«Блеснуло в глазах. Метнулось в мечте…»
* * *
Блеснуло в глазах. Метнулось в мечте.
Прильнуло к дрожащему сердцу.
Красный с ко'зел спрыгну'л – и на светлой черте
Распахнул каретную дверцу.
Нищий поднял дрожащий фонарь:
Афиша на мокром столбе...
Ступила на светлый троттуар,
Исчезла в толпе.
Луч дождливую мглу пронизал –
Богиня вступила в склеп...
Гори, маскарадный зал!
Здесь нищий во мгле ослеп.
Сентябрь 1904
« – …Красный с ко'зел спрыгну'л» – кучер, конечно же. Но в книге «Город» эпитет «красный» – указание на непосредственную принадлежность определяемого объекта именно “городу”. Сравните:
«Город в красные пределы
Мертвый лик свой обратил,
Серо-каменное тело
Кровью солнца окатил…
…Красный дворник плещет ведра
С пьяно-алою водой,
Пляшут огненные бедра
Проститутки площадной…
28 июня 1904»
«– …Афиша на мокром столбе...» – намек на театр. См. предыдущее стихотворение:
«В высь изверженные дымы
Застилали свет зари.
Был театр окутан мглою...»
В черновиках это звучало определеннее…
(
А.А. Блок. «Полное собрании сочинений и писем в двадцати томах. Другие редакции и варианты»:
начато: Театр стал темен и( нрзб)
Театральный подъезд ( )…
)
… но неопределенность, многовариантность прочтение любого его текста у Блока было в приоритетах.
« – … Нищий поднял дрожащий фонарь…» – нищий – очередной привычный персонаж «Города». Сравните:
«Я жалобной рукой сжимаю свой костыль.
Мой друг – влюблен в луну – живет ее обманом.
Вот – третий на пути. О, милый друг мой, ты ль
В измятом картузе над взором оловянным?
…И дальше мы бредем. И видим в щели зданий
Старинную игру вечерних содроганий.
3 июля 1904»
В театре и будет «игра содроганий» (предыдущее стихотворение):
«…В темном зале свет заёмный
Мог мерцать и отдохнуть.
В ложе – вещая сибилла,
Облачась в убор нескромный,
Черный веер распустила,
Черным шелком оттенила
Бледно-матовую грудь…
25 сентября 1904»
« – Ступила на светлый троттуар…» – во времена Блока, в кругу Блока "-туар" произносилось в один слог.
« – …Богиня вступила в склеп…» – ср. в стихотворении о нищих («Я жалобной рукой сжимаю свой костыль…»):
«…Всё пусто – здесь и там – под зноем неустанным.
Заборы – как гроба. В канавах преет гниль.
Всё, всё погребено в безлюдьи окаянном.
Стучим. Печаль в домах. Покойники в гробах.
Мы робко шепчем в дверь: "Не умер – спит ваш близкий..."
3 июля 1904»
«Богиня» – эпитет «сибиллы», любимой актрисы, вообще-то. Но у Блока все его метафоры – придуманность теряют. И это может быть эхом из времен «тома I», она – одна из богинь храма за пятью сокровенными изгибами:
«…Но ужасней — средний храм —
Меж десяткой и девяткой,
С черной, выспренней загадкой,
С воскуреньями богам…
10 марта 1901»
Вот и здесь, если отвлечься от всех метафор, то речь идет о том, что у поэта «мелькнуло в глазах», и он возмечтал, что, как нищий, клеит афишу у театра, и повезло: именно в этот момент приехала актриса, в которую он влюблен.
Но когда поэт – гений Серебряного века…
Вот Андрей Белый (описание концерта его «Королевы» – М.А. Олениной д'Альгейм):
«С крепко подвязанной маской на лице среди озаренных электричеством зал скользит чей-то беспечно-небрежный черный контур. Над бездною скользят дамы, наводя лорнеты и обмахиваясь веерами. Над бездною колышутся фалды сюртуков, застегнутых на все пуговицы. Все без исключения затыкают масками зияющую глубину своих душ, чтобы из пропасти духа не потянуло сквозняком. Когда дует Вечность, эти люди боятся схватить мировую лихорадку.
