Работа, встречи, события

 
    Часть1. Взлёт (НИОПиК)
               
    Родился я в далёком 1942 году, когда грохотала война, и вся страна напрягала силы для борьбы с немецко-фашистскими захватчиками. Мои родители – Матюшин Алексей Васильевич и Жаброва Галина Николаевна, будучи студентами Московского института инженеров транспорта, с первых дней войны ушли добровольцами на фронт, где в составе инженерных войск приняли участие в битве за нашу столицу.    
В соответствии с   приказом об отзыве с фронта оставшихся в живых студентов-железнодорожников они были направлены в институт, который в то время был эвакуирован в город Томск, на доучивание по специальности.  После завершения в 1943 году учёбы в институте вместе были распределены на работу в город Алатырь Чувашской АССР, где прожили всю свою жизнь.
Естественно, что мои детство и юность прошли в этом небольшом старинном городке. Сначала были ясли, затем детский садик и школа, которую я успешно закончил в 1960 году. В том же году поступил на первый курс радиофизического факультета Московского физико-технического института (МФТИ) в г. Долгопрудный. В 1966 году, после получения диплома инженера-физика по специальности “радиофизика и электроника”, был распределён в Московский научно-исследовательский институт органических полупродуктов и красителей (НИОПиК), в котором появилось направление, связанное с применением органических соединений в военно-прикладных технологиях, в том числе, в лазерных  изделиях и приборах (Отделение “Фотоника” в г. Долгопрудный).               
            Поскольку моя практика и дипломная работа были посвящены исследованию (интерферометрическим методом) распределения температурных полей в твердотельных лазерных активных элементах во время вспышки лампы оптической накачки, то меня устраивало продолжить работы по лазерной тематике, тем более что мне было гарантировано получение отдельной двухкомнатной квартиры в городе Долгопрудный.
             В общем, я приступил к работе в должности младшего научного сотрудника, не используя положенный мне отпуск по окончанию учебного заведения!  При этом следует отметить, что за моими плечами, благодаря практике в базовом институте, уже были сборка и отладка твердотельного рубинового лазера, создание и запуск газового лазера, а также комплекс исследований с использованием скоростной фоторегистрирующей установки, результаты которых были опубликованы в научных журналах и доложены на международной конференции в Берлине. Поэтому в научно-исследовательскую лабораторию органических материалов для лазерной техники я пришёл не как стажёр, а как единственный опытный специалист-лазерщик, что явно способствовало моему авторитету среди сотрудников и обслуживающего персонала. За это я благодарен физико-техническому институту, его базовой системе обучения студентов в действующих исследовательских институтах!
В наше время, за первые три года обучения в МФТИ мы должны были освоить в полном объёме курсы физики и математики, соответствующие тем, что преподавались в Московском Государственном Университете за все годы учёбы. С четвёртого курса нам начинали читать специальные курсы по выбранной тематике, и мы приступали к работе в качестве стажёра-исследователя в базовых институтах Академии наук или министерств оборонного профиля. 
           Сначала стажировались два, а затем и три дня в неделю, а на шестом курсе – пять дней, и только один день – субботу учились в родном институте. За время стажировки нужно было выполнить дипломную исследовательскую работу и защитить ее перед Государственной комиссией.
В соответствии с моим пожеланием, я был направлен на дипломную практику в лабораторию люминесценции Физического института имени П.Н. Лебедева Академии наук СССР, где занялся лазерной тематикой. В то время мазеры и лазеры только начинали осваивать в науке и в технике, а в 1964 году за их создание получили Нобелевскую премию советские физики Н.Г. Басов и А.М. Прохоров, а также и американский физик Ч.Таунс. 
Их фундаментальные исследования в области квантовой электроники заложили основы   развития нового направления в физике, в том числе инициировали работы, связанные с использованием на практике лазерного излучения, созданием лазерных приборов и изделий различного назначения. Естественно, что я с большим энтузиазмом подключился к научно-исследовательским работам, которые велись в базовой лаборатории.
 Первые два года моей студенческой практики были посвящены решению нескольких   научно-технических задач, стоявших перед лабораторией, которые я сумел успешно выполнить. После этого, в качестве дипломной работы, руководством лаборатории мне было предложено исследовать распределение тепловых полей в рубиновом активном элементе и в элементе из неодимового стекла, во время импульса оптической накачки.
 Работа требовала много времени и усилий, и мне почти каждый день приходилось часов до восьми вечера задерживаться в лаборатории, и поэтому иногда я довольно сильно уставал.  Сил мне прибавило неожиданное знакомство с лауреатом Нобелевской премии Ч. Таунсом. Мне, конечно, приходилось видеть издалека наших лауреатов Нобелевской премии, которые работали в ФИАНе,  и даже посещать семинары под руководством Александра Михайловича Прохорова, но о возможности встречи с известным американским учёным в то время трудно было  даже мечтать! Особенно если учесть, что все студенты МФТИ со второго курса имели вторую форму допуска к секретным работам.
          Тем не менее, в один из осенних дней к нам в лабораторию заявился моложавый человек в строгом костюме и неожиданно объявил, что через минут пятнадцать-двадцать нас посетит Нобелевский лауреат Чарльз Таунс для беседы с Александром Михайловичем Леонтовичем, который одним из первых в нашей стране запустил рубиновый лазер. “В помещении не должно быть лишних сотрудников, все должны находиться на своих рабочих местах, не проявлять лишнего любопытства и кратко, но понятно, отвечать на его вопросы”, - продолжил он.
 Кроме А.М. Леонтовича (руководителя моей дипломной работы), в помещении находились аспирант А.П. Ведута и я. Мы с   Ведутой заняли свои рабочие места возле установок, а А.М. Леонтович расположился за письменным столом, и все дружно стали ждать визитёров.
Спустя минут десять-пятнадцать вошли Ч. Таунс, заведующий лабораторией М.Д. Галанин и ещё два человека, один из которых, судя по цепкому оценивающему взгляду, явно был представителем спецслужб.
Ч. Таунс поздоровался со всеми, а затем подошёл сначала ко мне, поскольку я был первым на его пути.  Неожиданно для меня он улыбнулся, поздоровался за руку, и поинтересовался: “Кто я и чем занимаюсь?”. “Я студент, изучаю распределение температуры в активном элементе”, - ответил я по-английски. Он снова улыбнулся и проследовал в сторону стоявшего у лазерной установки А.П. Ведуты. Пожал ему руку и о чём-то, я не разобрал, спросил. Получив ответ, Ч. Таунс прошёл в следующий отсек, где находилось рабочее место А.М. Леонтовича. Начало их встречи я не видел, так как был в первом отсеке, и всё происходящее было перекрыто спинами сопровождающих Ч. Таунса людей. Тем не менее, несмотря на предупреждения, мы с А.П. Ведутой  “проникли” во второй отсек и пристроились к находящимся там людям, прислушиваясь к беседе А.М. Леонтовича с Нобелевским лауреатом.
Надо отметить, что на меня произвели впечатление элегантный вид гостя, его костюм, очки с тонкой золотистой металлической оправой (у нас в стране таких оправ ещё не было), благожелательность к собеседнику, литературный английский язык и старание медленно говорить, чтобы его собеседнику можно было всё понять, в том числе и мне, с довольно слабым знанием  разговорного английского языка. В общем, Ч. Таунс мне понравился, как культурный обаятельный человек, а не только, как знаменитый учёный.
 В НИОПиКе я был зачислен в Отделение “Фотоника” младшем научным сотрудником в группе лазерных материалов, которая, под руководством Бориса Яковлевича Когана, занималась разработкой, на базе просветляющихся красителей, пассивных затворов для рубинового лазера. Имеющийся в лаборатории рубиновый лазер был очень маломощным и собран из подручных материалов, кучи конденсаторов малой ёмкости и слаботочного высоковольтного прибора для их зарядки. Поэтому мне предложили создать мощную лазерную установку с активным способом модуляции добротности при помощи вращающейся призмы полного внутреннего отражения.
Поскольку я три года успешно отработал в ФИАНе и своими руками собрал рубиновый лазер, то мне, в порядке оказания материально-технической помощи НИОПиКу, удалось через сотрудников лаборатории люминесценции  получить  не только конструкторскую документацию, но и всё требующееся для этого оптическое оборудование, включая осветитель. А подключение к работе сотрудников механических мастерских позволило изготовить и запустить требуемую установку за три месяца.
Однако воспользоваться трудами своих рук и познаний мне так и не удалось!
Несмотря на мой выход на работу в НИОПиК, мне был сохранён пропуск в ФИАН, чтобы я мог принимать участие в проводимых там научных семинарах и, конечно, не забывать посещать свою любимую лабораторию люминесценции.  Чем я первое время часто и пользовался.
 Однажды, после одной из таких поездок, Борис Яковлевич Коган радостно сообщил, что в моё отсутствие было проведено собрание сотрудников, на котором, с учётом пожеланий сотрудников, были распределены направления работ, порученных нашей группе директивными органами. Так как одну из работ никто не захотел возглавить или принять в ней участие, то руководство работой он решил предоставить мне. Нужно было создать охлаждающую жидкость для рубинового переносного лазера боевого назначения и фильтр-охлаждающую жидкость для лазера на неодимовом стекле. Изготовленную же лазерную установку я должен был передать одному из сотрудников нашей группы.
 Поскольку выбирать было уже не из чего, то я спокойно согласился со своим назначением. При этом я уже до этого знал, что в научных кругах многие учёные высказывали предположение о невозможности создания таких жидкостей на основе органических соединений. Уж больно специфичны были условия их эксплуатации в лазерных изделиях: спектр излучения импульсных ламп оптической накачки простирается от жёсткого ультрафиолета до дальней инфракрасной области, а плотность достигает 30 Джоулей на квадратный сантиметр.
Такая сложная научно-техническая проблема была мне явно по нутру, и поэтому я сразу же приступил к исследованиям имеющихся в лаборатории красителей на предмет стойкости к излучению импульсной лампы накачки их растворов в этиловом спирте. Для этого мне пришлось создать очередную установку.
Первоначальные результаты не вселяли надежд, так как все растворы обесцвечивались за одну или несколько вспышек лампы. А нужно было, чтобы они “держали” несколько тысяч срабатываний импульсной лампы. Явно непростая задача, требующая достаточно глубоких фотохимических исследований!
