Глава l
На улице
Внутри аркады(1) было так тесно, что люди, толпившиеся здесь, без сострадания толкали друг друга, пытаясь отвоевать себе, как можно больше пространства. По всей видимости, каждый из них считал, что обладает чудесной способностью обойти физический закон непроницаемости тел и уменьшить их до воображаемого объёма.
Эта ночь была тёмной, как никогда. Густым, непроницаемым покрывалом укрыла она улицу. Люди, столпившееся в аркаде, пытались в темноте нащупать местечко получше и, не утруждая себя вежливостью, давили ноги своих соседей. Что и говорить, здесь не скупились на ласки! Локти некоторых из них, повинуясь некоему необъяснимому, фатальному порыву, лезли прямо в глаза других, ни в чём неповинных зевак. Обласканный подобным обращением несчастный, тут же хватался за ушибленный глаз и резко восклицал: «Вот это да! Не мог бы ты…», но сейчас же речь бедолаги гибла в самом своём расцвете, задушенная злобным шиканьем недовольной толпы. Безмолвие в данный момент было самой острой необходимостью, которую испытывали, собравшиеся в аркаде жители Ньевы. Малейший шум считался мятежным актом и наказывался угрожающим шёпотом. Чихание и кашель были запрещены, но более гневным порицаниям подвергались разговоры и смех, и нарушителя тишины незамедлительно бросало в жаркий пот, несмотря на холодную, осеннюю ночь.
Примерно то же самое происходило в соседней аркаде. На улице, напротив – было мало народа. Жителям Ньевы не по нраву были холодные дождевые струи. Ведь, несмотря на то, что вода, сочившаяся с небес, имела мягкую и прелестно-тонкую структуру – она была мокрой, впрочем, как и всякая другая вода. Многие люди предпочли спрятаться от этой небесной благодати в переполненных аркадах. И лишь несколько человек с зонтиками, да чудаки (любители дождя) придерживаясь своей странной философии, упрямо стояли на улице подле ручья.
Из приоткрытых балконов дома сеньора Элорса струился тёплый, волнующий свет и время от времени доносились чарующие звуки фортепианной музыки, делая тёмную, влажную ночь ещё более тоскливой.
Дом сеньора Элорса был первым в длинной веренице других, так же обрамлённых аркадами домов. Его главный фасад выходил на узкую улицу, но был ещё и другой, с балконов которого можно было созерцать широкую и красивую городскую площадь.
Хотя темнота не позволяет нам хорошенько разглядеть внешний вид дома, можно с уверенностью сказать, что это – резное, каменное и одноэтажное здание, просторная и элегантная аркада которого ясно характеризует социальное положение его владельца. Эта галерея, достойная всяческих похвал, резко контрастирует с аркадами низких и узких домов, которые поддерживаются грубыми, круглыми колоннами, лишёнными какого-либо орнамента. Пол аркады, о которой идёт речь, так же имеет заметные отличия. Он выложен превосходной плиткой, в то время, как другие галереи могут похвастаться лишь неудобными, булыжными мостовыми. Поэтому, не осмеливаясь назвать этот особняк дворцом, можно, однако, с большой вероятностью предположить, что он был построен для важной персоны.
Правильные, элегантные пропорции дома наводили на мысль о том, что архитектор, составлявший план этого здания, был мастером своего дела и имел изысканный вкус. И, несмотря на то, что особняк сеньора Элорса был безусловным образцом аристократизма, его изящная, но скромная наружность не вызывала зависти у высокого сословия и не возбуждала в сердцах бедняков ненависти, которую всегда порождает горделивое богатство.
По хмурому небосводу медленно ползли тяжёлые тучи, которые непрерывно роняли на улицу, переполнявшую их холодную влагу. Тени окутывали и стирали контуры дома, скапливаясь внутри арок и в пустотах его каменных, лепных украшений. Но как ни пытались, не могли они подобраться к яркому счастливому свету, льющемуся из приоткрытых балконов. Украдкой взглянули завистливые мрачные тени на золотистый рай и поспешили присоединиться к холодным струям дождя, чтобы вместе с ними обрушить своё негодование на головы философов, стоявших у ручья.
Толпившиеся в аркадах люди не сводили глаз с этих балконов, а тем, что собрались под арками и не имели удовольствия наблюдать исходившего оттуда света, приходилось прислушиваться к гармоничным звукам фортепиано в темноте.
