Который час он продолжал таскать брёвна и доски. Уже перевалило за одиннадцать, а он всё таскал и таскал...
Я наблюдал за ним несколько вечеров подряд и удивлялся его настойчивости. Рабочий день кончался в шесть, а в семь на заднем дворе базы появлялся он: в чёрных валенках, чёрных же ватных штанах и телогрейке и чёрной, с опущенными ушами ушанке.
Он работал с какой-то отрешённой, почти маниакальной настойчивостью и, как казалось, упорно следовал одному ему известному намеченному плану.
- Знаешь что? - сказал я, глядя в окно вагончика.
- Что? - ответила жена.
Она завершила уборку нашего нехитрого жилья и собиралась стелить постель.
- Пойду-ка я к нему.
- Зачем?
- Помогу. Ты заметила, как он работает? И всё один. Не должен человек быть один. Да ещё в такой мороз. Не могу смотреть спокойно.
- Мы же ложиться собирались...
- Ложись одна. Я — недолго. Подсоблю немного и вернусь. Жалко парня.
- Больно ты жалостливый...
- Я — не жалостливый, я — добрый и справедливый.
- Ладно, уж, добрый, ступай, что с тобой поделаешь, - она подошла ко мне, поднялась на носки и подставила для поцелуя губы. - Целуй немедленно, а то...
- А то — что?
- Узнаешь, когда вернёшься.
Я поцеловал мягкие, чуть приоткрытые в ожидании губы.
- Не скучай.
- А вот буду... Иди, раз решил. Только одевайся теплее. Вон какой морозяка на улице.
На улице и правда было холодно, чертовски холодно. Столбик на термометре опустился за отметку минус сорок и неуклонно приближался к цифре «пятьдесят».
- Шею обязательно шарфом замотай и рот клапаном прикрой.
- Иес, мэм, - ответил я, натягивая куртку и застёгивая клапан, закрывающий лицо почти до глаз. - Ну и как я тебе такой, нравлюсь?
- Очень, - сказала жена и улыбнулась. - Бог в помощь.
Я прихватил меховые рабочие рукавицы и быстро, стараясь не впустить холод в вагончик, выскочил в тамбур, а затем и во двор. Цепкий холодный воздух тысячами тонких иголочек впился в лицо и устремился под куртку и надетые под неё хэбэшную спецуху, свитер, рубашку и тельник...
- Ну и холодрыга, - пробормотал я и направился на задний двор.
- Здорово, - произнёс я, подходя к копошащемуся среди досок «чёрному человеку».
- Здорово, здорово, - человек посмотрел на меня и продолжил своё копошение. - Тебе чего? - спросил он, не поднимая головы.
- Хочу помочь, если не против.
- Чего? - человек снова посмотрел на меня. - Ты — кто?
- Олег.
- И чего тебе, Олег, нужно?
- Мне — ничего. Хотел помочь.
- Помочь? - человек огляделся, словно спрашивая окружающих: «Видели такого придурка?». Потом, как бы соображая, что кроме нас никого нет и спрашивать не у кого, немного помешкав, произнёс:
- Помогай... А с чего вдруг?
- Да ни с чего. Вижу человек один работает. Дай, думаю, помогу. Помощь ещё никому не мешала. Как считаешь?
- Это точно... - он подошёл почти вплотную и постарался через плотную завесу пара, идущего изо рта, вглядеться в моё лицо. - Да вроде нормальный. Тогда тащи те брёвна, - он показал на сваленные в кучу стволы листвянки. - Будем каркас ставить.
- Что строишь-то?
- Дом.
- А как хозяина будущего дома звать?
- Серёга.
Серёга работал в нашей экспедиции мотористом. В его ведении была установленная на шасси 66-го «газона» геофизическая лаборатория. Вернее, не сама лаборатория, а автомобиль, который он иначе как «ласточкой» не называл. Серёга холил и лелеял его. Мыл, чистил, смазывал и подкрашивал. Постоянно доставал какие-то запчасти: трамблёры, свечи, насосы, крестовины и прочие железные автомобильные радости с одной только целью — нет, не заработать, хотя заработки, естественно, зависели от того, на ходу машина или нет — чтобы его «ласточка» была всегда в порядке, чтобы была, как он любил повторять, «весела и игрива и порхала, как настоящая ласточка».
Серёга трудился под началом Ермака — существовал у нас в экспедиции такой начальник партии. Вообще-то фамилия его была Ермаков, но звали все, от директора до уборщицы, Ермаком. И что-то ему у Ермака не пришлось, из-за этого старался на глаза начальству попадаться как можно реже и всё время проводил или под машиной, или в общаге, где пристроился на койке второго яруса. Жил он вместе с нашими шоферами и работягами и, в общем, не конфликтовал, но, поскольку характер имел независимый и гордый, общага его тяготила. К тому же сошёлся с одной особой, что требовало отдельного жилого помещения, а потому, заручившись согласием экспедиционного руководства, решил строить дом или по северному — балОк. Место определили на заднем дворе экспедиции, где его было предостаточно. Как раз выдались дни без работ на буровых, и можно было за выпавшие свободные, пусть и крайне морозные вечера что-то успеть сделать. Вот и пропадал Серёга на строительстве до поздней ночи, пока силы его вконец не покидали, и он, измочаленный и еле передвигающий ноги, не отправлялся в общажную койку. В один из таких поздних вечеров я и присоединился к нему.
Мы сразу нашли общий язык, так как оба не любили пустой болтовни — предпочитали делать, да и руки у обоих росли откуда надо. Потому работа пошла быстрее, и вскоре на заснеженной поляне, расположенной на краю обрыва, почти отвесно спускавшегося к старице протекавшей недалеко от посёлка реки, поднялось нечто, отдалённо напоминающее небольшой домик. В шесть вечера, как я уже сказал, кончался рабочий день, а в семь мы встречались на стройке. За то время, пока возводилось жилище, мы успели не только шишек и синяков понахватать от нечаянных ударов досками и наматериться вдосталь на необычайно морозную погоду, которая постоянно подгоняла нас и не давала расслабиться, но и подружиться. Тем более, что из форточки экспедиционного вагончика, являвшегося в рабочее время камералкой, а вечером служащего нам с женой временным пристанищем, то и дело раздавались её заманчивые приглашения устроить перекур и угоститься чаем с болгарским джемом, присланными с «большой земли» конфетами и самодельными пирожками. За чаем мы расслаблялись, отогревались в почти домашней обстановке, которой Серёге, как я понял позже, явно не хватало, и беседовали на разные темы, узнавая недолгие истории жизни друг друга.
- И как же ты на север попал? - спросила Серёгу жена в один из таких «перекуров», подливая в чашки крепко заваренного индийского чая «со слоном» и накладывая в тарелки пирожки.
- Да очень просто, - Серёга поднял чашку, осторожно отпил, поставил на блюдце и смачно откусил кусок от ещё тёплого пирожка с брусникой. - После армии устроился на завод, поработал немного, но понял — не моё. Свободы захотелось, просторов. А у нас — какая свобода, какие просторы? Так... - Серёга задумался и откусил новый кусок. - Отличные пирожки. Кто делал? Неужто сама? - он посмотрел на жену, потом на меня.
- Конечно, сама. А то кто? Не он же. Хотя, может. Но лодырь ужасный.
- Да ладно тебе — лодырь. Скажешь тоже. По двадцать часов впахиваешь, а потом тебя же лодырем кличут, - я поймал жену за талию, привлёк к себе и усадил на колени. - Целуй немедленно.
- Конечно, лодырь. Сколько прошу полочку для книг сделать, так — нет. Всё некогда ему, видите ли. Приборы, видите ли ему важнее.
- И не буду я здесь никаких полочек делать. Для тебя — что угодно, а для общественных нужд пусть столяр делает. Ты же для камералки просишь. Когда будет своё жильё, тогда и полочки будут, и шкафчики, и «станок» сколочу широченный, - я обнял жену и привлёк себе.
Она взъерошила мои волосы, поцеловала и поднялась с колен. Ей было явно неудобно перед гостем за наши «нежности», и она заметила плохо скрываемую зависть и грусть в его глазах.
Серёга сделал глоток и взял новый пирожок.
- Вкусно... А здесь, - он остановился, прожёвывая кусок и смазывая с губ выдавленную из пирожка бруснику, - походил по разным конторам — шофера-то всюду нужны, но решил у геофизиков остаться. Деньги, конечно, не те. Сюда же все за заработками едут, а у геофизиков какие заработки... Но зато — электроники навалом: транзисторы, лампы... приборы разные, я это шибко уважаю. Да и, вообще, интересно. Как никак — в глубь Земли лезем. Кто ещё так может? Тут — никто. Да и люди интереснее. Не то, что у трубовозов или в ДСУ.... - он опять отпил, доел пирожок и сказал, обращаясь ко мне. - Ну что? Пора за работу?
- Пора.
Мы встали из-стола. Я подошёл к жене, обнял и поцеловал.
- Спасибо тебе, - сказал ей Серёга. - Вкусно. Как дома.
Он нахлобучил ушанку, застегнул телогрейку и вышел в сени.
- Тоскливо ему, - сказала жена. - Хороший парень. Ты его пассию видел?
- Нет ещё. Дом закончим, обещал познакомить.
- Возьми его к себе. Тебе же как раз моторист нужен.
- Я подумаю. Дело говоришь.
- А я всегда дело говорю.
- Ой ли? - я ещё раз обнял жену и последовал за приятелем.
С Серёгой мы были почти ровесниками. Он был всего на год старше, но повидал не в пример мне много больше. Я вполне благополучно рос в тихой интеллигентной семье: мама — врач, отец — инженер. Учился в музыкалке, спортом занимался. После школы поступил в «керосинку», так у нас называли «нефтяной» институт и, закончив, вместо вожделенной Камчатки улетел на Ямал в только что организованную геофизическую экспедицию, где, будучи грамотным и толковым малым, быстро стал начальником партии.
