Фазаны

Предисловие.

Очерк был написан давно. Раньше я мечтал начать с него свою литературную деятельность. Думал, что со временем отшлифую эти наспех написанные записки в нечто достойное для публикации. Когда появилась такая возможность, смысл в улучшении и доработке потерялся. Я стал другим. Какой-либо художественной ценности очерк не имеет. Тут больше истории. Возможно, это кого-то и заинтересует. Для меня всяко лучше, чем просто «лежать на полке».

                Фазаны.      

1972 год. Мне 16 лет и живу я в ауле Шовгеновском в Адыгейской автономной области на Северном Кавказе. У меня незаконченные 9 классов и впереди вся жизнь без каких-либо ориентиров. Работаю  на пищекомбинате  в две смены. С 8.00 до 17.00 в качестве сторожа на воротах и потом до 24.00 - на конвейере,  загружаю в бункер помидоры. Работаю по доброй воле. Сторожем – лафа полная. За смену раз десять-пятнадцать нужно было по пропуску ворота открыть и закрыть. Сидел в тенёчке, читал книжки. Уставал немного только к концу второй смены. После школы мне было по кайфу чувствовать себя рабочим человеком.

Друзей в ауле у меня не было. Между собой адыгейцы разговаривали на своем языке и редких русских недолюбливали. Мне было очень некомфортно проживать среди них. В отличие от меня у старшего брата друзья были. Работал он трактористом, а мама -медсестрой в больнице. Снимали мы слепленную из глины и говна хату за 15 рублей в месяц. Сами же хозяева-адыгейцы жили в кирпичном доме. На мои призывы вернуться на Родину в Свердловскую область положительной реакции в то время не было. Близилось начало учебного года. Выбор профессии был сильно ограничен из-за моей врожденной сильной близорукости. Продолжать просто жить в ауле среди чуждых тебе людей и работать, работать становилось с каждым днем тоскливей.
И вот в местной газете прочитал объявление о том, что Севастопольское ГПТУ №8 производит набор учащихся в строительное училище с бесплатным проживанием и питанием. Среди перечня строительных профессий увидел: «а также монтажников конструкций». Непонятно было, но заманчиво. Да еще город-герой Севастополь! И что тут думать?!

О своём решении я объявил дома и на работе. Мать сильно не возражала: "Что ж сынок пришла твоя пора видно". Директор пищекомбината заупрямился: "Зачем Севастополь, мы тебя за счёт завода учиться отправим на технолога, подожди до сентября". Расчет я не получил и трудовую книжку мне никто не выдал. Ну что ж не велика потеря. Я собираюсь в дорогу, чтобы птенцом вылететь из материнского гнезда, не грело оно уже меня. Сестра дарит мне в дорогу свою балетку – эдакий маленький женский чемоданчик. Всё моё имущество не тянет и килограмма: запасная рубашка, трусы, мыло - всё. В дорогу беру ещё немного еды. Прощай чужбина. Никакой тяжести у меня в душе нет и мать мне не жалко: "Живи сама здесь". Без провожающих друзей, без машущих вслед и роняющих слёзы родственников я еду в будущее.

В Севастополь приезжаю ночью. Поезд кружит перед конечной станцией по туннелям. Вот он вновь выскакивает на короткое время из-под земли перед Инкерманом и видна внизу сверкающая многочисленными  огнями бухта. После конечной остановки выхожу в кромешную тьму. Вокзал почему то закрыт и я чуть не ощупью добираюсь до ближайшей скамейки. До рассвета сплю, подложив под голову балетку. Спать неудобно, жестко и холодно. Каждый шорох заставляет съеживаться: вдруг бандит какой-нибудь. Утром узнаю у таксиста, что улица Раенко находится не в Севастополе, а в Инкермане и нужно добираться  туда на катере от Графской пристани.

К билетной кассе подхожу с тремя рублями в левой руке, правая готова вытащить последний червонец. Но моих денег, зажатых в левой руке, хватает. Билет стоит всего четыре копейки. На катере плыву впервые, очень меня это обстоятельство радует. В помещение не ухожу, глотаю до невозможности сырой воздух. Очень прохладно на воде. Вот и приехали. Я выхожу и долго ищу свое училище, но не нахожу, оказывается нужно ехать еще дальше. Я просто не мог предположить тогда, что катер может делать такие же остановки, как и трамвай. Снова плачу четыре копейки и опять выхожу раньше времени. Какой-то я всё же робкий был: нет чтобы спросить лишний раз. Но люди на катере кажутся мне неприступными. Плывя по заливу, замечаю большое количество военных кораблей. Стоят они целыми рядами вдоль берега, все под номерами и одного цвета. Удивительно высоко они возвышаются над водой, кругом пушки, устройства всякие.
На третий раз я выхожу правильно. Инкерман, оказывается не остановка, а нечто вроде посёлка, не входящего в черту города. Я неприятно удивлён: как же так, в объявлении ничего об этом не сказано.

Наконец, отыскиваю нужное мне училище. Приехал вовремя. Народ толпится в коридорах административного здания. В приёмной, когда подходит моя очередь, с горечью узнаю, что приёма по специальности слесарь-монтажник училище не производит. Опять обман, ведь писали же в газете. Набор осуществлялся в три группы. Группу сварщиков набирал сам мастер путем собеседования и проверки документов. Его требования были категоричными: свидетельство о восьмилетнем образовании, положительная характеристика и справка о состоянии здоровья. Это группа набиралась в первую очередь. Потом шли плотники-столяры. Туда почему-то поступали все хохлы. Что ж, они были самыми дальновидными.

В группу каменщиков зачисление проводилось без собеседования и проверки документов. Брали всех, лишь бы человек был. Вот и попал я в эту группу, не ехать же мне в аул обратно. По составу группа была самая разношёрстная и неорганизованная. Все не имеющие восьмилетнего образования, калеки и прочий сброд были зачислены. Прием осуществлялся вплоть до Нового года, но до нужного количества так и не добрали. Двоих перевели потом прямо из спецшколы. Государству требовались будущие строители БАМа, других грандиозных строек и просто жилых домов. Севастополь, как и другие привилегированные города Советского Союза не мог обеспечить даже для строительства своего города кадрами за счет местного населения. Какой же местный пацан пойдёт на каменщика учится? Пускай дураков из провинции ищут. И они их находят, привлекая местной пропиской и прочими благами. Таким дураком был я и многие другие. За два года я знал только одного местного парня во всём училище.

Дураками мы были лишь в силу сложившихся обстоятельств, а по природе своей вполне нормальные люди. Мы чувствовали: какую роль нам отводила государственная машина в будущем, но каждый верил в свою звезду. После зачисления всех сразу повезли на виноградники в село Верхне-Садовое. Там мы работали ровно месяц. Вывозили нас каждый день на плантации после завтрака на бортовой машине. Выдали  по комбинезону, нечто вроде ножей, корзины и - вперед. Нормы для нас были непосильными, но никто особо и не рвался их выполнять. Мастер у нас был тюхтя. Работал в училище первый год, и как с нашим братом управляться не имел никакого понятия. Он думал, что ему с нами легче будет, чем на стройке.

Мне после работы на пищекомбинате виноград было собирать за счастье, хотя и опыта никакого не было, в отличие от крымских парней.  На Урале в это время учащиеся картошку в дождь в это время собирали, а здесь - благодать. Но на коленках тоже нужно было поползать, чтобы хоть полнормы собрать. Норма зависела от кучности и сорта винограда. Обед привозили прямо в поле. Между группами мастера организовали соревнования, и мы по сравнению с другими выглядели довольно бледно. Всё же потихоньку какой-то азарт захватил и нашу группу. Первым показал себя Валера Коноплев из Майкопа. Мы все удивлялись тому, как он быстро набирал корзины. Виноград ссыпали в бункера, где нормировщики ставили нам галочки.

И вот я иду по ряду рядом с Валерой, не отставая, но он сдаёт почему-то чаще меня.  Подхожу к нему, чтобы узнать в чем дело, и он показывает мне корзину с двойным дном. Я восхищен гениальностью своего товарища и тут же делаю себе такую же. Теперь и я вслед за Коноплей начинаю выполнять норму. Секрет стараемся держать при себе, но как тут не проболтаться. Вслед за мной корзины уменьшают и другие. Мастер наш приятно удивлен, но вскоре учетчица забила тревогу: не сходятся у неё килограммы при сдаче и вскоре подделку обнаружили. С нас естественно, недостачу высчитали, ведь заработок начисляли по количеству корзин.

Были и другие рацпредложения, но в сравнение с первым вариантом не шли. Чтобы чуток облегчить свой труд, мы стали задерживаться на обед. Подождём, когда учетчица кушать пойдёт, и пока ее нет, набираем виноград прямо из бункера, прячем полные корзины по своим рядам.

Вот тогда я винограда покушал. За все мое безвитаминное детство наверстывал. Такой жор на меня напал в ту пору, как только дизентерией не заболел, удивляюсь. Крымчанам смешно было, как я каждые пять минут в кусты бегаю. Я даже в воскресенье рвался на виноградники. В общем каждый день в течение месяца я не столько собирал,  сколько уничтожал его. Всё же в нашей группе по количеству собранного я в передовики вышел и был представлен по окончанию работ к награждению грамотой. Как у меня коленки тогда тряслись от волнения! Иду на глазах у всего училища к красной трибуне, а там сам директор под аплодисменты ручку мне жмёт. Первая и последняя грамота в моей жизни. Жаль не сохранилась, а то бы висела у меня где-нибудь на видном месте, как драгоценная реликвия.

Расселили нас тогда в местном Доме культуры. Просто расставили койки с матрасами по помещениям. Умываться ходили во двор, где организовали множество умывальников с общей емкостью. С туалетом были проблемы. На три дырки примерно сто человек, так что справляли нужду, где попало. Потом строем вели в местную столовую, а затем – по машинам. По дороге пели модные уличные песни:

Летит, летит, аэроплан.
За ним ***чит кашкарский план.
Постой самолетик, не спеши,
А скинь кусочек анаши.

Анаша, анаша, ой до чего ж ты хороша!

Или:

А ты чува, моя чува тебя люблю я
И за высокий удой там тарарам дай расцелую!

Первый месяц присматривались друг к другу: с кем дружить, как вести себя. Я познакомился близко с Сергеем Кащеевым. Он был самым высоким в нашей группе. Сам с Севастополя и претендовал на лидерство. Кащеем его тогда никто не называл. Звали ласково Кошей и это ему нравилось. Коша сильно горбатился и немножко переоценивал свои лидерские качества. Свое превосходство в физической силе и агрессивность показывал, где надо и не надо. Я как бы под его покровительством был.

Нашими конкурентами были Инкирь (Инкирев Петя) и Князь (Арсеньев Саша) Они из одной деревни. Инкирь схож с молодым волком. Взгляд недобрый, всегда оценивающий, взгляд будущего вожака стаи. Он не отвлекается на пустяки: никогда не смеется, песни не поет, а только зорко и постоянно наблюдает за действиями всех окружающих. Физически развит, силен. Движения угловаты и быстры. Князь – из породы кошачьих. Отличительная черта – дерзость. Мы ходили парами и наблюдали друг за другом, избегая открытых конфликтов. Они были симпатичны мне, а я им. Коша старался меня не отпускать от себя и в тоже время не расширял свой круг знакомств.