Спустя некоторое время меня пригласил к себе научный руководитель отделения “Фотоника” (главный химик) Юрий Николаевич Герулайтис. Он сообщил, что от НИОПиКа меня уполномочивают принять участие в совещании по подготовке решения военно-промышленной комиссии (ВПК) по лазерным изделиям военного назначения, которое состоится в Конструкторском бюро точного машиностроения (КБТМ). Поскольку наш институт, является в СССР головным предприятием по разработке охлаждающих жидкостей для рубиновых лазеров и фильтр-охлаждающих жидкостей для неодимовых, то без нас не обойдутся. Соисполнителем по этому направлению у нас является Государственный институт прикладной химии (ГИПХ). На совещании представители головной организации по разработке этих изделий, (Конструкторское Бюро Точного Машиностроения - КБТМ), сообщат технические требования к жидкостям и назовут сроки исполнения работы. “Если ничто не будет противоречить природе, то вы завизируете проект”, - пошутил Юрий Николаевич. “Всё понял”, - ответил я и вышел из кабинета.
          На следующий утро, оформив все нужные для участия в совещании документы, я добрался до нужного мне адреса. Совещание проходило в зале, вёл совещание знаменитый конструктор пушечно-ракетного вооружения Александр Эммануилович Нудельман, на груди которого скромно посверкивала золотом Звезда Героя Социалистического Труда. В зале находились не менее двадцати человек - представители всех институтов, конструкторских бюро и заводов, которые должны быть задействованы в работе. Как оказалось, все они были из руководящего состава предприятий: директора, главные конструкторы, заместители директора, некоторых из которых сопровождали также и технические специалисты. И только НИОПиК был представлен младшим научным сотрудником, с опытом работы чуть больше года, то есть, мною. И вообще, я был не только самым нижним по должности, но и самым младшим по возрасту.
          Ко мне подсел заместитель директора ГИПХа, и мы вместе стали внимательно слушать технические требования к жидкостям, излагаемые начальником отдела одного из подразделений КБТМ.
Ознакомившись с ними, мой сосед вдруг явно обрадовался и заявил, что все фторорганические жидкости в принципе не обладают требуемыми набором теплофизических характеристики и не растворяют органические красители. А поскольку ГИПХ занимается только этими соединениями, то участвовать в этой работе институт просто не может, и поэтому просит исключить его из числа участников проекта решения.
К сожалению, об этих свойствах фторорганических жидкостей я тоже знал и поэтому был полностью согласен с позицией представителя ГИПХа. Мне ничего не оставалось делать, как отказаться визировать документ. “Ну что же, пойдём к председателю”, - заявил мне представитель КБТМ, и мы подошли к А.Э. Нудельману. Представитель КБТМ изложил ситуацию и замолчал. Тот, не повышая голоса, спокойно спросил: “Знаком ли я с постановлением ЦК КПСС и Совета Министров, по которому ваш институт является головной организацией в СССР по охлаждающим и фильтр-охлаждающим жидкостям?” - “Знаком, – ответил я – однако наш соисполнитель ГИПХ отказывается визировать документ”. – “До вашего соисполнителя нам дела нет. Разбирайтесь с ним сами. А вот документ визируйте или пишите обоснование для отказа, и тогда будем встречаться в другом месте”.   Мне нечего было возразить, и я завизировал проект.
На второй день, с самого утра, я уже был в кабинете Ю.Н. Герулайтиса и докладывал ему о результате моей поездке на совещание. По каменеющему выражению его лица мне становилось понятно, что он явно недоволен моими действиями. “Вы не должны были визировать проект решения, так как его не подписал представитель ГИПХа. Нам ведь теперь придётся отвечать за охлаждающие жидкости в одиночку. Я завтра же пошлю представителя, который дезавуирует вашу подпись.” – Он выжидающе посмотрел на меня. Я промолчал, хотя про себя подумал: “А кто согласился взять на себя функцию головного предприятия по этой тематике? Не я же! Да и вообще, поехал бы сам на совещание, а там и выступил бы со своим отказом!”. “Можете идти”, - завершил он наш разговор. Я вышел из кабинета и отправился работать.
          Спустя некоторое время, мне стало известно, что с этой целью Юрий Николаевич направил в КБТМ моего непосредственного начальника, Бориса Яковлевича Когана, но с тем никто даже не стал разговаривать.
Решение ВПК по поводу участия НИОПиКа в работе вышло в том же виде, как его завизировал я.
        После этого мы получили исходные требования для разработки технических заданий, календарные планы разработок со сроками исполнения нашей части (в соответствие с общими этапами всей опытно-конструкторской работы). Для контроля за ходом работ и их качеством нам направили постоянного военного представителя заказчика (ПЗ) от главного ракетно-артиллерийского управления Министерства обороны СССР.   На этапе согласования календарного плана работ возникли разногласия по поводу сроков представления в КБТМ протоколов испытаний теплофизических характеристик, с участием ПЗ, потребовавшего, чтобы испытания проводились на поверенном и аттестованном оборудовании, которого в химическом институте НИОПиК просто не было, как и должной системы поверки. Среди этих испытаний были очень сложные измерения: такие, как определение теплопроводности разрабатывающихся жидкостей, их вязкости при температуре минус пятьдесят градусов Цельсия и определение температуры вспышки. Поскольку подписывать календарный план я отказался, то представитель КБТМ, в лице главного конструктора по теме Перлова Давида Ильича, потребовал встречи с Ю.Н. Герулайтисом.
     В назначенное время мы с ним зашли в кабинет руководителя отделения “Фотоника”. Ознакомившись с документом и выслушав аргументы сторон, он сказал, что подписывать календарный план он не будет. “Всё, что нужно, институт выполнит, кроме приложения   протоколов испытаний, подписанных представителем заказчика. Вам жидкость нужна или бумажки?”, - произнёс Ю.Н. Герулайтис с неким вызовом в голосе. И тут в ответ Д.И. Перлов довольно-таки по-хамски заявил: “Я, конечно, не знаю, кто посадил вас на такую ответственную должность, если вы даже не знаете, что в таких работах изделия и документы должны быть вместе, и других вариантов просто не существует!” Немного помолчал и продолжил: “Спорить я не буду и прощаюсь с вами, но, если вы план не подпишете, то следующая встреча будет в ВПК”. Он поднялся и вышел из кабинета, оставив обескураженного Юрия Николаевича со мной наедине. Тот помолчал, а потом махнул рукой, чтобы я уходил.
На следующее утро мне сообщили, что календарный план Ю.Н. Герулайтисом подписан, и мне нужно зайти в первый отдел, чтобы его завизировать. Надо сказать, что после этого события он ни разу не участвовал в совещаниях по жидкостной тематике и никогда не интересовался моими делами. Правда, может быть, его просто не интересовала эта разработка, или…
Поскольку объём работ был большой, а сроки сжатые, то моя группа быстро начала увеличиваться в численности и получать в своё распоряжение всё больше и больше площадей, обрастая приборами и необходимым испытательным оборудованием. Это вызывало раздражение среди сотрудников отделения, в том числе и руководителей подразделений, тем более что информация об истинной цели работ, их важности, а также о назначении изделий, в которых предполагалось использовать жидкости, не была доступна. Одно из этих изделий представляло собой переносной рубиновый лазер оптико-электронного противодействия, второе – более мощный лазер на неодимовом стекле, который должен быть установлен на борту боевой машины пехоты. Нетрудно было сообразить, что, при необходимости, их можно будет применять и в качестве ослепляющего оружия.
      Работы пришлось организовать одновременно по двум направлениям: поиск органических жидкостей с заранее определёнными  теплофизическими характеристиками, пригодными для обеспечения теплового режима активного элемента, а также нормального функционирования ламп оптической накачки на весь ресурс работы изделия; фотохимические исследования с целью изыскания органических соединений не только с требуемым спектром поглощения, но и обладающих светостойкостью, необходимой для обеспечения требуемого ресурса нормальной работы лазера  на основе неодимового  стекла.
Чуть позже появилось и третье направление – определение коррозионной стойкости конструкционных материалов жидкостного тракта лазерных изделий, включая их совместимость с жидкостями. Кроме этого, обнаружилось, что при облучении органических жидкостей широкополосным излучением импульсных ламп в них шли, из-за наличия в нём коротковолновой части спектра, фотохимические реакции, продукты которых, по мере накопления, могли изменять некоторые свойства жидкостей, в том числе, оптические характеристики и коррозионную активность.
 Заметное ограничение на возможность использования органических жидкостей в лазерных системах охлаждения для изделий военного назначения налагали требования иметь температуру вспышки выше верхнего интервала рабочей температуры, а также обеспечивать нормальное функционирование системы охлаждения при отрицательных температурах, вплоть до минус пятидесяти градусов Цельсия.
Таким образом, разработка таких жидкостей в рамках опытно-конструкторской работы без проведения достаточно глубокой научно-исследовательской части была очень непростой задачей, которая, вообще говоря, могла закончиться и отрицательным результатом. Однако все мои попытки убедить своего головного заказчика КБТМ в необходимости ввести этот этап в план-график работ успеха не имели. Мало того, по-видимому, не без подачи генерального заказчика, меня вывали в ВПК на предмет доклада о состоянии дел по этой работе.
Так я в 1972 году в первый раз попал за кремлёвские стены! Посещение ВПК произвело должное впечатление: высокие потолки, широкие, устланные красными ковровыми дорожками коридоры, военнослужащие, проверяющие документы и отдающие честь при их возвращении, солидные двери кабинетов и тишина. Всё говорило о важности решаемых в этом заведении вопросов!
Я нашёл нужный мне кабинет, вошёл и вежливо поздоровался. В кабинете находились два пожилых человека, которые в ответ тоже вежливо поздоровались и предложили мне сесть. Затем они по очереди представились и сообщили мне, что являются кураторами работ по новым лазерным изделиям, ведущихся в КБТМ.
После моего доклада о состоянии дел и трудностях, с которыми мы столкнулись в ходе исследований, мне были заданы вопросы, связанные с моей персональной оценкой сроков выполнения этапов календарного плана, касающегося НИОПиКа. На минутку представив себе последствия при срыве плана, я заверил их, что моё подразделение всё выполнит в заданные сроки. Мы распрощались, и я отправился на работу.