Серёга же с пятнадцати лет рос один. Как уж так получилось, что остался без отца и матери, он не распространялся, но, видно, пришлось ему несладко. Десятилетку, тем не менее, закончил и сразу после школы отправился служить на границу. Отслужив, вернулся в родной город, устроился работать на завод, поработал недолго шофёром и подался на север. Каким-то образом оказался в нашем «закрытом» посёлке, куда просто так попасть было трудно: посёлок маленький, заработки большие, а желающих завербоваться — много. Потому на каждое рабочее место стояла очередь. Впрочем, специалисты и, особенно, шофера и мотористы, всегда были нужны.
Послужив в разных ДСУ, РСУ, СУ и прочих «у»-шлых конторах, он оказался в нашей и здесь, несмотря на невысокие, относительно других, заработки, прижился. А прижившись, решил построиться и обзавестись семьёй.
Довольно скоро балОк был готов и основательно утеплён. Осталось провести электричество. Если во всяких строительных операциях Серёга безусловно руководил, то тут бразды правления перешли ко мне. Электричество было уже по моей части. Несколько подтрунивая и подшучивая над будущим домовладельцем, я не стеснялся командовать и распоряжаться, тем более, что приказы Серёга исполнял беспрекословно. Когда все работы завершились, и в домике появилась первая мебель в виде широкой, с панцирной сеткой кровати, стульев и стола, он закупил продуктов, где-то раздобыл дефицитного (в посёлке существовал «сухой закон») шампанского и пригласил нас с женой на новоселье. В назначенное время мы постучали в дверь нового дома.
- Кто это, ты не знаешь? - обратился я к жене, когда дверь открылась, и нас встретил молодой человек в чёрном костюме, белоснежной рубашке, туго перетянутой галстуком. - А где хозяин этого роскошного дворца?
- Да ладно тебе, - Серёга явно смутился. - Чего там. Давайте лучше проходите. А то холодно тут стоять.
Он пропустил нас в сени и с силой захлопнул дверь.
- Уже перекосилась, зараза. Только построили, а уже перекосилась... - он внимательно осмотрел дверную коробку и что-то пробормотал, очевидно, соображая, где и что надо подправить. - Да проходите, проходите, чего встали.
- Хозяин — вперёд, - сказала жена. - Чтобы встретил в доме и хозяйку показал.
Серёга засуетился и, как-то неловко обогнув нас, открыл дверь, ведущую непосредственно в балок. Только сейчас мы заметили, что его брюки заправлены в грязные рабочие валенки.
Мы перешагнули высокий порог и оказались в небольшом с низким потолком квадратном помещении, ярко освещённом немыслимых размеров лампой.
- А это откуда? - я показал на лампу.
- Со склада стащил, - Серёга произнёс это таким естественным тоном, будто склад экспедиции специально предназначался для того, чтобы с него все кому не лень тащили нужные в хозяйстве вещи.
- Так это же уличный светильник. Его для освещения ворот базы приготовили.
- Ничего, - Серёга небрежно отмахнулся. - Пока ворот нет, пусть у меня посветит. А когда появятся, верну. Да вы раздевайтесь и давайте за стол.
Он подскочил к жене и неуклюже помог ей скинуть полушубок. Она хотела снять и валенки, но Серёга остановил.
- Разуваться не надо. С полом не рассчитал. Тянет от него. Холодный получился. И утеплял вроде, но, видать, мало. Так что оставайтесь в валенках. А снег веником смахните.
Я взял веник и прошёлся им по своим унтам и валенкам жены.
- Ну а где же хозяйка? - спросил я, прикрывая глаза от ослепляющего света лампы и окидывая ещё необжитое помещение, в углу которого потрескивала маленькая металлическая «буржуйка». - Обещал познакомить, а...
- Здравствуйте, - раздалось из противоположного угла, где стояла широкая кровать, застеленная казённым верблюжьим ядовито-зелёного цвета одеялом. С неё поднялась невысокая женщина, сидевшая так тихо, что мы её даже не заметили, и подошла к нам.
- Вот, знакомьтесь, - Серёга радостно обнял женщину за плечи и представил.
Мы пожали протянутую женщиной руку и переглянулись. Вот уж кого не ожидали здесь увидеть. А Серёга, не замечая нашего недоумения, продолжал суетиться.
- Ну что, давайте за стол, - его крепко сколоченная фигура не помещалась в утлом пространстве. Он это сознавал и потому передвигался скособочившись, опасаясь что-то ненароком задеть, уронить и разбить. - Рассаживайтесь, давайте. Остывает всё.
Мы сели за маленький столик, посередине которого возвышалась бутылка с дефицитным шампанским, а рядом что-то дымилось и булькало в большой, только что снятой с плитки сковороде.
- Раскладывайте, не стесняйтесь. Чего притихли?
Не дожидаясь, он поднял сковороду и принялся сам накладывать в тарелки шипящее содержимое. Видно было, как ему хочется показать, что вот и у него наконец-то появился пусть пока маленький, но свой, всамделишный дом, о котором он мечтал долгие годы.
- Серёж, - обратилась к хозяину жена, когда тот пытался открыть шампанское. - А где же твоя борода?
Только сейчас я разглядел, что Серёга-то — без шикарной, окладистой, широкой бороды. Вот почему и лицо его, сделавшееся совсем молодым, почти мальчишеским, так удивило меня, когда он встречал нас.
- Чёрт, - воскликнул я. - Точно. А я смотрю и понять не могу, что случилось. Был такой суровый мужик, а сейчас симпатишный и молодой карасавец. Как же это я сразу не углядел.
- Да чего там, - Серёга с серьёзным видом углубился в процесс открывания бутылки. - Это из-за неё, - он повёл плечом в сторону притихшей рядом женщины. - Пристала: сбрей да сбрей. А то колючий больно и старый.
- Ну уж и старый. Скажешь тоже. А мне нравилось. Мужественный такой... - жена кинула быстрый взгляд на подругу хозяина и, осекшись, добавила. - Но и сейчас хорошо, правда? - она посмотрела на меня, словно ища поддержки.
- Точно. Сейчас даже лучше. Прямо Бельмондо... Может помочь? - я наблюдал за Серёгиными стараниями и его огромными ручищами, пытающимися скрутить пробку.
- Всё... уже пошла. Квалификации нет. Я же — непьющий...
- Как? Совсем? - это сообщение было для меня новостью.
- Совсем.
- То, что не куришь, знаю. Но что, не пьёшь... - потрясающе. Первый раз вижу непьющего шофёра.
- «Всё ещё впереди», - пропел Серёга и удовлетворённо выпалил. - Опа на!
Пробка с шумом выскочила из бутылки, пролетела комнату, ударилась о стену и закатилась за кровать.
- Сувенир будет. Талисман на счастье. Подставляйте кружки.
Четыре кружки поднялись над столом, куда гордый и счастливый Серёга разлил искрящийся и пенящийся напиток.
- За счастье, - радостно выдохнул он. - Первый раз пью, но за это можно.
- За счастье, - хором ответили все, и кружки соединились над столом, со стоящей посередине сковородой и разложенной по тарелкам жаренной картошкой с оленьей тушёнкой.
- Ну и как тебе это нравится? - спросила жена, когда мы вернулись в свой вагончик.
- Серёга нравится и домик его нравится, а подруга — нет.
- Интересно, как его угораздило?
- Не знаю, но есть подозрения.
- Какие?
- Думаю, что она была первой, кто оказал ему внимание.
- Думаешь?
- Подозреваю.
Я не ошибся. Зина, так звали подругу, на самом деле давно положила глаз на Серёгу. И было из-за чего. Интересный внешне, с красивой фигурой, сильный, непьющий и некурящий, опять же; зарабатывает неплохо и, что важно, — надёжный, очень надёжный, как скала, и верный. Зина это просекла сразу. А она...
На газоперерабатывающих пунктах, построенных по французским проектам, трудились французские специалисты. Проживали французы особняком и, хоть по внешнему виду их двухэтажный барак, стоящий посередине посёлка, мало чем отличался от подобных, служащих общагами для итээров и работяг, но внутри был принципиально другим. Если наши обитали в многолюдных комнатах, с установленными нередко в два этажа кроватями-нарами, то иностранцы жили в отдельных квартирах почти со всеми удобствами, т. е. тёплым туалетом, ванной и душем, где с перебоями, правда, но из крана текла горячая вода, и не та, которая заполняла батареи отопления — грязно-коричневая с запахом соляры и которую рукастые умельцы через самопально-вваренные патрубки выводили в приделанные ими же самими умывальники, а чистая и пригодная для мытья. А ещё французов обслуживали. У них работали гувернантки, следящие не только за чистотой и подающие завтраки, обеды и ужины, но и удовлетворяющие мужские притязания. За деньги они «обслуживали» или нет, никто не знал, но поговаривали, что не задаром. Очевидно, так оно и было, так как и парфюмерия у них водилась французская, и одежда, и другие разные и, часто, дорогие подарки. Однажды, когда сильно и надолго запуржило, французы устроили почти настоящую забастовку. Из-за нелётной погоды их, работавших вахтой, невозможно было вывести на «землю» и сменить на других, вот они и затребовали «спецобслуживания» по полной программе. В программу входили и женщины. Впрочем, подобная услуга предоставлялась всегда, но тут они затребовали новых — «свежих». Среди них и оказалась Зина. Дело это было добровольное, и набор вёлся поселковым начальством, естественно, негласно и исподволь, дабы избежать скандала. А тут и стараться особо не надо было. Кинь клич только, от желающих отбоя не будет. И не было.
