ДЕВЯТЬ
Сирийская армия в Бейруте приструнила палестинских и мусульманских ополченцев, и христиане;марониты смогли свободно сражаться друг с другом и разыгрывать пьесу в пьесе самоуничтожения, гражданскую войну внутри гражданской войны. На кону, как всегда, стояли деньги и власть. Марониты называли это всё "тёрками за делянку"[in gangland style], а Таяр - императивом ливанской мафии.
Всем лидерам маронитских группировок в ту пору было по семьдесят-восемьдесят лет. Эти вожди кланов десятилетиями неустанно строили заговоры друг против друга, пока тот или иной из их числа - путём бессовестных сделок со своими смертельными врагами - не умудрялся втиснуться в президентское кресло. Пьеса шла по кругу, потому что президентское кормление с Палестины даётся только на какие-то несчастные шесть лет. Французы поступили мудро, сделав переизбрание на пост президента неконституционным, чтобы ключи от казны периодически переходили от одной банды к другой.
Однако теперь шаткое равновесие перекосило: в конце 1970-х сирийская армия подавила врагов маронитов, а маронитские группировки - с начала гражданской войны снабжаемые оружием и сирийцами, и израильтянами - оказались вооружены черезчур хорошо.
Среди могущественных маронитских вождей был один, которого в самый последний момент стабильно оттесняли от страстно им желаемого президентского поста, безупречно-чопорных манер человек, известный всем как шейх Жан;Клод[Sheik Jean;Claude], любитель щеголять в тёмно-синих костюмах от французских портных.
Сейчас это был старик с высохшим ликом египетской мумии. Свою карьеру шейх начинал фармацевтом, и в 1930;е годы был известен как "Жан-Клод-презерватив", потому что его удачно расположенная в окружении борделей аптека работала круглосуточно. Это было давно, но какая;то шаловливая аура всё ещё цеплялась за древнее лицо Жан;Клода, чьё собственным напряжённым трудом в течении полувека сотворённое превращение из гондона в шейха было очень типично для восхитительного ливанского метода достижения успеха.
Шейх Жан;Клод воплощал франкофильский элемент в маронитском мышлении. Франкофилам нравилось верить, что Ливан на самом деле находится вовсе не на Ближнем Востоке, а совсем рядом с южным побережьем Франции, являясь пикантным продолжением Ривьеры. Противоположной точки зрения придерживались марониты севера, уверенные, что Ливан находится на Ближнем Востоке, по соседству с Сирией. Северные марониты привыкли ладить с сирийцами и даже вести с ними дела. Вождём севера был бывший ливанский президент, сын которого руководил ливанской частью бВГА - ближнеВосточного Гашишного Альянса - вместе с младшим братом сирийского диктатора.
Шейху Жан;Клоду не удалось пробиться в президенты, но он надеялся на сыновей. Старший сын и наследник, Зозо[Zozo], в самом начале гражданской войны захлебнулся солёной водой. Когда он катался на водных лыжах у Бейрута, его сбила волна от случайного катера. Надежды шейха Жан;Клода переместились к его второму сыну Фуаду[Fuad] и третьему сыну Назо[Nazo], который отказался от привычного детского прозвища и вернулся к своему настоящему имени Наджи[Naji], поскольку шейх Жан;Клод считал это имя более респектабельным для возможного кандидата в президенты.
И Фуад, и Наджи во время гражданской войны выбились в лидеры. Фуада, как и его отца, больше интересовала политика, а Наджи любил небрежный стиль военизированной формы одежды и много времени уделял ополчению шейха Жан;Клода. Оба брата, также, активно участвовали в различных предприятиях коммерческих, чтобы иметь чем оплачивать предприятия политические и военные. Фуад занимался контрабандой виски и автомобилей и осуществлял совместное с шефом разведки ООП руководство несколькими прибыльными предприятиями. Он был дружен со многими ливанскими мусульманами и имел тесные связи с сирийской разведкой, которая поставляла ему оружие. Наджи занимался в основном гашишем и контрабандой золота. Он презирал мусульман, получал оружие от израильтян и имел тесные связи с Моссадом.
Всегда элегантно одетый в хорошо пошитый камуфляж, Наджи был назначен, и принял командование ополчением своего отца. В то время ему было всего двадцать восемь, и он любил батончики "Марс". Естественно, у Фуада были свои собственные, неподконтрольные Наджи, войска.
Много в ту пору было и других частных армий, финансируемых арабскими державами, государственные деятели которых считают Ливан удобным местом для устранения своих неугодных граждан - политиков или журналистов.
Одним июньским утром Наджи предпринял судьбоносную атаку на летний дворец вождя клана северных маронитов. Сам экс;президент находился в Бейруте, и целью Наджи был сын и наследник этого человека, самый видный ливанец поколения Наджи и самый серьёзный маронитский соперник Наджи как в политике, так и в торговле гашишем.
