Его фамилия была Саянский. Она ему нравилась. Она нравилась его друзьям, особенно женщинам. Исключение составляли его знакомые евреи. Сначала их как-будто обнадеживало окончание его фамилии, пока они думали, что фамилия пишется через «О».Когда же узнавали истину, смутно, видимо, припоминали, что есть там какие-то горы и всякое. Короче — тускнели. Да и имя — Вячеслав, да и отчество - Викторович. Ровно никаких надежд. Оно и верно. Саянский был русским. Хотя в России нет таких гор. По крайней мере так думает все население Европы. И сам Саянский начинает думать так же. Что-то в прошлом было. Но прошлое прошло, а будущее не настало.
С некоторых пор он понял, что должен привыкать к новому состоянию: к состоянию одиночества. Очень часто он вспоминал своего отца. Когда ему Славе было 15 лет, семья переехала из Сибири в центр России. Бескрайние равнины, медленные реки, облезлые деревенские церкви и повсюду неинтересные люди. Эти люди были довольны своей жизнью. Они не ставили перед собой высоких целей и искренне смеялись над такой потребностью семьи Саянских. Мальчиком он видел постоянную неизлечимую печаль отца, тоску по далекой дикой природе, по открытым, остроумным, громкоголосым людям. Особенно явно это проступало, когда отец, подвыпив, начинал рассказывать ему о своей молодости, о сибирской природе, рыбалке, простых житейских случаях, а он, 15-летний мальчик не всегда с интересом слушал отца, а то и отмахивался от его назойливых поучений. Тогда отец в горечи махал рукой и отводил слезливые глаза куда-то в сторону, устремляя их далеко-далеко в свою молодость, в горы, в Сибирь.
- Ай! Что тебе говорить. Ты и разговаривать-то со мной не хочешь.- со вздохом обрывал отец свои рассказы.
Теперь сам Вячеслав Викторович здесь же, в этом же городе, среди этих же людей, но тоска его иная. Его тоска не понятна не только детям.
Когда в 25 лет, в Санкт-Петербурге, он сидел в библиотеке Салтыкова-Щедрина и читал Ницше, когда в темной ванной изводил пачками фотобумагу, печатая Бердяева и Ильина, когда по нескольку раз перечитывал ксерокопии романов Набокова, тогда он еще не знал, чем ему обернется это сладкое причастие к тайне. Его отец находил успокоение в одиноком простом труде. Дом в деревне, гараж, машина. Вячеслав, приезжая на короткие дни к родителям, видел отца за этими обыденными заботами, и они казались ему мелкими, бесконечными и бессмысленными. Уже тогда он боялся именно такого своего будущего, понимал, что он не сможет, как отец, удовлетвориться простым трудом.
И вот он здесь. "На даче", в той же деревне , на том же картофельном поле, в старых отцовских брюках с пришитыми целлофановыми наколенниками ползет между гряд и полет траву. Он поднимает глаза и видит старый зеленый дом с покосившимся карнизом...
Он имел надежную высокооплачиваемую работу. Первый год испытывал даже некую эйфорию по поводу своей значимости, своей целеустремленности, позволившей ему в столь трудные времена найти применение своей редкой профессии физика-лазерщика. Он работал на хозяина в частной клинике, окруженный добрыми русскими врачами и молодыми медсестрами. Ему приятно было ощущать себя аристократом, позволить себе придти в клинику к часу дня, не торопясь, сделать десять операций рука об руку с профессором-хирургом и в 17-00, с улыбкой попрощавшись с коллективом, удалиться в свой мир.
По началу его стеснялись. Обращались только по делам и сразу с поклоном отходили, получив краткий, исчерпывающий ответ, всем видом извиняясь, что отвлекают по пустякам занятого человека. Уж слишком был сложен для понимания простолюдина прибор, к которому он был приставлен.
- Вячеслав Викторович, извините, что отвлеку вас...
- Ничего, ничего. Это не страшно.
Мало-помалу к нему прониклись как будто даже любовью.
В одном кабинете с Вячеславом Викторовичем находился еще один технический сотрудник клиники: программист Николай Петрович Дробот.
