I.
Вспоминая прошедшее лето, у меня вдруг всплыло в памяти, что в свой актив мог бы занести еще один выполненный пункт – посещение Канева. Но меня интересовал не сам город, а Тарасова – по-старинному Чернечья – гора. Здесь похоронили Тараса Шевченко. Это место у нас считается священным, там перебывало много народу, в том числе и немало моих друзей-приятелей, а побывать самому до нынешнего года никак не получалось.
В не столь отдаленные времена от Киевского речного вокзала до Канева строго по расписанию ходила «Ракета», но наступила такая эпоха, когда курсирование по Днепру больших и маленьких теплоходов стало мероприятием недешевым. А потом со скоростью света начали исчезать и многочисленные речные плавательные средства. Ныне ведутся разговоры о том, чтобы опять запустить кораблики до Канева, но в это предание верится даже не с трудом, а с непосильными потугами...
Я давно хотел побывать на Тарасовой горе, не единожды включая это мероприятие в свой план поездок и путешествий. Однако до нынешнего года порядковый номер, под которым числился этот вояж, был не закрашен. Теперь же возле пункта «Тарасова гора» стоит жирная птичка.
И случилось это благодаря не методичной работе по выполнению пунктов плана, а сопутствующим обстоятельствам. Одной летней субботы мы собрались в гости к приятелям на дачу, что разместилась на левом берегу.
Добирались туда долго: ремонт бориспольской трассы ввел в ступор весь транспорт, пересекающий Днепр с правого на левый берег. А наши хозяева, узнав о такой «засаде», приехали к себе на дачу по правому берегу. Расстояние больше, но зато времени и нервов в пути потратили заметно меньше.
Главная фишка запасного маршрута заключалась в том, что они приехали через Канев! Надо быть очень неразумным, мягко говоря, человеком, чтобы не воспользоваться подвернувшейся возможностью и не побывать с оказией на той самой Тарасовой горе. Не буду кривить душой, а выскажусь решительно: неразумными мы себя не считали. А посему обратный маршрут и мы проложили именно через Канев.
Выехав поутру в сторону Канева, мы через некоторое время заехали в никогда мною не слыханное село Гельмязов. Название такое звучное, но оно никак не смахивает на славянское.
Позже я выяснил, что почему-то свои корни это название прятало в тюркском наречии «елемаз», что обозначало «алмаз». Почему тюркские корни – мне никто не объяснил, но догадаться можно: за столько-то веков существования Украина на своих землях много кого повидала. Может, и турки с татарами здесь хозяйничали.
Но интересно другое: Гельмязов с давних времен считался очень известным и уважаемым когда-то городом, а не селом, как ныне. Это был казацкий город. В XVIII веке население Гельмязова было около восемнадцати тысяч человек. Местные казаки участвовали во многих битвах и восстаниях, а в Полтавской битве поддержали Петра Первого.
Сейчас от некогда укрепленного городка с развитым хозяйством остались только остатки оборонительных валов, которые я не видел, и прекрасный Свято-Троицкий храм, возведенный в середине девятнадцатого века, которым я любовался. Кстати, население Гельмязова сейчас составляет всего лишь около пяти тысяч человек. Но маленькая остановка в незнакомом селе мне понравилась.
Я даже подошел к ограде храма и зачем-то перемигнулся с присевшем на крылечке священником. Мне показалось, что ему это не очень-то пришлось по душе, потому что он мне издали что-то начал выговаривать, а я не расслышал. Возможно, он меня хотел пригласить зайти в храм да исповедоваться? А, может, он разглядел во мне что-то крамольное, от чего нужно очиститься? Но я поспешил раскланяться на удалении и мы поехали дальше.
Теперь дорога нас подвела к Каневскому водохранилищу. Уж сколько раз в этом году я проезжал мимо него – и со счета можно сбиться. Но рукотворный водный простор настроения добавил. Размашистая гладь днепровской воды всегда радует глаз, сколько бы раз ты на нее не посмотрел. Не море, конечно, но сила чувствуется.
Через полчаса мы подъезжаем к тому, ради чего это водохранилище создавалось: к Каневской гидроэлектростанции. В тот момент не хотелось думать о том, нужна ли она была стране или нет, есть ли толк от затраченных на строительство усилий, радует ли она людей... Лучше проехать молча и думать о скорой встрече с целью нашей поездки.
Придя в согласие с самим собой, я попросту следовал указаниям навигатора, и спустя несколько минут после переезда через плотину подрулил к стоянке у подножья Тарасовой горы. Мы были не одни, с нами отправились наши друзья, для которых это посещение стало очередным.
