В этот ничем непримечательный вечер дешевое вино из ближайшего магазина искрится в граненном стакане. Бокал для такого паршивого вина показался бы излишним.
Я сижу на балконе и смотрю в окно, украшенное причудливыми узорами, словно гипюром, после недавних морозов.
Поднимаю стакан, звякнув им об стекло - чокнувшись с заснеженным двором, и закуриваю.
В голове происходит нечто невообразимое, напоминающее некий балет вроде "Жизели". Сначала своё адажио исполняет глубокая тоска, а потом па-де-де танцуют страх перед будущим и тревога.
Звёзд не видно да и Луны, впрочем, тоже. Словно даже небо насупилось, выжидая, чем обернется дальнейшее действие.
После возвращения в родные палестины жизнь будто бы остановилась: целыми днями я предаюсь чтению книг из родительской библиотеки, игре на свирели, честно сказать, отвратной и неизменному курению на балконе. А еще такому притягательному, но в то же время пагубному удовольствию посмотреть, чем живут те, кто раньше учился или просто общался со мной. Иногда это вводит меня в глубочайшую грусть, поскольку многие выглядят на фотографиях до жути счастливыми со своими возлюбленными или детьми, но порой я нахожу и тех, кто остаётся, может, хоть и не на моем уровне жизни, но хотя бы поблизости, что приводит меня в чувство некоего успокоения и даже временами собственного превосходства.
Шутка ли, к 25 годам у меня нет даже кошки. Чего уж говорить о жене или детях? А в зеркале я вижу всё то же мальчишеское лицо лет 17-ти: редкая короткая бородка и усики, надоедливые бакенбарды и ясные зелено-желтые глаза, которые хоть и повидали за эту четверть века столько всего, чего врагу не пожелаешь, но всё же не утратили детской наивности.
Иногда мне в голову приходит мысль, что, может, оно и к лучшему, что шекспировские страсти закончились, и меня ничто не обременяет. Но в то же время даже маленькая квартира кажется по-настоящему пустой, когда никого, кроме меня самого в ней нет.
И пока мои смутные мысли барахтаются в вязкой пучине моего упаднического настроения, я каким-то извилистым путём набредаю на фотографию девушки, в которую однажды влюбился до беспамятства, но потерял в силу страстей, о которых в приличном обществе лучше не упоминать, да простит меня Казанова.
Мы были вместе так мало, но в моей памяти Она заняла так непозволительно много. И, может быть, я и сам повинен в том, что создал её образ такого легкого и воздушного явления, как Облако. Поэтому и угадил в романтическую негу, словно в разинутую пасть библейского Левиафана.
И, к сожалению, сейчас я чувствую себя бутлегером, ведь все воспоминания о ней у меня конфискуют как контрабанду. Я помню совсем немногое, но это немногое сковывает меня, словно узника в Железной маске.
____________
Знаете, пока кто-то живет в больших городах, уезжает в Питер, Москву или хотя бы Новосибирск, я этих городов до жути боюсь.
Боюсь, когда много людей, когда много машин и непонятных линий метро. Я боюсь больших компаний, официальных раутов и даже работы там, где от тебя зависит если не всё, то многое.
Я не танцую в клубах, потому что привык лишь в углу попивать горячительное и стесняться своих движений, а еще терпеть ненавижу выбираться куда-то, где нужно выглядеть прилично, даже если и не по светскому случаю. Меня вообще сложно вытащить из моей комфортной домашней жизни и из моего шлафрока, в котором я могу поместиться дважды.
Я, знаете ли, как Обломов вижу в нём тьму неоценённых достоинств: с лица тоска переходит в позы всего тела, даже в облетающие с халата катышки, устремляющиеся по всей квартире в самые дальние углы.
Наверно, я слишком люблю потоки несвязных между собой мыслей, ведь мне кажется, что это может передать самую настоящую суть моих рассуждений о себе и жизни.
Знаете, я много чего хочу, но как только приходит время что-то решать — я теряюсь и разваливаюсь, как карточный домик, просто потому, что чего-то боюсь не знать.
Ведь бывают моменты, которые разделяют жизнь на "до" и "после". И, если раньше я не боялся, шел вперед и думал "будь, что будет", то сейчас мне страшно.
Ведь вдруг будет так, как я даже
не смог
себе вообразить.