- Программирование - великая вещь! Это всеобъемлющие законы.
Знаете, был такой бухгалтер, Б---чи. Он высказал такой закон: что 80% наших усилий приносят 20% успеха. И наоборот: 20% усилий приносят 80% наших успехов. Согласитесь, как это верно. Я проверял буквально во всем - это так.
- Да, это похоже на правду. - улыбался Вячеслав Викторович в ответ на страстные рассуждения Николая Петровича. Они были сверстники.
- Стопроцентная правда. Вообще, это был удивительный человек. А вот еще был Корнеги. Тоже. Вы читали Корнеги?
- Да, давно. Было интересно.
- Корнеги был программистом! - у Николая Петровича даже сверкнули слезы умиления. - И вот еще был Шопенгауэр, по-моему...
При упоминании Шопенгауэра Вячеслав Викторович чуть подраспрямился над своим столом, а Николай Петрович остановился, настороженно глядя в спину Саянскому.
- С Шопенгауэром вы, скорее всего, ошибаетесь.
- Почему? - Николай Петрович чуть задумался. - Да точно, точно он. Тоже очень жизненные наблюдения делал.
- Типа Корнеги?
- Да, да!
Люди кругом по-детски непосредственно воспринимали происходящее. Для них показывали новости, проводились телеразоблачения и законопослушные граждане последующие аж половину дня охали и ахали.
- Беспокоит меня Чечня, а, Вячеслав Викторович? - Дробот первое время думал, что с коллегой можно обсуждать все наболевшие вопросы. - Это вечная боль России.
- Да, это боль. - ответил Саянский и вышел из кабинета. Вернувшись через минут двадцать, Вячеслав Викторович услышал в голосе программиста обиду.
- Ну что же вы, Вячеслав Викторович, уходите? Давайте подискутируем. Или вы не хотите со мной общаться?..
Программист на общем фоне окружающих был человеком интересным.
- Ну согласитесь, ведь война - это страшно. Хуже не бывает.
- Война - это не так страшно, раз люди всегда воюют. - поддался на разговор Вячеслав Викторович.
- Да что вы такое говорите? А если ваших сыновей возьмут?..
- Ясно, что молодых, не меня же.
- Ну-у-у!.. - протянул Николай Петрович и после паузы, прищурив и без того глаза-щелочки, он, вдруг понизив голос до шепота, проговорил, подойдя и склонясь над Саянским. - Да вы, Вячеслав Викторович - фашист.
- В принципе, если Шопенгауэр - программист, почему бы меня не назвать фашистом?
Это была их первая длинная беседа на вольные темы. Николай Петрович сделал для себе какие-то выводы, но его не переставало тянуть поговорить с Саянским. Сам Вячеслав Викторович после двухлетнего общения исключительно с женой тоже откликался на это желание Дробота. Правда, однажды им было сказано следующее:
- Николай Петрович, вам было бы интересно, если бы я стал спорить с вами по поводу Бейсика или С++? - это было жирной точкой их гуманитарного общения. Однако, Саянский был благодарен своему коллеге за умение понимать и не переносить локальные обиды на рабочие отношения.
Был, правда, со стороны Дробота предпринят некий шаг. Он решил проэкзаминовать Саянского на сообразительность в математике, и, после того, как Вячеслав Викторович за пару часов решил три заковыристые шарадки, программист Дробот искренне обрадовался, что в свои 45 сидит в одной комнате с понимающим точные науки человеком...
После футбольного матча "Россия-Украина" Николай Петрович пришел в глубоком расстройстве.
- Я хоть и на половину хохол, но болел за Россию. Это вот, если бы объединиться?.. - тут Дробот осекся, как будто даже испугавшись своих крамольных слов. - Нет, нет, то есть, конечно же этого никогда не будет. Два раза в одну реку не войти...
В другой раз было нечто похожее.
- Да как же так можно?! -сокрушался Николай Петрович после очередного снятия министра. Николай Петрович, кандидат наук в волнении ходил по кабинету и сплескивал руками. - Я так обрадовался, когда стал Степашин. И умный и порядок смог бы навести. И вот опять. Да что же это такое!..