Зина считалась далеко не красавицей, но с неплохой фигурой, хваткая и весьма практичная. Она и на север подалась, как и многие поселковые представители женского пола, преследуя две цели: первая — выйти замуж, вторая — деньги. Идеальный вариант был бы — и то, и другое одновременно, в одном, так сказать, «флаконе». Но это — в идеале, а в жизни... Зина быстро сориентировалась, перебрала нное количество местных мужиков, но все не соответствовали её запросам. Когда она прознала про «спецнабор», не раздумывая, ринулась в дело. «Прошлась» по французам, но зачем она была им? Только для времяпрепровождения. О женитьбе и речи быть не могло. Тогда она на какое-то время заскучала, здесь и возник Серёга.
Что-то надо было привезти для иностранных специалистов, подходящих машин под рукой не оказалось, и французы обратились к своему руководству, а те, почему-то, в нашу экспедицию. Первый, кто попался на глаза начальству, был он — Серёга. Его и направили на исполнение «интернациональную долга». Выполнив задание, он зачем-то задержался в холле «французского» дома, где к нему с предложением попить чайку подошла Зина. Так и познакомились.
Серёга робостью не отличался, но по отношению к женщинам, как бы сказать помягче, был не очень решителен и приятельницы не заимел. И не то, чтобы чурался их, но подходил как-то неуклюже, плохо управляя своей крупной фигурой, руками и языком. Словарный запас его мгновенно скудел, и он превращался в несуразно-мычащее и бессвязно-бурчащее существо. Это потом, спустя несколько лет, он научился довольно лихо обращаться с женским полом, а тогда... Во время строительства он рассказывал мне, как ему хотелось иметь жену, дом, детей, чувствовать заботу, внимание и уход, которых он был лишён, но как найти подходящего человека, не знал. А кто, вообще, это знает? Тут-то и подвернулась Зина. Она быстро смекнула, что к чему, недолго думая отдалась ему, и стала постоянной подругой. Через некоторое время оказалось, что она ждёт, якобы, от него ребёнка и потребовала, чтобы Серёга построил дом. Вот он его и построил в надежде зажить счастливой семейной жизнью. А ещё через несколько месяцев они расписались, и вскоре после этого родился малыш.
Мы познакомились с Зиной случайно, будучи приглашёнными одним из французских специалистов на вечеринку. Отмечался пуск очередной установки, и по этому поводу ожидался сбор гостей, принимавших участие в работе. Мы к ней отношения не имели, но, поскольку я неоднократно выручал французов, налаживая их электронную аппаратуру, меня с женой пригласили. Банкет проходил в холле второго этажа «французского» дома, посередине которого установили длинный стол с закусками и выпивкой, что по меркам поселкового «сухого закона» было роскошью. Народу собралось много, и всё было достаточно весело и шумно: ели, пили, пели и танцевали.
Прислуживали на банкете несколько барышень. Они были одеты в коротенькие юбочки с белыми фартучками и, очевидно, должны были напоминать французам родину. Барышни ловко лавировали между подгулявшими гостями, разнося подносы с едой и убирая пустые тарелки, и время от времени оказывались на коленях у мужчин, пришедших без спутниц. Мужчины постоянно менялись, барышни на коленях тоже. Иногда в одном или другом углу холла раздавался визг, и в воздух взлетали женские ножки. Ноги одной из барышень взлетали, пожалуй, чаще всех и выше, и визжала она громче остальных. Звали её Зина.
- Да, не нравится мне это, - повторила жена. - Что-то мне подсказывает, что не получится у Серёжки счастливая семейная жизнь с этой потаскушкой.
- Думаешь? - теперь тот же самый вопрос задал я.
- Подозреваю...
Мы оказались правы. Счастливая семейная жизнь не случилось. Нелады начались почти сразу. Серёга был парень хоть и покладистый, но с норовом. К тому же гордый и свободолюбивый. Зина же с первого дня принялась командовать. А чего было командовать? Он и так делал всё, как надо. Сначала Серёга терпел, а потом решил воспротивиться, что вызвало бурный скандал. Затем возник другой скандал, третий и — поехало. Парень ходил словно в воду опущенный и старался использовать каждую возможность, дабы удрать на буровую. Он хватался за любую работу, только чтобы поменьше быть дома. Когда же появился ребёнок, стало ещё тяжелее. Серёга, правда, души в нём не чаял. Но скандалы шли по нарастающей, а через несколько месяцев после рождения Зина к тому же ещё и загуляла. Её можно было встретить в самых разных компаниях и с разными людьми. Серёга совсем опустил руки и, как-то придя к нам, сухо выдавил: «Уйду...». Мы сильно переживали за него и за то, что так всё нелепо и глупо обернулось. Самое простое было бы бросить женщину, но ребёнок... Серёга сильно к нему привязался и готов был проводить с ним всё свободное время. Она же, загуляв, малышу уделяла совсем мало внимания. Покормит, и — в посёлок...
- Всё, - как-то сказал Серёга, сидя у нас и делясь очередными домашними неприятностями. К этому времени мы уже простились с нашим вагончиком и переселились в блок, стоящий на берегу той же старицы, но чуть дальше от территории экспедиции. - Ухожу. Пусть живёт, как хочет, а я так больше не могу.
- А ребёнок? - спросила жена.
- К ребёнку буду приходить, но, видно, потеряю. Вы же видите... - Серёга матюгнулся, что с ним случалось крайне редко, и виновато посмотрел на жену. - Извини, вырвалось. Мочи нет.
- Да ладно, можно подумать... Не переживай. За тебя обидно. И жалко. Но, видать, не судьба.
- Видать...
К концу подходило короткое полярное лето. Работы было немного, а потому Серёга, перебравшийся в общагу, часто забегал ко мне. Жену я отправил на «землю» и вёл холостяцкую жизнь, а вернее почти всего себя отдавал работе. К этому моменту мне удалось перевести Серёгу в свою партию, и теперь он был полноправным хозяином лаборатории на колёсах. Зная товарища, я был уверен в исправности машины и постоянной готовности к выезду, которые, впрочем, случались редко, а на скважины добирались «вертушками». Там, на скажинах, были оборудованы другие лаборатории, ещё по весне завезённые на санях. Наша же стояла по большей части на приколе и служила для редких поездок по хозяйственным надобностям.
- Поможешь? - как-то в один из визитов спросил меня Серёга.
- Помогу, а с чем?
- Новый балок хочу строить.
- Опять что ли жениться надумал? - невольно вырвалось у меня. Я знал, что Серёга сильно переживал уход, и сейчас, ляпнув не подумавши, положил руку на плечо товарища. - Извини, вырвалось.
- Чего там, сам виноват. Не переживай. Впредь умнее буду.
- Будешь ли? Вот в чём вопрос. Я, лично, всё время наступаю на одни и те же грабли.
- Попробую. Постараюсь... Ну так поможешь? Надоело в общаге жить. Хочу тишины и покоя.
- Конечно помогу. Как раз выездов мало. Самое время для строительства. Когда хочешь начать?
- Да хоть завтра.
- Хорошо, завтра и начнём. А материалы?
- Если позволишь, нашу «ласточку» приобщим.
- Тебе, естественно, позволю.
- Тогда, до завтра.
- До завтра.
И завтра началось новое строительство. Только теперь с первого дня оно велось вдвоём. А вдвоём получалось и быстрее, и веселее, да и деньки стояли тёплые, солнечные. К тому же полярный день позволял работать и днём, и ночью. В общем, дело спорилось. Место для строительства Серёга выбрал в так называемой «нахаловке». «Нахаловкой» или «шанхаем», в разных местах по-разному, называлось поселение самостроя, располагавшееся обычно на окраине посёлка или городка и представляющее собой весьма любопытное зрелище. Люди тут жили в балках, собранных из бог знает чего. Что было под рукой или удавалось где-то прихватить, стащить, достать, то и использовалось. Потому жилища снаружи, зачастую, выглядели весьма экзотично: одна стена могла быть обита какими-то ящичными досками (особенно ценились наши — зкспедиционные — ящики из-под взрывчатки или перфораторов), другая — листами железа, третья — рубероидом и т. д. Кто имел отношение к работе в тундре, тот привозил широкую липкую полиэиленовую ленту, которая применялась для изоляции труб газопровода, и ей обматывал своё нехитрое жильё.
Серёга же сразу решил строить сруб. Это было сложнее, чем насыпной домик, сооружённый им в первый раз, зато надёжнее и теплее. За стройматериалом мы гоняли нашу «ласточку» в лес, росший по берегу протекавшей недалеко реки, и набивали кузов, насколько позволяло пространство между аппаратурными стойками, свежими ровненькими хлыстами только что спиленной листвянки. На строительной площадке хлысты нарезали на нужной длины брёвна, очищали от коры и, вырубив углубления по краям, складывали в обло, забивая щели заготовленным в тундре ягелем. Каждый день сруб поднимался всё выше, пока Серёга не скомандовал: «Шабаш, достаточно». Дальше закрыли пространство потолком из досок, которые нам из наших же брёвен напилили на пилораме, наладили стропила, выложили лаги, и перекрыли крышу, настелив поверх дерева рубероид. А затем приступили к внутренней отделке и утеплению. Дом получился, что надо. Он был и выше первого, и просторнее. Два окна, выходящие в сторону леса, пропускали необходимое количество света. Печь, которую мы тщательно выкладывали, стараясь соорудить как можно больше колен, сразу стала хорошо греть. Дверь обили старыми полушубками. Приладили просторные сени. Сделали высокую обсыпку вокруг домика. Провели электричество. И последнее, что соорудили, — вырыли неподалёку глубокую яму и сверху установили будку туалета. Жильё было готово. На новоселье Серёга раздобыл где-то вина и моего любимого кубинского рома, нажарил картохи с тушёнкой, и мы, довольные удачным завершением нужного и полезного дела, с размахом отметили его. Серёга был почти счастлив. В приподнятом настроении он периодически окидывал удовлетворённым взглядом жилище и произносил: «А здорово, правда?» Он смотрел на меня радостными и немного грустными глазами, как бы ища поддержки. И я, разливая вино, не уставал повторять, какой он молодец, что затеял это строительство, что надо забыть старое и жить с устремлением вперёд. Серёга слушал меня, и в его глазах читалась благодарность. А потом я настроил принесённую мной гитару, и мы запели. Мы пели всё, что могли вспомнить, и нам было хорошо.
