Истомины – пели. День рождения старшей дочери собрал в ограде под навесом их большую родню. Застолье было не богатым, но обильным: вездесущие в деревне картошка, капуста, грибы и огурцы… В середине стола аппетитно блестела жареными боками вчерашняя добыча хозяина – груда карасей. Апофеоз угощения – пельмени. Хозяйка с дочерьми лепили их накануне весь вечер.
Разгонялось застолье самодельным пивом. Пробовать напиток приезжали даже из районного центра. Рецепт достался жене Истомина по наследству, и она бережно хранила его от любопытствующих. Такое пиво было только у нее: терпкое, тягучее, пилось легко и радостно, но злоупотребившего сбивало с ног почище водки. Вся округа знала про эту особенность истоминского пива и потребляла его умеренно-осторожно.
Зато уж душа веселилась от этого пива и песни сами собой рвались из груди.
Сначала всегда пели любимые: «Огней так много золотых», «Уральскую рябинушку», «Ой, калина»…
Потом приходила пора солировать хозяину. Василий пел душевно, со знанием дела, слова выговаривал проникновенно и несколько отстраненно. В молодости он несколько лет прожил на Украине и привез оттуда их красивые, протяжные песни. Потом уже пели все подряд, попадались шедевры и «с картинками», дело-то житейское.
Пели долго. Истомины считали, что праздник без песен - зря потраченное время. Как бы ни звучал, с точки зрения профессионала, этот самодеятельный хор, он объединял народ, позволял душе открыться, выплакаться и порадоваться, и отдохнуть от тяжелой ежедневной крестьянской «пахоты».
Разошлись уже за полночь.
Истомина с дочками еще долго прибирали застолье, мыли посуду, сортировали оставшуюся закуску: что-то выбрасывали, что-то оставляли на завтра – доедать.
Столы оставили под крышей. По традиции с утра все соберутся на уху: поправить здоровье и обсудить вчерашний праздник. Посидят не долго и без песен – хозяйство не ждет, да надо же и честь знать.
Ночью случилось неожиданное. Хорек забрался в курятник и передушил всю живность. Хозяйка обнаружила беду, когда пошла утром доить корову.
- Вася!- забежала в избу заполошная, - Нам кто-то всех кур придушил…
Вася рванул с койки торпедой. Русский мат витиевато стелился по избе, пока хозяин запрыгивал в сапоги. В одной майке и трусах выскочив во двор, сбивая по ходу вчерашние столы и лавки, и еще не видя убытков, Вася уже обложил «по матушке» всех, от куриц до президента.
Истомина суетливо поспешала за мужем, опасаясь попасть «под горячую руку». Не убереглась. В узком проходе пригона решила показать хозяину дыру в полу. Он отмахнулся, да сгоряча не рассчитал силы. Истомина поскользнулась на мокрой соломе, наступила на куриную тушку, повернулась, взмахнув руками, не устояла и с размаху упала на толстую перекладину яслей, дополнительно стукнувшись об угол дверного косяка.
Хрястнули кости, под головой растекалась темно-красная лужа.
- Нина!
Василий кинулся к жене.
Она висела странно изогнувшейся спиной на этой перекладине, и ужас стоял в широко открытых глазах. Еще через мгновение глаза закрылись и Нина захрипела.
- Нина!
Василий неловко дёргано стаскивал ее тело с перил. Женщина нескладно обвисла в его руках мешком с костями. Он выволок ее из пригона, протащил по ограде и еле-еле поднял на крыльцо. Она даже не стонала.
Врачи приехали быстро. Узнав обстоятельства травмы и все последующие действия Истомина, в прямом смысле наорали на него.
Василий не обиделся. Казалось, ему даже полегчало от того, что его кто-то отругал. Если бы врачи побили его – было бы еще лучше. Он был готов терпеть, лишь бы ей стало легче. Но ей было все равно. Сознание не возвращалось, и вряд ли она что-то чувствовала.
Нину увезли в больницу, а Истомина в полицию. Там долго и нудно расспрашивали о произошедшем. Истомин скрывать ничего не стал, рассказал честно, как все было, в том числе и то, что он ее толкнул, как она упала, и как он ее тащил домой.
Допрашивающий его полицейский в один прекрасный момент покрутил пальцем у виска и выразительно посмотрел на Истомина.
- Че? – спросил Истомин.- Че-то не то говорю, да?