- Не переживайте так сильно. - успокаивал его Вячеслав Викторович. - Пройдет пара недель и вы в новом Путине души чаять не будете.
- Почему это? - удивленно замер программист.
- Ну, пока я не знаю почему. Но за две недели по телевизору познеры все объяснят.
- Да нет! Что уж вы думаете, что я сам не способен делать выводы? Да, я законопослушный, я оптимист. Ну, уж не до такой степени...
Саянский мог бы подправить программиста в его самооценке.
" Вообще говоря, это по-другому называется. Вы не оптимист, вы конформист. Это так называется." Но Вячеслав Викторович, конечно же, этого не сказал.
Еще одного человека выделял Саянский в коллективе сотрудников клиники. Это был профессор Старков. Его знала вся городская элита от губернатора до композиторов. Он пел, играл на гитаре. В студенческие годы был даже руководителем вокально-инструментального ансамбля под забавным названием "Касатики". Молодой 48-и летний профессор, зав. кафедрой мед. академии, весельчак и балагур. Одним словом -сгусток энергии. Он один из первых близко сошелся с приехавшим из северной столицы инженером. Они вместе курили в туалете, и профессор, увлекаясь, посвящал Саянского во все свои проблемы.
Старков рассказывал практически все, что с ним происходило за день. Он имел потребность придавать значимость любому пустяковому событию. А что остаётся, если у людей нет в своем духовном арсенале особой глобальной опоры. Остается довольствоваться банальностями.
- Опять кредиты МВФ не дает. А нужны они мне? Увижу я их? - с издевкой иронизировал Старков.
- Как сказал Вольтер, - поддерживал разговор Вячеслав Викторович, легонько намекая профессору, что поговорить о Вольтере, можно сказать, что и не с кем, кроме как с ним. - Шесть лет союза с Австро-Венгрией истощили Францию сильнее, чем двадцать лет войны с ней же. Так и у нас с Западом.
- Точно-точно. - бурно реагировал Старков. Правда, было заметно, что внутренне он настораживался при такого рода высказываниях Саянского. Своим подвижным умом он, похоже, замечал в инженере нечто внешне не зримое, но всегда присутствующее.
При следующей встрече его приветствия были еще радостнее и дружелюбней.
- Прочитал вчера в Спид-Информ. - как-то начал свой очередной рассказ профессор, намываясь вместе с Вячеславом Викторовичем перед операцией, но видимо вспомнив про Вольтера, после не долгой паузы непринужденно добавил, - Дочки иногда покупают...А я что-то тут увидел, на глаза попалось...Женщины делятся своими историями... Мура, вообщем...
В операционной он постоянно напевал песни о любви к женщинам.
Как-то после очередного застолья в клиники Саянский со Старковым продолжили веселье в "Шоколаднице" и Вячеслав Викторович весело предложил профессору:
- А слабо, Василий Витальевич, проголосовать за коммуниста Зюганова?.
- Нет! Нет! Нет! - рубанул воздух рукой профессор. - Два раз в одну воду не войдешь.
Саянский поник буйной головой. Он даже не сказал Старкову:
"Сея философская фраза означает абсолютно обратное. Голосуй ты хоть сто раз за одного и того же, все равно это будет уже другая вода. Маркс сказал: "Люди - рабы слов". Что Маркс хотел этим сказать? Не понятно. Можно сказать: "Слов много", или "Профессора - философы", или даже " программисты - философы". Велики и могучи, разъясняющие познеры."
На юбилее клиники, в ходе громкого и веселого застолья, у докторов зашел разговор о нравах в столичных гостиницах. Профессор Старков поведал о ночных звонках в номер и о ценах на девушек.
- 200 долларов в Москве... А в Минске - 30!
Рядом с Саянским сидела симпатичная администратор их клиники, замужняя молодая женщина, имевшая семилетнего сына. Она наклонилась к Вячеславу Викторовичу и тихонько проговорила
- Вот еще, 200 долларов, а мы и без всяких долларов можем. Правда, Вячеслав Викторович?
У Саянского затюкала на шее артерия и он благодарно улыбнулся.
Через пару будничных дней, пребывая все эти дни в праздничном настроении, он осмелился потихоньку напомнить этой женщине, что некий их разговор остался не оконченным.