Вскоре после завершения строительства кончилось лето, и как-то сразу без перерыва и раскачки наступила зима. Наш унылый, вечно серый посёлок превратился в белое нарядное царство, которое не портили ни двухэтажные бараки общаг, ни неказистые постройки магазинов, ни, даже, будка общественного туалета, расположившаяся прямо посередине центральной улицы. Стоящая на окраине баня приветствовала приход зимы напористым столбом плотного дыма, уходящего фиолетовым шлейфом в яркую звенящую голубизну неба. По подмёрзшим дорогам деловито заурчали тяжёлые «магирусы» и «кразы». Вторя им, затарахтели юркие вездеходы. Застывшая на летний период жизнь быстро вошла в обычное деловито-спешащую колею. Завершился полярный день, на смену которому скоро должна была прийти суровая полярная ночь. В общем, всё было, как всегда. Вернулась из побывки на «землю» жена, и продолжились наши с ней обычные мытарства по разным вагончикам и общагам, которые, хоть и надоели нам порядком, но привносили в жизнь элементы разнообразия и новых приятелей-соседей.
Серёга же обустраивался в своём жилище и не переставал его нахваливать. А у него и на самом деле было хорошо. Бедлам, часто встречавшийся в подобных холостяцких жилищах, в его домике отсутствовал начисто. Всё находилось на своих местах и соответствовало функциональному назначению. Почти каждый вечер он заходил к нам и за чаем с традиционными пирожками делился последними новостями: где что приделал или переделал, что усовершенствовал, что придумал. Его техническая мысль била ключом, как и нормальное человеческое желание просто жить и получать радость от жизни. Зина, которую в разговорах он старался не упоминать, уехала из посёлка. Слухи о ней поначалу доходили из разных соседних поселений, но постепенно сошли на нет. Остался исполнительный лист, по которому из Серёгиной зарплаты регулярно удерживалась немалая сумма, да плохо скрываемая тоска в искренних и не умеющих ничего скрывать глазах друга. Мы старались не спрашивать о сыне, но иногда он сам что-то рассказывал, потом спохватывался и замолкал, надолго приникая к чашке или остервенело вгрызаясь в пирожок. Иногда я приходил к нему, и тогда он доставал дефицитный кубинский ром, к которому пристрастился с моей подачи, и мы проводили часы за долгими беседами о смысле бытия, о справедливости, о добре и зле и прочих сложно-простых вопросах человеческого существования, которые мне самому часто были не только непонятны, но и непостижимы. А ещё Серёга расспрашивал об искусстве. К тому моменту моей жизни оно уже стало неотъемлемой её частью. Всюду, куда бы не забрасывали нас с женой обстоятельства, я устраивал маленькую мастерскую. В уголке устанавливал самодельный мольберт, рядом раскладывал ящичек с красками и кистями, а по стенам развешивал многочисленные рисунки и наброски. Часто я брал с собой на буровые бумагу и карандаши и там в минуты затишья рисовал всё, что попадалось на глаза: бурил, ворочающих шарошки и трубы; тундру c нехитрыми тундряными пейзажами; коллег, усаживая кого-нибудь из них в тёплом, натопленном кунге лаборатории и заставляя позировать, что, впрочем, почти всегда вызывало воодушевление, так как с одной стороны позировать хотели все, поскольку в качестве награды позирующему вручался его портрет, а с другой — это было какое-никакое развлечение в однообразном, монотонном и тяжёлом рабочем графике. Да и сам процесс — необычный и забавный — веселил мужиков, собиравшихся вокруг меня плотным кружком, посапывая и попыхивая куревом, и с благоговением следящими за движениями руки и карандаша, из-под грифеля которого через бесчисленное количество штришков, чёрточек, линий и закорючек рождалось вполне узнаваемое лицо нашего товарища. Как это получалось, зачастую, я сам не понимал. Но получалось, выходило, что повергало зрителей в восторг, а меня в их глазах поднимало на почти недосягаемую высоту. Как поговаривали: «Он могёт не только приёмник или маг починить, но и портрет сварганить». Для меня это было высшей похвалой. Хотя, как рождались подобные рисунки?.. Об этом же меня спрашивал и Серёга в наших беседах. Как у меня это выходит? И я не знал, что ему ответить...
- Нет, ну ты скажи, - горячился Серёга. - Вот — белый лист. Пустота. Ни намёток каких-нибудь или контуров — ничего, и вот ты начинаешь рисовать. Что сначала? Ухо, нос, глаза?.. Что? Как?
- Да я сам не понимаю. Иногда совсем странная деталька: уголок рта, кончик носа или козырёк ушанки — почему-то привлекает, и — поехало. Там уже не думаешь, как. Т.е., конечно, думаешь, но основное — ухватить образ, чувство, душу, если хочешь... ну и анатомию неплохо бы при этом знать, основы свето-тени: что ближе, что дальше, как освещается и т. д. Короче, ничего сложного.
- Ничего себе «ничего сложного». Но я-то так не могу.
- А ты пробовал?
- Нет.
- Тогда как можешь утверждать, что не можешь?
Моя вполне логичная аргументация повергала Серёгу на какое-то время в недоумение, но он быстро приходил в себя и продолжал горячиться.
- Мне и браться нечего. И так понятно.
- Что тебе может быть понятно, если ни разу не пробовал? Ты попробуй сначала, поставь себе задачу и поборись немного...
- Да ну тебя, - отмахивался Серёга. - Вечно ты со своей логикой. А я чувствую, что не дано. Я же не пробую летать. Пробуй, не пробуй, результат один.
- А ты фразу такую слышал: «И воздастся вам по вере вашей»?
- Это ещё откуда?
- Из Библии.
- Читал?
- Читал.
- Ну и почём опиум для народа?
- Сам ты — опиум. Я тебе — про веру в свою силу. Это не значит, что буквально полетишь, хотя, кто его знает, но — про веру в себя. В то, что ежели чего шибко захочешь и все силы приложишь, обязательно получится.
- А как же талант, способности там всякие?
- Талант? Хороший вопрос. Но мало иметь эту денежную единицу в кармане, которая только определяет потенциальную возможность приобрести товар по соответствующей цене: мало талантов — купишь погремушку, много — чего подороже. Надо таланты приумножать и становиться не просто талантливым, а мастером. А талант, - я налил себе немного рома и выпил, - можно и профукать, спустить по ветру или... - я постучал по рюмке, - попросту пропить. И такое бывает.
- Нет, но как же?.. - не унимался Серёга. - Ты хочешь сказать, что и лошадь можешь научить рисовать?
- В принципе — да... не лошадь, конечно, человека. Рембрандта, возможно, не получится, это — правда. Но вполне сносно рисовать способен каждый. Тут важен вопрос хотения. Поставил цель, работаешь — значит, выйдет. Обязательно. А другого просто не дано...
- Ты думаешь? - в голосе Серёги слышались нотки сомнения.
- Уверен. Ты же построил дом. И не один, второй уже.
- Ну... Это-то просто.
- Просто, потому что умеешь, научился. Так и в любом деле.
- А в электронике?
- Что в электронике?
- Так же? Можно научиться?
- Без вопросов. Ставишь цель, и — вперёд.
- Вперёд... - Серёга задумался. - А вот если поставлю, поможешь?
- Само собой. Только поставь сначала, а дальше пойдёт... ну если ни как по маслу, то как... по песочку... Но пойдёт. Не сомневайся. Ты малый способный и рукастый.
- Да, - Серёга потёр затылок. - Задачка. Давай-ка выпьем твоего любимого напитка и погрузимся в раздумья.
Мы выпили и сначала погрузились в раздумья, а потом я, попрощавшись, отправился восвояси, оставив друга одного размышлять над вопросами человеческого быта и бытия.
- Знаешь, - как-то обратился ко мне Серёга, когда мы ехали на очередную скважину и наш «газон» изрядно раскачивало на недавно расчищенной от бурана трассе. - Надумал в техникум поступать. Долго думал и решил. Не век же я буду тут и шоферить. Надо и в люди выбиваться. Как считаешь?
- Считаю, что правильно надумал.
- Только забыл всё. Сколько лет прошло.
- Ничего, ты малый упёртый. Главное — поставить задачу, и — с песней.
- Поможешь? - Серёга покосился на меня.
- А куда ты без меня денешься? - я обнял товарища за плечи.
- Тихо, ты, - Серёга выпустил руль, и машина, резко вильнув, чуть не слетела с трассы. - Так не то, что до учебников, до скважины не доберёмся.