Для Наджи, чей опыт в основном состоял из убийств на улицах Бейрута, нападение на летний дворец стало первой тщательно спланированной акцией. Его соперник, сын экс;президента, был убит вместе с семьёй: женой, их трехлетней дочерью и собакой.
***
И так продолжалось, гангстеры пулями и бомбами прокладывали свой путь в восьмидесятые. Халим встречался с приближёнными вождей кланов, а также с палестинцами и ливанскими мусульманами. Он имел дело с офицерами сирийской разведки, которые руководили операциями в Ливане, и с бесчисленными агентами, которых они нанимали - всё это для полковника Чади. Халим считал, что предоставленный сам себе Ливан мог бы справиться, но увы - страна была напичкана оружием и служила удобным местом разборок для всех остальных; Сирия с одной стороны и Израиль с другой и ООП между ними.
Со временем Наджи всё больше и больше сближался с израильтянами. Сначала с ним связался Моссад, потом израильские генералы, потом новый премьер-министр. Сирийцы вошли в Ливан как сочуствующие христианам, но всего за несколько лет христиане - более-менее возглавляемые Наджи - переобулись и теперь сражались с сирийцами.
Халим легко разобрался в том, что происходит. У израильтян возник новый грандиозный план, который должен был сделать Ливан удобным для Израиля: марониты под контролем, ООП разгромлена, а Сирия вытеснена, мирный договор, открытая граница. И Наджи был тем инструментом, который с помощью израильской армии осуществит эти чудеса. Халим в такое благорастворение воздухов не верил. План израильтян игнорировал всё, что Халим успел узнать о Ливане.
Халиму было также очевидно, что его доклады игнорируют. Необычайный уровень доступа, который он имел в Ливане благодаря полковнику Чади, давал такую возможность получать и передавать сведения, что всего несколько лет назад считался бы необыкновенно впечатляющим достижением. Но теперь, когда израильское правительство уже определилось со своим курсом в Ливане, информация от Стайера стала никому не нужна. И не только Стайер, но и сам Таяр потерял влияние в Моссаде.
Таяр в ближневосточных делах собаку съел, и грандиозный новый план для Ливана считал абсурдным. Пока Наджи устраивал новые перестрелки и получал похвалы от тех, кто стоял у власти в Израиле, Таяр больше, чем когда;либо, казался человеком прошлого. Как обычно, он говорил то, что думал, но его игнорировали, как гонца, принёсшего неприятную весть.
Халим всё это знал. Они говорили об этом как-то вечером в конспиративной квартире на побережье.
- Что есть, то есть, - сказал Таяр. - Я служил долго, сменилась эпоха. Мы привыкли быть наособицу, но, похоже, Израиль таки станет частью Ближнего Востока. Здешние народы всегда имели слабое представление о реальности. Это место желаний и фантазий. Нужно либо искренне верить, что обычно означает религию, либо - с равным рвением - притворяться. В любом случае, посередине не так уж много места. Чревато называть поражения победами, а мы это делаем постоянно, но что заставляет нас принимать эти опасные иллюзии за правду? Разве что... пустыня - с её экстремальными крайностями - способствует развитию фанатизма? В пустыне всё настолько само по себе! настолько не нуждается в человеке... Не потому ли на гибель человека здесь смотрят так просто? За всю свою жизнь я никогда не видел ничего более ужасного, чем Ливан. Даже религия - это всего лишь эрзац-оправдание того, что здесь происходит. Марониты боятся мусульман, но запросто убивают маронитов из соседней деревни, и мусульмане ведут себя точно так же. И куда теперь идти палестинцам? Или их просто уйдут, как турки "ушли" армян. Насколько легче, когда у зла есть имя, когда есть враг. Но Ливан не таков, к сожалению для всех нас; а особенно для его жителей. Быть израильтянином или сирийцем может быть несладко, но это ничто по сравнению с горечью жизни ливанца...
Халим думал, что главным образом он сейчас работает на полковника Чади и, следовательно, для Сирии. И спросил об этом у Таяра.