- Ужас какой-то - покраснела та. - Лучше бы тот пьяный разговор не продолжать. - в ее голосе был оттенок мольбы.
- Вообще-то да...- смутился Вячеслав Викторович. - Я и сам так считаю. Кх-кх...
Был у Саянских друг с института, Леонов Александр (Шура). Жил он в Москве, был потомственным москвичом, но не кичился этим. Был это человек уникальный, Саянский считал его самым интересным человеком, знакомым ему лично. Он гордился этой дружбой. В институте Леонов учился в элитной теоретической группе и закончил институт с красным дипломом. Попутно изучил три европейских языка ( по мнению Саянского, вполне серьезно). Удивлял всю студенческую горланящую братию цитатами из Ницше и других немцев, французов, арабов и китайцев. После института работал 5 лет на кафедре, являя собой нелепую картину серого младшего на все века научного сотрудника.
Леонов часто приезжал к Саянским в Питер и по целой ночи они говорили. Вячеслав Викторович хорошо помнит один переломный момент в его молодости. Им было тогда по 25 лет. Они сидели на палубе "Кронверка", по Неве катили серые волны. Лебедка с баркаса напротив поднимала из воды ржавого водолаза.
- Не за что зацепиться, Шура. - говорил философски Саянский.
- Есть за что. Есть такие - славянофилы...
Уже через час и бутылку шампанского Саянский сделался ярым славянофилом.
Но сам Леонов был, похоже, уже гораздо дальше.
Вячеслав Викторович сам часто приезжал к Леонову в Москву.
В квартире Леонова для Саянского было все непривычно. Жил Шура один. Никогда не был женат. Рассказывал, впрочем, еще будучи ницшеанцем такую историю:
Некая женщина проживала в течение месяца с Леоновым на одной жилплощади и хотела по суду женить его на себе или хотя бы высудить алименты, поскольку у нее должен был родиться ребенок.
- Но это дело у нее не выгорело. Свидетелей - то нет. - искусственно веселясь рассказывал Леонов.
Эта веселость тогда сильно покоробила Саянского. Он хоть и был тоже ницшеанцем, но воспринимал эту позицию абстрактно, никак не привязывая к окружающей жизни. И вот, спустя почти 10 лет, Леонов живет один в однокомнатной квартире, соблюдает посты, стоит всеношные, совершает паломничества в Оптину Пустынь, на Соловки.
Два года подряд в летние отпуска Саянский и Леонов с бригадой таких же научных сотрудников шабашили на свинарниках русского нечерноземья. Саянский стыдливо отворачивался, когда Леонов забегал к фасадным вратам любой, попавшейся по дороге церкви, истово крестился и целовал ступени. Еще он говорил, что успокаивает себя тем, что ни копейки с этой шабашки не возьмет себе.
В московской квартире Леонова поражало все. Единственная комната непривычно большая, мебель не то чтобы старинная, но уж во всяком случае не современная: основательные шкафы для книг занимали две стены, в центре комнаты - круглый не разборный стол с толстенной столешницей, у окна - письменный стол, на нем проигрыватель высшего класса ( по тем временам вещь дорогая), диван узкий без спинки - просто топчан, над ни коврик. Но больше всего поражали Саянского книги в шкафах. Это были труды всех известных Вячеславу Викторовичу философов, все известное ему по истории России и абсолютно не известные Саянскому православные книги огромной величины. Причем последних в библиотеке Леонова Было процентов девяносто.
Прошло еще пяток лет, и Саянский уже сам ходил в церковь, водил туда жену, детей, читал Иоана Златоуста и молил о Воскресении России. Еще через два с половиной года в Иисуса Христа поверило поголовно все русскоговорящее население Восточной Европы и Северной Азии. Интересно, что первые ряды молящихся комплектовались опять же познерами.
Уже три года, как Вячеслав Викторович похоронил отца. Три года, как вернулся со своей семьей в город своей юности, три года, как правил людям глаза на японском лазере, читал в интернете Дугина и Проханова и подолгу смотрел в окно из своего кабинета на бегающих в заснеженном бору лыжников. Мода на лыжи давно отошла, но осталось еще немногое количество физруков, продолжающих водить детей в лесопарк и заставлять бегать на время. И это, видимо, хорошо...