А скважина на самом деле находилась далеко и добираться до неё было непросто. Мы ехали на бурящийся водозабор, где не существовало, как на стационарных буровых площадках, ни мощных дизелей, ни тёплых вагончиков, ни самого главного и важного — столовой. А была там бригада геолога Васи Дзюбы, который своими передвижными бурилками на ЗИЛках бурил мелкие скважины на водные горизонты. Если бы не Вася, хрен бы нас заставили поехать — пусть другие морозят свои задницы. Но с Васей мы дружили, и он был малый, что надо. Да и бригада у него подобралась подстать бригадиру — весёлая, неунывающая и работящая. Хотя, работать там было ой как тяжко. Во-первых, — на юру. Со всех сторон метёт, укрыться негде и согреться толком не получается. Только в машине, в кабине или кунге, где как-то при слабосильном Васином генераторе ещё работали «козлы»-обогреватели. А, во-вторых, что важно, у Васи не было ППУшек — передвижных паровых установок, создающих перегретый пар, которым можно было отогреть электроразведочные косы, мгновенно превращающиеся на морозе в ледяные, совершенно негнущиеся болванки. В общем, не работа, а пытка. Но Вася старался как мог облегчить наши мучения, для чего и костры огромные разводил — всё веселее и теплее, и чайком баловал, да и помогал со своими парнями. За что мы платили ему тёплым отношением и радушным приёмом, когда он со своей бригадой заваливался в посёлке к кому-то в гости. Что касается меня, то вся аппаратура, которая имелась в Васиной бригаде: приёмники, проигрыватели и магнитофоны — всегда исправно работала и радовала не только своих владельцев, но и нас — заезжих геофизиков.
До скважины мы, конечно, доехали и с Васиной, как обычно, помощью отработали. А вот на обратном пути попали в пургу и пока пробивались к зимнику по занесённой свежим снегом тундре изрядно поморозились. По приезде Серёга слёг с воспалением лёгких, а мои отмороженные руки и лицо ещё долго потом восстанавливались. В конце концов оба выздоровели и, когда пришли в норму, Серёга начал готовиться к поступлению в техникум. Он раздобыл вступительные билеты и постепенно, шажочек за шажочком, вспоминал, что проходил в школе. До середины ночи мы просиживали с ним за школьными учебниками, и порой я сам удивлялся — неужели когда-то и меня этому учили. Главный упор был сделан на физику с математикой, ну и, конечно, русский. Первым экзаменом было сочинение. А с родным языком у парня были проблемы. Он сразу решил, что писать будет на свободную тему. Всякие там образы в произведениях русской классики его мало прельщали, да и читать когда? А свободная тема казалась простой и понятной. Славные покорители Севера — чего ясней. Со всех сторон — беспроигрышный вариант. Его мы и обкатывали с точки зрения стиля и грамматики. С математикой же и физикой получалось проще, так как тут требовалось логическое мышление, с чем у него было всё в порядке, да и память, как ни странно, кое-что со школы сохранила.
За время подготовки мы окончательно сдружились и к весне отношения стали почти братскими. В начале лета Серёга уехал сдавать экзамены и через месяц вернулся уже студентом радио-технического техникума.
Как-то в один из вечеров, когда после очередного рабочего дня жена готовила ужин, а я возился в своей «живописной мастерской», дверь нашего вагончика с шумом распахнулась, и в комнату влетел радостный Серёга.
- Привет други, - весело прокричал он и полез целоваться. - А вот он и я.
- Ты откуда такой красивый? - несколько растерявшись от бешеного напора, промямлила жена, поправляя рукой с зажатым в ней половником причёску и съехавший на бок фартук.
- Здорово, здорово, - пожимая руку товарища, тоже немного ошарашенный неожиданным визитом, пробубнил я. - И правда, откуда свалился?
- Оттуда, - и Серёга неопределённо махнул рукой. - Всё, можете поздравить. Поступил.
- Да ну?
- Ну да. Буду учиться электронике. Теперь ты, - он небрежно и чуть свысока посмотрел на меня, - будешь моим гуру.
- Делать мне больше нечего. Тоже мне, учителя нашёл. У тебя теперь преподаватели законные есть. У них и будешь учиться.
- Э нет... Ты так просто от меня не отделаешься. Все законы поведаешь.
- Все? Ну тогда внимай. Закон номер один. Главное, всегда помнить, что электрон — частица и волна...
- Чего?
- А второй — если у тебя возникло желание поработать, ляг и полежи, пока оно не пройдёт. Понял?
- Понял, - улыбнулся Серёга. - Тогда, сейчас отчаливаю — полежу немного, а то устал с дороги, а завтра жду у себя. Банкет будет по случаю моего поступления. Идёт?
- Идёт, студент. Про законы, особенно второй, не забудь.
- Не забуду. Очень полезный закончик. Значит, до завтра?
- До завтра.
И так же громко, как влетел, он с шумом выскочил из вагончика. Мы с женой переглянулись и одновременно развели руками...
Почти сразу Серёга начал заниматься. Где-то раздобыл кучу учебников, конспектов и сидел за ними в своём домике допоздна, пока не сваливался и тут же за столом не засыпал. Иногда, когда возникала срочная необходимость поездки в тундру, я отправлялся по посёлку собирать бригаду и заходил к Серёге, которого частенько заставал спящим в обнимку с учебниками.
- Серёж, - будил я товарища.
- А? Чего? - вскакивал Серёга и первым делом хватался за книжку. - Я сейчас, - и лихорадочно начинал перелистывать страницы, словно ища ответ на давно заданный, но так и не разрешённый вопрос.
- Академик, - смеясь, говорил я и смотрел на лицо друга, принимающее после сна осмысленное выражение. - Просыпайся. Нас ждут великие дела.
Слегка ошарашенный моим появлением Серёга постепенно приходил в себя и начинал что-то соображать, машинально натягивал рабочую одежду, не забывая при этом закинуть в сумку пару учебников. Его настойчивость меня восхищала.
В августе, как обычно, я отправил жену на «землю», а сам, взяв пример с друга, решил покончить с нашими мытарствами и тоже построиться. Выбрал место на краю «нахаловки», договорился со сварными, которые за несколько бутылок жуткого пойла с ничего хорошего не обещающим названием «Напиток Бендерский» сварили большие сани из обсадных труб, за тот же напиток приволок тракторами сани в выбранное место и приступил к строительству. Теперь уже Серёга помогал мне привозить и таскать брёвна, доски, фанеру, листы сухой штукатурки, и вдвоём мы довольно быстро соорудили вполне симпатичный балок. Пристроили к нему сени, а внутри балка сложили небольшую печурку. Отделкой, правда, старался заниматься сам, не отвлекая друга от занятий, и когда почти всё было готово, устроил новоселье.
- Замечательный домик получился, - говорил Серёга, попивая теперь уже наш общий любимый напиток и осматривая жилище. - А вода? Про воду забыл?
Я не забыл, но решил пока обойтись помощью соседей, а в дальнейшем установить в прихожей большую двухсот-литровую бочку из-под диэтиленгликоля, которую Серёга обещал достать.
- Не забыл. Ты же обещал бочку.
- Есть, уже раздобыл. Новенькая и чистая. В углу поставишь. Двести литров надолго хватит. Тут водовозка разъезжает. Водилу дядя Миша зовут. Попросишь, он тебе нальёт.
На следующий день Серёга привёз бочку, и мы установили её при входе в комнату — в углу. Очень удобно. И не мешается, и вода всегда под боком.
Теперь оставалось дождаться, когда водовоз приедет. А он появлялся не каждый день... И вот, однажды приезжает и встаёт на другом конце «нахаловки». За водой очередь выстроилась. Кому – прямо из шланга в бочки, а кому – в вёдра... Иду... Подхожу к водовозу.
- Здравствуйте, - говорю, - дядя Миша. Я, вот, тут дом построил... Пожалуйста, будьте любезны..., если вас не затруднит... , не могли бы вы....
Дядя Миша — мужичок лет 50-55, невысокого роста, рябоватый, в чёрном ватнике и в кепчонке — смерил меня презрительным взглядом, сплюнул и сказал, чтобы я отправился... понятно куда. Что он меня знать не знает и знать не хочет... И дальше последовал длинный монолог, через слово сдабриваемый отменным матом, о том, что «ходють» тут всякие.., что вода всем нужна..., что воды мало, а вас много, и откуда, мол, вы только берётесь...
Я был так удивлён и ошарашен ответом, что пошёл, почти по тому направлению, куда меня дядя Миша отправил и, находясь в некоторой растерянности, добрёл до балка Серёги.
- Серёг, ерунда какая-то получается. Мне вода нужна, а этот отказывается.
- Ну и что? И кто этот Этот? - процедил Серёга, чистя картошку и периодически зубами подтягивая засученные и постоянно сползающие рукава тельняшки.
- Этот... дядя Миша, который... Подошёл я, попросил, чтобы он ко мне подъехал — воды набрать, а он меня послал...
Серёга посмотрел на меня с ироничной ухмылкой.
- Так ты, наверное, со своим «пожалуйста, будьте любезны» подошёл? Точно? Я, ведь, тебя знаю. Без этого не можешь.
- Точно.
- Ну ты и «лапша». Кто ж так подходит? Если бы ты ко мне так же подошёл, я бы тебя тоже послал и по тому же адресу.
- А почему?
- Тьфу ты... здоровый мужик, а толку — чуть. Слушай внимательно, запоминай и делай как скажу.
Серёга прекратил чистить картошку, сел на табурет и голосом старшего по званию принялся назидательно отчеканивать.
- Значится так... Иди – ка, ты, друже, в магазин. К Зинке или Ленке... Или в ДСУ... Туда, вроде, завозили. Купи какого-нибудь вина... что будет. Ну и закуски прихвати – колбасы, субпродуктов, килек в томате... Тащи всё это домой, ставь на стол, да стаканы не забудь, а то с тебя станется, и топай к дяде Мише. Подойдёшь, и без всяких, там, твоих «пожалуйста, будьте любезны» говори ему, что купил, мол, вина, закуски и приглашаешь его в гости. Да погрубее так, не мямли. Усёк?
- Усёк, - сказал я без должной уверенности. - А если он меня опять пошлёт?
Серёга, как опытный волчара, который всё про всё знает, улыбнулся и, небрежно отмахнувшись, направился к стоящему на столе тазу, где в чёрной воде среди очисток и ещё не очищенных картофелин, почему-то, плавали уже очищенные.
- Не бойсь, не пошлёт...