        Надо заметить, что где-то после третьего вызова в ВПК с отчётом, наши отношения потеплели, и я получил разрешение в случае возникновения трудностей звонить по телефону одному из членов ВПК – П.Н. Чекваскину.
Вернувшись в институт, я был сразу же приглашён к Юрию Емельяновичу Герасименко, который к тому времени был назначен на должность заместителя директора по науке и отвечал за работу отделения Фотоника. Это был необычайно выдержанный, интеллигентный человек, кандидат химических наук, на удивление хорошо разбирающийся не только в химии, но и во всех работах, ведущихся в отделении.
Он внимательно меня выслушал, благожелательно улыбнулся и принялся расспрашивать о состоянии дел по жидкостной тематике.
        В тот момент я возглавлял научно-исследовательскую группу из восьми человек с физическим или техническим образованием, входившую в лабораторию Б.Я. Когана.  Численность группы начала быстро увеличиваться за счёт приёма новых сотрудников.
        Первоначально отделение “Фотоника” состояло из двух лабораторий – физической и химической, затем оно было преобразовано в два отдела, в которые вошли уже по несколько лабораторий физического, синтетического и технологического профиля. Учитывая, что жидкостная тематика была не свойственна институту, и ввиду жёстких сроков её исполнения, я стал требовать, чтобы в состав моей группы ввели также и химиков, которые будут направленно синтезировать фильтрующие излучение добавки к жидкостям, а также сами жидкости.
Руководство Фотоники согласилось с моими доводами, и у меня появилось химическое подразделение из четырёх сотрудников, количество которых стало быстро увеличиваться.
      Спустя некоторое время произошло очередное изменение структуры отделения “Фотоника”: были созданы четыре тематических отдела по четырём направлениям работ, состоящие каждый из четырёх секторов: химического синтеза, технологического и двух физических, в одном из которых были сосредоточены руководители конкретных разработок. Мою группу ввели в состав сектора разработок пассивных лазерных затворов под начальством Виталия Моисеевича Мизина. И это несмотря на то, что тематически группа была явно отдельным направлением, а численность группы раза в два превышала численность остальной части сектора. Кроме того, у меня уже была полностью подготовлена к защите диссертация на соискание звания кандидата наук, а В.М. Мизин только мечтал об этом.
Такая ситуация была довольно обидной для меня, не говоря уже о том, что моя заработная плата была заметно ниже, чем у В.М. Мизина, а объём работы, как я считал, и ответственность были явно выше.
Своё виденье ситуации я изложил заместителю директора Ю.Е. Герасименко. Он, вроде бы, согласился с моими аргументами, но твёрдо сказал, что в соответствии с утверждённым штатным расписанием отделы должны состоять из четырёх секторов и с этим поделать он ничего не может. Я молча, без комментариев вышел из кабинета, решив, что мне надо, не торопясь, подыскивать   новую работу.
К чему я и приступил, одновременно решив показать руководству свою независимость.
    Из КБТМ пришло какое-то письмо, касающееся одной из моих разработок. Я подготовил ответ и направил его на подпись Ю.Е. Герасименко. Однако он его вернул с требованием визы моего непосредственного начальника В.М. Мизина. Тот, как положено начальнику, поправил ответ, полностью изменив его содержание. Письмо визировать я отказался, тем не менее он его направил на подпись заместителю директора за своей визой, и тот его подписал.
     В ответ на это письмо, адресованное головному заказчику, разразился крупный скандал на уровне министерства.  В результате, нагоняй получил наш заместитель директора. Конечно, он стал разбираться с тем, что же произошло. Ему были предоставлены проект моего письма и письмо, подготовленное В.М. Мизиным, но не завизированное мною. После чего он вызвал меня и спросил, почему я отказался его визировать? Услышав от меня, что этот вариант письма, по моему мнению, ничего не мог дать, кроме скандала, он почернел лицом и попросил подробно пояснить, в чём тут дело?
         После моего объяснения Ю.Е. Герасименко вызвал к себе в кабинет В.М. Мизина и начальника первого отдела и приказал, чтобы Виталий Моисеевич “не лез” в мои дела, а первый отдел представлял ему на подпись документы и письма только с моей визой.
   Второй случай представился быстро. В конце квартала сотрудники отделения “Фотоника” получали довольно приличную премию. Её направляли в каждый сектор пропорционально фонду заработной платы, после чего она распределялась начальником сектора между сотрудниками и согласовывалась с профоргом.
Я получил полагающуюся группе премию и распределил её в соответствии со своей оценкой вклада сотрудника в работу.  При этом не считался с размером его оклада, и поэтому премии сотрудников могли отличаться в разы. Правда, я доводил до сведения каждого работника, почему он должен получить тот или иной размер вознаграждения. Протестов, возражений и жалоб не было.
 Согласно субординации, свой вариант распределения премии я предоставил В.М. Мизину. А тот взял и изменил его – уменьшил большие премии, немного поднял низкие, а главное, часть полагающейся группе премии использовал для вознаграждения своих сотрудников. Снести такую несправедливость я не мог и отправился с протестом к заместителю директора.
     Момент для этого был очень подходящим. Во-первых, я получил предложение из города Дубна возглавить сектор в Институте ядерных исследований, во-вторых, меня приглашали на такую же должность в Центральное конструкторское бюро “Алмаз”, город Москва. Кроме того, вышло решение о разработке жидкостного светофильтра для лазерного изделия института “Геофизика”.
Перед Ю.Е. Герасименко я не только поставил вопрос о праве самостоятельно распределять премии своим сотрудникам, но и заявил, что если в течение месяца мне не предоставят сектор, то мне не останется ничего иного, как сменить место работы.
       Спустя недели две сектор я получил.
    Однако теперь передо мной остро встала проблема организации коррозионных испытаний. С согласия заведующей институтской лабораторией коррозии Софьи Марковны Бабицкой были проведены первые пробные испытания на коррозионную активность создаваемых жидкостей. Испытания показали, что стойкость материалов существенно меняется по мере увеличения световой нагрузки импульсной лампы оптической накачки. Нужно было срочно разрабатывать новые методы испытаний и оперативно исследовать рекомендованные головным заказчиком конструкционные материалы. При этом эти испытания должны вестись в круглосуточном режиме, то есть требовалась трёхсменная работа.
Директор института на длительное время уехал в командировку в Швейцарию, и вопрос “завис” между его заместителями Ю.Е. Герасименко, представляющего интересы отделения “Фотоника” и В.И, Трофимовым, отвечающим за Долгопрудненскую часть НИОПиКа, поскольку речь шла не только о сотрудниках, но и о занимаемых ими площадях.  На этом совещании присутствовали заведующая институтской лабораторией коррозии Софья Марковна и я. Спустя некоторое время стало очевидным, что наши руководителя не могут найти компромиссное решение. Тогда они перевели “стрелки” на С.М. Бабицкую и меня. Я пояснил невозможность оперативно управлять двумя фактически независимыми подразделениями с разными системами оплаты труда и планирования (оклады и премии сотрудников отделения “Фотоника” были такими же, как на оборонных предприятиях). Такая ситуация, по моему мнению, рано или поздно приведёт к срыву сроков выполнения ведущихся моим сектором работ, что может иметь неприятные последствия для всего института в целом.
Неожиданно для меня Софья Марковна заявила, что с учётом сложившегося положения, она готова передать в отделение “Фотоника” часть своих сотрудников, работающих под руководством В.А. Стрункина, в мой сектор, вместе с занимаемыми этой группой площадями (Софья Марковна Бабицкая была специалистом высокого класса, пользовалась в институте огромным авторитетом, и к её мнению все прислушивались, даже руководство!).   
 Мне показалось, что оба заместителя директора выдохнули с облегчением и быстро договорились о формальной стороне этого совместного действия.
Это решение в группе В.А. Струникина встретили с энтузиазмом, поскольку у всех сотрудников заметно повышались оклады и премии, а у её руководителя, как я считал, появлялась возможность “сделать” диссертацию на новом материале по лазерной коррозии.
Наличие в составе моего сектора группы коррозионных испытаний существенно увеличило его значимость, так как практически все разрабатывающиеся в стране твердотельные лазеры военного назначения имели жидкостное охлаждение, которое требовало совместимости жидкости и конструкционных материалов.
Таким образом, в моём секторе появились группа химического синтеза, под руководством кандидата химических наук Виктора Яковлевича Файна, и группа коррозии, под руководством Владимира Алексеевича Стрункина.
В общем, мой сектор превратился в замкнутую самодостаточную “боевую” единицу, нацеленную на решение одной задачи – разработать жидкость, пригодную для использования в лазерных изделиях военного назначения!
Теперь работы велись в трёх направлениях синхронно: поиск органического теплоносителя, определение перечня конструкционных материалов к нему и нахождение добавки, фильтрующей излучение импульсной лампы.
Как ни странно, но самым простым было бы использовать для этих целей этиловый спирт и его смеси с водой, но пары спирта взрывоопасны даже при отрицательных температурах. А поскольку при работе лазера используется высокое напряжение, то не исключён взрыв паров и пожар, да и температура кипения, в ряде случаев, было слишком низкой. Поэтому для решения нашей задачи этанол явно не подходил.
Спустя нескольких лет работы, в качестве жидкости был выбран метилкарбитол, а фильтрующей добавкой к нему - окси производное бензофенона. Однако испытания показали, что он обладает неприемлемой вязкостью при отрицательных температурах, и поэтому метилкарбитол оказался непригодным для целевого назначения.
Для продвижения вперёд надо было определить, каким же набором теплофизических характеристик должна обладать органическая жидкость, чтобы обеспечить требуемый теплосъём при минимальной затрате энергии насоса. Расчёт был выполнен мною, и после использовался в дальнейшей работе.
Кроме того, оказалось, что при длительной работе   импульсной лампы накачки в органической жидкости, на кварцевой поверхности лампы появляются растущие чёрные пятна (нагары), приводящие к выходу лампы из строя. А в фильтр-охлаждающих жидкостях возникает светогидравлический эффект, который вызывает механическое разрушение баллона лампы. В общем, было, что исследовать и над чем работать!