- Да, наверное так и есть, - ответил ему Таяр. - И это действительно похоже на измену. Но на самом-то деле это не так, по-моему. Посмотри на это с другой стороны. Я не могу использовать слово "преуспеть" в Ливане, потому что, что бы здесь сейчас ни делали, результат нельзя будет назвать успехом. Но если полковник Чади и сирийцы каким-то образом сумеют удержать ситуацию в Ливане, это и только это может удержать израильскую армию, что будет благословением для нас и огромным триумфом для операции "Стайер". Сирийцам здесь не победить. И никто не сможет. В таком месте нет победителей. Войти - значит проиграть. Это будет локальный провал сирийцев, но если сюда влезем мы - будет катастрофа. Если мы это сделаем, то станем просто ещё одной ближневосточной страной, играющей в ближневосточную игру: иллюзия, власть, прогнулся здесь, задоминировал там... А выступать на стороне такого человека, как Наджи, этого героического защитника веры меньшинства, - фантазия, - Таяр повёл кистью, - раскрученная до безумия. Поэтому я вижу твою работу на полковника чрезвычайно важной и неожиданно полезной. Странно, но это так же важно, как и всё, что когда-либо делал Стайер. Ты служишь Израилю, Йосси. Но ты делаешь это в искажённом мире, где правое кажется своей противоположностью...
Когда Халим покинул Таяра, он поймал себя на мысли о продолжении арабо;израильских войн, с их постоянным повторением каждые семь-десять лет, иначе говоря - о времени, которое требуется новому поколению людей чтобы начать действовать. "Да, но дело не только в том, что люди забывают плохое, - думал Халим. - Это всё не так просто.
Трагедия в том, что наше добытое опытом сокровище - память - часто остаётся вне досягаемости для других, единственный дар, который невозможно полностью передать даже тем, кого мы любим больше всего".
В этот раз он остановился у знакомого сирийского офицера, который снял виллу в горах над Бейрутом. Вечером Халиму пришлось допоздна присутствовать на очередном собрании в городе, так что на виллу он пришёл уже ночью. Он был, - как всегда, когда работал в Бейруте, - напрочь измотан. Наблюдая и слушая, запоминая каждый нюанс увиденного и услышанного, - он не знал покоя с той минуты, как покидал свой эклектический сад в Дамаске чтобы спуститься в адский хаос Ливана.
Было уже почти три часа. Через три часа он снова должен быть на ногах, но разговор с Таяром встревожил его, а считать овец он не любил.
В доме было тихо, он позвенел бутылкой бренди о стакан, и со стаканом в руке вышел на террасу. Из подсознания, пытаясь пробиться в сознание, скреблось какое-то редкопрокручиваемое воспоминание. Он слишком устал, чтобы думать, но устроился в плетёном кресле, надеясь, что воспоминание выскребется, покажется, тревога отпустит и можно будет лечь спать.
Вдали внизу виднелась гавань, тихая, и огоньки...; в темноте все гавани прекрасны. А за гаванью огромное чёрное пространство Средиземного моря простиралось до самых звёзд.
И вдруг он увидел. Изображение возникло перед ним с совершенной ясностью:
тридцать лет тому назад в маленьком поселении в Негеве. Он и Анна сидят бок о бок в центральной хижине и пересчитывают патроны. На дворе ночь, над головой коптит керосиновая лампа. Рядом другие мужчины и женщины. Все они тут, - кроме тех, кто сейчас несёт караул, - около двух дюжин. Только Йосси и ещё один солдат Пальмаха прошли военную подготовку. Остальные - просто мужчины и женщины; женщины почти как Анна, разве что более тяжёлого поведения. Египетская армия ожидается через два-три дня. Они делят патроны для нескольких имеющихся у них винтовок и решают кто за какой винтовкой числится - вторым, третьим номером, – если первый больше не сможет стрелять. Потом Йосси наполняет бутылки драгоценными остатками бензина, чтобы ему и другому солдату Пальмаха было чем швырнуть в броневик или танк, если египтяне будут на боевых колесницах.
Как серьёзно решали они задачу защиты маленького поселения, которое - все понимали - должно было пасть. Каким чистым было их намерение, каким простым и правильным и добрым. И им это удалось, вот в чём было чудо. Они защищали своё поселение целый день и выстояли - чудо. И Халиму... Йосси, оглядываясь назад, тот единственный день в пустыне казался величайшим триумфом в его жизни. Никогда больше не довелось ему испытать такого возбуждения, такого удовлетворения от чистой победы, как тогда; когда, чтобы защитить их, дюны окутала ночная темь.
Всего тридцать лет назад, а теперь вот это. У его ног лежит измученный город, полуразрушенный и разделённый войной и ещё одной войной. Где-то там Наджи, его гангстеры и куча других гангстеров. А здесь - вот он - Стайер, самый умный агент, какой когда-либо был у Моссада, гробит здоровье в работе на полковника Чади, абсолютно безжалостного генерального инспектора сирийской разведки.
Он допил бренди. Он всегда верил в себя и в своё дело, но в последнее время начал задаваться вопросом: как долго Стайер может продолжать бег? Реальное значение ответ имеет только для него самого и Таяра. А если случится предвидеть финиш, должен ли он сказать об этом? Он склонялся к тому, что нет, не должен. После всего, что сделал для него Таяр, правильно - "Улыбаемся и машем". Остальное, всё остальное, Таяр конечно поймёт.