Преисполненный решимостью, направился я в магазин, купил, что было велено, и дома расставил на столе... Через некоторое время смотрю — едет. Я — к нему. Иду, а сам думаю, как бы не вырвалось моё «пожалуйста, будьте любезны»... Подхожу и со всей грубостью и развязностью, на которые был способен, говорю заранее придуманную фразу.
- Слышь, мужик. Вон, вишь, балок стоит с высокой трубой. Это – мой. Внутри на столе — вино, стаканы и закуска. Приглашаю тебя в гости.
Сказал и жду, что сейчас всё повторится. И что тогда? Но дядя Миша, вот уж чего не ожидал, вытаскивает из зубов «беломорину», улыбается и хлопает меня по плечу.
- Ну, паря, с этого и надо было начинать.... Мать твою растак ... А то: «пожалуйста, будьте любезны»... Мать твою растак... Щас приеду... А ты иди пока... Готовься... Ядрёна корень ..., - и засунул «беломорину» обратно.
Я даже не ожидал, что всё будет так просто и гладко, и от радости, что получилось, почти побежал домой. Через некоторое время, слышу, машина подъехала... Сели мы с дядей Мишей за стол, выпили, закусили, поговорили о том, о сём... Налил мне дядя Миша полную бочку воды и стал собираться.
- Когда надо... Мать твою растак... в любое время дня и ночи.... ты приходи. Где живу, теперь знаешь. И вода всегда будет. Понял?... Мать твою растак..., - потом хитро подмигнул, - но, только, подливать-то не забывай... Ядрёна корень ...
Натянул свою кепчонку и уехал.
В середине сентября замело. Зимник ещё не встал, а вертушки не летали. Потому образовалось свободное время. И это было кстати. Серёга продолжал усердно заниматься, а я в ожидании возвращения жены наводил комфорт в новом жилище. Вечерами, уставший, я устраивался поудобней на широкой кровати, включал радиоприёмник, ловил хорошую музыку и, попивая ром, который всегда стоял на столике около окна, расслаблялся. В один из таких вечеров ко мне заскочил Серёга.
- Всё, - стряхивая с валенок снег, тут же выпалил он. - Еду.
- Куда это ты едешь?
- Жениться.
- Чего? - я сел на кровати и уставился на друга. - Выпить хочешь?
- Наливай.
- Ну и на ком же ты собираешься жениться, если не секрет? - спросил я, когда Серёга опустошил стакан.
- Во, смотри, - и он достал из кармана куртки небольшую фотографию, с которой на меня смотрела женщина, заснятая фотографом в несколько театральной позе. Так фотографируют известных актрис — немного в полоборота, с чуть откинутой назад головой и слегка приоткрытыми губами.
- Это ещё что за особа?
- Это? - Серёга налил себе в стакан золотистой жидкости. - Хороший напиток, чёрт подери. Вот, видишь, благодаря тебе пристрастился.
- Ты мне зубы не заговаривай. Я — о серьёзном, а он... Что за женщина? Откуда?
- Да и я — о серьёзном. Что может быть серьёзней хорошего рома? - Серёга многозначительно ухмыльнулся. - Сам же меня к нему приучил. Ладно, ладно... Расскажу. Это — дочь дяди Миши.
- Какого дяди Миши?
- Дяди Миши — водовоза нашего.
- Ни хрена себе, - от удивления я сполз с кровати и чуть не свалился на пол. - И когда же ты с ней успел познакомиться?
- Так в том-то и дело, что ещё не познакомился. Только собираюсь.
- Ничего не понимаю.
- А чего тут понимать? - Серёга снова выпил. - Надоело мне бичарить, да и девки местные приходящие надоели. Семью хочу — настоящую, крепкую. Чтобы всё, как у людей. Квартира, завтрак, кофе в постель... и чтобы любили...
- Особенно «кофе в постель» у тебя здорово получилось. А самому ухаживать и любить? А? Нет?
- Да это — само-собой. Было бы за кем и кого.
- И что же ты вот так с бухты-барахты свалишься на голову женщины: «Здрастье, дескать, я вас люблю и вы меня — пожалуйста, будьте любезны...» Ты в своём уме?
- А почему — нет? Я с дядей Мишей потолковал. Он мне рассказал, что, мол, разведена, хозяйственная, хочет мужа... ну и всё такое...
- А дети? Дети у этой хозяйственной есть? - я поднял со стола фотографию и вгляделся в ничего не выражающее лицо.
- Есть, сын.
- Тебя это не смущает?
- А чего? Взрослый парень — 12 лет уже. Договоримся, поладим.
- А если нет, тогда что?
- Тогда? - Серёга посмотрел на фото. - Тогда и думать буду. Ежели чего, обратно вернусь. За балком присмотришь?
- За балком присмотрю, но здесь — другое. Вот так, без любви... Я бы не смог.
- А я могу.
- И когда отчаливаешь?
- Через месяц и отчалю. А пока ещё на пару скважин слетаем, и на учёбу поднажму.
Мы на самом деле успели слетать на пару скважин, а потом начались сильные морозы. На скважины можно было добираться уже своим ходом, и в одну из поездок случилась история, из-за которой вся затея с женитьбой могла превратиться в мираж, в записки мемуариста, не более...
Мы работали на удалённой буровой. Работа шла трудно: постоянно что-то выходило из строя, ломалось — «сыпалось», как у нас говорили, и потому все были злые. Злились и на пронизывающий холод, и на отказывающую аппаратуру, и на бурил, которых в такую холодрыгу из своих вагончиков не выгонишь, чтобы подсобили или оттащили мешающиеся железяки. К тому же постоянно приходилось отпаривать, заводить и отогревать автомобили. Мороз под пятьдесят даже железо доводил до белого коленья. В общем, работёнка была ещё та, и потому, когда она ко всеобщему облегчению закончилась, быстро покидали приборы и аппаратуру по машинам и ринулись домой. Караван состоял из двух 131-х ЗИЛков и 66-й «газушки», в которой ехали Серёга и я. Впереди идущие машины торили колею по направлению к зимнику, а мы двигались следом. Серёга, периодически чертыхаясь, клял всё и всех: и буровую, и тундру, и судьбу, забросившую его на эту территорию земного шара, а, особенно, себя, что не улетел на «землю» неделей раньше вместе с неожиданно «свалившимся» на экспедицию спецрейсом, функции сопровождающего которого он вполне мог выполнить, тем более, что руководство знало о его намерении уволиться, и подписанное заявление давно лежало у кадровички. Но неожиданная авария на буровой, куда была вызвана наша партия, попутала планы, и пришлось проститься со спецрейсом, повременить со сватовством и выручать не только экспедиционное руководство (плевать ему было на него), но, главным образом, меня, поскольку в случае увольнения я оказывался без водителя и моториста.
Уставший от работы и разомлевший в тепле кабины я сквозь слипающиеся глаза наблюдал за идущими впереди машинами и перекидывался фразами с Серёгой, который твердил только одно, что вот-де, когда доберёмся, то он сразу — в порт, и ноги его тут больше не будет. На что я резонно возражал, что сначала надо добраться, а уже потом...
К зимнику мы подъехали, немного отстав от идущих впереди машин, и издали наблюдали, как сначала одна, разрывая снег, пробила высокий вал, огораживающий трассу, и выскочила на накатанную дорогу, а затем и другая. Обе машины, казалось, только и ждали этого момента и тут же понеслись в сторону дома.
- Куда это они? - удивился Серёга. - А нас подождать?
- Действительно, куда они так рванули? Забыли что ли про наше существование? Ну ничего, выскочим на трассу — догоним.
- Всё равно — непорядок, - пробормотал Серёга и был прав.
В тундре установилось «железное» правило. Если по трассе караваном едут несколько машин, то они обязаны находиться рядом или в пределах прямой видимости — мало ли что может случиться. Это правило выполнялось неукоснительно, и, благодаря ему, удалось избежать многих, мягко говоря, неприятностей. Что случилось с нашими парнями, и почему они забыли про нас, трудно было предположить. Скорее всего усталость и желание скорее оказаться в домашнем тепле сыграли с ними злую шутку. Короче, машины скоро скрылись из вида, и мы остались одни, продолжая пробиваться к дороге. Наконец и наша «газушка» подъехала к трассе и, переваливаясь с боку на бок, выползла на зимник.
- Ну что, погнали? - спросил тут же воспрявший духом Серёга.
- Погнали.
Дальнейшая перспектива вырисовывалась достаточно чётко и обещала, что через каких-нибудь три-четыре часа мы окажемся в посёлке и, если успеем, сможем попариться в бане.
Серёга «вдарил по газам», и наша «ласточка» понеслась по хорошо укатанному насту. Мы даже запели на два голоса какую-то весёлую песенку, как вдруг на одном из бугров машину подкинуло, а затем после приземления раздался сильный треск, скрип, что-то как будто взорвалось, и передний бампер с лебёдкой, вспарывая дорогу и поднимая кучу снежных хлопьев, резко зарылся в снег. Мотор мгновенно заглох. С трудом открыв двери и выбравшись наружу, мы увидели весьма странную картину. Кабина лежала на дороге, а передние колёса, выгнутые неестественным образом, напоминали недавно народившегося, стоящего с низко опущенной головой оленёнка, ещё плохо владеющего ногами, из-за чего они, особенно передние, были широко расставлены.
- Ёкалэмэнэ, - выдохнул Серёга и опустился на корточки перед кабиной. - Мост, мать его... Пополам … Ты представляешь? Не выдержала железяка мороза таки.
Я опустился рядом и тупо уставился на широко расставленные колёса.
- И чего делать?
- А хрен его знает, - обескураженный происшедшим пробормотал Серёга.
- Давай попробуем завестись. На таком морозе долго не продержимся.