А между тем, темнота господствовала в обеих аркадах, так как бедные лучи муниципальных фонарей, находившихся на значительном расстоянии друг от друга, охватывали слишком маленькое пространство. Они освещали лишь небольшие островки широкой городской площади, отражаясь грустными бликами на влажных камнях. Время от времени в темноте вспыхивал огонёк сигары, который на мгновение освещал красным светом усы курящего. Вдали, на углу всё ещё оставалась открытой лавка скобяных товаров, но в её окнах часто мелькал силуэт хозяина, который, по всей видимости, собирал вещи перед закрытием. На первом этаже того же дома были широко распахнуты балконы. Из них доносились голоса, смех и треск бильярдных шаров, по счастью едва слышные в аркадах дома сеньора Элорса. Это было кафе «Звезда», обычно до поздней ночи заполненное дюжиной непоколебимых завсегдатаев. Так или иначе, в галереях царила тишина, если не брать во внимание особый гул, который всегда порождает большое скопление народа. В таких случаях не избежать некоторого шума, вызванного движением тел, перестановкой ног; нечаянных столкновений и, конечно же, возмущённых фраз, замирающих на середине под грозным шиканьем толпы.
И вот в тишине вновь заиграло фортепиано. Из приоткрытых балконов полились восхитительные звуки страстного аллегро, предшествующего арии «Великий боже, умираю молодой» из «Травиаты». Закончилась прелюдия, и началось сдержанное, мягкое сопровождение. Люди на улице и в аркадах замерли в тревожном ожидании. Наконец над аккомпанементом поднялся чистый, звонкий голос, который прокатился по всей площади, словно небесное эхо. Обе группы слушателей вздрогнули, словно от удара током и меж ними пробежал приглушённый, довольный ропот.
– Это Мария, – раздались три или четыре тихих возгласа из толпы.
– Наконец-то! – заметил кто-то чуть громче.
– Вот это голос, браво! Не то, что жуткие завывания того певуна с консервного завода! – воскликнул ещё один нескромный голос.
– Пожалуйста, сеньоры, помолчите, дайте послушать! – раздражённо крикнул кто-то из толпы.
– Да замолчите уже!
– Хватит!
– Тихо!
– Шшшшш!
– Я всегда говорил, что нет людей менее образованных, чем в этом городе! – снова воскликнул сердитый голос.
– Вы замолчите или нет?!
– Что за идиоты!
– Шшш!!!
Наконец все умолкли, и вновь была слышна зажигательная мелодия Верди. Женский голос, звучавший из полуоткрытых балконов, пронёсся по улице, разорвав своей сильной, живой вибрацией темноту этой влажной, тоскливой ночи. Уныние и грусть, вызванные непогодой, отступили перед этим поистине прекрасным, добрым голосом.
Для знатока, сидящего в ложе оперного театра «Реаль», этот голос не показался бы уникальным. Он не был образцом отточенного мастерства, особенной подачи и исполнителем безукоризненных пассажей. Но тот, кто не утруждал себя критической оценкой вокального искусства, мог бы сказать, что девушка пела замечательно и обладала волнительным, волшебным тембром, который проникал в душу слушателя, касаясь самых её чувствительных, глубинных струн.
Люди в обеих галереях, а так же философы у ручья, давали ясное представление о трепетном отношении жителей этого города к прекрасному. Любовь к музыке в больших городах всегда носила характер принуждения, заключавшийся в том, что мастера своего дела униженно преклонялись перед публикой, вымаливая её внимание. Возможно, эта публика и не растратила бы попусту свой вкус, если бы чуть меньше злоупотребляла легкомысленными произведениями, которые так часто звучат в театрах и салонах. В то время, как другие люди, живущие в небольших городках и отдалённых селениях, не избалованные пёстрой мишурой света, ещё не утратили способность глубоко чувствовать.
А из приоткрытых балконов дома сеньора Элорса по-прежнему лилась прекрасная, грустная мелодия. Слушатели замерли и притихли. С трепетным восторгом следили они за скорбной историей, которую рассказывал голос певицы, и тихонько вздыхали над страданиями умирающей Виолетты. Особенно чувствительные даже всплакнули, вероятно, вспомнив какой-нибудь романтический случай из своей юности.
Мрачные небеса продолжали ронять на землю тяжёлые, холодные капли. Они, по всей видимости, ещё не исчерпали огромные запасы, имевшейся у них жидкости. Двое из философов утратили, наконец, невозмутимость и, ощупывая свою, промокшую насквозь одежду и вытряхивая воду из шляп, принялись ругать стихию, ручей и людей, прятавшихся в галерее, чем внесли лёгкий переполох среди собравшихся ценителей музыки.