Однажды они пригласили меня выпить с ними водки, познакомиться. Финансировал князь. У него всегда были деньги. Выпили на троих бутылку водки без закуски, показывая друг другу свою принадлежность. Я сильно опьянел и ушел в степь. По дороге начало водить из стороны в сторону. Упал. Пробовал подняться. Не получилось. Земля поворачивалась подо мной, большая огромная Земля. Она продолжала из-под меня ускользать, и я летел в пропасть. Облака и небо тоже вращались, и шёл дождь. Сильное чувство страха, как будто с ума сходишь, испытывал  тогда очень остро. "Боже, прости меня",- то ли кричал, то ли шептал я. Как будто кара с небес на меня послана была. В общежитие добрался после отрезвляющего небесного душа весь в грязи, как поросёнок. Дня через два снова пили, не внял я гласу божьему, но уже было полегче.

На виноградниках я близко сошёлся с Яшей - Вячеславом Александровичем Яковлевым. Яша приехал из города Чайковска Пермской области. До чего весёлый человек был, такого я в жизни не встречал больше. Он без смеха и минуты прожить не мог. Хохотун ужасный был и проказник. Он и прозвище мне приляпал "Боря" так, что потом меня иначе никто и не называл. Яша где-то уже и в Средней Азии побывал. Рассказывал, как они там баранов вместо учебы пасли. В доказательство существования феодальных обычаев показывал всем аттестат о среднем образовании без одной тройки, а лет ему, было всего пятнадцать. Лицо у Яши в веснушках, круглое и такое плутовское, такие хитринки из его глаз сыпались. Серьёзных ситуаций для него не существовало. Но юмор его не все понимали, потому и бит он часто был. В нашем ГПТУ больше всего ценились характер и физическая сила - два кита, на которых строились все отношения. По ночам в общежитии творилось нечто ужасное. Редкая ночь проходила без приключений. То местные нагрянут, то второгодники приедут копеечку сшибать, то сами начнут между собой отношения выяснять.

Как-то вечером перед, сном местные парни с красными повязками и надписями «ДНД» ходили по нашему общежитию и подыскивали себе жертвы для отработки боксерских ударов. Выбирали хлопцев для битья покрупнее, чтобы всех убедить сразу в своей силе. Среди них из нашей группы оказались Инкирь и Коша. Прихватили и меня для количества. Вывели нас за угол общежития, построили по ранжиру и как будто расстрел организовали, только вместо пуль - кулаки, красиво хотели сделать нас. Против каждого по бугаю, и вот, по сигналу посыпались удары. Я куда-то улетел в кусты и затих там. Попадали и остальные, кто-то в бега бросился, но всех удивил Коша. После удара по лицу он громким испуганным голосом закричал: "Мама, мама!" Его так и стали потом называть "мамочка", и первый это сделал Инкирь, претендент на место лидера.

В редкие выходные были представлены самим себе. Мастера-воспитатели уезжали домой. Вместо себя оставляли старосту группы, который отвечал за кормежку в столовой. Осваивали территорию, разбегались группками как тараканы по поселку и за его пределами. Ходили на станцию и на товарных поездах ездили в Севастополь. Вагоны в основном шли со щебнем.  Часто попадались тоннели, которые освещались изнутри редкими лампочками. Эти лампочки мы старались разбить. Начало и конец тоннеля охранял солдат с автоматом. Мы прятались. Иногда возвращались поздно и часто шли пешком ночью по неизвестным деревням, узнавая в этих поездках, лучше друг друга.

Концентрация большого количества молодых людей на долгое время с изоляцией от дома, родных и привычных занятий без жесткой дисциплины и порядка это всегда опасно как для них, так и окружающих. Избыток энергии всегда  должен находить выход.  Деление на сильных и слабых и тех, что посередине происходит очень быстро.

В нашей комнате собрались представители всех групп и, наверное, поэтому было относительно спокойно. Дальше подсовывания жжёной ваты под нос спящему мы не шли. В других же палатах практиковались разные "велосипеды", балалайки" и прочие каверзные штуки. Просунут спящему бумажку меж пальцев и подожгут. Это велосипед или балалайка. Если на живот - то барабан получается. Под утро могли под ухом воду из стакана в стакан переливать, чтобы описался человек, иногда получалось. Почему-то нам всем нужно было выпендриться друг перед другом: вот я какой, побаивайтесь меня. Что ж было в этом, наверное, нечто и разумное. Но комедии можно было разыгрывать месяц-два, но не больше. И тот, кто в этих играх переигрывал, потом платил в многократном размере. Первым обжёгся Сергей Кощеев. Его, после воспоминаний о маме во время мордобития, так зашпыняли, что пришлось ему уйти с училища на втором месяце.

В то время пока мы находились на виноградниках, открытых драк между нами не было. Никто не знал, что нас ожидает в будущем. Только фазанка (от бывшего ФЗУ – фабрично-заводское обучение) должна была всё расставить на свои места. С большим трепетом мы ожидали дня возвращения на основную базу. И этот день пришел.

                ФАЗАНКА.

Первые на нас, как на падаль, кинулись каменщики второго года обучения во главе со страшным Борилой. Поначалу их много в нашей палате толкалось, но Борила был жаден, жесток и сильно пьян. Он не терпел конкурентов, и они исчезли. Этот людоед был крепкого телосложения, белобрысый, с красной, как бурак, рожей. Тиранил он нас часа два. Первой жертвой стал Лукашевич Владимир Ильич по кличке Гусь, из-за своей длинной шеи, длинного и красного носа и голубых маленьких глаз: постоянно моргающих, а также толстого зада. Гусь во время подношения уронил деньгу на пол, чем страшно обидел Борилу, который закричал: "Подними сука!" Лукашевич нагнулся и получил страшный удар в лицо очень модной тогда остроносой, лакированной туфлёй. Кровь брызнула фонтанам из носа Лукашевича и он жалобно закричал, как агнец под ножом. После этого Борила немного отрезвел и со следующими жертвами обходился чуть аккуратнее. Дань его была всё же невелика, но ушёл он довольный. С кого ремень снял, с кого брюки. В общем, на водку заработал и прибарахлился чуть. Борила был видно из бедного захудалого пролетарского роду. Вскоре его из училища отчислили за страшные притеснения первогодок.

За Борилой, как саранча, поползли другие звери, но по-мельче и уже не по одному, а кучками. Убедившись, что взять с нас нечего, стали устраивать себе представления. Одного заставят спичками длину комнаты измерять, другого - ширину, третьего покукарекать попросят. Сидят на стульях, радуются, себя вспоминают, как сами год назад тоже самое проделывали. Усердствовали, правда, слабо, с оглядкой, боялись, что жаловаться начнем. Осторожно выспрашивали кто, откуда приехал. Есть ли поддержка среди местных или второгодников. Слабые места мы тоже чувствовали, наверно поэтому не все кукарекали. Многие предпочитали один раз побои перенести, чем потом носки чьи-то грязные стирать, да брюки гладить.

После приезда, где-то через неделю, нам выдали деньги за собранный виноград. Получил я тридцать шесть рублей, самую большую сумму за два года. Деньги сразу же сдал в камеру хранения. Вечером пришли с нас собирать дань второгодники. Пришлось и мне три рубля пожертвовать, о чем я очень потом жалел и в дальнейшем предпочитал расплачиваться синяками.

Более других свирепствовала 8/9 группа сварщиков. Каменщиков они почему-то недолюбливали. Видно год назад им каменщики нахлобучку давали. Первый пришёл некто по кличке Лиса. Маленький, злой, белобрысый. Положил нам копеечку на стол и сказал: "Чтобы завтра в это же время здесь рубль лежал". Боясь побоев, мы собрали эти небольшие деньги. На следующий день он положил три копейки. Стало понятно, что побоев нам не избежать и мы перестали собирать деньги. Не обнаружив в один из вечеров нужной суммы, Лиса вышел и вернулся уже сотоварищи. Самой первой жертвой стал Сидель (Толя Сиделёв). Его били по причине того, что еще на виноградниках он пожаловался мастеру на приезжавших знакомиться второгодников. Били показательно, в устрашение всем. Поставили сначала в круг. Потом Толик не выдержал, стал кричать, его обуял дикий животный ужас. Он заполз под кровать и визжал оттуда, как поросёнок. Вытащить его из-под кровати не могли, били шваброй и ногами. После этого случая его из второгодников больше никто не трогал. Дал Толик слабину, и потом его уже свои клевали месяца два. Но парень он был хороший, постепенно отошёл от страхов и ему простили первый грех.

Стал он моим лучшим другом. Я ещё в школе заметил за собой наклонность в слабых свою силу обретать и первый подал павшему руку, и она с каждым месяцем становилась твёрже. Месяца через два я уже мог на него во всём положиться. Мы страховали друг друга при любой угрозе, так и прожили вместе до выпуска. Вначале после приездов из дома он мне все деньги и сигареты на хранение отдавал. Тоже самое делали и другие пацаны, кто был послабже. Я от этого авторитет имел и всегда был с куревом. Скупой тогда  был очень, да и сейчас таким пребываю. Это матушка нас так воспитала. У неё дома сухари после войны лет двадцать не переводились.

                Сидель.

Толик Сиделёв был из села Скалистого Бахчисарайского района. За два года он очень вырос и получился из него такой красавец, что девки от него без ума были. Главной его чертой была коммуникабельность. Он был для всех свойским парнем, агрессивности в нём - никакой. На втором году ни  одного первогодка не обидел. Он даже Кисляку Володе не стал мстить, когда такая возможность была. Кислый вёл себя на первых порах по отношению к нему по-хамски, заставлял наклоняться; сам же забирался на перила лестничной площадки и прыгал сверху, как на лошадь. Потом разъезжал по комнатам.

У Толика очень своеобразный юмор был, ковбойского такого, романтического плана. Он очень хорошо рассказывал, и действительность всегда приукрашал на свой лад:

- Заходим как-то мы с друганом помянуть пахана моего, он как год прошел заарканился после бухла продолжительного. А в кабаке нашем синим синё от сигарет. Ханурик местный сидит на лавке, пол кружки у него недопито, морду положил на стол и жалобно так выводит: "Дорогой товарищ Сталин, а на кого ты нас оставил!». А с другого угла Никита орёт с перепоя: "Ты сегодня мне принёс синий хер под самый нос и сказал, что это ландыши, ландыши, ландыши!

И такая картина у него получалась выпуклая, легко представляемая, что и в кино можно не ходить.

Почти каждого просили рассказать что-нибудь о себе. Я рассказывал, как из дома убегал в детстве. И такое это счастье, когда тебя с интересом слушают. У Сиделя и юмор дружеский был, никто на него не обижался и всегда он поддерживал любые коллективные начинания. Для него счастье - это красивые девушки, вино, хорошая закуска, музыка и неторопливые застольные беседы.

После Толика Сиделёва кровожадные сварщики стали избивать нас всех по очереди. Били каждый день. Даже трудно сказать за что, денег у нас все равно не было. Пацаны наши по домам многие разъехались. Кто не мог уехать прятались по чердакам, подводным лодкам, предназначенным для резки на металлолом. Обычно начинали с Инкиря. Он самый здоровый из нас был: "Встать, руки по швам! Кому сказали!». После этого следует удар в живот и снова крик: "Руки по швам я сказал!». Когда били одного, остальные лежали на кроватях, укрывшись одеялами и дрожали, ждали своей очереди. Не трогали только двоих: Доцента и Губана. Доцента боялись, как имеющего связи с местными ребятами, а Губан имел земляка из восьмой группы. Губанов и днём у них в гостях ошивался. О, как мы их не любили!