Кто-то кому-то шепчет: “Талантливая певица”… И только?
Нет, нет, конечно, не только, но не спрашивайте ни о чем, не срывайте с души покровов, когда никто не знает, что делать с подкравшейся глубиной.
Но тише, тише.
Высокая женщина в черном как-то неловко входит на эстраду. В ее силуэте что-то давящее, что-то слишком большое для человека. Ее бы слушать среди пропастей, ее бы видеть в разрывах туч. В резких штрихах ее лица простота сочеталась с последней исключительностью. Вся она — упрощенная, слишком странная. Неопределенные глаза жгут нас непомерным блистаньем, точно она приближалась к звездам сквозь пролеты туманной жизни.
Поет,
О том, что мы забыли, но что нас никогда не забывало, — о заре золотого счастья. Стенания ее, точно плач зимней вьюги о том, как брат убил брата… Из далеких мировых пространств раздается жалоба старого Атласа, в одиночестве поддерживающего мир.
То, что казалось прозрачным и сквозило бездной мира, вот оно опять потускнело и ничем не сквозит. Вот стоит она онемевшим порывом. Стройная ель, обезумевшая от горя, так застывает в мольбе.
Но она уходит. Гром рукоплесканий раздается ей вслед. Бесцельны порывы титана у карликов. Великие чувства и малые дела.
Маскарад возобновляется. Платья шелестят. Маска спрашивает маску: “Ну что?” Маска отвечает маске: “Удивительно”.
Когда она поет, все сквозит глубиной. Но если хочешь окунуться в эти бездны, неизменно пока разбиваешься о плоскость.
Когда же это кончится?» («Арабески»).
У Блока ещё экзотичнее. Весь этот «Город» – это баловство двойников, затащивших его сюда, это одно из иномирных отражений Петербурга:
«…Это город Медного Всадника и Растреллиевых колонн, портовых окраин с пахнущими морем переулками, белых ночей над зеркалами исполинской реки, — но это уже не просто Петербург, не только Петербург. Это — тот трансфизический слой под великим городом Энрофа, где в простёртой руке Петра может плясать по ночам факельное пламя; где сам Пётр или какой-то его двойник может властвовать в некие минуты над перекрёстками лунных улиц, скликая тысячи безликих и безымянных к соитию и наслаждению; где сфинкс «с выщербленным ликом» — уже не каменное изваяние из далёкого Египта, а царственная химера, сотканная из эфирной мглы... Ещё немного — цепи фонарей станут мутно-синими, и не громада Исаакия, а громада в виде тёмной усечённой пирамиды — жертвенник-дворец-капище — выступит из мутной лунной тьмы. Это — Петербург нездешний, невидимый телесными очами, но увиденный и исхоженный им: не в поэтических вдохновениях и не в ночных путешествиях по островам и набережным вместе с женщиной, в которую сегодня влюблен, — но в те ночи, когда он спал глубочайшим сном, а кто-то водил его по урочищам, пустырям, расщелинам и вьюжным мостам инфра-Петербурга…»
Даниил Андреев. «Роза мира. Падший вестник»
Двойники:
Блок. Из дневника 18-ого года о 901 годе:
«К ноябрю началось явное мое колдовство [выделено Блоком], ибо я вызвал двойников («Зарево белое…», «Ты – другая, немая…»).
«…Переживающий все это – уже не один; он полон многих демонов (иначе называемых "двойниками" [выделено Блоком]), из которых его злая творческая воля создает по произволу постоянно меняющиеся группы заговорщиков. В каждый момент он скрывает, при помощи таких заговоров, какую-нибудь часть души от себя самого. Благодаря этой сети обманов – тем более ловких, чем волшебнее окружающий лиловый сумрак, – он умеет сделать своим орудием каждого из демонов, связать контрактом каждого из двойников; все они рыщут в лиловых мирах и, покорные его воле, добывают ему лучшие драгоценности»
А.А. Блок. О современном состоянии русского символизма.