Работа шла своим чередом, когда мне позвонил Д.И. Перлов и сообщил, что он вместе с представителями военной приёмки приедет завтра на совещание к нам в институт, и что с Ю.Е. Герасименко он договорился.
На следующее утро в 10 часов я уже был в кабинете заместителя директора. Кроме Ю.Е. Герасименко в кабинете находились главный конструктор по теме Д.И. Перлов, небольшого роста, круглолицый еврей, в больших очках, с пышной шевелюрой, и два военпреда - один “наш”, другой из КБТМ, контролирующий основную разработку. Давид Ильич предложил ознакомиться и подписать привезённый им протокол. Когда я прочитал, то быстро понял его “подводную” часть. В нём рассматривалась ситуация по разным аспектам разработки жидкостного светофильтра и указывалось, что не определён ресурс его работы и отсутствуют в полном объёме данные по коррозионным испытаниям. На этом основании делался вывод, что работа не выполнена, и требуется утвердить новое, более точное, техническое задание (ТЗ).
Поскольку финансирование работы велось на основе хозяйственного договора, то согласие с протоколом, да ещё подписанным представителем Генерального заказчика, неминуемо привело бы к финансовым проблемам для нашего института, не говоря уже о квартальной премии моему сектору. А кроме этого, позволяло бы “списать” общее невыполнение работы головным заказчиком на соисполнителей, которые якобы не выполнили свою часть порученной разработки. Как говорится пустячок, но неприятно!
     Я, конечно, выразил своё несогласие как на подписание этого протокола, так и вообще с утверждением, что работа не выполнена по вине сектора. Во-первых, КБТМ не предоставило хотя бы аттестованный макет жидкостного контура изделия, чтобы определить в рабочих условиях ресурс работы жидкости; во-вторых, не передало нам вовремя полный список конструкционных материалов. Поэтому надо считать, что работа нами полностью выполнена. А, если нужно, то ввести протоколом в старое ТЗ требуемые изменения или утвердить его вторую редакцию.
И тут началось: Давид Ильич зачитывал пункт за пунктом подготовленного им протокола, а я их аргументировано опровергал. Его явно стала раздражать складывающаяся ситуация. Он начал грубить, повышать голос, прерывать меня, превращая обсуждение в перепалку двух участников – его и меня. Юрий Емельянович не выдержал, сослался на занятость и покинул кабинет, поручив мне вести совещание. Это действие ему пришлось проделать раза три, прежде чем ему удалось окончательно покинуть совещание.
      Оба военпреда молча наблюдали за происходящим.
Спустя примерно часа три, мы, наконец, добрались до конца протокола.  Несмотря на все усилия, Давиду Ильичу так и не удалось добиться своей цели, и под давлением моих аргументов он был вынужден дать согласие на предложенную мною формулировку протокола – разработать вторую редакцию уточнённого технического задания. Протокол был оформлен, после чего совещание закончилось.
Когда к вечеру я принёс протокол на утверждение Ю.Е. Герасименко, то заметил, что он с большим уважением посмотрел на меня, и после этого случая всегда утверждал подписанные мною документы без замечаний и возражений. Надо отметить, что после этого “сражения” изменилось отношение ко мне как Д.И. Перлова, так и представителей заказчика. Они стали более дружественными, открытыми, как это и положено между людьми, делающими одно дело. Один из представителей заказчика на нашем предприятии подполковник А.П. Герасимов был переведён в центральный аппарат Главного ракетно-артиллерийского управления (ГРАУ), и контакт с ним сохранился. После нескольких отчётов и совещаний в ГРАУ, посвящённых ходу выполнения работ, у меня появились друзья и в министерстве обороны. “Жить стало легче, жить стало веселей!”, - как сказал один из наших вождей.
Однажды мне срочно потребовалось оформить протокол, который должен был быть утверждён одним из заместителей начальника ГРАУ. Как только протокол “пришёл” к знакомому полковнику Евгению Можелёву, тот сразу же позвонил мне и сообщил, что он его завизировал.  “Теперь я его передам руководству, чтобы оно направило его на визу в другой отдел к нашему знакомому Саше Герасимову”, - сообщил он.  “Слушай, Жень, - перебил я его – он же сидит у тебя за стенкой. Ты к нему зайди, завизируй протокол и сдай его на подпись”. “Не положено, – отрезал он. – Ты лучше приезжай сам, мы с тобой зайдём к нему, поболтаем, он завизирует протокол, а я сдам его на утверждение начальству. И тебе хорошо, и нам с ним приятно!”.
    Так я и сделал.
    По-видимому, у военных очень важно, кто же главней! А если должности и звания одинаковы, что тогда?   Наверное, понадобится третий, штатский человек, чтобы успешно решить эту дилемму! 
   По мере расширения фронта работ увеличивалось количество сотрудников, занятых исследованиями по взаимодействию мощного широкополосного излучения импульсной лампы оптической накачки с конденсированными средами, в частности, с жидкостями. Научные аспекты этих исследований, в основном, носили закрытый характер, однако часть из них представляла интерес для научного сообщества и публиковалась в научных периодических журналах и докладывалась на конференциях. Это позволило мне в 1974 году защитить закрытую диссертацию на соискание звания кандидата технических наук.
  Защита прошла на Учёном совете физического института академии наук СССР. А предзащита была на Учёном совете лаборатории колебаний, который вёл Ф.В. Бункин. На моей защите присутствовал и сам академик Александр Михайлович Прохоров, который выступил с поддержкой диссертации. После защиты он подошёл ко мне и неожиданно произнёс “Ты ко мне со своей докторской диссертацией даже не подходи! Уж больно много химических матерных слов было в твоей кандидатской”. Повернулся и ушёл. Я был поражён его словами, поскольку в этот момент у меня в голове даже мыслей о докторской диссертации не было. Так же, как я не мог предполагать, что спустя всего несколько лет мы с ним станем соавторами научных публикаций по лазерному разрушению прозрачных диэлектриков и вообще друзьями.
В 1983 году я защитил докторскую диссертацию в Военной академии радиационной, химической и биологической защиты.
После нескольких лет исследовательской работы стало ясно, что в области жидких органических соединений найти жидкость с требуемыми характеристиками нам не удастся. Пришла очередь опробовать элементоорганические соединения. Прежде чем ими заняться, на работу были приглашены профильные специалисты: кандидат химических наук Игорь Витальевич Комлев и Пётр Павлович Дахнов. 
В первую очередь были подвергнуты исследованиям различные образцы жидких кремнийорганических соединений, так как многие из них имели широкий интервал рабочих температур, низкую вязкость, приемлемые теплофизические характеристики и инертность по отношению ко многим конструкционным материалам. Однако оказалось, что все они обладали весьма низкой светостойкостью по отношению к мощному широкополосному излучению импульсной лампы накачки, демонстрируя склонность к полимеризации. Поэтому кремнийорганические жидкости оказались непригодными к целевому назначению и были отвергнуты, как класс соединений.
Если не брать экзотических элементоорганических соединений, то интерес представляли только жидкие органические соединения с фосфором. Конечно, я знал, что органические соединения фосфора опасны для человека, не зря же фосфор входит в структуру отравляющих веществ, включая боевые отравляющие вещества. Интересно отметить, что фосфор, в то же время, содержится в молекулах белков, липидов, ДНК и в других биологических соединениях. В общем, фосфор — это жизнь, но фосфор — это и смерть! Поэтому все работы с фосфором, особенно связанные с синтезом, носят закрытый характер, требуют особых условий, а о полученных новых соединениях и их свойствах требовалось сообщать в соответствующие органы.
О начале синтетических изысканий в области фосфорорганических соединений я поставил в известность начальника первого отдела (режимного секретного подразделения института) А.Т. Чежина.
В результате, лёгкие входные двери в отсек, за которым находились комнаты химических групп моего сектора, заменили на обшитые стальными листами, на них появился шифр-замок, а сотрудников, непосредственно занятых синтезом, “вооружили” автоматическими шприцами с атропином, в качестве антидота. Появился список людей, допущенных в отсек.  В случае проникновения в отсек постороннего нужно было поставить в известность об этом первый одел, какую бы должность тот посторонний ни занимал. В общем, всё было поставлено серьёзно!
Конечно, это не могло не раздражать отдельных сотрудников отделения “Фотоника”, особенно партийных и профсоюзных активистов. Разрешение на посещение отсека мог дать только директор или, в его отсутствие, лицо, его замещающее.
 Наши лидеры общественных организаций не нашли ничего лучшего, как пойти на приём к нашему директору Кириллу Михайловичу Дюмаеву с жалобой на меня, что я мешаю им проводить работу по определению победителя на звание комнаты коммунистического труда. Выслушав их жалобу, он сообщил, что дверь поставил сам Матюшин, из производственной необходимости, поэтому договаривайтесь с ним сами. И с тем их отпустил. Мудрый человек К.М. Дюмаев! Всё осталось в силе!
Мне пришлось “перелопатить” кучу научной литературы, чтобы быть на уровне поставленной задачи. Меня поразило, что в ней содержалось много информации, как создать боевое отравляющее вещество, и полностью отсутствуют рекомендации по синтезу веществ, не обладающих высокой токсичностью.” Надо найти авторитетного учёного, который сможет меня   проконсультировать по этому вопросу”, - решил я для себя.
Наутро в моём кабинете сидели И.В. Комлев и П.П. Дахнов.
“Скажите мне, кто является в СССР самым крупным специалистом в области фосфорорганических соединений?”, - задал я прямой вопрос, понимая, что могу и не получить ответа. Уж больно тема скользкая и явно связана с разработкой боевых отравляющих веществ. “Академик Кабачник Мартин Израилевич, заместитель директора Института элементоорганических соединений, руководитель создания боевых отравляющих веществ, Герой социалистического труда, лауреат Сталинской, Ленинской и Государственной премий”, - дружно ответили они. “А кто-нибудь из вас знает, как к нему попасть на приём?” - продолжил я.