После побоев кого-нибудь посылали за водой, чтобы следов на утро не оставить и сами же поливали нам на руки, сгоняя всех к ведру. Однажды, крови на моем лице и теле не оказалось и один из наших мучителей, некто Кот со словами: "Так тебя обошли что ли?" Ударил мне под подбородок двумя, сцепленными вместе, руками. До того у него замечательный удар получился, что я до сих пор удивляюсь, как я через кровать перелетел и приземлился на полу, боли не почувствовав.

Все же пришла очередь и Кисляка Володи. Ненавидели мы его за то, что по отношению к нам он вёл себя по-свински: вымогал деньги, заставлял самых слабых брюки себе гладить, в магазин бегать и т.д. Сварщики снеслись с местной шпаной и узнали, что никакого Доцента они не знают.;После этого они пришли как-то вечером и подняли его с кровати. Вот тут мы, наконец, и увидели, кто он есть на самом деле. Небольшого роста, волосатый, как обезьяна, лицо испуганное, глазки бегают, пощады просят, и держался он хуже многих из нас. В этот раз никто из нас под одеяло не прятался, сидели на кроватях, только что в ладоши не хлопали. И покатился с этого вечера Кисляк вниз под наши ноги. Падение же Губана легко можно было предвидеть, поскольку физически он слабоват был.

Били нас сварщики до Нового года, пока мы не разъехались по командировкам. Хорошо запомнился следующий случай. Кто-то из наших ребят всё же пожаловался дома на беспредел в училище. Мать обиженного приехала за документами сына, в связи с чем особо отличившиеся наши враги имели продолжительную беседу с директором училища. Никого не отчислили, ограничились лишь предупреждением на комсомольском собрании. И действительно, они стали реже к нам после этого заглядывать.

Но однажды, сильно пьяный, к нам в палату поднялся самый рослый и сильный из всего училища парень из группы сварщиков. Салаг он никогда не обижал, они для него муравьями были, не стоящие его внимания. Ходили про него слухи, что он штангу в шестьдесят килограмм, больше самого Петровича выжимал (Петрович - мастер группы сварщиков). Любого из нашей группы он на голову был выше. А пришёл он разбираться с нами по поводу поступивших жалоб на притеснения его друзей-сварщиков, а за одним и дань собрать.

Я только с лестницы спускаться - и он идёт. За ним молдаванин из нашей группы трусит, вроде ординарца егонного. Остановил он меня на лестничной площадке и, согнувшись, невнятно что-то требует. Я кое-как разобрал, упавшее с его губ: "Деревянный". Понять ничего не могу, а молдаванин с боку шепчет: "Рубль, рубль он просит". Тут он влепил ему по уху и молдаван покатился вниз. « Не подсказывай!» - "Нету у меня денег" - развожу я руками. Тогда он бьёт ногой мне прямо в пах со всей силы. Боже, что со мною было. Внизу резь невыносимая, стена плывёт передо мной, в глазах какие-то шарики разноцветные. Я сползаю потихоньку по стене на пол. В это время пацаны наши выходить из комнаты на обед стали и Комар как раз напротив меня встал. Зверь этот кричит мне: "Деревянный, сука, давай. А ну встань!", - и отходит назад задом, чтобы, значит, с разбегу размазать меня по стене. Вижу глаза у нега кровью наливаются, но не могу я встать, как ни стараюсь, боль в паху не даёт мне выпрямить тело и стоя буквой "Г", бога глазами кличу. Я в этот момент на практике почувствовал, что такое фашизм, о котором нам пропаганда советская рассказывала.;Чуть не доходя с полметра до противоположной стенки, зверь вдруг резко бьёт каблуком в стену и промахивается. Комару повезло, и он летит вниз, за ним - остальные, я же так и остался корчиться на полу от боли. Потом часто переживал: "Ведь он убить меня мог, как же так?».

                Учеба.

Какой-то интерес к учёбе у нас вначале был. Из предметов, входивших в программу обучения, помню следующие: обществоведение, эстетика, физкультура, военная подготовка и несколько специальных, из которых запомнил только материаловедение. Все специальные предметы скучные какие-то были. Помню, что чертили мы кирпичные стенки, арки, перекрытия. Состав растворов изучали, марки цементов и прочую дребедень.

Обществоведение вёл бывший замполит с военного корабля. Интересно он говорил о международной политике, о морских конфликтах из своей практики, как один раз, встретившись с американским кораблем, они дружно, по команде показали свои голые задницы потенциальному врагу. Очень просто он с нами держался, мог даже закурить у фазанов попросить. На первых уроках он стал выяснять эрудицию нашу по своему предмету. Смотрит в журнал и называет фамилию Орла:

- Покажите мне, пожалуйста, США на карте”

 Юра выходит, но показать не может. Кое кто тянет руки, но учитель специально не вызывает их и просит выйти к доске Васю Зайцева и так человек пять. Сам посмеивается и говорит:

- Пока не отыщете, стоять у доски будете до конца урока"

 Все вызванные делят карту на части, ищут. Минут через пять Юpa, он самый высокий, тычет пальцем в карту и радостно кричит: "Нашел!". Это не анекдот, так и было на самом деле.

Удивлял предмет эстетики. Каким-то чуждым и надуманным он нам казался. Преподаватель, по кличке Помидор, старался вовсю.  Ростиком он маленький, пузатый, как китайский мандарин, лысый и одна щека у него била красная после ожога. Ходили слухи, что он в танке горел во время войны. Может быть. Помидор на свои уроки приносил цветные репродукции известных художников и объяснял их эстетическую значимость. Тех же, кто не находил ничего прекрасного из представленных картин и отвлекался на другие занятия, Помидор брал сзади за волосы, тыкал лицом в картинку и говорил: «Смотри, сука, это – прекрасно!» В любимчиках у него ходил Зять. (Гена Зятиков). Он покупал ему на свои деньги тетради, карандаши, даже рубаху, кажется, ему однажды купил. Но Зять не сумел оценить в полной мере отеческой заботы старшего наставника. И вот однажды, во время вечернего обхода нашего жилища Зять что-то сказал Помидору не в тему и наш педагог в великом гневе, забыв о присутствии посторонних, стал натурально душить Гену за горло.;

                Зять.

Гена Зятиков был, пожалуй, личностью номер один  в нашей фазанке. Его знали буквально все - от поварихи до директора. Он был протеже Василия Ивановича, физрука нашего. Тот, по-моему, и помог перевестись Гене к нам из спецучилища, по нашему - из дурдома. У Гены было два недостатка: он иногда ходил под себя ночью, и с нервами у него не все в порядке было. Лицо у него было покрыто мелкими прыщами и имело темно красный неприятный оттенок. Яша так однажды по этому поводу выразился: "Мочой пропитано".

Физически Гена был довольно развит, но работать не любил. "Завести" Зятя, спровоцировать на какой-нибудь поступок было пустяковым делом. Сварщики его тоже пробовали бить, но он им такую истерику закатил, столько гнева на их головы выплеснул, что они не только к нему, но и к вместе живущим с ним старались пореже заглядывать. Над Зятем издеваться было очень опасно. Всё же он тоже имел страх, а в своей группе Инкиря побаивался. Непререкаемым авторитетом для Гены был один физрук.

Неряшлив он был до безобразия. Не помню, чтобы он хоть один раз брюки себе за два года погладил. Все же по доброте души своей и простодушию ему среди нас не было равных. При первой же просьбе любого из нас мог рубаху с себя снять. Гена не знал, что такое дисциплина и никак не реагировал на самые авторитетные замечания. Казусы с ним каждый день случались. То он на построение не выйдет после завтрака, когда с момента подъёма уже два часа пройдёт. Бежит разгневанный мастер искать его и застаёт в каптёрке спящим на одежде грязной.

- Зятиков, ты почему не на разводе, так твою мать!" На что Гена, поднявшись, невозмутимо отвечает:

- Не видишь что ли, я штаны зашиваю".

Раз, будучи в командировке, по просьбе председателя колхоза мы что-то зелёное окучивали, морковку кажется. До того нам это дело грязное не нравилось, что мы давай Зятя на глупость очередную подбивать: "Гена, скажи ты чёрту этому лысому, чтобы он от нас отвязался". А председатель как раз нашу работу проверял и ругался страшно: "Что же вы морковку вместе с сорняком рубите". Тут Зять встаёт решительно, подходит к председателю и, хлопая того по плечу, говорит:

- Сейчас как ёпну, так ты из сапогов выпрыгнешь и дорогу к нам забудешь

 Дяденька на это только пожал удивлёно плечами: «Кого только не пришлют к нам"- и удалился, с опаской косясь на Зятя.

Про Гену хочется рассказать ещё один случай. Это уже на втором году это было. Заходит к нам как-то в комнату местный парень, выпускник бывший. Он перед нами уже все училище обошёл, но никто с ним связываться не стал. Нужно было ему просто подраться с кем-нибудь. При этом выпускник твёрдо обещал и божился, что после поединка с любым из нас последствий никаких не будет. Реально из наших только Инкирь мог с ним управиться; остальным же: кому духу не хватало, кому силы. Сначала он к молдаванину прицепился, но они раньше в дружеских отношениях были, и свары у них не получилось. Потом ко мне пристал:

- Про тебя говорят, что ты самый сильный в группе, давай проверим"

 В комнате человек десять наших было, пришлось мне принять вызов. Лицо я ему расквасил, конечно, чтобы ко мне не приставал. Так, за себя только постоял, а за честь группы духу не хватило, потому, что он снова стал к другим приставать и я не мешал ему.

Пристал он к Комару. Володя Комаров послабее меня был при тех же размерах и вовсе не драчун. Ни в каких интригах мордобитных раньше замечен не был, но мог вспылить, что и сделал. Комар, во время наших беганий по вертикальной стене, выше всех ногу ставил. Он и начал красиво: как подпрыгнет, как даст этому парню ногой в грудь. Тот аж за двери вылетел, но на лестничной площадке  всё же смял Комара. В общем, в тот момент он нас всех своей волей подавил.

 Сидели по кроватям рослые парни из Судака, все на голову выше залётного чудака, но в драку не лезли, потупив виновато очи в пол, побаиваясь возможных последствий. Какая-то тишина вдруг неловкая наступила. И в этой тишине вдруг раздался гневный голос Зятя. Он уже с полчаса грелся: "Кто сука, я сука? Я драться не умею! Подпрыгнув с кровати, Гена сбросил с себя фуфайку и бегом направился к противнику. Драться Зять действительно не умел, но силенка у него была, особенно при приступах бешенства. Он не стал махать кулаками, ногами вперёд прыгать, он просто вцепился в горло чудаку пьяному своими клешнями и стал  душить, пока тот дёргаться не перестал. После всего этого Зять схватил парня за шиворот и потащил вниз по лестнице. Одной рукой держит за ворот крепко и в тоже время правой коленкой под зад поддаёт. Так и вывел его за ворота. Вот это Зять – не хер взять, всем нос утёр.