Раз в полгода Вячеславу Викторовичу доводилось бывать в Москве по долгу службы. Он садился на свою новую "десятку" и катил в столицу, предаваясь воспоминаниям и печально созерцая знакомые придорожные пейзажи. В последнюю такую поездку ранней весной он навестил Шуру Леонова.
Шура встретил его с радостью. Не отказался от старки, буженины, семги и пива. Раньше он соблюдал все посты. Комната была та же, да не та. Они сели за стол, улыбнулись и выпили. В углу вместо божнички и лампады висело многорукое, сплетенноногое индийское божество. Дымились какие-то стебли. Шура рассказал, как побывал в Японии на презентации своего перевода с японского книги "Физика льда", показал газету с его фотографией.
- Еще какие изменения в жизни? - спросил Вячеслав Викторович.
Леонов приветливо смотрел Саянскому в глаза, чуть улыбаясь.
- Что ты имеешь ввиду?.. А вспомнил!.. Нет, не женился.
- Это я понял. - Саянский машинально обвел комнату взглядом.
- А как ты понял? - искренне удивился Леонов.
- Так жены то нет. - развел руками Саянский.
- А!.. Точно же. Жены то нет. Как- то я об этом не подумал.
Они оба рассмеялись и с удовольствием выпили.
- Помнишь, в далеком детстве, - начал Леонов, отстранился от стола и облокотился на спинку стула, - Ты мне сказал, что староверы чище, что и Владимир, и Александр и почти все наши святые - староверы.
Довольный Саянский, соглашаясь, тоже слегка отвалился от стола.
- Я тогда тебе еще окорот дал. - продолжал хозяин. - Так вот, я, как бы, перед тобой виноват и поэтому начинаю с тобой этот разговор.
Вячеслав Викторович любил слушать своего друга, слушал всегда внимательно, часто переспрашивал. В этом последнем разговоре он понял все. Играла музыка, никогда не слышанная Саянским. На полках стояли совсем не те книги. Их было также много, но все они были индийские. У Вячеслава Викторовича мелькнула мысль: " А те все, интересно, он продал или сжег вместе с иконами".
В эту ночь Саянский узнал, что 5000 лет назад была битва, она длилась очень долго. Ей посвящены восемнадцать томов, стоящих сейчас во втором ряду сверху в шкафах Леонова. В той битве арийцы были разбиты семитами. С той поры появилось много религий для побежденных. Россия выбрала у победителей самую приемлемую для нее.
- Хорошая музыка у тебя, Шуру. Что это? Я бы хотел попросить у тебя кассету. Это Индия?
- Нет. Это Китай. Это буддизм - тупиковая ветвь индуизма, его декаданс. С ним поосторожней. Это тотальное одиночество.
- Какая затягивающая музыка.
- Виктор Ерофеев как то сказал, что Индия - это подсознание России.
Леонов, когда говорил, всегда смотрел в глаза собеседнику.
Саянский, осмысливая, блуждал взглядом.
- Да, в этом что-то есть. - согласился Вячеслав Викторович и вздохнул.
- Ну тогда давай допьем, а то уже 5 часов. Тебе, говоришь, завтра в 9 за руль?.. Я пойду постелю тебе, как всегда в кухне. Только раскладушка моя почти совсем развалилась.
Утром они говорили немного. Леонов проводил гостя до стоянки. Похвалил за удачно выбранный цвет машины.
- Ярко-желтый! Арийский! - улыбнулся и отступил в сторону, пропуская плавно выруливающую десятку.
Дорога лежала меж широких, едва тронутых весной, полей, мимо сереньких деревушек, мимо Сергиев-Посада, Переславля-Залесского, Ростова Великого, была широкой и гладкой, как в Америке, только абсолютно не похожей.
- Какое, на хрен, " Индия - подсознание России", - подумал Саянский, всматриваясь в проплывающие мимо перелески и холмы с далекими, едва различимыми в дымке часовнями. - Это у меня давно - тотальное одиночество. А у тебя, Шура, - сплошная комедь.