На некотором удалении от обеих аркад можно было различить три неясные фигуры, которые сыграют заметную, хотя и короткую роль в истории этой ночи. Время от времени они извлекали из карманов спички, чтобы прикурить сигареты и тогда из темноты появлялись их озорные, нахальные лица. Это были мальчишки четырнадцати или пятнадцати лет. Было что-то подозрительное в том, как заговорщически склонялись они друг к другу и в том, как дерзко блестели их глаза, озарённые пламенем горящих спичек. Но вот умирало пламя, гасли огоньки сигарет, и фигуры мальчишек прятала в своих объятьях непроглядная ночь.
– Эй, Моноло, – приглушённым голосом сказал один из них, – Откуда у тебя этот мундштук?
– Я стащил его из дома, где служит мой брат.
– Он из янтаря?
– Из янтаря и морской пены! Его купили в Мадриде за три дуро(2)! – смеясь, ответил Моноло.
– Ох, и влетит же тебе от брата, когда он узнает, что это ты стащил мундштук!
– Молчи, болван! Этот мундштук небольшая расплата за большие недостатки хозяев этого дома.
Один из слушателей «Травиаты», находившийся неподалёку от мальчишек, грубо велел им умолкнуть. Ребята повиновались, но вдруг Моноло сказал едва слышным голосом:
– Слушайте, парни. Хотите, я прекращу этот концерт в одно мгновение?
– Да, Моноло! Да, Моноло! – поспешно ответили его товарищи, которые, очевидно, свято верили в разрушительную способность своего приятеля.
– Ну, так стойте тут и скоро увидите, что я мигом разгоню это собрание!
Моноло отошёл от своих товарищей и направился на другую сторону улицы. Там он пригнулся к боковой щели какой-то двери и вдруг издал три жутких вопля, имитирующих вой собак, когда их бьют. И немедленно окрестности огласили неистовые, громкие, бурные стенания. Казалось, что голоса всех собак округи соединились в единый, неумолчный вопль, которым энергично протестовали они против причинённых им когда-то страданий. Пение Марии совершенно затерялось среди этого чудовищного воя. Толпа слушателей вздрогнула, словно от резкой боли. Люди заволновались, пришли в движение и дружно принялись ругать несчастных животных, которым именно теперь вздумалось устроить свой жуткий концерт. Наконец, ценители музыки исчерпали все запасы бранных слов и покорились неизбежному, ибо заставить собак замолчать было так же невозможно, как и остановить дождевые струи, льющиеся с небес. И людям оставалось только одно – смиренно ждать, когда этот ужас прекратится сам собой. Постепенно вопли стали стихать. Лишь изредка, где-то вдали, раздавался тихий скулёж, но и он вскоре растворился в ночи. И только собака торговца скобяным товаром продолжала завывать, словно фурия. Но и она, в конце концов, утомилась, и её дикие вопли поглотила влажная темнота притихших улиц. И вновь зазвучала ария умирающей Виолетты, яснее и чище, чем прежде. К слушателям вернулось трепетно-нежное состояние духа, и они с нарастающим волнением продолжили внимать чудесному голосу своей любимицы.
Моноло подошёл к своим товарищам, едва дыша от смеха, и они тоже встретили его дружным, одобрительным хохотом.
– Давай, Моноло, прекрати опять это пение!
– Подождите немного, пусть они отдохнут чуток.
Спустя некоторое время Моноло вновь покинул своих приятелей и тихонько подкрался к крайней двери на другой стороне улицы. Там он, как и в прошлый раз, издал три жалобных вопля, на которые тут же отозвались оглушительным воем все собаки округи. В толпе слушателей поднялся невообразимый шум. Голоса людей слились в единый бурный поток раздражённых восклицаний и возмущённых криков.
– Это ужасно!
– Эти проклятые собаки, словно смеются над нами!
– Виновата та собака, которая завизжала первой!
– Проклятье!
– Гадкие псы!
– Кто-нибудь может угомонить этих противных собак?!
– Чёрт побери, из-за них ничего не слышно!
– Тишина!
– Тише, тише!!!