Из всех занятий больше других нравилась физкультура. Василий Иванович, наш физрук – полтора метра ростом, но такой сбитый и мускулистый - хоть статую с него лепи. Выстроит он нас по ранжиру и ходит, как Наполеон, посматривает на нас снизу и свысока одновременно. Глаза у него смеющиеся, нос лепёшкой, а волосы черные-черные и такие на них мелкие кудри, что ни одна "химия" так не накрутит, как будто негритос у него кто-то из предков был. В прошлом Василий Иванович - чемпион Крыма по вольной борьбе и серебряный призёр чемпионата Союза. Местные балбесы как огня его боялись. Как только зайдёт в туалет, так они кузнечиками выпрыгивали оттуда через двухметровый забор.

Интересно с ним было, особенно слушать его. Заниматься я к нему в кружок по самбо не ходил, слишком строгий был, самодеятельности не признавал. Он видел во мне хорошие задатки и приглашал  учеников своих обкатывать. Второразрядников по дзюдо в своём весе я клал запросто. Удержание не делал, но летали они у меня, как мячики. Одного, правда, я побаивался - Могилку, боясь свой авторитет потерять, от борьбы с ним отказывался, силён был бродяга. Я расскажу ещё о нём.

На физкультуре чаще всего играли во что-нибудь. Пробежками и перекладиной Василий Иванович нас не мучил. Сам с удовольствием с нами в футбол играл. Больше других игр любили волейбол. Это от того, что он на пляжах очень развит. Красиво играли наши ребята из Судака. Они и в баскетбол хорошо играли. Ещё бы, все трое были под метр восемьдесят пять в возрасте шестнадцати лет.

Особое место занимала строевая подготовка, училище-то полувоенным считалось, и подъём каждый день в шесть часов и пятнадцать минут производился. Дежурный мастер выпинывал всех на улицу после звонка, делал перекличку и пошла зарядка, ровно пятнадцать минут. Нас даже на стрельбище один раз вывезли, давали из автоматов пострелять.

Перед седьмым ноября нашей муштрой занялся Василий Иванович, мастер с нами не справлялся. Каждый день часа по два печатали асфальт и песню разучивали. Три куплета мы заучивали целый месяц, про солдата какого-то, революционную. На всю группу не нашлось ни одного голоса, поэтому решили, что запевать будут двое, а остальные тут же подхватят. Зато свистунов хватало, и это был наш козырь. На строевом смотре мы неожиданно для всех заняли первое место и в награду получили три торта. Два торта, правда, второгодники сожрали, наши враги - сварщики. На сам праздник всех на неделю отпускали по домам. Кто оставался, ехали в Севастополь смотреть настоящий парад. Зрелище было потрясающее. Народ на улицах в три ряда толпился. Все возвышенности были заняты. Стояли на заборах, висели на столбах, наблюдали с балконов и крыш домов. Казалось, вся Украина собиралась в этот день в городе.

Первыми под музыку шли ветераны, приехавшие со всего Союза, звеня многочисленными орденами и медалями. Какие у них были счастливые лица - не передать. Их забрасывали цветами, и они шли гордые за свою победу, за свою Родину. За ними шли уже под барабанный бой курсанты всех военных училищ, потом солдаты, за ними – матросы, отдельно морские офицеры, воздушный десант и под конец "орлы" из морской пехоты. Вперемежку между выходами катила техника: БТР, танки, ракеты, пушки. Да, это был парад.

После парада в город приходил праздник, двери всех культурных учреждений открыты настежь - заходи без денег. Но и заходить никуда не надо было, кругом матросня прямо на улице концерты устраивает: и пляшут и поют славно. Духовой оркестр на каждом углу играет. Кружатся ветераны и все желающие в вальсе. Цветов повсюду - море. Вечером кругом огни горят и пошли раздаваться залпы. Дискотеки бесплатные и мы, употребив спиртное, учимся танцевать, входивший только что в моду "шейк" и поглядываем на девушек. Голова кружится от радости причащения к великому городу, к великому народу. В такие праздники нас даже никто не бил, за кощунство считалось.

Были и занятия в вечерней школе. Никто нас не понуждал к получению среднего образования. Записались почти все, но никто почти не ходил. Лишний раз сталкиваться с местными ребятами? Неудобство заключалось еще и в том, что у нас были постоянные командировки, особенно на втором году. Меня приняли в десятый класс и кое-как я его за два года закончил. Своей библиотеки в училище не было, ходили иногда в районную. Никто из нас всерьез самообразованием не занимался.

                Бондарь и Конопля.

Первая наша практика была через два месяца после теоретических занятий по месту проживания. Наш мастер сумел договориться с директором ЖБИ о постройке гаража. Строили мы его из монолитного камня. Такой камень вырезают прямо из скалы, тяжеловат он для нас был. Энтузиазма, даже первая проба сил в будущей профессии, ни у кого не вызывала. Никому не интересно это занятие было. Помню, что Витя Бондарев даже вены себе на руке порезал, чтобы только на работу не выходить. Такое отношение он выказывал к своей будущей специальности, что диву даешься. Зачем ему нужно было вообще приезжать в Севастополь? Приехал он вместе  Валерой  Коноплевым из Майкопа. Держался  в стороне от всех, очень гордый был. Его тоже били, как и всех, но держался он хорошо, пощады не просил. Ни на какие компромиссы не шел, никого в училище и в своей группе не боялся, но физически развит был не очень, от того и страдал.

Витя Бондарев явно завышал свои возможности. Ему было очень тяжело ежедневно переживать неудачи, но от своего не отступал, так и жил - гордый и непризнанный. У меня с ним хорошие отношения сложились, джентльменские. Я никогда не пытался играть на его самолюбии, отдавал должное его книжным знаниям. Здесь у нас даже интересы общие были. Только с ним в группе я мог поговорить о прочитанных книгах. Многим Бондарь и хорош был. Когда из дома привозил что-нибудь, делил все сам, стараясь никого не обойти. Не жаден был, всегда с готовностью делился всем. Он не принимал правил игры: "прав тот, кто сильнее". За два года никого не обидел. В столовую никогда не бежал и почти всегда ел последним, что останется. Было в нем много мечтательности. Мне кажется он был испорчен произведениями М.Ю. Лермонтова. Друзей у Бондаря не было близких, якшался он с "Комаром" в основном, зато врагов - хоть отбавляй. И враги то сильные: Инкирь, Князь, Орел. Они его на дух не переваривали и своими действиями оскорбляли его постоянно.

Полной противоположностью ему был Валера Коноплев: длинный, худой, с темными восточными глазами. Очень был вёрткий. Бороться с ним очень трудно было, он всегда ускользал из-под тебя, любил во время борьбы выворачивать руки. Валера в свои шестнадцать лет был законченный бабник. В наших забавах он никогда не участвовал, всегда он на стороне с девушками общался. Он и спал у них в общежитии. Что уж там он делал один со всеми, я не знаю. Валера не курил, не пил, но проявлял интерес к наркотикам и всякой аптечной дребедени. Я не помню, чтобы его били. Во-первых, его с нами почти никогда не было, во-вторых, его с первых же дней заметили в обществе самых красивых и влиятельных дам нашей фазанки, немилость которых для любого могла кончиться плохо. Все же он трусоват был, заискивал перед Инкирем. И такой он был ласковый, так быстро мог войти в самые доверительные отношения, что и бить то его было вроде не за что.

Очень интересно, наверное, было смотреть на нас со стороны, когда мы выходили на работу. Единообразной формы не было. Для мастера было главным вытащить нас из общежития. Одевались кто во что горазд, и в рабочей одежде каждый выражал свое понятие о "прекрасном". Очень модными были в то время брюки-клеш. Почти все внизу вставляли клинья, причем различного цвета. Ширина брюк при этом достигала тридцать пять сантиметров и более. Кроме этого за самый низ цепляли загнутые медные монеты. Некоторые делали себе бахрому от самого колена. Если было тепло, то многие шли босиком, ссылаясь на отсутствие обуви. А так - у кого что было: от пляжных сандалет до тяжёлых кирзовых ботинок. Рубашки любили яркие, навыпуск и обязательно под узелок на пупке, без единой пуговицы. Вот такой толпой из десяти-пятнадцати человек и шествовали мы по чистым и опрятным улочкам поселка Инкерман, вызывая у местных жителей различное к себе отношение.

                Борьба за первенство.

Во время практики, как работник, неплохо зарекомендовал себя Инкирь. Мастер был им доволен и полагался на него во всем. Даст задание и уйдет. За старшего Инкиря оставит, а тому на руку это, любил он власть и гонял всех в меру податливости. Он и старостой нашим был, неплохо справлялся. С Инкирем у нас в начале первого года произошел следующий случай. Это было еще во время установления отношений. Каждый старался себя проявить в чём то. Доцента хоть и побили второгодники, мы пока побаивались. Падение произошло не сразу, и он цеплялся за власть как мог. Носил с собой иногда штык-нож, найденный на поле брани. Таких сувениров на подступах к Севастополю было достаточно. В свободное время Доцент, как лучше других знающий местность, ходил в лес собирать различные такие штуки. Там, где раньше  были окопы и траншеи, рыли землю лопатой. В фазанку чаше всего приносили патроны. Но и другие военные реквизиты тоже попадались, как то: мины, бомбы, гранаты, автоматы, и другое стрелковое оружие. Из патронов вытряхивали порох, тонким слоем, подсыпали к другому патрону и бросали спичку, а сами - по кроватям. Вот целый патрон закружился по полу кругами, да как шарахнет. Были такие забавы, да. Были и пострадавшие от неумелого обращения. Кому-то однажды конечность после взрыва оторвало. Администрация очень переживала по этому поводу. Каждой день лекции читали, а один раз стали перетряхивать наши вещи в камере хранения, так там целый склад обнаружили. Даже мины целые в чемоданах прятали.

Один раз работали мы в Балаклаве. Лопатами рыли землю под фундамент. Вдруг кто-то подцепил киркой ящик оцинкованный. Вытащили его, интересно. Давай его открывать. Собрались все в кучу. Открыть не можем. Князь за кайло схватился: "Сейчас открою". Но молдаванин и так топором открыл. Крышку откинули, ба! Три мины шестикрылки целенькие. Головки на них медные, золотом отливают. Сразу куча-мала образовалась, рвем добычу из рук друг друга. Мы с Зиной схватились: я – за головку, он – за крылья. Ему и досталось. В это время мастер пришел – Селюк Василий Дмитриевич. У него аж волос побелел, когда узнал причину нашей свары. Срочно саперов вызвал, мины изъял, всех отогнал подальше. Вот нам интересно было.

Доцент своим ножом трофейным так и щеголял: то точит его бруском, то в дерево кидает, жути на нас нагоняет. Потом он девчонку свою к нам в комнату стал приводить. Сидит с ней, обнимается, а нас всех просит выйти. В нашей комнате - двенадцать коек, как раз полгруппы умещается. Он раз свою кралю привёл, второй, третий. Бунт в наших сердцах посеял: "Доколе?» Мы это время всей кодлой собирались в другой комнате и проводили митинги, бурно выражая своё недовольство. Но делать замечание тирану никто не решался.