За рамками этой повести осталась семейная жизнь Саянского. Восполнить пробел не сложно, описав один вечер, хотя бы тот, когда Вячеслав Викторович вернулся из Москвы.
У подъезда стояла компания парней. Вечернее дежурство. Издали заметив отца, старший сын, не делая резких движений, опустил руку за спину, выронил окурок и, отступив на полшага назад, придавил его каблуком. Парни поздоровались.
- Как дела? - спросил сын отца.
- Нормально, все удачно. Когда тебя ждать?
- Скоро. Сегодня футбол.
В лифте Вячеслав Викторович с привычной досадой вспомнил, что ничего не купил жене.
На звонок открыла жена и успокоилась, с полувзгляда определив нормальное состояние здоровья мужа.
- Ужинать будешь?
- Конечно.
Младший сын шел навстречу по коридору и улыбался.
- Как дела?
- Все в порядке. А у тебя? - спросил отец.
- Тоже... Ну, вообщем-то, не очень.
- Русский?
Сын помялся и вздохнул.
- Не только.
За столом жена спросила мужа, не осталось ли у него денег. У него денег не осталось.
- А у тебя? - вопрос хозяина семейства был излишен, излишне бесцветен, но провокационен.
- Хм!.. Конечно нет. - ответ был гораздо живее. - Семена надо покупать. Картошку надо покупать. Когда у тебя зарплата?
- Через три дня.
Помолчав, подумав, жена сказала, что три дня прожить можно, что есть рыба, макароны, капуста, что она сделает винегрет. Потом они покурили.
Из коридора сквозь стеклянную дверь кухни сверкнули глаза младшего сына. Увидев, что родители занимаются не потребным, он развернулся и отправился к себе. Он уже не очень расстраивался по поводу курения родителей.
Позже в своей комнате, когда отец смотрел его уроки, он долго не решался заговорить о чем-то для себя важном.
- Папа...
- Да... - отец продолжал смотреть в тетрадь.
- Я сначала не хотел тебе говорить, чтобы не расстраивать, но мне самому хочется сказать.
- Ну рассказывай. - отец перевернул страницу. - Тут у тебя какая-то ерунда... Ну, ну, рассказывай.
- Вообщем мы писали контрольную по геометрии. Я сделал все задачи, это было еще неделю назад. А вчера нам выдали тетради, а у меня ничего не стоит. И, представляешь?.. Учительница оставила меня после урока и говорит, что я должен честно ей признаться, что я все списал, потому что сам я не смог бы это решить. А я сам все решил...Вот...
Саянский-старший отложил тетрадь и присел на диван к сыну. Долго смотрел на него сбоку. Тот иногда поглядывал на отца.
- Хм...Ну это же лучше, чем тройка...- улыбнулся он сыну.
- Лу-у-чше. - рассмеялся тот.
- Ну и ладно. Ложись спать. В жизни будет много таких ситуаций. Привыкай по-маленьку. Спокойной ночи.
- А ты не полежишь со мной?
- Нет. Завтра.
Начинался футбол. Владимир Викторович занял свое место в дальнем темном углу в кресле.
Вскоре вернулся с постоялок старший сын. Ходил по кухне, нарезал себе бутерброды. С полным ртом вошел в гостиную.
- Какой счет?
- Ноль - ноль.
Они смотрели, комментировали спорили. В перерыве были новости. Евгений Киселев рекламировал свой фильм: " Загадка гибели Гагарина".
- Ты, урод, лучше раскрой загадку своего появления, и почему теперь всякий младенец знает кто такой ты, и только каждый десятый - кто такой Гагарин. - дома Саянский-отец часто вслух общался с телевизором.
- Начина-а-ется. - лежа на диване, недовольно протянул старший сын.
- Что начинается?
- Ладно, папа! Хватит! Дай послушать!
Отец замолчал. Второй тайм смотреть расхотелось.
Жена, не дожидаясь мужа, уже крепко спала. Он постоял у комнаты младшего, приоткрыл дверь. Тот тоже спал.
- Па-а -па! Гол!!! - донеслось из гостиной.