Однако от этих криков не было никакого проку, потому как собаки начали замолкать одна за другой только тогда, когда сами посчитали это необходимым. Тем не менее, их дикий вой стал постепенно стихать, и вновь вернулась к нашим ценителям искусства прелестная и грустная ария «Травиаты». Голос Марии горевал вместе с Виолеттой о её несчастной судьбе с таким искренним чувством, что сжимались от тоски сердца и непроизвольно лились печальные слёзы из глаз восторженных слушателей. И только собака торговца скобяными изделиями упрямо продолжала выть, добавляя к голосу певицы свои протяжные, дикие стенания. От толпы слушателей отделился мужчина с тростью в руке и направился в ту сторону, откуда доносились жуткие вопли строптивого животного. Но хитрая собака, увидев трость, которая угрожающе покачивалась в руках человека, благоразумно умолкла и поспешила скрыться в спасительной темноте известного ей убежища. Мужчина вернулся на своё место и, наконец, на улице и в обеих аркадах воцарилась полная тишина. Теперь любители искусства вновь могли насладиться чудесной музыкой Верди, льющейся из приоткрытых балконов дома сеньора Элорса.
А что же стало с Моноло? Приятели долго ждали его, чтобы от души похвалить за славную шутку, но он так и не появился. Наконец, самый младший из лихой троицы, робко спросил своего товарища:
– Скажи, что они сделают с Моноло, если узнают, что это он кричал?
– Да ничего: проучат его, как следует, тростью.
Мальчишка, который задал вопрос, слегка вздрогнул и замолчал.
– Не волнуйся, – продолжал его приятель, – наш Моноло проворный. Его не поймают.
В этот момент Моноло издал два таких громких, душераздирающих вопля, что на них отозвались (не менее жутким воем) даже собаки, обитавшие на соседней улице. Невозможно описать ужасное волнение, охватившее слушателей в обеих галереях. Беспорядки и шум, которые неизбежно последовали за истошными воплями собак, были действительно впечатляющими. Люди кричали и отчаянно ругались. В темноте угрожающе взлетали руки, державшие трости и зонты. Голоса ценителей искусства из обеих аркад слились в единый, свирепый хор, который сыпал нелестными комментариями в адрес всего собачьего рода. Толпа гудела, словно рассерженный улей. Она вдыхала ненависть и выдыхала жажду отмщения.
– Гадкая собака! Убить её мало! – выделился один голос из общей неразберихи бранных криков.
– Да, да! Переломить ей хребет, паршивке! – подхватил другой голос и принялся перечислять все виды наказаний, которых, по его мнению, заслуживали собаки.
– Но где же эта проклятая псина?!
– Найти её и переломить ей хребет!
– Надо найти не только собаку, но и её хозяина!
– Да поразит молния их обоих!
Любители музыки подняли такой невообразимый шум, что некоторые люди из ближайших домов, оставив надежду о прекращении этого ужасного гомона, демонстративно громко закрывали свои балконы. Были и такие, которые напротив – высовывали из окон любопытные головы, чтобы узнать, что случилось, но оглушённые дикими воплями собак и не менее жутким сквернословием людей, мгновенно исчезали обратно. Из окон сеньора Элорса тоже выглянули три или четыре лица, но сражённые чудовищной какофонией человеческих и собачьих стенаний, поспешили скрыться в доме, затворив за собой балконы.
– Что ж, мы услышали то, что и должны были услышать.
– Вы закрыли балконы?
– Да, сеньор, и отлично сделали, что закрыли.
Толпа любителей музыки издала приглушённый, но полный разочарования и ярости вздох. И в это мгновение наступила тишина, словно в насмешку над угасшими надеждами. Однако ещё долго люди не решались сдвинуться с места. Наконец, чей-то громкий голос нарушил всеобщее оцепенение:
– Ну что ж, доброй ночи, сеньоры. Я иду спать.
Постепенно толпа слушателей стала редеть. Любители искусства расходились в разные стороны, унося с собой вспыльчивые возгласы и гневные восклицания. Некоторые скрылись внутри галерей своих домов; другие, раскрыв зонты, медленно пересекали широкую площадь. И лишь немногие остались на прежнем месте под балконами сеньора Элорса, не в силах прервать бесконечные обсуждения того, что случилось. Наконец, дюжина упорных говорунов притомилась сплетничать на одном месте и отправилась со своими пересудами в кафе «Звезда». Когда они прошли половину пути от аркады до кафе, раздражённый голос (тот самый, что протестовал против плохого образования в этом городе) возмущённо воскликнул:
– Я всегда говорил, что нигде нет таких невоспитанных собак, как в этом городе!
1 Аркада – ряд одинаковых по форме и размеру арок, опирающихся на столбы или колонны (здесь и далее примечания переводчика).
2 Дуро – народное название монет в Испании. 1 дуро = 5 песет.