Позвонила жена Афанасика. «Здравствуйте», - и сразу в слёзы. «Боря, - говорит, - сошёл с ума». Каждый день ездил из Фастова на Майдан, ну и так завёлся, что повредился рассудком. Видит чертей наяву и разговаривает с ними.
- Сашенька, миленький, он же был твой любимый учитель, и тебя он вспоминал постоянно… Помоги ему! Устрой консультацию у хорошего психиатра!
Бедный Афанасик. Мы его действительно выделяли среди наших учителей, считали большим оригиналом. Он единственный из всех педагогов говорил на изысканном русском. Заводился с пол-оборота: знания до того распирали его изнутри, что, начиная фразу, сам не догадывался, куда его занесёт. Объясняя образ Наташи Ростовой, он перескакивал на подвиг челюскинцев (в советское время он видел Наташу гидрографом на ледоколе), а потом вдруг вспоминал об озоновых дырах… На бегу доставалась из шкафа гитара, и до самого звонка он под неё горланил своего любимого Маяковского. Так же мы постигали образы Чацкого и Онегина, Печорина и Базарова, Раскольникова и Ионыча. Зато он и редко спрашивал нас: ему самому никогда не хватало времени наговориться. И в сочинениях по литературе он разрешал писать всякую ахинею, оценивая их по единственному критерию: количеству орфографических и пунктуационных ошибок.
В наших глазах Афанасик был «пламенным коммунистом»: в 70-ые годы уже мало кто верил с таким задором в построение «светлого будущего».
Он часто водил нас в походы. Километров пятнадцать топаем по лесным просекам, чтобы выйти к «тясячелетнему дубу», под которым Тарас Шевченко якобы задумал свою «Катерину». Разводили костёр. Афанасик разрешал нам пригубить сухого вина, ну а сам выпивал остальное. Опьянев, густым баритоном пел под гитару им самим сочинённую арию Катерины, терзая басовые струны.
А ещё у него был мотоцикл «Иж», на котором он носился по нашему городку без глушителя, разгоняя кур и гусей и доводя собак до неистовства.
Не в футляре жил человек, тем нам и нравился.
О том, что у Афанасика крыша поехала, в моём родном захолустье серьёзно начали поговаривать ещё во времена перестройки. Сначала он основал при дворце культуры Клуб любителей «Огонька», где зачитывал свои длинные письма Коротичу, в которых изобличал всё то, что в нашем городе мешает гласности и тормозит перестройку. Потом он вступил в местную ячейку Руха и из Афанасика стал Опанасыком. Сын великороссов из-под Ярославля, он клеил повсюду листовки, разоблачавшие «москалей», сожравших украинское сало и выпивших из карпатских недр украинскую нефть. В Фастов зачастили американцы щирого происхождения, и Опанасык возил их по школам, где они рассказывали, как десятилетиями хранили в сердцах «кохання до Неньки» и «огиду до москалів».
Один из канадцев, оказавшийся полуполяком-полуевреем, с постоянным местом жительства в Мюнхене, подарил Опанасыку компьютер и факс. Компьютер он, правда, потом забрал: его сильно обидело то, что районные власти не уступили ему «по преференциальной цене» паркетную фабрику.
Корявая украинская речь Афанасика обогатилась гнусавыми «львівсько-торонтійськими» интонациями и словом «наразі», которое он начал вставлять чуть ли не в каждое предложение.
Польский ксёндз Сигизмунд принял его в лоно католической церкви. Его сделали ответственным за набор детей в воскресную школу. Правда, вести занятия в детских группах Афанасику не доверяли; их вёл сам Сигизмунд, а ассистировали ему две монашки, одна из Бельгии, другая, кажется, из Аргентины. Афанасику же поручили религиозное просвещение взрослых: он рассказывал им о недостоинстве методов местных православных священников, об их некультурности и нетерпимости. В конце его выступления всегда появлялся ксёндз, который, нежно возложив на Афанасиково плечо свою мягкую руку, говорил, смиренно склонив голову: «Ми всі молим Бога за те, щоб Він пробачив гріхи заплутавшим православним братам нашим. І щоб пробачив нам наші гріхи перед ними».
Я встретил Афанасика совершенно случайно возле рынка «Святошино» в тот день, когда в Киев приезжал Папа Иоанн-Павел Войтыло. Афанасик шёл по тротуару, грызя всухомятку батон. Его распирало от впечатлений: он только что был на мессе, которую Папа служил на стадионе «Чайка».
Я пригласил его к себе.
После первой же рюмки Афанасика развезло. Он стал хвастаться тем, что его стараниями «вся фастовская элита» перешла в лоно католической церкви и что за такие большие заслуги его собираются наградить поездкой в Краков, Прагу и Ватикан.
Мне не нравился маниакальный блеск в глазах католического «миссионера», и я постарался сменить тему. Напомнил ему о «дубе Шевченко» и спросил, откуда он узнал про «Катерину»? Афанасик сразу не смог вспомнить, что за дуб я имею в виду, но когда, наконец, что-то ему припомнилось, он произнёс назидательно, сложив на груди руки, словно Папа во время аудиенции:
- Выдумка тоже бывает угодна Господу.
После второй рюмки, воспользовавшись небольшой паузой, я напомнил Афанасику, как во время одного из походов мы зашли внутрь полуразрушенной церкви и он, указывая на человеческие экскременты, сказал нам: «Вот перед вами экспериментальное доказательство отсутствия Бога».
- Значит, Бог хотел, чтобы я тогда так думал, - перекрестившись слева направо, вздохнул Афанасик. – Хорошо, что ты мне это напомнил. Я ведь пишу мемуары…
И он достал из сумки электронную записную книжку и стал настукивать по экрану пластмассовой палочкой.
Закончив стучать, спрятал игрушку и доверительно произнёс:
- А вообще, я скажу тебе по секрету: мне всё чаще хочется чего-нибудь кондового. Католичество сытнее, а православие, знаешь, пикантнее. Как было бы здорово их совокупить.
В мае этого года Афанасика назначили директором школы. Он звонил мне, чтобы пригласить на фуршет, который устраивал по этому поводу в трапезной при костёле. Я не поехал.
И вот позвонила его жена. Теперь его, наверное, из школы уволят. Ксёндз Сигизмунд тоже не допустит безумца обличать православных батюшек. Вот тебе и воспламенился! Я, конечно, попробую найти для него психиатра. И если удастся вылечить Афанасика, я предложу ему назвать главу мемуаров о постигшей его «оранжевой лихорадке»: «Экспериментальное доказательство существования дьявола».
2004 г.