«В высь изверженные дымы…»
* * *
В высь изверженные дымы
Застилали свет зари.
Был театр окутан мглою.
Ждали новой пантомимы,
Над вечернею толпою
Зажигались фонари.
Лица плыли и сменились,
Утонули в темной массе
Прибывающей толпы.
Сквозь туман лучи дробились,
И мерцали в дальней кассе
Золоченые гербы.
Гулкий город, полный дрожи,
Вырастал у входа в зал.
Звуки бешено ломились...
Но, взлетая к двери ложи,
Рокот смутно замирал,
Где поклонники толпились...
В темном зале свет заёмный
Мог мерцать и отдохнуть.
В ложе – вещая сибилла,
Облачась в убор нескромный,
Черный веер распустила,
Черным шелком оттенила
Бледно-матовую грудь.
Лишь в глазах таился вызов,
Но в глаза вливался мрак...
И от лож до темной сцены,
С позолоченных карнизов,
Отраженный, переменный –
Свет мерцал в глазах зевак...
Я покину сон угрюмый,
Буду первый пред толпой:
Взору смерти – взор ответный!
Ты пьяна вечерней думой,
Ты на очереди смертной:
Встану в очередь с тобой!
25 сентября 1904
А.А. Блок. «Полное собрании сочинений и писем в двадцати томах. Другие редакции и варианты»:
Заглавие: Вечер
Подзаголовок: (Подражание Валерию Брюсову)
Из Примечаний к данному стихотворению в «Полном собрании сочинений и писем в двадцати томах» А.А. Блока:
«
Шестистишия Блока близки к строфике первой части поэмы Брюсова "Аганатис" ("Астарта Сидонская" - сб. "Tertia Vigilia" (1900), написанной, однако, неклассическим стихом; ср. также образ сивиллы в поэме и в стих. Брюсова ("Амалтея", "Кассандра").
"– Ввысь изверженные дымы // Застилали свет зари. – …М.В. Добужинский, живший неподалеку, на Арсенальной набережной у Литейного моста, вспоминал: "Из нашей залы я мог видеть ( ... ) как ( ... ) за ровную линию бесконечных дымовых труб закатывается красное солнце" (Добужинский М.В. Петербург моего детства// Он же. Воспоминания. М., 1987. С. 9).
Ср. в стих. Андрея Белого "На окраине города" (1904):
“Багрец золотых вечеров
закрыли фабричные трубы,
да пепельно-черных дымов
застывшие клубы.”
»
«Сиви;ллы, сибиллы — в античной культуре пророчицы и прорицательницы, экстатически предрекавшие будущее, зачастую бедствия. По одной из теорий, первоначально «Сивилла» — личное имя одной из пророчиц, впервые этот персонаж, по свидетельству Плутарха, упоминается у Гераклита. Затем оно было перенесено на прочих предсказательниц. Согласно Варрону, слово Сивилла переводится «божья воля». Также она упоминается у Платона и Аристофана.»
Сивиллы — Википедия
"– В высь изверженные дымы // Застилали свет зари… – зори для Блока и всего круга младосимволистов имели сакральное значение.
Ал. Блок. Из дневника 18-ого года о весне-лете 901-ого:
«…началось хождение около островов и в поле за Старой Деревней, где произошло то, что я определял, как Видения (закаты)».
«…Тут же закаты брезжат видениями, исторгающими слезы, огонь и песню…»
В «Городе» фабричные дымы застилают зарю.
…Над вечернею толпою
Зажигались фонари.
Лица плыли и сменились,
Утонули в темной массе
Прибывающей толпы.
«Безликие» – привычный персонаж Блока.
В предыдущем стихотворении книги «толпы» были расписаны яркими в своей тусклости красками:
«Поднимались из тьмы погребов.
Уходили их головы в плечи.
Тихо выросли шумы шагов,
Словеса незнакомых наречий.
