). А там концерт Высоцкого Владимира.
Песни его.
И стихи его читают.
А Высоцкий для Степана - кумир из кумиров...
Почему?.. Да потому! Правду он проповедовал...
И вот слушает он:
Я никогда не верил в миражи,
В грядущий рай не ладил чемодана,
Учителей сожрало море лжи
И выплеснуло возле Магадана.
Тоскливо стало Степану. Налил он самогона, самолично выгнанного, и выпил полстакана.Хоть и не пил он никогда в одиночестве, да ещё и средь бела дня, да и вообще, сказать можно, не пил он совсем, а самогон выгонял для друзей и родни всякой, для посиделок иногда случающихся...