С возрастом, отец все больше читал стихи. На одну прозаическую, приходилось до полудюжины поэтических сборников, переложенных закладками из засохших травинок, колосков и маленьких соцветий. Папа любил читать на природе.
Особенно в дальней тихой части Тираспольского пляжа либо на своём небольшом участке, что располагался за Днестром. Вдоволь натрудившись, отец с благоговением раскрывал страницы и с головой погружался в мир поэзии.
В тот период, я глотал неимоверное количество прозы. Обожал научную фантастику, приключения, военную, детективную и шпионскую, наконец, научно-популярную литературу.
А стихи? Красиво, конечно, но не очень было интересно. Не трогало
- С годами, с возрастом, душевная оболочка становится все тоньше и лучше чувствует поэзию,- объяснял отец
- Со временем, поймешь,- улыбался он и пытался зачитать или продекламировать какой-нибудь фрагмент, который я покорно выслушивал, но вновь и вновь погружался в бесконечное поглощение братьев Стругацких, Станислава Лема, Ивана Ефремова или Гарри Гаррисона
Короткие фрагменты поэзии папа старался озвучить мне и во время редких небольших совместных прогулок .
В качестве собеседника он использовал и Валю - одну из соседок, которая, не побоявшись кумушек, заседавших на скамейках у каждого из трёх подъездов и гиперактивно обсуждавших такой необычный поэтический променад, случавшийся прямо под балконами родной пятиэтажки.
Мама, при этом, привычно отлеживалась дома. Проблемы со здоровьем.
Помню, как из открытого окна на первом этаже, она все пыталась услышать обрывки разговоров и стихотворений, когда отец, наворачивая бесконечные круги вокруг дома, проходил мимо наших трёх окон, выходивших на одну сторону
Если отрывок стихотворения или фразы вызывал двойственное толкование, мама вздыхала и выдавала моей бабушке Ривке один из нелицеприятных комментариев. Обычно на идише.
По старой привычке, оставшейся у близких со времён моего далекого детства, обсуждение неприятных тем велось исключительно на еврейском, дабы не насолить чувствительной душе единственного и горячо любимого ребёнка.
В ответ на мамино высказывание, бабушка, горячо и пылко не любившая своего зятя, выдавала одно из стандартных проклятий, - А штох ин ды затн ( прострел в пояснице, идиш), Шоб она сгорела, или, чтобы исчезли, испарились все ее парнусым ( источники дохода, идиш).
Все проклятия касались исключительно папиной собеседницы. А он, как я понимал, оставался шелковым и пушистым. Разве мужчина может быть виноват , если какая- нибудь некейва ( сука, идиш) забыв о приличиях, слушает женатого кобеля раскрыв рот? А папа умел-умел таки хорошо рассказать.
Бабушка периодически выскакивала к скамейке из нашего среднего подъезда, в течение нескольких минут собирая высказывания великовозрастных разведчиц и комментаторш
- Цынцаренская сказала, что у этой Фел ( женщина легкого поведения, идиш) совсем нет совести , а Старуха Альгополь ( кличка соседки, приехавшей в Тирасполь из Альгополя) , вообще, назвала ее « Пиришкой» ( от слова « Пирожок» , как называлось известное место у женщин)
Новости с поля боя выводили маму окончательно. - В доме кончился хлеб, а он себе прохлаждается,- громко произносила она, как раз, когда отец проходил под окном
- Отлично,- улыбалась соседка,- сходим вместе. Муж и сын у меня тоже большие любители горячего хлеба. Военный совет бабушки и мамы продолжался ещё недолго. Отец приносил горячий хрустящий каравай по 43 копейки, белый кирпич - по 20, либо обалденный батон - по 13
Мы садились ужинать. Во дворе смеркалось, цикады начинали свои волшебные стрекотания. На любимый Тирасполь медленно опускались сумерки и плотное покрывало ночи.
А родной милый дом, в котором зажигались огни лампочек, торшеров и телевизоров, вместе со всеми, с дорогими соседями, друзьями детства и нашими близкими все продолжал и продолжал своё немного странное путешествие по бесконечной реке времени…