Мы немного поддомкратили передок и попытались завести двигатель. Но он никак не реагировал на наши попытки. Сколько мы ни гоняли стартер ключом зажигания или рукояткой, всё было напрасно. Мотор не заводился.
- И чего делать будем? - повторил я казавшийся нелепым вопрос.
- Жить... - задумчиво ответил Серёга. - Давай запаску снимать.
Мы сняли установленную на задней стенке будки запаску, подкатили её к кабине, положили на снег, облили бензином и подожгли. Затем достали из будки пару ящиков с аппаратурой и устроились на них около огня.
- На первое время тепла хватит, а там — ещё четыре колеса, ящики, будка... Не пропадём. Давай, закурим, что ли.
- Ты же не куришь, - удивился я.
- Закуришь тут. Дело принимает серьёзный оборот, - постарался пошутить Серёга. Но лицо его при этом было весьма сосредоточенным и задумчивым.
А дело и правда принимало серьёзный оборот. Мороз крепчал и, пожалуй, уже опустился за пятьдесят. В эти предутренние часы шансов на то, что появится какая-то шальная машина, было крайне мало. Мы остались совершенно одни в холодном враждебном пространстве, среди бесконечной тундры, под чёрным, усыпанным звёздами небом, с пробивающимися в нескольких местах жёлто-фиолетовыми всполохами северного сияния.
Огонь сжигаемой запаски выхватывал из черноты странное сооружение, ещё каких-то полчаса назад бывшее нашей «ласточкой», и нас, двух друзей, сидящих на аппаратурных ящиках, молчащих и курящих в кулак.
Прошло, наверное, около часа. Запаска догорела, и мы сняли и подожгли одно из передних колёс.
- Как думаешь, наши хоть раз о нас вспомнили?
- Если бы вспомнили, вернулись бы, - зло ответил я, не понимая, как можно было бросить своих товарищей да ещё в такой мороз. - Сволочи они, всё-таки. Говоришь, говоришь, талдычишь постоянно одно и то же... Всё впустую... Жлобяры. Только бы урвать своё, а там, хоть трава не расти.
- Да ладно тебе. Чего завёлся? Приедем — разберёмся. Хотя, честно говоря, у меня у самого не укладывается, как так можно. Хоть бы разок обернулись. Увидели бы, что нас нет. Наверняка, кемарят и сны сладкие видят...
- Смотри-ка, никак — машина, - я показал туда, где очень далеко черноту ночи разрезал робкий, едва различимый вертикальный луч.
При сильных морозах свет в тундре распространялся не только горизонтально, как обычно, но и фокусировался в вертикально направленные свечки. Странно выглядел зимник, когда по нему вереницей шла колонна автомобилей. Их самих не было видно, а передвигались вертикальные столбики света. Такого на «земле» я не видел ни разу. Ещё интереснее было наблюдать за факелами на газоперерабатывающих пунктах. Резкий вертикальный красного цвета луч от пламени сжигаемого газа уносился в атмосферу и там, найдя какой-то слой, расползался по горизонтали, при этом часть вертикального луча в чуть ослабленном виде пробивала этот горизонтальный слой и устремлялась дальше вверх. В результате среди чёрного неба образовывался гигантских размеров зловещий красный крест. Он был как предзнаменование чего-то нехорошего, недоброго. И, хотя все понимали, что это — всего лишь природное явление, относились к нему с опаской и втихаря крестились, произнося про себя: «чур меня, чур меня...»
- И правда, никак кто-то едет. Ну наконец-то, - Серёга чуть повернул колесо, отчего резина вспыхнула с новой силой. - Пусть увидят. Наш костёр, наверное, такой же свечой издали выглядит? Как думаешь?
- Наверное... Впрочем, какая разница. Главное, чтобы доехали. А то свернут на какую-нибудь буровую, и — кранты.
- Это — точно...
Мы поднялись с ящиков и обошли нашу «ласточку». Отсюда свет костра не мешал смотреть на происходящее вдали, где вертикальный лучик, становясь ярче и чётче, с ободряющим упорством продолжал продвигаться в нашу сторону. Скоро уже различим стал и шум двигателя, а ещё через некоторое время около нас остановился грузовой автомобиль. Из кабины грузовика выбрались три человека, подошли к огню и с удивлением уставились на исковерканную машину.
- Это как же вас угораздило? - спросил один, очевидно, бывший за старшего.
- Да вот на бугре подскочили, а мост и не выдержал. От мороза лопнул. Мы же на буровой сколько простояли? Дня три при таком морозе? - Серёга посмотрел в мою сторону. - Железо, оно и в Африке — железо.
- Особливо в тундре. Сейчас чайком побалуем. Эй, Никола, - тот, кого мы приняли за старшего, окликнул парня, забравшегося под кабину «газушки» и изучавшего покарёженные внутренности.
- Чего? - откликнулся парень.
- Чай в термосе остался или весь выдули?
- Осталось немного, - Никола вылез из-под кабины. - Такого я ещё не видывал. Вот такая железяка, - Никола показал — какая, и пополам — хрясь. Как соломинка. Круто!
- Ты, крутяк, тащи термос, коли чай сохранился.
- Ща, - Никола пошарил в кабине грузовика и вытащил здоровый, расписанный цветочками, китайский термос. - Горяченький.
Он разлил чай по кружкам и поднёс нам. Что это было за блаженство. Крепко заваренный и очень сладкий чай растёкся по замёрзшим внутренностям.
- И что дальше думаете делать? - спросил старший.
- А чего думать? Домой рвать надо. Тут-то на морозе совсем окочуримся. Вот только «ласточка», - лицо Серёги выражало даже не сожаление, а неприкрытую боль и отчаяние.
- Неужто бросите? Так её первый встречный раскурочит. Закон — тундра. Моя твоя не жалей.
- То-то и оно. Знаем мы эти законы: человек человеку — друг, товарищ и брат. Значит, кто-то останется, а кто-то — с вами. Возьмёте?
- Взять-то возьмём. Но ехать придётся в кузове. Кабина занята. А в кузове... Не завидую тому, кто поедет.
Мы с Серёгой переглянулись. Ясно было, что он машину не оставит. Стало быть, ехать в кузове придётся мне. Одна мысль об этом пугала, но делать было нечего.
- Ну так как? Кто поедет?
- Он, - Серёга махнул в мою сторону.
- Тогда полезай в кузов, ехать пора.
Я обнял Серёгу — страшно было бросать его одного в тундре, но у него оставалось ещё три колеса и куча всякого хлама, который можно было жечь.
- Держись, дружище. Как только приеду, сразу помощь к тебе пришлю.
- Да ты сам, смотри, в кузове не поморозься.
На этом, обнявшись ещё раз, мы и простились. Я забрался в кузов и долго ещё наблюдал за уменьшающейся точкой костра и вертикальным световым лучом, идущим от неё, пока она не растворилась и не исчезла в зловещей темноте тундры.
Как я не замёрз по дороге — другая история. Важным было то, что когда меня подобрали в нескольких сотнях метров от конторы, привели в чувства, влив в глотку спирта, и разобрались, в чём дело, к Серёге тут же направили машину. Это было главным, а остальное потонуло в бреду жуткой боли отходящего от мороза и возвращающегося к жизни тела...
С Серёгой же приключилось, как он потом рассказал, совсем забавно. После моего отъезда он выкурил оставленную папиросу и решил залезть в кабину «ласточки». Там он немного посидел, вспоминая как машина взлетела на бугре и потом рухнула вниз, погоревал малость, а затем рука сама потянулась к ключу зажигания. После нескольких безуспешных попыток завести двигатель он вылез и попробовал запустить его рукояткой. И тут случилось невероятное, что-то внутри заурчало, заквохтало, и мотор заработал. От неожиданности Серёга даже отскочил и сел на один из стоящих у костра ящиков, но мгновенно сообразив, что, мотор как завёлся, так может и заглохнуть, забрался в кабину, сделал несколько перегазовок и, только поняв, что двигатель работает устойчиво, устроился поудобнее и … заснул. Проснулся он, когда его разбудила подъехавшая машина с базы. А дальше нашу «ласточку» посадили на жёсткую сцепку и отволокли в посёлок. Я же серьёзно поморозился и долго ещё снимал с тела сползающую пластами обмертвевшую кожу.
Прошло несколько недель после этого нелепого случая, и как-то вечером Серёга завалился ко мне.
- Ну, друже, завтра улетаю.
- Решился таки?
- Решился давно. Просто, пока то да сё... Дела всякие улаживал. Деньги получал. Теперь — всё, пора.
- А женщина-то ждёт?
- Дядя Миша сказал, что предупредил. Вроде ждёт.
- Вроде... Тут точно надо знать. Дело серьёзное.
- Да ждёт, ждёт. Я уже и гостинцев наготовил.
- Каких гостинцев?
Ну рыбы всякой, клюквы... Что ещё с севера привезти можно. Не рога же... оленьи.
- Рога можно и на месте запросто получить.
- Можно... - Серёга почесал затылок. - Но это уже... как ты там говоришь: «На всё воля Божья?»
- На всё... Только и сам не плошай. И пиши. Ежели надо чего и вообще.
- Писать буду, не сомневайся. А через пару месяцев ещё и на свадьбу приглашу.
- Замётано. Только приеду вряд ли. Ты же понимаешь. Самая работа.
- Моё дело пригласить, а там... Да, за балком приглядывать не забывай.
- Не забуду.
- Провожать придёшь?
- Нет, с утра уезжаем. Теперь уже без тебя.
- Без меня... Удачи тебе.
- И тебе. Пиши.
Мы обнялись и крепко пожали друг другу руки. На следующий день Серёга улетел.
Первое письмо пришло недели через полторы. Он писал с дороги, из Салехарда, что познакомился в порту с симпатичной женщиной, и что она зовёт его с собой куда-то на Урал... Следующее было из Ухты, потом из Сыктывкара...