И тут Инкирь речь заводит: "А что, пацаны, на спор, сейчас я зайду в комнату, разденусь догола и спать лягу?" Мы ушам своим не верим, а он продолжает: "Только с каждого за представление с получки по трёшке". Большинство выразило готовность, а несогласное меньшинство заставили принять условие. Еще бы за три рубля такой концерт посмотреть. Как только заключила сделку, Инкирь направился к дверям. Мы ринулись за ним, давя друг друга и заранее посмеиваясь от предстоящего зрелища. Смешки вскоре превратились в хохот. Представляете, какой ор был от двадцати  смеющихся молодых глоток? Инкирь не предполагал даже таких последствий, но слово - не воробей. Пунцовый от стыда и волнения, в нашем сопровождении он добрался до своей койки, как раз напротив Доцента со своей дамой и выполнил все условия. Девчонка выпорхнула птичкой, за ней красный и злой Доцент, а в это время в стенку нам сварщики кулаками барабанят: "Совсем салаги оборзели".

Но смех побеждает страх, и мы  закатываемся в истерике. Тут влетает банда «опекунов» наших и один из них, Герман, кричит: "На колени все, быстро!" Но никто не торопится. Тогда это требование конкретно предъявляют Князю: "Кому сказали, падай быстро!". Но выбор их крайне неудачен. Князь отвечает дерзко: "Хер тебе на босу морду". Вторая сенсация за один вечер. Так сказать.., когда нас держали в таком страхе. Ай да Князь. Он на них словно душ холодной воды вылил. Они даже от дерзости сей ударили его всего один раз, лишь бы с позором не уйти. Остальных же никого не тронули, менялись времена.

Доцент в этот вечер был низложен и его место по праву занял Петя Инкирев. После этой победы Инкирь повел себя чересчур жестко, пытаясь установить беспредел и был за это наказан. Бунт против нового тирана возглавил "демократ" Бондарь. А случилось это вот как.

Перед приемом пищи мы строились в три колонны перед столовой. Дежурный мастер проверял число едоков, после чего отдавал старосте талон за своей подписью. Покушать досыта была наша слабость. Кормили нас на шестьдесят три копейки в день, что даже по тем временам было недостаточно. Ухищрений, чтобы съесть лишнюю порцию было много, но каждому это удавалось с большим трудом.  Чаще всего обманывали дежурного, уверяя, что состав  группы полный. На самом же деле, особенно в ужин, человека три, а то и более отсутствовало. Эти порции взял за привычку поедать староста наш – Инкирев. Вот и в этот раз он не стал дожидаться, когда все возьмут свои порции. Взял первый сам себе три порции и схавал. Последнему же в очереди Васе Зайцеву ничего не досталось и он со слезами на глазах выбежал из столовой. Мы стали между собой совещаться, как быть, и решили самого сильного из нас поставить на место. Сговорились после отбоя устроить ему темную. Обиженных было много.

В двадцать два часа дежурный мастер выключил у нас в палате свет и пожелал спокойной ночи. По плану Инкиря с постели должен был поднять самый маленький из нас – Вася Зайцев. Вот он и начал того задирать: "Инкирь, ну как сегодня пирожки на ужин вкусные были? Я чего-то не распробовал, а ты три штуки съел". Инкиря чуть инфаркт не  схватил: "Ты что Заяц заболел что-ли?».  В ответ Вася вызвал Инкиря один на один помахаться и встал с кровати. Петруха понял, что сейчас бить его будут и сказал: "Ладно, завтра разберемся". Тут вступились другие. Подняли  его, поставили на середину. После этого пауза наступила, но всех выручил Володя Глушков, ударил первым. Инкирь бросился на него, но его смяли, накрыли одеялом и каждый пнул его по разу ногой. После этого включили свет. Инкирь поднялся, сплюнул кровь и зло выдавил: "Передушу всех гадов" - и спокойно пошел умываться.

Так оно и вышло потом. Вину свою он все же частично осознал и для мести находил другие предлоги. Мы и не подозревали тогда, какого джина из бутылки выпустили, совершая в принципе справедливый поступок. Бить всей группой одного вошло потом в привычку. Удобно было. Получалось так, что все виноваты, или многие. Заговоры плелись один за другим. Не все в них учувствовали, но никто и против не выступал. Так и шли по кругу и почти все были биты. Грязное и некрасивое это зрелище, когда одного бьют все. Чтобы не принимать участия нужен был характер. Драки один на один не практиковались, очень редкие были. Наверное, это связано с тем, что обычно уже до стычки ясно: кто кого побьет. Так и у животных, например. Встретятся два самца, порычат, пободаются и один уступает, не доводя дело до крови. Была у меня все же одна такая стычка.

Случилось это в начале первого года и опять же из-за столовой. У каменщиков нашего года обучения было две группы: пятнадцатая и шестнадцатая. В каждой – свой староста. Пищу мы принимали вместе и старосты групп парадом командовали по очереди. В шестнадцатой группе лидером был Мустафа. Была у него поддержка со стороны второгодников и поначалу он тоже жестко вел себя. В своей группе фактически он был самым сильным. С Инкирем они вели тяжбу за первенство. Звали его Стас и он был  в принципе справедливым парнем. Во время получения порций Стас первым никогда не хватал. Стоял, как положено возле кормушки и контролировал выдачу. Себе брал в последнюю очередь.

Как-то раз я замешкался и пролил суп на пол, за что ту же при всех получил от Стаса оплеуху. Стыдно было и от моей реакции зависело: какое положение в группе мне занимать дальше. Стерпеть – значит ждать оплеухи уже от другого, следующего по ранжиру за Стасом. Я стерпел, и никто, в общем то, не удивился, так и должно быть. Пища в глотку мне не лезла и я решился.

После завтрака стал караулить Мустафу. На занятия он выходил последним из палаты, закрывая за всеми дверь. Когда я зашел, кроме Зайца уже никого не было. Вася все понял и быстренько смотался. При свидетелях я боялся драться с Мустафой. При его самолюбии это было очень опасно. Первым ударил я, так легонько, просто чтобы позор смыть, не хотел с ним драться. Мустафа почувствовал слабину и ехидно так спросил у меня: " Все что ли?". "Все" – говорю я, растеряно так, никак не ожидал подобной реакции, и тут же получил хороший сдвоенный удар в правый глаз. Полетел к стенке, а Мустафа бросился добивать меня и, промахнувшись, ударил кулаком по стене, взвыл от боли. Тут  я прижал его к спинке кровати. Одной рукой руку его через шею удерживаю, второй бью. Стоит он у меня словно наручниками прикованный, лягается только ногами. Потом сник и признал поражение.

Победа над Мустафой подняла меня на одну ступеньку с Инкирем, но с ним мы так и  не столкнулись, боялись друг друга. Он был посильнее меня, но я мастер был побороться. Любого из училища мог с ног сбить. Неудобно себя хвалить, но талант по молодости я в себе большой чувствовал. В Воронцовской школе своих сверстников всех валил, года на два впереди шел. Другое дело – не всегда духу хватало.

Хочу отметить также следующую особенность. Северян нас в группе было трое: я, Яша с Урала и Володя Глушков с Вологды. И все мы для своего веса сильны были, а на вид такие невзрачные. Часто крымчане о нас обжигались. Мой вес в то время составлял 56 килограмм. У Женика из Судака – 68 и рост метр восемьдесят, а борьба у нас равная была, даже с небольшим преимуществом на моей стороне.

Прошло с того времени более двадцати лет, но по память почему-то наиболее часто возвращает меня именно к этому периоду моей жизни. Я  не могу точно ответить на этот вопрос, а версий несколько. Может потому, что именно в этот период я сумел добиться наивысшего  признания в коллективе? Всегда в центре всех событий. Без моего участия в группе ничего значительного не происходило. ”Боря” нужен был всем и везде. Кому то морду набить, что-нибудь украсть сообща, угнать лошадей из конюшни, на товарных поездах покататься, какую-нибудь бучу против мастера или администрации организовать, дележ продуктов, привезённых из дома кем-либо, произвести. А может это к возрасту больше относится? Именно в этот период мужская дружба достигает своих вершин. Возьмите парней, отслуживших в армии. С каким они все удовольствием эти годы вспоминают. Да, армия - дурдом и напрасная потеря времени, но ведь если что и доводится чаще всего слушать от бывших служивых, так это именно об этом периоде жизни. Я в армии не служил. Эту школу я прошел в училище.

Но может причиной частого возвращения является то обстоятельство, что нам жутко плохо было в этом заведении? Сколько унижений. За всю оставшуюся жизнь уже столько не набрать. Но именно, как мне кажется, человек только в экстремальных ситуациях может проявить свою сущность. Чисты мы были в своих побуждениях и поступках, как ангелы. Нельзя нам было, как сейчас, восемь часов на работе одну роль играть,  а домой придя, уже другую.

На первом году обучения у нас настоящая чехарда была с мастерами. Поработают с нами две недели и уходят. В конце концов, в прорыв по партийному зову был кинут замполит училища Василий Дмитриевич Селюк. Дядька был очень авторитетный, вот он и вызвался обе наши группы довести до выпуска. Селюка мы нарекли пиратом, поскольку у него один глаз был стеклянный. Взялся он за нас капитально, мог и морду набить за непослушание. Утром лично будил нас, не ленился чёрт рано вставать. Жил он недалеко от училища и местные ребята с его появлением побаивались к нам в группу заглядывать, второгодники тоже почти отстали, так разве что в туалете где-нибудь попадёшься.

Туалет для нас проблемой был, после отбоя лучше не ходи. Для мелких нужд у нас ведро в углу стояло, но от него воняло сильно, и дежурные отказывались мыть полы на следующий день. Тогда взяли привычку в окно ходить со второго этажа,  и один раз кто-то пописал как раз в то время, когда один из местных с девчонкой внизу и целовался. Опять  били нас после этого. Потом уже, чтобы шума внизу не было, как от водопада, давай на стенку мочиться. Но после такого художества желтая полоса стала днем в глаза бросаться, особенно зимой после листопада и первых заморозков.

С чинариками у нас тоже проблема была, куда их прятать? Вот один раз Василий Иванович нас до трёх часов утра по этому поводу на спортивной площадке гонял, так нам спалось хорошо после этого мероприятия. Двенадцать коек в нашей палате стояло. Столько проблем возникало из-за этой скученности. Борьба за лучшую койку, за свет, за хорошую тумбочку, за возможность покурить после отбоя возле окна - все это каждый день, каждую минуту. После одной из командировок нам с Сиделем, удалось занять лучшие места, в  самом углу комнаты и возле окон. Каких волнений нам это стоило. Ведь раньше там Инкирь спал и по приезду предъявил требования. Особенно наезжал на Сиделя. Но мы с ним тогда не разлей-вода были и заключили меж собой твёрдое соглашение - бить его вдвоем в случае конфликта. Инкирь отступил.

На Новый год я в аул Шовгеновский не поехал. То ли не хотелось, то ли денег не было. Остался один во всем училище, представляете? Все разъехались по домам, всех ожидало домашнее тепло. Один, в шестнадцать лет, в чужом поселке. Есть ходил в чебуречную  за казенный счет по норме. Идти абсолютно некуда, и я  лежу в одежде на не заправленной койке в большой палате: день, другой, две недели. Ни телевизора, ни кино, одно радио и книжка. Обида на весь белый свет.

Потом стали съезжаться. Ребята ко мне хорошо относились, и каждый привозит маленький гостинец. Я бесконечно им благодарен и за неделю становлюсь самым богатым человеком в группе. Каждой приезд – праздник. Везут сладости, сигареты,  домашнюю стряпню, фрукты. Съедать стараемся сразу все, чтобы не кормить второгодников, падких на чужое добро. Они прямо у подъезда ждут и растаскивает всё. Это называется поделиться со старшими товарищами. Но не все дураки. Сумки затягиваются верёвкой с улицы. Интересен дележ привезенного. Те, кто посильнее сами стараются делить, у слабых рвут сумки прямо при входе, образуется куча-мала, каждый старается схватить побольше. Все это происходило естественно и угрызения совести никто не чувствовал.