После нескольких минут тишины, повисшей в кабинете, Пётр Павлович Дахнов произнёс: “Наверное, я смогу вам помочь, поскольку давно знаком с его секретаршей, и у меня с ней сложились добрые отношения. Я ведь в этом институте довольно долго работал. А она много лет является его помощницей, планируя ему время и встречи”. “Надо же, повезло!  - обрадовался я. - Если сможешь, организуй мне встречу с Мартином Израилевичем! Это очень нужно для нашей работы”. “Если нужно для дела, всё сделаем! – засмеялся Дахнов. – Но с вас премия”. “Какой разговор!”, - отшутился я.
Спустя неделю я был в приёмной у Мартина Израилевича Кабачника.
Меня встретила пожилая хорошо сложенная женщина и провела в кабинет. Мартин Израилевич сидел за письменным столом, поднял на меня глаза и пригласил сесть. Как мне показалось, это был несколько грузноватый человек среднего роста, слегка лысоватый, с широким лбом и с изучающим взглядом сквозь линзы очков. “Что же вас ко мне привело?”, - спросил меня он. Я коротко изложил свои проблемы и мысли на этот счёт. Затем попросил, чтобы Мартин Израилевич порекомендовал мне, как искать структуры фосфорорганических соединений, отличающиеся пониженной токсичностью? В его глазах зажглись и погасли искорки. “Вы знаете, дать такие рекомендации я не смогу в силу специфики этих соединений. Все они обладают биологической активностью по отношению к нервной системе, и большинство из них легко проникают даже через неповреждённую кожу. Заранее точно предсказать, какой биологической активностью будет обладать новая структура практически невозможно. Просто понадобится её определять, вот и всё.”. 
Всё мне стало ясно и понятно! Словом, дорогу осилит идущий!
В результате исследовательских работ с фосфорорганическими соединениями в качестве основы для охлаждения мощных лазерных систем был определён специально очищенный триэтиловый эфир ортофосфорной кислоты (ТЭФ), а фильтрующей добавкой к нему служил тетраоксибензофенон. Таким образом второй этап исследовательских работ (технический проект) был успешно завершён!
Естественно, что в ходе работ, как и предсказывал Мартин Израилевич Кабачник, нами были получены ряд отравляющих фосфорорганических соединений чрезвычайно высокого класса опасности, однако, слава Богу, всё обошлось без происшествий!  Трудности возникли только при переаттестации на Учёном совете отделения “Фотоника” И.В. Комлева. Доложить правду о своих работах ему запретил Первый отдел, и его выступление получилось каким-то наивным и несерьёзным. Стало ясно, что его могут не утвердить на новый срок.
Первым взял слово я, сказав, что выступление Комлева очень неудачное и не даёт представления о нём, как о специалисте высокого класса, и что все его достижения и успехи изложены в утверждённых отчётах по теме, но те закрыты. Затем выступил заместитель директора по отделению “Фотоника” Ю.Е.  Герасименко, который рассказал о важности работ, ведущихся под руководством Игоря Витальевича Комлева, и предложил его аттестовать, как старшего научного сотрудника. Совет с явной неохотой, но всё-таки утвердил Комлева в занимаемой должности.
Сектор приступил к третьему этапу разработки – наработка и испытание опытных партий жидкостей. Работа по этому этапу должна быть закончена предъявлением в межведомственную комиссию полного комплекта технической и технологической документации, а также представлением опытных образцов для испытаний. Работы предстояло много!
Для проведения ресурсных испытаний КБТМ предоставило действующие образцы своих изделий, которые разместили в одном из помещений закрытого отсека. Ресурс наших жидкостей определялся по стабильности параметров излучения и должен был быть выше гарантированного ресурса работы изделий.
 Работающие варианты изделий решил посмотреть секретарь ЦК КПСС, ответственный за военно-промышленный комплекс, Яков Петрович Рябов.
За день до его приезда ко мне в кабинет вошли начальник первого отдела Анатолий Тимофеевич Чежин и среднего возраста мужчина в тёмном костюме с галстуком. А.Т. Чежин пояснил, что завтра около десяти часов утра мой сектор посетит Я.П. Рябов и мне надо быть готовым дать ему пояснение к испытаниям жидкостей и ответить на все интересующие его вопросы. “Отвечать надо будет чётко, понятно и кратко”, - дополнил незнакомец. “Не волнуйтесь, всё будет, как надо”, - заверил я. “Ну, тогда идём, показывай свои помещения”, - произнёс Чежин.
После обхода мне сказали, что в помещении, где находятся изделия, должны находиться только оператор и я, при этом                должно работать только большое изделие. Все остальные сотрудники сектора обязаны находиться на своих рабочих местах и не выходить в коридор, пока не разрешат.
Неожиданный визит Я.П. Рябова вызвал ажиотаж не только в нашем институте, но и в городе Долгопрудный. Когда я утром на своём автомобиле хотел подъехать к проходной института, то обнаружил, что путь перекрыт сотрудниками ГАИ, и к институту никого не пропускают! Я вышел из машины, подошёл к старшему по званию, представился, попросил его связаться с руководством и сообщить ему, что мне нужно быть на рабочем месте для встречи с Рябовым.
Спустя некоторое время мне разрешили двигаться дальше на институтскую автомобильную стоянку. До рабочего места я успел добраться вовремя!
Ждать пришлось недолго: дверь в помещение открылась, и вошли Я.П. Рябов (плотный, круглолицый человек с густыми бровями), два охранника, Ю.Е. Герасименко и А.Т. Чежин. Ещё два охранника преградили путь руководству института, Опытного завода и другим сопровождающим людям и закрыли двери. Рябов подошёл ко мне, поздоровался за руку и вежливо произнёс: “Ну что у вас, показывайте?”. Я подвёл его к работающему изделию. Он поздоровался с оператором и предоставил мне слово. Я кратко доложил цель испытаний, режим работы изделия и особенности эксплуатации разработанных жидкостей. Он немного понаблюдал за работой изделия, задал несколько уточняющих вопросов, после чего попрощался и вышел.
Все сопровождающие, кроме начальника первого отдела, последовали за ним. Тот подозвал меня к себе, показал рукой на женские тапочки, впопыхах оставленные кем-то из лаборанток почти посреди комнаты: “А это что такое?”  В ответ я только молча махнул рукой.
А спустя где-то около двух часов ко мне подошёл директор Опытного завода Михаил Павлович Тюков с вопросом: “Слушай! Я уже много лет директор Опытного завода, и впервые меня не пустили в помещение. Что там у тебя стоит?”. “А вы у Рябова спросите”, - устало ответил я.
После проведения ресурсных испытаний начались разработка и испытания первичной упаковки и транспортной тары. Сначала мне показалось, что это достаточно простая задача.  Ан нет!
Триста миллилитров жидкости для рубинового лазера заливали в ёмкость из защитного оранжевого стекла и герметично закупоривали специально разработанной для этого фторопластовой пробкой. Затем ёмкость плотно упаковывали в пенопластовый контейнер, который помещали в специальный фанерный ящик, обитый мягкой оцинкованной проволокой. Казалось бы, предусмотрели всё!  Упаковка сохраняла целостность и герметичность при всех видах воздействия, кроме термоудара.
После него всё было вроде бы в норме, однако небольшое количество жидкости оказывалось на дне контейнера. Мы меняли плотность запирания пробки, ничего не помогало, жидкость продолжала вытекать, пока в конструкции пробки не учли, что скорость расширения фторопласта и стекла при изменении температуры разные. Поэтому на очень короткое время укупорка теряла герметичность и снова возвращалась в своё исходное состояние. 
        Разработанная первичная упаковка фильтр-охлаждающей жидкости, в виде бачка из нержавеющей стали с устройством для автоматической эвакуации отработанной жидкости и заменой её на свежую, стала комплектующей составляющей самого изделия, как специальная ёмкость. Теперь все поставки жидкостей начали производить только в штатных упаковках.
         Спустя примерно год из министерства обороны в институт пришло предписание направить меня и моего заместителя Самборского Николая Васильевича на Гороховецкий полигон для участия в испытаниях с указанием срока прибытия. В тот же вечер мы отправились на Казанский вокзал за билетами на любой поезд Горьковского направления. Несмотря на то, что таких поездов было большое количество, билетов ни на один из них не было даже на ближайшие три дня! Делать у касс нам явно было нечего, и мы с Николаем Васильевичем пошли к военному коменданту вокзала. Принял он нас с явным неудовольствием и даже с лёгким раздражением. Я объяснил ситуацию и показал ему наше предписание. В ответ он отрезал: “Штатскими пассажирами я не занимаюсь”. И отвернулся, показывая, что разговор закончен. Тогда я попросил разрешения воспользоваться его телефоном, чтобы позвонить дежурному офицеру по генеральному штабу и изложить ему наше положение.  “Ладно, ладно, - вдруг оживился комендант. – Я   всё устрою”. Он куда-то позвонил, и сказал: “Идите к третьей кассе, вас ждут билеты на ближайший поезд”. Мы попрощались и пошли за билетами.               
С утра мы были в “центре” гороховецких лагерей, посёлке Мулино, где нас уже ждал автобус. По шоссе Москва-Горький автобус проехал   километров пятнадцать до одинокой автобусной остановки, свернул на незаметную узкую, но асфальтированную, дорогу и остановился у металлических ворот – приехали!  Мы явились в штаб, где доложили о своём прибытии и получили документы на поселение в гостиницу. В обед мы встретились в столовой с сотрудниками КБТМ, Д.И. Перловым и Ю.В. Хомутским, и представителями военного заказчика из нашего института и КБТМ. Все военпреды были в непривычной для нас военной форме и были почти неузнаваемы (на предприятиях военпреды обязаны были находиться только в гражданской одежде).
Все офицеры кушали в отдельном зале и обслуживались официантками. Остальные – в помещении, которое работало по схеме общепитовской столовой, со стойкой для раздачи блюд. Зато в магазинах военным не продавали спиртного, а гражданским - пожалуйста, бери, сколько хочешь из скудного ассортимента имеющихся сухих вин. Мы, конечно же, нашли точки соприкосновения с нашими военпредами: они нас приглашали обедать за их стол, а штатские “гости”, в свою очередь, обеспечивали их вином и… этиловым спиртом, прихваченным нами, на всякий случай… В ходу был Рислинг с добавкой этилового спирта, либо неразведённый спирт им запивался. Вся эта встреча проходила у меня в номере после работы и быстро заканчивалась, поскольку для военпредов в посёлке действовал комендантский час. В общем, не забалуешь!
