Марья Семёновна и Николай Миронович, наши соседи по квартире на улице Смолина - кто такой Смолин, Осподи Боже мой?? - собирали в своей маленькой квартире салоны. Поили гостей чаем и угощали выпечкой и пением под гитару. Марья Семёновна удивительно глубоко и проникновенно исполняла старинные русские романсы. С тех самых пор и у нас в доме завёлся сборник нот "Русские романсы", по которому я изучала фортепианный аккомпанемент и сначала тоненьким, а потом и более серьёзным голосом пела "Калитку", "Я знал ее милым ребёнком когда-то" и особо любимое "Утро туманное".
Классу к восьмому я решила, что у меня контральто. Время жизни было подражательное, когда, как губка, впитываешь все лучшие образцы. На тот момент я пересмотрела весь репертуар нашего Оперного театра и обожала нашу приму балерину Ларису Сахьянову, но ещё больше любила ее соперницу и коллегу Ольгу Короткову, которой, несмотря на весь ее изумительный талант, всегда приходилось быть в тени великой примы Сахьяновой. Ее интервью, взятое для газеты "Правда Бурятии" кем-то из бывших отцовских коллег- папа к тому времени уже выпал из журналистской тусовки - меня потрясло искренностью, жесткой правдивостью и тем, что Короткова, оказывается, смолоду выбирала между танцем и вокалом. От неё-то я и получила идею о том, что в подростковом возрасте у девочки может проявиться шикарное контральто. Конечно, я немедленно представила себя этой девочкой и начала петь почти басом. Танцевать-то я так и не научилась, хоть и походила на несколько занятий в балетный кружок в местный Дворец пионеров. Из кружка вынесла ощущение собственной слоновости и красивые французские слова: "Батман. Гран батман. Плие. Гран плие". Я даже помню, какие движения стоят за этими словами.
Причина моего увлечения красотой контральто а-ля Ольга Короткова была понятна: верхние ноты мне никак не давались. А ведь в музыкальной школе у нас была невероятная хоровичка. Появилась она у нас в моем четвёртом классе. Была она посланцем из иного мира: во-первых, она была в недавнем прошлом оперной певицей. Во-вторых она обладала необыкновенной сценической, не от мира сего внешностью: гордо посаженная очень красивая голова с роскошными волосами, туго связанными в низкий или в очень высокий пучок, выразительные, всегда тщательно подкрашенные глаза, массивная, высоко вздымаемая во время дирижирования или исполнения арий грудь, монументальная фигура и потрясающей красоты ноги, которые она показывала всему миру, потому что носила модные в 70-е годы мини-юбки. Настолько мини, насколько позволяла монументальность фигуры и строгость учебной части - все-таки время было советское, нешуточное.
Наша Алевтина Прокофьевна обладала прекрасным меццо сопрано. Выучку она получила в Новосибирской Консерватории, а пела на самых разнообразных сценах СССР и ближних соц.стран. Оказавшись в Детской музыкальной школе #4 города Улан-Удэ, она попыталась сделать из нас не просто участников хора, но и классически воспитанных вокалистов. Она нам ставила дыхание, звукоизвлечение, фразировку, артистизм и даже произношение. Алевтина Прокофьевна потчевала нас рассказами о том, как она практически оглохла, когда, в порыве любования красотой своего голоса, засунула голову в бочку и извлекла в такой позиции верхнее Ля. Ещё она поражала нас старорежимностью семейной жизни. С супругом она обращалась исключительно на Вы, он отвечал ей тем же. Он целовал ей при встрече руку, посылал на концерты цветы и называл не иначе как Лялечкой. Супруг и был главной причиной отлучения Лялечки от сцены: он ее ревновал. К славе, к партнерам по сцене, к гастролям. Так ревность иногда приносит пользу. По крайней мере, мы, ученики ДМШ номер 4, пользу получили огромную.
Она была строгой и требовательной. В четвёртом классе мы готовили для академического концерта современную пьесу. Пели мы песню из мультфильма про кузнечика. "Представьте себе, - пугающе вздымалась фундаментальная грудь Алевтины Прокофьевны, - представьте себе прожорливое брюшко". Красивые руки поднимались над прекрасной античной головой нашей хоровички. Грудь колыхалась. Представить себе, как злобная лягушка съела кузнеца было несложно. И очень страшно. Песня про кузнечика так навеки и осталась для меня самой трагической партией в мировом вокальном репертуаре.
А я все пела вторым голосом. На первый так и не хватало верхов. Отсюда и воображаемое контральто. Альты, как известно, из музыкантов самые амбициозные, все знающие, непризнанные, а партии их - самые неинтересные. Я не была исключением. Благо, чувство юмора, культивируемое папой, не позволяло мне скатиться в голимый провинциальный пафос вечно недовольной несостоявшейся примы. Я прекрасно понимала ограниченность своих возможностей и искренне восхищалась истинными талантами тех, у кого они были.
С моей одноклассницей Ниной У., воспитанной в религиозной семье и никогда не вступившей ни в октябрята, ни в пионеры, ни тем более в комсомол, мы в восьмом классе подготовили и спели "Жаворонка" Глинки. Я, естественно, пела вторым голосом. Чистейшее сопрано Нины производило на всех удивительное впечатление, такое сильное, что и второму голосу перепадало славы. "Между небом и землей песня раздаётся. Безысходною струей громче, громче льётся. Не видать певца полей, что поёт так громко над подруженькой своей жаворонок зво-онкый". Так в школе узнали, что я могу ещё и петь. Но очень потешались над тем, как правильно и округло я брала верхние ноты, что никак не годилось для современного попсового репертуара.
И я начала себя ломать и пытаться переучиваться. Алевтины Прокофьевны рядом уже не было, т.к.музыкалка была уже окончена с отличием, а потому можно было пускаться во все тяжкие. Попса так и не зашла, а вот интимно исполняемая без вокальных изысков и затей бардовская песня вернула к жизни мою любовь к романсу. К девятому классу я уже самоучкой освоила три аккорда и баре на шестиструнной гитаре и довольно ловко аккомпанировала себе и всем желающим исполнять окуджавские трогательные баллады. Моим же коронным номером стал романс "Не уезжай ты, мой голубчик. Печально жить мне без тебя. Дай на прощанье обещаете, что не забудешь ты меня". Ещё я пела хулиганский "Ах, шарабан мой, американка". И "Я чёрная моль, я летучая мышь". Гитара, неправильный вокал, популярность низкоголосой певуньи, море свободного времени и манящая свобода действий открыли новые горизонты и запустили новый виток воображения. И новый поиск своего Я в усложняющемся на глазах мире, выходящем за привычные рамки классической музыки и строгого домашнего воспитания.
...Ах, как своевременно звучал полюбившийся Окуджава, который уверял: "Вы наплюйте на сплетников, девочки!
Вы сведёте все счёты потом"...