Честно говоря,  казенной жратвы нам не хватало и приходилось ее добывать различными способами. Хорошо было, когда наша группа дежурила в столовой. В это время хлебушек мы ели досыта. Кроме хлеба был доступ к репчатому луку и чаю, но это уже не для всех. Меня выручала поселковская практика. Что-что, а украсть  кусок хлеба для меня моральной проблемой никогда не было. Наиболее часто я таскал продукты прямо днём с заднего входа столовой. Знал точно время, когда из духовки достают горячие пирожки с повидлом и куда их выносят. Никто их специально не охранял и штук по десять я запросто прятал себе за пазуху. Добычей всегда делился, да и как я мог втихаря их лопать, когда пацаны всегда делились со мной домашними гостинцами. Частенько таскал продукты из магазина самообслуживания. Возьмешь булочку за семь  копеек и тут же колбасы кусок сзади за ремень пристроишь. Особенно хороша была в то время "докторская". Не стеснялся и бутылки собирать. Причем, когда сдаёшь, тут же еще наворуешь. Не нужно забывать, что Севастополь был особенным городом. В нём царил дух светлого будущего и светлого прошлого. В порядочности местным жителям трудно было отказать, многие из них войну пережили. Такие учреждения, как наши были редкостью, вроде чёрных пятнышек на общем розовом фоне.

А как нас в комсомол принимали! Некрещеных первогодок человек пять было. В комсомол вступали все по добром воле, за великую честь считали. Клятву учили целую неделю, чтобы не споткнуться потом. Зачисление проходило в Балаклаве и возили нас туда на отдельном автобусе. Столько там знамён и реликвий всяких было. Знамя красное со слезами целовали и верили, что станем лучше.

                Винный завод.

Ближе к лету первого года обучения наш мастер договорился с Балаклавским винзаводом о прохождении нами на этом предприятии производственной практики. Жили в училище, а на работу возили автобусом. На сам винный завод мы, естественно, доступа не имели. От нас он был отгорожен забором. Все думали об одном: как раздобыть спиртное, чтобы перед другими героем выглядеть.

В первый же день одному из нас удалось найти два ящика пустых бутылок из-под вина. Путём переливания из пустого в порожнее удалось нацедить грамм сто, но такой путь большинство не устраивал. Недели две прошло, а лучшего никто не придумал. К тому времени поспела черешня. В километрах трех от завода находился огромный сад. Как-то набрали мы черешни в свои рубашки, уселись на верхотуре своего строящегося здания и сплевываем косточки вниз в ожидании раствора, а внизу забор, разделяющий нас с производственными цехами.

И так нам интересно: что же там происходит? Внизу бабы в белых халатах копошатся. Давай мы их разговорами донимать. Слово за слово и вот они уже к нашему удивлению соглашаются нам поменять всю нашу черешню на две бутылки красного вина. Процесс пошел. Стали мы черешню, а потом и вишню таким образом обменивать на живительный напиток. Но ярмарка эта вскоре прекратилась в виду того, что сторож общественного сада усилил свое бдение и стал собак на нас натравливать. 

Все же мы выследили дырку в заборе, через которую на обед рабочие ходят и решили осуществить дерзкий десант на запретную территорию в обеденный перерыв. Было нас, отчаянных человек пять. Выждали, пошли. В первом же цеху обнаружили большое корыто с красным вином. Вот удача! Но посуды у нас при себе никакой нет, что делать? Выручил Зять. Он встал на четвереньки и давай по-собачьи лакать прямо из корыта. Нас “жаба задавила” и мы последовали его примеру. Винные пары шибали в голову и в нос. Пить из корыта было противно и неудобно. Тут нас баба какая то в врасплох застала: “Ой хлопцы, что ж вы делаете, це ж рассыпуха, давайте я вас марочным угощу!” Принесла она полведра другого вина и кружку. Стали мы пить по очереди. Кружки по две выпили. На обед идем героями, разит от нас за версту, а тут еще молдаванин с подносом вместе растянулся на полу.  Для мастера нашего, замполита бывшего – удар страшный. Все происходило на глазах работников предприятия, а он - наш воспитатель. Сразу после обеда он всех нас грузит в машину с деревянным коробом и надписью “люди”, и везет в училище. Во время езды Зять пытается набить ему морду, но пират быстро ставит его на место. По двору училища я чуть не на карачках ползу. На кровати не могу удержаться, падаю, блюю.

Пришлось нам с винзаводом распрощаться. На следующий день был крупный разговор у нас с директором училища, но что они могли с нами сделать? Директор стал пугать нас самым страшным – отчислением из училища, на что я тут же согласился и крыть ему мою карту было нечем. Уйти из училища было невозможно. После этого разговора мне стало ясно, что мой переезд на Родину откладывается надолго. Поняли мы также и то, что администрация бессильна что-либо исправить в нашем поведении. Остановить нас мог только уголовный кодекс.

К тому времени мама и брат вернулись на родину. Брат устроился в геологоразведку, мать – сторожем на склад. В поселке Белке они получили квартиру. От Воронцовска (моей родины) - это пять километров, вот я и рвался домой. Пробовал один раз даже без денег уехать. Поезд отправлялся рано утром и ночевать решил на вокзале. Ночью мной заинтересовалась милиция и задержала, поскольку ни документов, ни денег при себе у меня не было.
Море.

Несмотря на то, что море от училища находилось в пятнадцати минутах ходьбы, с купанием были проблемы. На пристани купаться было нельзя: там катера мешали и пассажиры. Другие места были не приспособлены. Тем более вода в заливе была мутная от мазута. Чтобы искупаться нормально, нужно было ехать в город. Сделать это можно было только в воскресенье. На выходные многие уезжали домой и поэтому шумной компании у нас не получалось. Чаще всего я ездил один. Любимым местом был Херсонес. Купальщиков там было немного, зато красиво как! Там и церковь действующая была и руины древнего города, и археологи, постоянно ковыряющиеся в земле. Место это чуть выдвигалось в море, образуя небольшой выступ, перед входом в залив. Кораблей вдали полно всяких. Место не пляжное, скалистое, зато вода чистейшая и чуть зеленоватая от водорослей. Много там любителей было подводного плавания. Чтобы нырять с высоты, нужны были плавки с тугой резинкой или на верёвочке. Вода настолько прозрачная, что видишь под водой на метров пять, и очень интересно было смотреть, как ныряльщики, после входа в воду трусики свои подтягивали со срамных мест. Высота над водой в то время тянула меня, как магнит, все хотелось выше забраться, да поглубже нырнуть.

Один раз, не зная моря, пришлось довольно туго. В воду залез с довольно крутого места и заплыл далеко. Оградительных буйков там не было и спасательной команды тоже. Потихоньку подул ветер. Волны становились всё круче и круче, и так приятно было кувыркаться на них. Я тогда не знал, что чем больше волна, тем труднее на берег выбираться. И вот чем ближе к берегу, тем больше мне кажутся волны. Я видел, как они с шумом разбиваются о скалы и думал: как же мне выбираться в такой ситуации? Нужно было всё рассчитать, чтобы уцепиться за знакомый выступ в скале. Раза два я промахивался и больно ударялся о камни. Как выбрался, сейчас уж не помню, один страх в голове остался.

Херсонес - это всегда свежий ветер, прозрачная вода, голубое небо и яркое далёкое солнце. Человек как бы теряет там земное притяжение, вся грязь с тебя житейская сходит. Не думать о чем-то высоком нельзя на том месте было. Городские пляжи из-за своей скученности не нравились мне, особенно пляж на Северной стороне, куда ходил рейсовый катер. Песочек конечно классный там и солнышко жарит на нём как-то посильней и загорать удобно, но груды человеческого мяса, из-за которых песка то не видно, отталкивает. Может потому, что песок любят ленивые, да толстые?

                Домой.

Летом, по окончанию первого года обучения, нам всё же выдали какие-то деньги, и я поехал на Родину. Были на мне тогда джинсы и офицерский ремень, тельняшка и фланелевая яркая рубашка с галунами. На ногах – плетенки. Для Севастополя в таком обмундировании я выглядел весьма незаметно, но для поселка Воронцовска – весьма шикарно. Добираться далеко, четверо суток. С деньгами у меня были вечные проблемы. Не хватало на дорогу, одежду, еду. Кормился обычно за счёт сердобольных пассажиров. Добрый был тогда народ, душевный. Бывало, что проводники в вагонах замечали меня, но редко высаживали. На поезде интересно ехать, чувствуешь, насколько необъятна твоя страна. Для Крыма и Украины характерны чистенькие перроны, побеленные и покрытые виноградной лозой туалеты, стройные и высокие тополя, голубое небо. Поволжье все в холмах и места более разноцветные: коровы, лошади, козы. Строения домов более причудливы. Часто попадаются синие, желтые цвета. По поезду начинают ходить шумные говорливые аборигены: татары, чуваши, мордва. Ближе к Уралу все меняется. Вот появились черные бревенчатые избы, покосившиеся на бок, заборы из неошкуренных жердей, окрашенные в жёлтый цвет железнодорожные строения - это родина. Для неё также характерен лес. Поля и пашни уже позади, вокруг сосна, ель, берёза.

Очень жалко мне, что мать с братом живут не в Воронцовске, а в соседнем поселке Белке. Мои друзья за время моего отсутствия повзрослели и изменились. Ушли в прошлое невинные детские проказы. Интересы появились другие и связи старые ослабли. От прежней компании остались: Барбос, Старый и Мака. Главным их увлечением на тот период была водка. Я очень удивился тому, что Толя Хабибулин так к ней пристрастился. Раньше-то его от одного запаха тошнило. Видно папина кровь своё взяла. Брат мой тогда был занят невестой и дома его почти не бывало. Все люди мне тогда казались родными, так они отличались от крымчан и кубанцев. Мой слух ласкали специфические обороты речи, особенное произношение слов.;
 
 ы                Кража.

Уезжать не хотелось, но что делать. Денег на обратную дорогу мне нашли. Брат  на прощание прочитал целую лекцию о том, как и где можно брать средства для проживания и обновления своего гардероба. Его советы запали мне в душу и не выходили из головы. Уже на Свердловском вокзале я нашел себе попутчика. Им оказался молодой человек, лет двадцати пять, прилично одетый и кажется с деньгами. Чем-то я ему приглянулся, и он не отпускал меня ни на шаг.  Ехал он до Краснодара. Обокрал я его в первую же ночь. Под утро он еще  спал и остальные в купе тоже. Я спустился со своей полки и вместо своих драных штиблет надел его шикарные лакированные туфли. Затем взял очень приличный небольшой чемодан и пошёл в тамбур. Здесь меня подстерегала очень неприятная неожиданность: дверь в следующий вагон была закрыта. Вот это да. Ноги в этот момент мои ослабли. Идти обратно в вагон? Но вдруг уже кто-то проснулся? Минут пятнадцать – двадцать, ожидая самого худшего, я оставался в тамбуре. Но вот какая-то остановка. Вышел проводник и открыл дверь. Я выскочил и - о боже! Какой  же я был дурак. Пробежал вперед состава и сел в этот же поезд.