Скоро прибыли то'лпы других,
Волочили кирки и лопаты.
Расползлись по камням мостовых,
Из земли воздвигали палаты.
Встала улица, серым полна…
10 сентября 1904 »
Запутанная рифмовка в строфах исходного стихотворения создает наркотический эффект – как нежданно всплывает рифма, так словно ниоткуда возникает «Сивилла».
Шелка, черный веер – Незнакомка.
«Незнакомка. Это вовсе не просто дама в черном платье со страусовыми перьями на шляпе. Это – дьявольский сплав из многих миров, преимущественно синего и лилового. Если бы я обладал средствами Врубеля, я бы создал Демона; но всякий делает то, что ему назначено.
Созданное таким способом – заклинательной волей художника и помощью многих мелких демонов, которые у всякого художника находятся в услужении, – не имеет ни начала, ни конца; оно не живое, не мертвое.»
А.А. Блок. «О современном состоянии русского символизма»
В ложе – вещая сибилла,
Облачась в убор нескромный,
Черный веер распустила,
Черным шелком оттенила
Бледно-матовую грудь.
Сравните с «героиней» пред-предыдущей главки книги:
«…Вот – на груде горячих камней
Распростерта не смевшая пасть...
Грудь раскрыта – и бродит меж темных бровей
Набежавшая страсть...
27 августа 1904»
Ещё ярче их сопоставление в черновиках заглавного стихотворения:
«…Ты – в паденьи – сохранила
Целомудренную власть!»
Город, и данная глава – описание ещё одной грани приближающейся всеобщей смерти. Сибилла чувствует её. Она сама у неё на очереди («Ты на очереди смертной». Ср с вариантом из черновиков: «Ты на очереди смерти»)
"– Я покину сон угрюмый… – В черновиках было подробнее: «Я покину сон угрюмый // Выйду в город // Я войду в театр с толпою…». Поэт своё служение Лучезарной называет «сном угрюмым» и бросает бесконечный дозор:
«…Я опять иду дозором
В тень узорных теремов:
Не мелькнет ли луч в светлице?
Не зажгутся ль терема?
Не сойдет ли от божницы
Лучезарная Сама?
22 февраля 1904»
Но рядом с фабричной девкой «проститутки площадной», у которой «пляшут огненные бедра»(« Город в красные пределы…») ему было невместно. То ли дело с этой – с сибиллой, которая вся в шелках…
*
*
Даниил Андреев. «Роза Мира». Книга X. Глава 5. «Падение вестника»:
«…Сперва – двумя-тремя стихотворениями, скорее описательными, а потом всё настойчивее и полновластней, от цикла к циклу, вторгается в его творчество великий город. Это город Медного Всадника и Растреллиевых колонн, портовых окраин с пахнущими морем переулками, белых ночей над зеркалами исполинской реки, – но это уже не просто Петербург, не только Петербург. Это — тот трансфизический слой под великим городом Энрофа, где в простёртой руке Петра может плясать по ночам факельное пламя; где сам Пётр или какой-то его двойник может властвовать в некие минуты над перекрёстками лунных улиц, скликая тысячи безликих и безымянных к соитию и наслаждению; где сфинкс «с выщербленным ликом» – уже не каменное изваяние из далёкого Египта, а царственная химера, сотканная из эфирной мглы... Ещё немного – цепи фонарей станут мутно-синими, и не громада Исаакия, а громада в виде тёмной усечённой пирамиды – жертвенник-дворец-капище – выступит из мутной лунной тьмы. Это – Петербург нездешний, невидимый телесными очами, но увиденный и исхоженный им: не в поэтических вдохновениях и не в ночных путешествиях по островам и набережным вместе с женщиной, в которую сегодня влюблен, – но в те ночи, когда он спал глубочайшим сном, а кто-то водил его по урочищам, пустырям, расщелинам и вьюжным мостам инфра-Петербурга.»