Он писал отовсюду, где совершал посадку самолёт, и в каждом письме говорилось о новом знакомстве. В Москве он решил задержаться на пару дней, сняв у какой-то тётки, которая приметила его на железнодорожном вокзале, комнату недалеко от центра. Дальше письма шли одно за одним, иногда по нескольку в день. В них были подробные рассказы о том, что он делал в столице и с кем в очередной раз познакомился. Судя по всему, Володька не шибко рвался к ожидавшей его дочери дяди Миши, а весело проводил время, дорвавшись до свободы, «цивилизации» и женского пола. В некоторых конвертах находились фотографии его «подружек». Я рвал присланные фото и назидательно писал в ответ, что его, вообще говоря, ждут, и что цель поездки была не кадрить всех подряд встреченных особ женского пола — жизни не хватит, а знакомиться с конкретным человеком и, возможно, жениться. На что Володька резонно отвечал, что я, конечно, прав, и он помнит, но должен же он перед решительным шагом нагуляться в своё удовольствие. Наверное, должен был. Во всяком случае, я понимал, что, хоть он мне и друг, но жить-то ему, и какое, в конце концов, моё собачье дело до того, как и с кем он тратит свои честно заработанные деньги.
Затем в письмах наступил перерыв, и очередное я получил уже через месяц. В нём рассказывалось о том, как он доехал, как его встретили и как началась новая жизнь. Насколько я понял, встретили его очень хорошо, и, судя по рассказу, Полина, так звали дочь дяди Миши, оказалась женщиной хозяйственной, домовитой и умной. Вот только писал о ней он очень мало. В основном, рассказывал про квартиру с городскими удобствами, мебель, ковры посуду и прочее... Как любит нежиться в ванной, а потом пить кофе. Чем его, балуя, угощают. Какие книги из домашней (по всей видимости - неплохой) библиотеки читает, лёжа на просторном диване рядом с телевизором. В общем, моего друга окружили комфортом, заботой и вниманием. Но о женщине почти ничего не говорилось. Дальше письма приходили реже, да и было в них одно и то же: как ему хорошо, и как за ним ухаживают. О женитьбе, предполагаемой семейной жизни — ни слова. А потом пришло письмо, в котором он спрашивал у меня совета. Полина поставила вполне логичное условие: или женись, или выметайся. Возник извечный русский вопрос: «Что делать?», сама постановка которого для меня была странной и противоестественной. Для меня женитьба и совместная жизнь возможны были только при одном условии — наличии любви. В Серёгиных же письмах о любви ни разу не упоминалось. Как будто решалась обычная, может быть, чуть более незаурядная производственная задача. Типа: надо сделать, значит сделаем. Не надо, ну и Бог с ним. Что я мог ответить другу? С одной стороны понимал, что женщина права: приехал мужик с целью жениться, а сам получает удовольствие от жизни в виде ухаживаний и не мычит, не телится... А с другой... Впрочем, скоро пришло письмо, принесшее ясность — дело было сделано, женитьба состоялась. Я от души поздравил молодожёнов, пожелал им любви, терпения и ещё всего того, чего желают в подобных случаях. После этого письма от Серёги стали приходить совсем редко и, в конце концов, прекратились.
Прошло несколько лет. Я уехал из посёлка, вернулся в Москву и устроился работать в экспедицию при одном из геологических НИИ. Работа была связана с севером, с нефте- и газо-разведкой и с частыми поездками, что меня вполне устраивало, так как север я хорошо знал и любил; к тому же, после семейных передряг, закончившихся разводом, старался как можно больше загружать себя делами, отвлекавших от всевозможных невесёлых мыслей.
Однажды, вернувшись из очередной поездки, я достал из почтового ящика конверт. Письмо было от Полины. Она писала, что собирается в Москву и спрашивала, не смог бы я её приютить. В конце была приписка от Серёги с той же просьбой. В моих поездках как раз намечался некоторый перерыв, и я ответил, что, конечно, смогу.
Полина мне сразу понравилась. Рассудительная, уравновешенная, умная... Она не была красавицей, но то спокойствие, которое от неё исходило, то доброжелательное обаяние и какая-то затаённая грусть в глазах располагали к себе. Утром мы расходились по своим делам, а вечером на кухне вели долгие разговоры, затягивающиеся далеко за полночь. Я рассказывал о своей жизни, она — о свой, вернее, об их жизни с Серёгой. Тогда я и узнал подробные обстоятельства Серёгиного появления в доме Поли, как и почему произошла женитьба и что последовало за ней. В народе подобный брак называют «браком по расчёту». Не уверен, что расчёт был верным, но как-то они жили.
- Знаешь, - сказала мне Полина в одной из бесед. - Только где-то на пятый, шестой год совместной жизни он первый раз, и то робко, произнёс слово «любовь». А мне его так не хватало все эти годы. Твой друг — хороший человек, но мы с ним — совсем чужие люди. Он столько рассказывал про тебя, что мне казалось, что мы с тобой давно знакомы, и я тебя хорошо знаю. Он как-то сказал про тебя, что к нему можно обратиться всегда — в любое время дня и ночи, и он поможет... А вот мужа своего не знаю. Не знаю, можно ли к нему обратиться в любое время дня и ночи... Странно жизнь складывается. Не считаешь?
- Да, странно. Только, может, это не она складывается, а мы её так складываем?
- Может быть... Может быть...
После её отъезда я много думал о том, что она рассказывала. Пытался понять, приладить к себе, своему разумению жизни. Но прилаживалось плохо. Я понимал, что та жизнь, которой живут Серёга и Полина, искусственно затеянная и какая-то, как мне казалось, ненастоящая, для меня не то, что трудно представима, а неприемлема. Как можно жить с нелюбимым и, по сути, посторонним человеком, не укладывалось в моей голове, и никакие аргументы, типа: «стерпится-слюбится», «хороший человек», «жизнь заставила» — не действовали. Для меня на первом месте, а также втором, третьем и всех остальных местах стояла любовь. На базе её, как я считал, возникают и привязанность, и дружба, и уважение — всё, что нужно человеку в том понимании, которое в обиходе называется простым и незатейливым словом — счастье.
Прошло ещё несколько лет. Однажды, поздним вечером, было уже за полночь, в дверь моей квартиры позвонили. Недоумевая, кто бы это мог быть (а в то время ко мне запросто и в любой час могли завалиться многочисленные знакомые из разных концов страны), я направился открывать. На пороге стоял молодой человек лет двадцати-двадцати пяти.
- Здравствуйте, - бойко произнёс он. - Я — сын Сергея Васильевича. Папа сказал, что к вам всегда можно прийти.
Я не сразу сообразил, о каком Сергее Васильевиче и о каком папе идёт речь, и вопросительно посмотрел на гостя.
- Какого Сергея Васильевича?
Молодой человек немного смутился и назвал фамилию. Передо мной был сын Серёги.
- Конечно, конечно проходи. Какой ты, однако, взрослый... - я стал прикидывать, сколько же лет мы не виделись с Серёгой, и выходило, что уже больше десяти. - Проходи, не стесняйся, - повторил я. - Голодный?
- Да, - уже без смущения ответил парень.
Я готовил нехитрый ужин и вспоминал, как примерно ту же фразу произнесла Полина, когда гостила у меня: «к нему можно обратиться всегда — в любое время дня и ночи, и он поможет...» Значит, Серёга помнил меня, помнил, как мы строили наши дома, как замерзали, как помогали друг другу, и верил. Это доверие для меня было бесценным. Он знал, что я всегда помогу. Знал и я, что хоть мы очень давно не виделись и живём в разных городах и совершенно разными жизнями, я всегда могу обратиться к нему за помощью, и он — мой друг Серёга — обязательно поможет.
Пока молодой человек уплетал наскоро приготовленную еду, я расспрашивал о Серёге, помня, что он был не родным отцом, а усыновил парня, когда тому было 12 лет; о Полине; о том как они живут и о нём самом. Парень охотно рассказал про себя, про то, чем занимается и чем думает заниматься, а на вопрос, как живут Полина с Серёгой, нехотя и коротко отрезал: «Плохо».
После этого визита я больше не получал никаких вестей от своего друга и, соответственно, ничего о нём не знал. Шли годы, и вот как-то однажды, решив, что просто неприлично ничего не знать о близком человеке, сам написал письмо. Ответ не заставил себя ждать, но на конверте был не рубленный почерк Серёги, а чей-то мелкий и аккуратный. С нетерпением я разорвал письмо и сразу понял, что ничего хорошего в нём меня не ожидает. Писала Полина. Медленно и очень подробно она рассказывала, как они жили. Как трудно строилась совместная жизнь, как он, несмотря ни на что, продолжал учиться. Как, закончив техникум, начал делать карьеру и расти по служебной лестнице. Как, дорвавшись до первого начальствующего поста, принялся командовать и устанавливать свои порядки не только на службе, но и дома: стал высокомерным, чванливым и алчным. Как, сделавшись большим начальником местного значения, начал ворочать разными делами и делишками, превратившись во взяточника и скупердяя. Как всё меньше и меньше уделял времени дому, а проводил его в компании своих подельщиков и других женщин, часто весьма сомнительного свойства... Возможно, из-за этой метаморфозы, происшедшей с человеком, а, может, из-за чего другого, он слёг. Навалилась непонятная болезнь, перешедшая в рак, в результате чего в течение нескольких лет он был прикован к постели и скончался в жутких болях и немощи. Последними его словами были слова с просьбой о прощении...
Вот такое печальное письмо я получил, и вот так ушёл из жизни очень близкий мне человек — мой друг Серёга.
Москва. 2012.
***
Рисунок мой.
Пангоды. Нахаловка. 1975. Бумага. Карандаш. 42х30см.