Сейчас понимаю, что очень близко был к тому, чтобы отправиться в тюрьму и не сидел бы сейчас и не писал свои воспоминания. Слишком я слаб тогда был в духовном развитии, чтобы противостоять влиянию тюремной психологии. Братва увела бы меня совсем в другую сторону.

До Севастополя нужно было ехать еще двое суток. Кажется, всё это время я не слезал с третьей полки, не дышал и не высовывал ноги. Какие я тогда муки вытерпел - одному богу известно. Всё же до места назначения добрался благополучно. После того, как оказался в палате со своими товарищами, страх, наконец, прошел и внутренности моего тела наполнились духом торжества и победы. Так меня распирало от героического поступка. Разумеется, я тут же кое с кем поделился. Содержимое чемодана, однако, разочаровано меня. Там были туалетные принадлежности, женская гармошкой юбка, мужская водолазка в полоску, несколько плиток шоколада, ещё какая-то мелочь и документы. Денег - ни копейки.  Шоколад тут же съели, лакированные туфли и женскую юбку я продал за гроши, а документы сожгли. Мучила ли меня совесть? Тогда нет.

                Мы - второгодники.

Учащиеся в фазанку собирались с опозданием, особенно второгодники, и салаги чувствовали себя в первые дни очень вольготно. Нам это не нравилось. Мы вспоминали свои первые дни прошлого года и чувство благородного возмущения наполняло наши сердца. После моего приезда в нашей группе собралось к тому времени человек десять.  Никого из лидеров: Инкиря, Орла, Женика, Князя, Бондаря пока не было. Кто-то из Зайцев (в группе было два Зайцева и оба мелкие) стал жаловаться, что салаги-сварщики совсем оборзели и никак не реагируют на замечания сделать музыку тише. Все в отсутствие Инкиря, смотрели на меня с надеждой и я решился. Впрочем, смелости особой и не нужно было. Бить при других кого-либо я не умел, поэтому вытащил самого борзого в коридор и там ударил его наотмашь правой кистью. Удар получился сильным и неумелым. Салага–сварщик, пролетев метра два по коридору, упал, а у меня после этот вспухла рука. Какой-то неприятный осадок остался после этого в душе, до сих пор неуверен, прав ли я был?

За весь второй год я лишь дважды принимал участие в избиении первогодок. Второй случай произошёл уже через полгода. В группе бетонщиков учился единственный на все училище парень, прослуживший в армии. По возрасту мы для него были салаги, а по положению наоборот. Относились к нему с уважением, и никто его из нас не задирал. Но вот однажды он заступился за одного из своих сотоварищей и вытолкал из своей палаты кого-то из нашей группы. Что ж, молодец, правильно сделал, но и у нас были свои интересы. Оставлять без внимания этот поступок было нельзя, иначе какие мы второгодники?

Парня вызвали на разборку к себе в палату, и он пришёл. А как не прийти? Назвался груздем – полезай в короб. Один на один с ним драться кому-либо из нас было просто глупо. Бить нужно было скопом такого бугая. Вопрос только в том: кто его первым ударит. Ведь в случае неудачи отвечать будет именно первый. Вот я и ударил, потому что еще  мгновение - и он ушёл бы победителем. После моей оплеухи он бросился на меня, но выручил Чудо, он тоже ударил его сбоку. Тут мы его подмяли. В той ситуации всё было сделано правильно.

                Командировка.

С самого начала второго года обучения нас отправили в командировку в село Озерное Сакского района. Поехали сразу обе группы, так как кроме Селюка брать нас под свою опеку никто не хотел. Василий же Дмитриевич просто уже не мог от нас отказаться, поскольку еще на первом году дал партийное слово вывести нас в люди. Поселились в двухэтажной, с печным отоплением деревянной общаге. Жили в трёх комнатах. Первую заняли: я, Сидель, Инкирь и трое богатырей из Судака, ударное так сказать, ядро напей общины. Вторую комнату заняли середняки: Бондарь, Конопля, Князь, Комар и Молдаванин. В третьей - остальные: Доцент, Губан, Зайцы, Гусь, Митя и другие.

В первые же дни начались прошлогодние счёты. Больше других от них страдали Губан и Доцент. Здесь отличились Инкирь и Юра Орел. Прошлогодних обидчиков заставляли стирать бельё, гладить брюки, выносить из ведра. Я в этом участия не принимал, просто было противно. Делалось это с целью - на других страху нагнать. Особенно неприятен был Орёл. Он издевался над более слабыми только потому, чтобы Инкирю не уступить, но это было смешно и всем было ясно, что в очной схватке Орлу против Пети делать было нечего. Безволие и робкая покорность жертв также была противна, она укрепляла чувство безнаказанности со стороны тиранов. Они уже и других стали под себя подминать, ни в чём неповинных. Помню, как Орел из-за чего-то взъелся на Митю. Митю вызвали, и Юра протянул ему руку. Тот, ничего не подозревая, протянул свою, и тут же получил удар в лицо. Позже Юра с Митей сдружились на почве общей любви к музыке.

Поначалу выполняли сельскохозяйственные работы, а ближе к зиме занялись уже кирпичами. Запомнилось мне почему-то пшеничное поле. Ушёл как-то один с работы и просто ходил по окрестностям, смотрел: что, где растёт. Была жара, солнце светило ярко и небо было безоблачное. Я  сошел с дороги, снял с себя рубашку и лег среди колосьев. Проспал часа четыре, наверное. По земле букашки всякие ползают, колосья шумят нежно, солнце где-то в стороне, к закату ближе и голубое небо. О чём-то я думал тогда для себя важном. Было ощущение бесконечной жизни впереди. В груди была какая-то лёгкость, будто весь земной шар принадлежит только тебе одному и всё зависит от твоих желаний.
 
Местные пацаны нас особо не донимали, их просто было немного в селе Озерном. Мы даже в кино ходили иногда по вечерам. Какие-то неприятности были раза два в общежитии, но наш мастер сумел защитить нас. Сам он часто уезжал к себе домой, а вместо себя за старшего оставлял Инкиря, и жили мы сами по себе, как хотели. Наши интересы были разносторонними. Кормёжка в селе была выше всяких похвал. Группа, в отсутствие мастера, наполовину разъезжалась по домам, поэтому оставшиеся кушали по две порции. Мало того, всегда получали добавку. Свой рацион мы пополняли овощами и фруктами с колхозных садов и полей. Даже на ужин не всегда ходили. Доцент сумел найти себе кралю в колхозе и принес как-то от неё проигрыватель с пластинками. Он в тот же день стал собственностью нашей комнаты.

Кроме того, в нашей группе собралось достаточно много  музыкальных ребят. На гитарах играло трое: Олег Горбатый, молдаванин Володя и Орел Юрий. Володя Лукашевич играл у себя дома на ударных инструментах в ансамбле. Митя увлекался баяном и клавишными инструментами. В наличии были только две гитары, и мы организовали танцы в фойе нашего общежития. Соло играл Олег, ритм – молдаванин, а Гусь стучал по табуреткам и алюминиевому тазику. Так у нас всё здорово получилось. Девушек, правда, не было и мы танцевали друг с другом. Надо же было учиться. Позже на этой базе, уже после Нового года образовался в нашем училище ансамбль.
 
Песни под гитару любили все. Всё-таки тяга к прекрасному не чужда была нам. Эти песни утверждали нашу самостоятельность, наш специфический, отличный от взрослых, духовный мир. В  большинстве это были лирические, жалостные песни, от которых нам самим хотелось плакать, как будто мы уже утратили к тому времени веру в добро, справедливость. В этих песнях обязательно присутствовали хрупкие юные создания прекрасного пола.

                КОНИ.


Одним из главных увлечений были лошади. О их существовании мы узнали, когда возводили забор недалеко от конюшни. Тут мне сразу вспомнился поселок  Воронцовск, и тяга к красивым животным возникла с новой силой. Я просто приходил на конюшню, садился на забор и ждал, когда выведут какую-нибудь лошадь. Потом мы с Орлом как-то возвращаясь с помидорных плантаций, попросили пастуха прокатиться. Мужик разрешил. В седле я не умел ездить, но ничего, сгонял туда и обратно. Юрик тоже захотел, но его лошадь кусать стала и сесть на себя не позволила.

После первой удачи желание скакать на лошади разгорелось ещё с большей силой. Крымские пацаны почти все умели верхом ездить. И вот желающих стало больше. Конюх был пьяница, и мы купили ему бутылку водки. Он выпил её и подобрел, разрешил всем прокатиться. Первой стал отвязывать кобылу, на которой коров пасли, рыжая такая. Она стала лягаться, но боясь, что конюх передумает, я уцепился за неё и всё-таки сел. И вот лунная ночь и нас трое или четверо пускается в дорогу. Кобыла у меня замечательная, при первом же посыле припадает на задние ноги и с места пускается в галоп. Скорость набирает удивительно быстро. Интересно, как они ориентируется в темноте, я почти ничего впереди не видел. При выезде из конюшни в наших рядах разброд. Все-таки не все умеют ездить. Лошади расходятся по полю и хрумкают растительность, ездоки же беспомощно болтают ногами и кричат на них, но бить боятся, вдруг взбесится. В первую ночь мы доверием пьяного конюха не стали злоупотреблять, часа через два вернулись и развели лошадей по стойлам.

После этого случая у нас только и разговоров было, как бы ещё раз организовать ночную вылазку. Не знаю даже, что с большим удовольствием вспоминается: то ли бешеные скачки по ночным дорогам Крыма, то ли, что сам я при этом был в центре внимания, так как организация на мне была завязана. Гоняли мы лошадей где-то с месяц, но ни разу не было случая, чтобы кто-то это сделал без меня. Без моего согласия никто даже на конюшню не ходил и всегда спрашивали: брать того или не брать. И не от того ли так сладостны и мучительны воспоминания по тому времени, что ты был нужен, необходим?

Я понимаю, конечно, что гонять рабочих лошадок ночью было нехорошо с нашей стороны и даже жестоко. И какая тут любовь к этим красивым и благородным животным?     Но ведь другой возможности у нас просто не было.

Однажды мы катались почти до рассвета. Запомнился Князь на Вороном, ух отчаянный парень. Вороной был самым резвым в конюшне, когда он успел его подсмотреть? Едем по незнакомой деревне, навстречу парни местные. Кто-то кричит: "Кто такие, а ну слезай! Кто-то свистит сбоку: "Держи их!" Князь в ответ, не теряясь: "Свистни в х.. там тоже дырка!" и пускает лошадь прямо на людей галопом. Все остальные за ним. Парни отскакивают в стороны, и мы летим в ночную даль. Затем выезжаем на шоссе с асфальтовым покрытием и решаем устроить скачки. Своих лошадей, как самых быстрых, мы с Князем придерживаем, остальные скачут вперёд. "Три-четыре", рвём с места и мы. Я выхожу вперёд и слышу топот Вороного чуть сзади и сбоку. Первым догоняем Зайца на "ишаке". Сам он маленький и коня себе такого же подобрал. Вася лупит своего старого мерина кнутом, но мы обходим его быстро. Князь при этом достаёт Васю сзади по спине длиной вицей. Вот впереди Женик на гнедом – рослом, но ленивом мерине. Из-под него летят искры от подков. Гнедой, не желая уступать, напрягается и некоторое время идёт с моей кобылой вровень, но я его обхожу. Дальше скачут Комар и Бондарь, но не по дороге, а по полю и забирают куда-то в сторону. Они что-то кричат, но мы их не слышим. Впереди один Сидель. Конь у него добрый, но он несётся по шпалам железной дороги. При этом Сидель звонко щелкает самодельным арапником и хохочет. Куда делся Зять, сейчас не помню. И вот мы с Князем впереди всех.   После Сиделя его Вороной обходит мою кобылу на полкорпуса и так мы скачем еще метров пятьсот, потом останавливаемся и ждем.