В семь тридцать утра от гостиницы нас забирал автобус, который доставлял до “площадки”, где шли Государственные испытания обоих изделий. Всё шло, как говорят военные, “штатно”. 
Переносной вариант изделия работал из окопа и траншеи, а второй был установлен на боевой машине пехоты БМП-1С. И если за испытаниями первого изделия я наблюдал издалека, то поездить на БМП и всю ее облазить мне удалось от души. Меня поразило, что сложнейшее лазерное изделие высокой точности было не только ювелирно вписано в перегруженный техникой и боезапасом борт машины, но и его корпус служил ступенькой для покидания машины командиром. Здорово!
Госкомиссия признала результаты испытаний изделий и жидкостей успешными, и порекомендовала дополнительно разработать порошковый сорбент для жидкостей на случай повреждения изделий и её разлива.
Наша часть испытаний закончилась, и мы с Николаем Васильевичем вернулись в Москву.
Примерно через полгода искомый сорбент для жидкостей был подобран – им оказался диатомит лапландский, который в промышленных масштабах использовался в сельском хозяйстве и в металлургии. Тем самым замечание Государственной комиссии было устранено. Параллельно с этой работой началось согласование технических условий на серийный выпуск жидкостей для принятия их на снабжение Советской Армии. В первую очередь они были согласованы ЦНИИ-25 министерства обороны, а затем с более, чем десятью, министерствами и ведомствами, включая министерства: путей сообщения, воздушного транспорта, водного транспорта, здравоохранения, а также Всесоюзный центральный комитет профсоюзов, Госстандарт … “Получать подписи” было поручено мне, а открывать “высокие двери” - сотрудникам ВПК. 
После всех согласований, в соответствии с утверждённым ВПК графиком, начались серийные поставки жидкостей заказчику, а разработчики жидкостей были награждены правительственными наградами
 После первых двух поставок я был вызван на доклад к директору института Кириллу Михайловичу Дюмаеву.
Встретил он меня радушно, не скрывая при этом своего любопытства. “Так вот вы какой, Геннадий Алексеевич, - улыбнулся Кирилл Михайлович. – Мне ещё года полтора тому назад о вас рассказывала начальница химического отдела отделения “Фотоника” Зинаида Захаровна Моисеева. Она сказала, что вас упросили, как можно сильней закрутить механическим динамометрическим ключом специальную кювету с пассивным лазерным затвором, предназначенную для работы в невесомости, а ключ не выдержал вашей нагрузки и просто сломался! А это был специальный ключ, предоставленный киевским заводом “Арсенал” для герметизации затвора. После этого был сорван план-график поставок затворов, и мне, как директору, пришлось оправдываться перед ВПК. А тут новый план-график поставок, только жидкостей вашей разработки, за срыв которого мне “пообещали”, что я отвечу своей должностью! Мне так ещё не грозили! Я понял, что мне пришла пора познакомиться с вами. Сильный вы, однако, человек, Геннадий Алексеевич!”.
Затем мы обсудили сложившуюся ситуацию с поставками, я попросил помощи в решении некоторых организационно-технических вопросов, и он обещал со всем разобраться. Кроме того, мне было приказано один раз в неделю докладывать ему о состоянии дел с поставками и не стесняться звонить, если дело этого требует.
Я в полном объёме пользовался данными мне директором правами, что позволяло успешно справляться с возложенными на меня обязанностями. Правда над третьей поставкой, неожиданно для меня, нависла угроза сбоя.
Утром, как всегда, я пришёл на работу и не успел выйти из проходной, как увидел спешившего навстречу директора нашего Опытного завода Михаила Павловича Тюкова. “Геннадий Алексеевич, у нас беда! Военпред забраковал готовую к отправке партию жидкости, что делать - не знаем. Помогай!” – проговорил он, запыхавшись. Вместе мы отправились на склад готовой продукции в отделение брака.
На стеллаже стояли шесть забракованных упаковок. Я внимательно осмотрел их и спросил: “Военпред забраковал за неправильную упаковку?”. “Да” - в унисон ответили Тюков, начальник отдела технического контроля, главный технолог и начальник цеха. “Вы что же, лучше ничего не придумали? - с долей сарказма спросил я. – По техническим условиям (ТУ) гвозди и проволока должны быть определённого размера и оцинкованы, а у вас что? Проволока и гвозди большего размера и анодированы. Гвоздей набито через меньший интервал. Конечно, такую продукцию военпред не пропустит! Делайте всё в соответствии с ТУ и не морочьте голову себе и людям!”. “А у нас оцинкованные гвозди и проволока нужного размера закончились, и поэтому мы решили сделать всё лучше - взяли анодированные гвозди подлиннее, проволоку потолще и набили их почаще, чтобы было прочнее, а военпред почему-то забраковал?» “Надо же!”, - с удивлением произнёс начальник цеха. “Знаете, вы же с военпредом работаете, и ему не нужно ни лучше, ни хуже, ни рационализаторские предложения, а только то, что написано в ТУ, и всё! Ясно?”, - поставил я точку в нашем разговоре. Больше сбоев с поставками не было.
Еженедельно общаясь с К.М. Дюмаевым, мы невольно стали обсуждать и другие вопросы, в том числе научные аспекты, связанные с взаимодействием мощного широкополосного светового излучения с органическими средами. Оказалось, что он очень эрудированный человек, с широким кругом научных интересов и умением слышать своего собеседника. Постепенно наши встречи становились всё интересней и превращались в площадку для дискуссий и обсуждений новых идей. (Дюмаев К.М., специалист в области создания фото-, термо-, радиационно-, энергохромных материалов. Член-корреспондент АН СССР, лауреат Государственной премии СССР, лауреат Премии правительства РФ).
Между тем, объём работ по жидкостной тематике продолжал увеличиваться, и сектор превратился в отдел с численностью более восьмидесяти человек. Кроме научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ, отделу пришлось заниматься большим объёмом испытаний, связанных с освоением разработанных КБТМ изделий в серийном производстве, а также с попытками использования жидкостей в других лазерных приборах военного назначения. В связи с этим мне пришлось довольно много бывать на оборонных заводах - таких, как Уральский оптико-механический завод, Ковровский завод имени В.А. Дегтярёва, НПО “Геофизика”, “Астрофизика” и других предприятиях. В общем, работы было много, и она была мне интересной!
Очередное Постановление обязывало институт принять участие в создании охлаждающей жидкости для изделия “Стилет”, разрабатываемого предприятием “Астрофизика”, для чего направить полномочного представителя на координационное совещание, которое там состоится.   
Меня пригласил к себе Ю.Е. Герасименко и сообщил, что на совещание институт направляет меня, как руководителя этого направления. На предложение поехать со мной он ответил отказом: “Работа имеет повышенную степень секретности, а я не хочу до конца жизни быть невыездным”. Он обезоруживающе улыбнулся. “Ситуация для меня не новая, - подумал я. – Нужно, значит нужно”.
В положенное время я в гордом одиночестве прибыл на совещание в назначенное время. Всё было, как и всегда, только теперь мой ранг стал выше, хотя и не дотягивался до уровня остальных участников совещания, а вход в зал охранялся вооружёнными военнослужащими. В конце совещания нам довели до сведения, что непосредственные участники работ за её успешное выполнение будут поквартально премироваться из фонда головного предприятия, то есть “Астрофизики”, независимо от места работы.  Кроме этого, устанавливался лимит для каждого соисполнителя на количество людей, имеющих право допуска к переписке по данной тематике. Для НИОПиКа список составлял всего два человека, включая меня. Конечно, вторым человеком, имеющим это право, стал директор института К.М. Дюмаев, которому я лично должен был отчитываться о ходе работ, исключая при этом руководство отделения “Фотоника”.
Для меня ситуация стала явно осложняться, поскольку отдел фактически частично вышел из-под юрисдикции заместителя директора Ю.Е. Герасименко, который даже отказался подписывать ничего не значащие сопроводительные письма по этой тематике. Кроме того, дополнительное премирование сотрудников отдела за счёт Астрофизики вызывало явное раздражение обслуживающего персонала, который считал, что он тоже принимает участие в разработке. Спустя полтора года тема “Стилет” в институте закончилась, так как головной разработчик нашёл своё  решение по системе охлаждения, однако следы обиды среди верхнего руководящего звена отделения  “Фотоника” остались.
   Зависть, деньги и преувеличенное самомнение, как правило, служат основой возникновения конфликтных ситуаций. А тут ещё руководство отделения “Фотоника” предприняло неудачную попытку выделиться из НИОПиКа в самостоятельное предприятие. После этой неудачи среди сотрудников произошло разделение на тех, кто поддерживает выход отделения из института и тех, кто считал, что это делать неправильно. Последних считали сторонниками директора, и среди начальников отделов они были в меньшинстве. В их число входил и я, считая, что без Опытного завода будущего у научно-технологического направления исследований отделения “Фотоника” просто нет! В общем, напряжение между мной и остальными руководителями отделения возрастали.
    Эти события, а также и научные интересы, сблизили нас с К.М. Дюмаевым.
Одно из научных направлений, которое лежало в сфере моих интересов, было взаимодействие мощного широкополосного излучения с конденсированной средой, которой является жидкость. А к этим средам также относятся и прозрачные полимеры. Не удивительно поэтому, что с этих позиций мне было интересно заняться вопросами их стойкости к мощному лазерному излучению, которая, в то время, интересовала многих учёных.
    Проблема заключалась в том, что когда лазерный луч проходил сквозь прозрачный для него полимер, то, через некоторое время, зависящее от мощности луча или количества вспышек, полимеры разрушались, что сдерживало их применение в лазерной технике.  Кроме этого, я считал, что жидкостная тематика практически исчерпала свой научный потенциал, оставляя только чисто инженерные задачи своего применения в лазерных изделиях или поиска новых хладоагентов для решения проблем теплоотвода в разных изделиях, например в осветительных приборах.
В общем, с моей точки зрения, как учёного-физика, проблема жидкостей для лазерных изделий становилась неинтересной, и я решил заняться лазерной прочностью полимеров.