Полицейский беззвучно хмыкнул и еще раз выразительно на него посмотрел.
Потом уперся глазами в бумагу и продолжил допрашивать уже без этих взглядов и намеков.
На Василия завели уголовное дело и закрыли в изоляторе временного содержания.
В камере, узнав его историю, Истомину сказали, что он сам себе срок намотал. Нужно было говорить, что жена поскользнулась. И все.
Срок, так срок,- решил Василий. – Лишь бы Нина выжила.
Дни и ночи превратились для Истомина в бесконечную темную полосу. Он жил как в тумане. Однажды его привели на свидание с дочерьми. Их Истомин тоже видел, как в тумане. Девчонки что-то говорили, плакали. Он запомнил только, что мать увезли в областную больницу, и что она не выходит из комы.
Когда стало совсем невмоготу, Василий понял, что пора кончать. Нина, видно, уже не жилец, и ему с такой ношей - тоже жизни не будет.
Перед тем, как наложить на себя руки, он решил помолиться. Бог, если он есть, простит ему этот смертный грех, потому что видит, что жить так невыносимо. Если хорошо попросить, подумал Василий, то простит.
Он достал свой нательный крестик, поцеловал его неуклюже. Он не знал, как ему начать этот первый свой разговор с богом. Долго молчал, соображая, потом решил, что скажет, как получится.
- Бог,- вздохнул негромко Василий,- как же так случилось, что вся моя жизнь псу под хвост пошла? Чем же я так тебя рассердил?
В груди горько зажгло, и он снова замолчал.
- Вот, все говорят, что ты добрый, а я, выходит, твоего добра недостоин? Или как? Вот, попы говорят, что без Твоей воли волос с головы не упадет. А что ж Ты допустил, что Нина моя до смерти разбилась? Чем она тебе помешала? А-а-а-а. Молчишь. То-то и оно. Сам знаешь, что не за что с ней так... Ну, ладно, я : матерюсь, и выпить могу, с начальством поругаться могу, вот опять же махнул так, что убил, считай, жену свою… О-о-о-ох!....
Василий обхватил голову руками, застонал от обиды и безысходности.
- Это же я убил ее! Я!Я!Я! При чем здесь Бог-то? Это я махал своими граблями на неё!
Раскачиваясь взад и вперед, он словно убаюкивал разрывающую его боль.
- Что ж, если я не могу жить, как человек, то так мне и надо, гореть в аду.
Василий вдруг подумал, что в аду, наверное, не будет легче, чем сейчас. Ад, он ведь потому и ад, что там грешники корчатся от страданий и боли. И вроде даже зубами скрипят.
- Ты же видишь, что я в аду сейчас живу. Так не посылай меня в ад, когда умру. Нет больше мочи думать, что из-за каких-то дохлых кур я жену свою угробил. Пропади они все пропадом, вместе с этим проклятым хорьком. Да если б я знал, что все так обернется, я бы сам этих кур удавил и хорьку скормил.
Мысль, что он променял бы всех своих кур на один день прежней жизни, показалась ему какой-то правильной, что ли. Он стал дальше думать, про то, что не стоят эти куры ни здоровья, ни свободы, ни, тем более, их жизней. Потом зашептал горячо и торопливо, словно боялся, что собеседник его не дослушает:
- Люди говорят, что ты все можешь. Я прошу тебя, если ты есть, вылечи мою жену. А я всю скотину свою в монастырь отдам, пусть делают с ней, что хотят. И деньги, что на машину откладывал. Только вылечи ее. Пожалуйста…
Василий замолчал. Потом, решив, что все самое главное уже произнесено, он затолкал крестик за пазуху, свернулся калачиком на топчане и затих. На короткий монолог с богом почему-то ушли все его силы.
Проснулся Василий от поворота ключа в замке двери. Охранник велел взять вещи и выходить. В кабинете начальника ИВС ему сообщили, что Нина пришла в себя и до суда ему заменяют заключение - на подписку о невыезде.
Василий обомлел – выходит, что бог его услышал, выходит… Он все-таки есть.
В полиции Василий нашел своего участкового. Надо было ехать к Нине в больницу, но у него же подписка о невыезде.
Участковый Николай сочувственно покачал головой. Он все знал про свалившееся на них горе. Сказал: «Я сам поеду с тобой, чтобы проблем не добавилось».