После скачки мы даём лошадям немного отдохнуть, и пускаем в поле. В это время издеваемся над Васей Зайцевым и его старым мерином. Его конь до того маленький и смирный, что мы решаемся  прыгать на него сзади, как на гимнастического коня в школе. Запрыгнув в-троём, пробуем пустить его вскачь, но мерин спотыкается и падает. Мы ржем не хуже лошадей. Заяц страшно обижается и трогает потихоньку вперёд к конюшне.
В эту ночь мы лошадей взяли без спроса и очень боялись ставить их на место. Метров  за двести до конюшни пускаем их в галоп. Темень страшная. Лошади тоже ни черта не видят и несутся вслепую. Передо мной неожиданно возникает темный силуэт, я чувствую толчок и крик сзади, но не обращаю внимания. Перед воротами на конный двор,  спрыгиваю, бью по заднице свою кобылу ладонью и она направляется в конюшню. Остальные делают вслед за мной тоже самое. По дороге домой узнаю, что темным силуэтом оказался Вася Зайцев на своем ишаке. После столкновения он вместе со своим конем завалился в кусты. Мы громко хохочем. На следующее утро никто из нас на работу подняться не может, спим до обеда. Наш мастер в это время в общежитии отсутствует.

Как – то он устал с нами бороться. Его начальство было далеко. Тут он спиваться начал, а то просто уедет домой на неделю, две. Однажды после приезда председатель совхоза пожаловался ему на наши  ночные похождения и Василий Дмитриевич принял меры. Так застращал нас, что мы и дорогу на конный двор забыли.

Всё же один раз днем мы подсмотрели на конном дворе случку. Незабываемое зрелище. Вначале выводят жеребца. Такой он высокий был с широкой грудью, нервный, серый в яблоках. Даже не знаю, согласился ли бы я на нём верхом проехать. Вот начинают ему делать разминку на длинном кожаном ремне кругами. Как раз снежок был и дышит он ноздрями с таким свистом, словно зверь дикий. После его разминки выводят кобылу, первый раз видевшую жеребца.  Ноги у неё трясутся, ноздри подрагивают. Ее тоже начинают водить на ремне кругами, а вслед жеребца пускают. Только он пристроится сзади, кобыла подпрыгнет, да как даст ему в грудь копытами. Минут пятнадцать она его лягала, как только охота у того не пропала. Наконец он передними ногами зацепился за её круп, но член свой ввести куда положено сам не может, такой он у него огромный. Тут мужики помогли ему, какой-то палкой подправили. После этого кобылу аж перегнуло всю. Тело её сгорбилось, как у кошки, когда она собаку увидит. Жеребец дернулся еще раза два и застыл, свесив морду лошадиную в блаженстве. Не знаю к чему всё это, но запомнилось.

Наряду с лошадями  была у нас еще одна страсть - таскать из совхозного склада продукты. Кто-то пронюхал из наших, что он совсем не охраняется. Висит замок на дверях и решётки по бокам хранилища. Вот мы и пошли вечером, смотреть, как эти решётки закреплены. Оказалось очень просто. Арматура была вставлена в рамы, а те гвоздями прибиты. Мы раму без труда руками оторвали, нырнули во внутрь - чего там только нет! В основном это были соления, компоты разные. Пустые банки прятали под кровати. Вскоре их накопилось очень много, потом мастер их обнаружил, и началось дознание. Всё же он не решился сор из избы выносить. С него тоже бы спросили: «Куда смотрел?»

                Последние полгода.

Прожили мы в Озёрном месяцев пять и поехали после Нового года в училище. До выпуска оставалось еще полгода. По приезду наша группа заняла верх в училище, так во всяком случае считали мы. У нас было единиц десять боеспособных хлопцев, одни судакские чего стоили. Местных мы продолжали бояться, но выпускникам отпор давали. Последние полгода стали не столь дружными. Многие пропадали неделями у себя дома. Несколько обособились музыканты. Ранее незаметный Гусь из-за своей виртуозной игры на ударных инструментах, стал очень авторитетной и важной птицей. Комар и Олег Ткачук за девками стали активно ухаживать. Зять вообще перестал появляться в училище. Тут ещё весна ранняя крымская подошла. Потянуло многих на сентиментальность. У каждого она выражалась по-своему. Митя рыжий купил себе расчёску, зеркало и часами вылизывал свой пробор но голове, или прыщи давил на лице. Одеколон всегда носил в кармане, иначе выпьет чудак какой-нибудь. Женик, Зина, Орёл, Инкирь и Сидель стали очень внимательны к своей внешности: постоянно гладили брюки, чистили кремом туфли и ходили важные, как гуси по двору училища, мозолили девчонкам глаза. Такие как я, Бондарь и Молдаванин уделяли много времени пешим прогулкам по живописным близлежащим горам и чтению приключенческих романов. Князь целиком посвятил себя воровскому ремеслу: то киоск обворует, то белье чужое с веревок снимет. Один раз хватило у него наглости сорок шесть рублей украсть у приглашенного из города юриста прочитать нам лекцию об уголовной ответственности несовершеннолетних. На эти деньги мы съездили в Севастополь и прокутили их с шиком. Ели пирожки с ливером, почему-то их называли тошнотиками, эскимо Ленинградское за 22 копейки. Князь купил себе радиоприемник.

Возвращались под вечер. Перед входом на причал возле Графской пристани нас остановили трое местных парней. Кажется, они учились в судостроительном техникуме. Все выше нас на голову. Не повезло им, так как начали они вымогать деньги с Князя первого. Ну он и ответил им. Его дерзкие и безумные ответы всегда ставили в тупик незнакомых. Прошли, ни копейки не заплатили.

Серьёзного давления на первогодков мы не оказывали. В какой-то мере это было связано с жесткой политикой нового директора. Кроме того в группе молодых сварщиков учился местный парень по прозвищу Могилка. Он имел первый разряд по дзюдо, хорошую физическую подготовку и решительный характер. Благодаря ему, сварщики–салаги  чувствовали себя в относительной безопасности и были ограждены от беспредела. Парень мне этот нравился. Никакого высокомерия к другим пацанам с его стороны я не замечал. Мы довольно корректно с ним расшаркивались при встречах, перебрасывались несколькими словами и  расходились. Конечно, я побаивался его, но не как местного, а как способного любому в училище дать достойный отпор. Дрался он очень здорово, свидетелем чему мне пришлось один раз быть.

Вместе с Яшей как-то в туалете мы учились на кафельном полу танцевать просто необходимый для нас в то время быстрый танец  “шейк”. В это время в туалет зашёл наш Женик, а за ним Могилка. Лица у обоих были очень сердитые. Женик сказал нам, чтобы мы вышли, но, как бы не так, по общему рангу в училище я был не меньшей фигурой, чем он. Нам было ясно одно: сейчас они будут драться, и пропустить такое зрелище, ну никак нельзя было. В общем, пока Женик препирался с нами, Могилка ему двумя сцепленными руками коротко сбоку нанёс удар в челюсть.  Женик при своём весе в восемьдесят килограмм не упал, но покачнулся. Узкий коридор и скользкий пол были на пользу Женику. Могилка при своей подвижности и многообразии приёмов был скован. Женик теснил его своей массой. Они обменивались кулачными ударами поочередно. Оба очень устали. Упёрлись, как два быка рогами и молотят друг друга. Народу в туалете скопилось - страсть. Тут и наша группа: Инкирь, Орел и другие и сварщики–салаги - чья в общем возьмёт. Казалось мне, что Женик вот-вот сломает хваленного дзюдоиста, но вдруг, Могилка нырнул под Женика, и мы только ахнули, когда увидели, как эта огромная туша вначале медленно поползла вверх под потолок и затем, через голову Могилки, хряпнулась с характерным выдохом спиной на кафельный пол. Наступила немая сцена, после которого должен был раздаться рёв победителя и его сторонников. Но тут с криком: “Ах ты сука!» на Могилку бросился Инкирь, а за ним Орел. Вдвоём они быстро разбили в кровь лицо Могилки. Остальные кинулись на салаг, и вмиг их разогнали. На этом инцидент был исчерпан, всё стало на прежние места.

Время приближалось к выпускному вечеру. На доске объявлений стали каждый день появляться надписи: “До выпуска осталось ... дней”. От нас требовали написания дипломных работ или что-то в этом роде. Наш мастер был очень взвинчен и просил нас каждый день: “Пожалуйста”. Я очень хотел, чтобы меня выгнали из училища, и прилагал, особенно после Нового года, к этому все усилия. Писать дипломная работу, разумеется, не думал. Я даже к директору ходил и кланялся тому низко в ножки: “Выгоните”. Но нет, мне предлагали сначала выплатить все деньги, потраченные на меня государством.

Незадолго до выпуска некоторые из нас проходили медкомиссию в военкомате. Меня забраковали по зрению и выдали военный билет. Для меня это был страшный удар. Мне официально, от имени государства в лицо сказали, что я неполноценный человек. Я просто не мог представить, что я скажу своим сверстникам на вопрос: “Почему ты не в армии”? Как буду смотреть в глаза любимой девчонке, о которой, конечно же только мечтал. У меня в голове не укладывалась мысль: “Как это, в то время когда мои сверстники будут служить, приезжать в парадной форме на побывку, я буду работать каменщиком на стройках народного хозяйства?”. Да и планы на жизнь дальнейшую были как у всех: схожу в армию, а там видно будет. И на тебе, думай о будущем сейчас, сам решай свою судьбу.

Вот и выпускной вечер. По традиции во двор училища вынесли столы,  чтобы одновременно все выпускники поместились. Естественно к праздничному ужину мы заранее запаслись спиртными напитками. Со стороны педагогов и воспитателей были напутственные речи. Потом, кажется, были и танцы. Не обошлось и без скандала. Зять опрокинул какое-то блюдо на колени Помидору, бросился бить его, но был скручен и уложен спать. Перед выпускным вечером он выпросил у Бондаря рубашку,  из-за которой его спящего и связанного сильно избили, в  темноте не разобрав её носильщика.

На следующий день нам вручили предписания: кому, где работать после окончания. Нам: Женику, Зине, Орлу, Сиделю, Чуде предстояло ехать в колхоз “Дружба народов” в поселок Красногвардейск. Диплома я не получил за свое отношение к учебе и мне единственному из всего училища была выдана справка о том, что я два года обучался в ГПТУ и что меня рекомендуются использовать в качестве каменщика второго разряда. Паспорта на руки не выдавались, их забрал представитель колхоза. На этом пребывание в славном городе Севастополе окончилось. А город, очень красивый и своеобразный и ни один город впоследствии не притягивал так к себе. Он до сих пор мне снится и манит. В эпоху интернета я никаких сведений о своем училище не нашел. Как будто его и не было и нас тоже.