    Примерно в это же время в сектор пассивных лазерных затворов В.М. Мизина из родного мне ФИАНа пришёл, после окончания аспирантуры, Владимир Степанович Нечитайло. Его кандидатская диссертация была посвящена лазерному разрушению прозрачных диэлектриков. Попытка продолжить эти работы с упором на полимеры была встречена в штыки, поскольку в отделении “Фотоника” уже были свои сотрудники, считающие это “поле” занятым. Так как взгляды В.С. Нечитайло на механизм лазерного разрушения мне импонировали и во многом совпадали с моими, то я не только сумел на Учёном совете отстоять право на существование этого направления в институте, но, не без помощи К.М. Дюмаева, добился перевода группы Нечитайло ко мне в отдел. Теперь у меня возникло официальное право заниматься этим направлением, нацеливаясь на возможность создания лазеропрочных полимерных материалов оптического назначения.
     Владимиру Степановичу была предоставлена должность заведующего сектором, в рамках которого сосредоточились работы по лазерной полимерной тематике. Исследования механизма разрушения прозрачных полимеров лазерным лучом проводились с участием сотрудников ИОФАНа, доктора наук Александра Алексеевича Маненкова и академика Александра Михайловича Прохорова, директора этого института. Соавтором многих работ по этому направлению являлся и директор нашего института - Кирилл Михайлович Дюмаев. Работа успешно продвигалась вперёд, механизм разрушения прозрачных полимеров был определён, что позволило нам создать полимер с высокой лучевой прочностью - модифицированный полиметилметакрилат.
Академик А.М. Прохоров (Лауреат Нобелевской, Ленинской и Государственной премий, дважды Герой Социалистического труда, основоположник квантовой электроники в стране), сообщил директору ВНИИ глазных болезней академику М.М. Краснову о создании в стране лазеропрочного полимерного материала, столь необходимого, в то время, при лазерных операциях глаза.  Такие операции проводили с помощью гониолинз (гониоскопов), позволявших направить сфокусированный луч лазера в нужную область передней камеры глаза, например, при глаукоме или отслоении сетчатки. В то время в качестве материалов для гониолинз использовались стекло, кварц или сапфир. Все они были прекрасными оптическими материалами, у которых, к сожалению, поверхностная лазерная прочность была ниже объёмной, что при ошибке оператора приводило к травмированию роговицы глаза осколками микроразрушения поверхности гониолинз. Наш полимерный материал этим недостатком не обладал.
И поэтому, когда заведующему оборонным отделом ЦК КПСС И.Д. Сербину понадобилась лазерная операция, академик Краснов обратился в наш институт с просьбой изготовить, как можно скорее, гониолинзу из лазеропрочного полимера и передать ему.
В течение двух недель требуемая гониолинза была изготовлена и передана для целевого назначения.
Спустя месяц К.М. Дюмаеву позвонили из аппарата И.Д. Сербина и предложили отправить меня на оптические заводы отрасли с целью определения возможности разместить на одном из них производство гониолинз и других изделий из лазеропрочных оптических полимеров. Не успел я оформить требуемые для этого документы, как пришло печальное известие о смерти Сербина.
Моя поездка так и не состоялась, тем не менее сотрудничество с ВНИИ глазных болезней развивалось и углублялось, что нашло своё отражение в целом цикле статей на эту тему, опубликованных в научных журналах.
Тем временем произошли перемены в руководстве отделения “Фотоника”: Юрий Емельянович Герасименко ушёл с должности заместителя директора, и на его место был назначен Виктор Васильевич Титов. А Юрий Николаевич Герулайтис остался на своей должности, но оказался не у дел и утратил своё влияние. Мои исследования по полимерной тематике продолжали успешно расширяться и включили в себя работы по созданию полимерных лазерных затворов (ПЛЗ) и активных полимерных элементов (АПЭ) для лазеров.
 Большой интерес к применению ПЛЗ в разрабатываемом артиллерийском лазерном бинокле-дальномере проявил Казанский оптико-механический завод (КОМЗ), поскольку в аналогичном американском изделии использовался именно полимерный пассивный лазерный затвор.
 Первые же испытания изготовленных                в условиях отдела наших ПЛЗ оказались удачными, и было принято решение перейти к наработке опытных партий в заводских условиях. Но тут последовали очередные изменения в руководстве института! Кирилл Михайлович Дюмаев пошёл на повышение и занял должность заместителя председателя Государственного комитета по науке и технике. Виктор Васильевич Титов, не без усилий Дюмаева, стал директором всего института. Место руководителя отделения “Фотоника” на какое-то время оказалось вакантным.
Я был на совещании у директора КБТМ А.Э. Нудельмана, когда ему позвонил заместитель министра Химической промышленности по кадрам и попросил к телефону меня. Александр Эммануилович предложил мне выйти в приёмную и переговорить.  “Геннадий Алексеевич? “ – “Да, я” – “С вами говорит заместитель министра по кадрам. Вы не будете возражать, если вам предложат место заместителя директора НИОПиКа по отделению “Фотоника»?” – “ Нет, не буду”, - ответил я, не раздумывая. – “Хорошо” - ответил замминистра и положил трубку. “Проблем, конечно прибавится, но я сдюжу”, - решил я и вернулся в кабинет Нудельмана.
Однако, моё назначение на должность руководителя отделения “Фотоника”, увы, не состоялось, так как, по полученными мною сведениям, против меня резко выступил только что назначенный директором института В.В. Титов. Он заявил, что Матюшин, заняв эту должность, выведет отделение “Фотоника” не только из состава НИОПиКа, но и вообще из Минхимпрома, уйдя под юрисдикцию Министерства оборонной промышленности.
Заместителем директора по отделению “Фотоника” был назначен Евгений Антонович Лукьянец – известный даже за пределами нашей страны учёный, высококлассный химик-синтетик, научный руководитель моей кандидатской диссертации, но слабоватый администратор и организатор. Правда, пробыл он в этой должности недолго и снова вернулся к заведованию синтетической лабораторией.
В общем, к моему сожалению, директором института и руководителями отделения “Фотоника” стали мои противники, не разделявшие моих взглядов на развитие отделения! Оставалось уйти в “подполье”, заняться наукой и ждать, чем же всё это закончиться!
Кроме ПЛЗ на подходе были АПЭ, позволяющие преобразовывать излучение опорного лазера в излучение с другой частотой. Попутно нам пришлось заняться вопросом нелинейной диффузии кислорода в полимерах. Статью с результатами   этого исследования и расчётами мы решили поместить в журнале “Доклады академии наук”, куда направить её мог лишь кто-либо из действующих академиков. По сути вещей, эти результаты представляли определённый интерес для академика Н.С. Ениколопова  (Н.С. Ениколопов, лауреат Ленинской премии и премии имени В. А. Каргина),  к которому я попал по рекомендации К.М. Дюмаева.               
Его небольшой директорский кабинет располагался в здании Института химической физики АН СССР, и в приёмной сидело не менее пяти человек. Увидев меня, секретарша вошла в кабинет академика и через минуту вышла, предложив мне в него войти. За столом сидел коренастый человек, с крупной взлохмаченной головой, грубыми чертами лица, с усами и небольшой бородкой, и курил. Он дружески улыбнулся и предложил сесть. “Ну, что у вас?”, - спросил Ениколопов. Я протянул ему проект статьи. Он взял её, внимательно прочитал, задал несколько вопросов и произнёс: “Оставьте статью, и я её направлю в журнал”. Мы ещё поговорили о моих работах, словно знали друг, друга много лет, хотя встречались до этого всего один раз. Правда, это было на семинаре в его институте, посвящённом моей докторской диссертации, которую он активно поддержал. В конце разговора мы обменялись с ним домашними телефонами и тепло распрощались. 
Первый неприятный звонок произошёл буквально спустя всего две недели после назначения Титова директором института. В то время я занимался подготовкой необходимых документов для представления к защите докторской диссертации. Одним из них была рекомендация Учёного совета отделения “Фотоника” (диссертация была секретной), в которой устанавливалась достоверность полученных результатов, их принадлежность мне и рекомендация к защите. После активной дискуссии документ был одобрен и утверждён Титовым, как председателем Учёного совета.
Став директором, он дезавуировал это решение, сославшись, что на нём не хватало нужных специалистов по теме диссертации, и своим приказом временно создал новый совет, добавив в его состав двух докторов наук, представляющих другие институты, и трёх сотрудников из нашего института, являющихся противниками предложенного мною механизма образования углерода в органических жидкостях. Однако, после трёхчасового выступления с ответами на интересующие членов совета вопросы, Учёный совет снова одобрил столь необходимый мне документ. От этого я просто устал, а мне предстояло ещё выступать, выступать и ещё раз выступать!
Второе, что меня насторожило, это явно повышенный интерес В.В. Титова к срокам передачи из отдела технологической документации на производство разработанных нами ПЛЗ Опытному заводу.
Свой материал мы получали в стеклянных запаянных обескислороженных ампулах, ведя синтез по специальной программе в поле центробежных сил центрифуги, после которой проводилась его нормализация и извлечение полученного полимера из ампул для дальнейшей оптической обработки. Качество изготовленного оптического элемента, в основном, сохранение его формы (формоустойчивость), значительно зависела от наличия в его материале остаточных напряжений, то есть полимер, как материал, обладал некой памятью.
При наработке ПЛЗ было замечено, что нормализация материала не гарантировала нужное качество будущего элемента. И только дополнительный глубокий отжиг позволял решить эту проблему. Об этом знали только два человека – В.С.  Нечитайло и я, поскольку опыты с этим отжигом проводились у меня в кабинете при передаче материала в оптическую обработку. Это касалось не только ПЛЗ, но и всех изготавливаемых оптических лазерных элементов
Мы не предали эти результаты гласности, так как чувствовали враждебное отношение Титова к нам, его желание поскорее отделаться от этой тематики и от нас заодно.
Технология, но без операции отжига, была передана на опытный завод для выпуска опытных партий. В порядке надзора за качеством заводского материала, я забирал ампулы к себе, отжигал их и затем возвращал на завод для дальнейшей работы. Поэтому, пока меня не отстранили от работ по полимерной тематике, всё шло хорошо.