К жене его пустили, хоть и лежала она в реанимации. Врачи заверили, что Нина будет жить, со временем вернется и дееспособность, а вот с травмой головы сложнее, поврежден участок мозга, отвечающий за речь.
- Так что имейте в виду,- предупредил доктор Василия,- ваша супруга все слышит и понимает, но ответить не может.
Кивнув, Истомин поспешил к жене.
Нина лежала на спине и, не мигая, смотрела в потолок.
Василий молча поставил на стул пакет с гостинцами и присел на край кровати. Также молча взял ее руку, прижался к ней щекой и застыл. К горлу подкатил горький ком обиды. Почему так? Разве он был какой-то пьяница или тунеядец, разве не работал как проклятый, разве не старался - все в дом? Почему судьба так наказала его? За что?
Вопросы эти он себе задал уже тысячу раз. Решил, что больше думать об этом не будет. Пускай все идет, как идет. Но сейчас вот, увидел ее, забинтованную как мумия, недвижно лежащую в кровати, и опять голову заволокло осознанием безысходности.
Не позволив себе рассупониться, Василий проглотил горький комок и взглянул, наконец, на жену.
Нина плакала.
Господи! - охолонулся Василий, - о чем я, сволочь, думаю!
Он вдруг вспомнил, что говорил ему врач. Нина поправится, все будет хорошо, возможно и речь вернется, но главное, чтобы она сама захотела выздороветь.
- Ээээээ! Так не пойдет! – деланно нахмурился Василий.
Он приподнялся, отер слезы со щек жены и даже погрозил ей пальцем:
- Ну-ка, не реветь. Руки ноги целы, остальное нарастёт. Нам с тобой надо девчонок замуж отдавать. Врачи говорят, что все будет хорошо, так что будем выздоравливать, с остальным потом разберемся.
Он ласково погладил ее по голове, убрал со щеки невидимую ресничку, поправил прядку волос, выбившуюся из-под повязки.
Убедившись, что Нина успокоилась, сказал наболевшее, надуманное за эти дни, тысячу раз прокрученное в голове:
- Ты прости меня, дурака психованного… Дались мне эти куры…Пропади они пропадом... Никакие куры не стоят твоего здоровья.
Немного помолчав, продолжил:
- Да и ничьего здоровья они не стоят: ни куры, ни утки…, ни золото… никакое богатство… Ты вот только выздоравливай. Мы с тобой теперь по- другому жить будем. Я все передумал, я многое понял, пока до тебя добирался…
Василий подоткнул свисающее одеяло. В голове его что-то происходило, появилась надежда, что, действительно, все будет хорошо. Что жена поднимется, что они вернутся в свой дом и начнут новую жизнь, в которой главными будут не хозяйство и огород, а они сами, их дочки и будущие внуки, и еще то, элементарно-простое, что говорят всем - и им тоже говорили много раз: «совет да любовь».
- Ты обязательно поправишься... Мы с тобой как в сказке жить будем, долго и счастливо. И каждый вечер будем песни петь…
Заметив, что глаза жены вновь наполняются слезами, он вдруг пропел:
-Надежда, мой компас земной,
А удача награда за смелость,
А песни довольно одной,
Чтоб только о доме в ней пелось…
В его голосе и в глазах, и в жестах было столько тепла и нежности, и этой самой надежды, что Нина заулыбалась.
- Вот так-то лучше,- похвалил ее Василий. – Смотри у меня, врачей не подводи. Говорят, что встанешь, значит – встанешь.
Завтра к тебе девчонок пришлю, соскучились уже тоже по мамке. Большие, а все как дети… Да все у них хорошо, слава Богу… Сами все тебе расскажут. А плакать больше не будем никогда. Договорились?
Нина согласно покивала головой.
Он ничего не сказал ей про уголовное дело и приговор, который ему грозит; про поджидающего за дверью участкового; про сокамерников, утверждающих, что он сам намотал себе срок; про следователя, выразительно крутившего пальцем у виска…
Он просто поверил, что Бог его услышал, потому что Нина пришла в себя и безысходность как-то немного отступила.
Из больницы они с участковым поспешили по делам. Василию до суда надо передать деньги и скотину в монастырь, и приготовить все для Нины с девчонками, чтобы не нуждались, пока он будет в тюрьме. А сколько он там будет – это уже не важно.
Примечание:
Метанойя — термин, обозначающий перемену в восприятии фактов или явлений, обычно сопровождаемую сожалением; раскаяние.