О странностях моих взаимоотношений с В.В. Титовым я, конечно, рассказал Кириллу Михайловичу Дюмаеву. Одновременно с этим развернул картину будущего использования нашего полимера в системах лазерной связи, оптоэлектроники, лазерных изделий, включая медицинские лазерные приборы. По первому вопросу он заверил, что Титов лично ему обещал меня не трогать и поддержать развитие лазерной полимерной тематики в НИОПиКе. А по второму вопросу предложил мне написать в Правительство письмо об актуальности развития в стране лазерной полимерной тематики. “Оно обязательно придёт ко мне на рассмотрение и найдёт положительное решение. Так что, пиши!”, - засмеялся он.  И я написал
 Всё произошло, как и предполагал Кирилл Михайлович, и спустя, примерно, месяц меня пригласили, как технического специалиста, стать членом межведомственной комиссии под его председательством по существу поставленного мною вопроса. Комиссия состояла из трёх заместителей министров: оборонной промышленности, электронной промышленности, химической промышленности, академика А.М. Прохорова, меня и К.М. Дюмаева в качестве председателя. Из членов комиссии я хорошо знал академика Прохорова и нашего зам. министра по оборонным вопросам, лауреата Ленинской премии Сергея Викторовича Голубкова, в кабинете у которого я несколько раз бывал, в том числе, с показом наших достижений в области лазеропрочной полимерной оптики, и которому я преподнёс экземпляры ПЛЗ и АПЭ в качестве презента. Мы с ним вежливо, но как-то официально, поздоровались, словно виделись впервые.
Дюмаев кратко изложил проблему и передал слово мне. Я сделал доклад, делая упор не только на будущее развитие тематики и её важное значение для техники, но и на технологическую необходимость развёртывать весь производственный цикл в рамках одного предприятия. Если этого не сделать, то не избежать ненужных и бесполезных противоречий между производителем полимерного материала и изготовителем изделий из него, так как сбой мог происходить, особенно с внутренними напряжениями, на любой стадии изготовления и синтеза. Меня поддержал Прохоров, а остальные члены комиссии задумчиво промолчали. Первым очнулся замминистра электронной промышленности: “Оптика это не к нам, мы ею не занимаемся, это прерогатива оборонщиков”. Он принял независимый вид и с интересом поглядел на остальных. “Оптикой мы, конечно, занимаемся, - встрепенулся замминистра оборонной промышленности – и, конечно, сможем обработать и лазерные полимеры, а вот их синтезом не занимались и заниматься не будем. Пусть нам дадут материал, - он кивнул головой   в сторону Голубкова, -  а уж мы всё сделаем”. “Материала мы, конечно, дадим, сколько нужно, а уж оптика – увольте. У нас в министерстве даже оптиков нет. Оптические элементы нам не по зубам” - заявил Сергей Викторович. “А это что? – обиженно заявил я, выкладывая на стол оптические элементы. – В НИОПиКе сделано, просто надо усилить оптический участок, вот и всё!”. (Мне, естественно, очень хотелось, чтобы производство было организовано на базе Опытного завода нашего института в городе Долгопрудном).
   Неожиданно для меня Голубков обратился к Дюмаеву: “Кирилл Михайлович, а кого представляет член комиссии Матюшин, и от чьего имени он уполномочен здесь выступать? Наше министерство таких прав ему не давало, и вообще, почему он здесь находится?”. Кирилл Михайлович недрогнувшим голосом заявил, что Геннадий Алексеевич Матюшин приглашён ГКНТ принять участие в работе комиссии в качестве технического специалиста по этому вопросу. Все дружно промолчали, затем повторили свои позиции. Заседание закончилось безрезультатно, и больше комиссия ни разу не собиралась.
 По-видимому, Кирилл Михайлович недоучёл, что в Минхимпроме только недавно произошла смена министров: умер Л.А. Костандов, который старался выпускать не только химическое сырьё, но и, по возможности, изделия из него. А назначенный новый министр В.В, Листов хотел отвечать только за сырьевую часть продукции. Поэтому С.В. Голубков вряд ли мог занять другую позицию.
Моё “эффектное”, но неудачное, пересечение с Голубковым, конечно, не осталось без последствий. Как довёл до моего сведения Титов, тот потребовал, чтобы Матюшин больше не попадался ему на глаза и даже намекнул, что меня просто нужно “убрать” из НИОПиКа (Зная Сергея Викторовича, в последнюю часть я не поверил, однако и напроситься к нему на приём не рискнул. Хотя?..).
Спустя неделю ко мне в кабинет для разговора зашёл помощник Титова и сообщил, что он имеет личное поручение передать мне, от имени Виктора Васильевича, чтобы я не удивлялся его преобразованиям, не шумел по этому поводу, так как для меня они не изменят занимаемую мною должность начальника отдела и не повлияют на размер моей заработной платы. “А почему он не хочет лично сказать об этом мне, а прислал тебя? Что мешает?”, - ответил я. Тот пожал плечами: “Что мне поручено, то я и сказал. Больше сказать тебе мне нечего”. Мы распрощались, и он вышел из кабинета.
Как только завод отрапортовал, что освоил производство полимерных ПЛЗ, обещанные преобразования начались. Реорганизация коснулась двух отделов: моего и отдела по разработке пассивных лазерных затворов, которые “слили” в один отдел.
На второй день после этого приказа я с большим энтузиазмом отправился в Высшую аттестационную комиссию на вручение мне   аттестата доктора технических наук. Весь наполненный радостью, я явился на работу, где мне был предъявлен письменный ультиматум: или я добровольно соглашаюсь перейти на должность старшего научного сотрудника, или меня уволят по сокращению штатов.
Хорошее же “поздравление” подготовил мне Титов!
Выбирать было не из чего, и я подписал приказ о своём переводе за штат в должность старшего научного сотрудника, однозначно решив искать новую работу в должности, не меньшей заместителя директора. Об этой ситуации я сообщил К.М. Дюмаеву, и он решил помочь мне в поисках достойной работы.
А в НИОПиКе события шли своим чередом: положенную мне после получения докторского аттестата надбавку платить не стали, оставив зарплату неизменной. На место начальника вновь образованного отдела был объявлен конкурс, в котором пригласили поучаствовать и меня. Понимая, что меня ждёт, я сначала решил было гордо отказаться, но затем, подумав, принял это предложение для того, чтобы выиграть время, столь необходимое мне для поиска работы, и всё-таки досмотреть поставленную Титовым комедию.
Председателем комиссии директор назначил себя, введя в её состав начальников отделов отделения “Фотоника”, представителей Опытного завода и несколько моих остепенённых противников, включая и вновь назначенных руководителей отделения. Вторым участником этого конкурса был кандидат химических наук, Е.И. Ковшов, работавший сменным инженером на Опытном заводе, человек недалёкий, но не лишённый амбиций, и стремящийся любым путём занять научную должность, чтобы получать зарплату повыше. На заводе надбавки за учёную степень не было. Нормально!
   После представления документов на должность начальника отдела развернулось обсуждение научных достижений и практической деятельности претендентов. Мне было очень интересно узнать о своих недостатках, как руководителя, но кроме того, что я отличаюсь “императорскими” формами правления, в общем, я ничего полезного для себя не услышал. Неожиданную поддержку своей кандидатуры я получил от руководства Опытного завода. “Матюшин, конечно, человек жёсткий и взыскательный, но все его работы востребованы, а не на полку, как у некоторых. И его кандидатуру мы поддерживаем”, - заявил главный технолог завода С.В. Морочко. Большинство членов конкурсной комиссии просто промолчало.
       Однако, несмотря на моё явное преимущество, как учёного и признанного в стране авторитета в области взаимодействия мощного широкополосного импульсного оптического излучения с конденсированными средами, а также открытое голосование, моя кандидатура не добрала всего нескольких голосов. Начальником отдела, как я и ожидал, был избран Ковшов.  На войне, как на войне!
   Слава богу, кабинета, телефона, свободного входа и выхода меня не лишили и работой не нагружали. И некоторое время я был предоставлен сам себе.
 Однако, когда на заводе начались сбои в поставках полимерных ПЛЗ, меня начали пытаться всеми способами втянуть в эту проблему, приглашая на научные семинары, посвященные этой теме, или на беседы с новым руководством, на которых периодически взывали к моему патриотизму и любви к Родине. На эти призывы я обычно отвечал одной и той же фразой: “На корабле боцману не нужно дел, если они не нужны капитану”. А про себя думал: “Вот буду сам директом института, тогда обязательно разверну работы по полимерной лазерной тематике, и тогда эта технологическая находка и пригодится! Зачем своими руками плодить будущих конкурентов?”.
   Кроме К.М. Дюмаева, с вопросом трудоустройства я обратился к академикам А.М. Прохорову и Н.С. Ениколопову.            
 Александр Михайлович предложил мне должность заведующего мастерских, обещая поддержку моего роста, как учёного, но я отказался. “Нет, Александр Михайлович, когда что-либо получится - заслуга учёных, а не получится - виноваты мастерские” - пришлось отшутиться мне. Прохоров улыбнулся: “Жаль, ты бы справился!”. И мы дружески распрощались.
     Николай Сергеевич Ениколопов, немного подумав, предложил мне должность своего заместителя по институту синтетических полимерных материалов. “Однако мне этот вопрос нужно кое с кем согласовать, так что загляни через месяц, тогда всё и порешаем”, - сказал он. С этим я и отбыл.
    В свою очередь, Дюмаев сообщил, что в Министерстве медицинской промышленности ищут молодого учёного на пост директора Всесоюзного научно-исследовательского института медицинских полимеров. Правда, он слышал, что в институте не без проблем, но кто же будет искать директора к хорошо работающему институту, ведь желающих занять этот пост всегда хватает. Если хочешь, я предложу твою кандидатуру, а уж дальше действуй сам. “Хватит работать над тем, как уничтожить человека, пора бы и заняться, как помочь ему жить!”, - промелькнуло в голове, и я с благодарностью выразил своё согласие.
А дальше всё пошло достаточно быстро: разговор с начальником управления кадров министерства, с первым заместителем министра, министром, куратором министерства в ЦК КПСС, и приказ министра о назначении меня директором Всесоюзного научно-исследовательского института медицинских полимеров, который я возглавлял с 1984 года по 2005 год.

                23.07.2021г.
            P. S.
    Автор просит извинить за возможную неточность приведённых дат и авторскую интерпретацию отдельных событий.