- За компанию… - выразились они.
А я добавил:
- Повторение – мать учения...
И, обменявшись сентенциями, мы начали подъем по чугунной лестнице наверх. За долгие годы по тремстам девяноста двум ступенькам народу прошло немало. Когда лестницу устанавливали, скорее всего, такого буйного леса еще не существовало. Яр, по которому можно было подняться наверх к памятнику, не выглядел настолько лесистым, как сейчас.
Ныне мы поднимались в густой чаще. Во всяком случае, солнечные лучи нас не беспокоили, а могли бы: день сегодня вышел чересчур жарким.
И вот мы возле мемориала. Центральное место занимает высоченная фигура Кобзаря, под которой раскинулась большая площадка с видом на Днепр. Но это не обычный вид. Это чудесная, естественная картина, в которую завещал устроить свою могилу Шевченко. Как если бы он мог лично видеть во всей красе эту широту и величавость.
Вообще-то существует версия, что место захоронения сам Шевченко подразумевал совсем иным – не возле Канева. И эта версия выглядит очень достоверно. Причем, она основывается на убедительных фактах, вытекающих из самого «Заповiта», и из фактов биографии Шевченко.
Во времена Тараса Шевченко не существовало водохранилищ, которых на Днепре образовали целых пять. А посему днепровские пороги, не прикрытые водой, гремели по всей Украине. Окончив Академию художеств, Шевченко в очередной раз проехался по Украине.
И надо же такому случиться, что во время путешествия в свои тридцать с хвостиком лет он заболел воспалением легких. В те времена болезнь почти неизлечимая, и Тарас всерьез думал о смерти. Поэтому и родилось поэтическое завещание, в котором он точно указывал – где и как его захоронить.
Впечатленный шумом от порогов и красотой Днепра, он так и написал:
«Як умру, то поховайте мене на могилi,
серед степу широкого, на Вкраїні милій,
щоб лани широкополі, і Дніпро, і кручі
було видно, було чути, як реве ревучий…»
Ученые люди, кто углубленно изучал все, что связано с Шевченко, аккуратно истолковали ключевые моменты этих определяющих строк.
«На могилі» – это на скифском кургане. Их хватало возле Днепра. С Украиной и ланами нам все понятно и без постороннего толкования. Также не представляют секрета указания автора на Дніпро и кручи: правый берег Днепра всегда был высокий и изрядно обрывистый. Поэтому место захоронения должно быть на правом берегу.
А теперь самая определяющая характеристика локации могилы:
«... було чути, як реве ревучий...»
Порогов на Днепре хватало. Один из них, самый легендарный – Ненасытецкий. Он не замерзал даже в лютые морозы, а шум от него разносился на многие километры. Поговаривают, что и сейчас, когда этот порог скрыт под водой, шум, тем не менее, от него каким-то образом доносится. Легендарный он еще и потому, что на правом берегу есть обозначенное место, которое считается местом гибели князя Святослава.
Так вот, Ненасытецкий порог имел еще одно имя: Ревучий! Грохот от него в свое время поразил воображение поэта. В то время как возле Канева красавец Днепр протекал плавно и бесшумно. Исходя из этих сведений, можно точно определить то самое место, о котором говорил Шевченко в «Заповіте».
Почему получилось иначе? Наверное, место нынешнего захоронения на Чернечьей горе располагалось ближе к родным местам Шевченко, дабы родичи могли в поминальные дни прийти к нему на могилу. С другой стороны – Тарас всегда писал, что на белом свете он остался один-одинешенек: родители давным-давно умерли.
Так или иначе, но что сегодня судачить о месте захоронения – правильно или неправильно его определили? Есть память, есть могила, а остальное оставим историкам и биографам.
Добравшись до места, наша компания разбрелась кто куда. Одни первым делом направились к балюстраде смотровой площадки и крутили головами, разглядывая окрестности. Я повременил глазеть на Днепр, а сначала подошел к памятнику, поднялся по лестнице к его подножию и возложил букетик цветов, что купил у тетушек на стоянке. Этих теток там хватало: кто цветы предлагал, кто веночки, кто хусточки, а кто всякие сувениры.
Таких тетушек я называю спутниками туристов – без них экскурсия не экскурсия. Почему бы не оставить для себя хоть какую-то память о посещении интересного места? Но с магнитиками мы уже перевернули страницу, поэтому – только букетик для Кобзаря.
II.
Я рассматриваю, задрав голову, фигуру Шевченко и думаю о том, какой путь проделал уже не живой Тарас, чтобы окончательно, на века, упокоиться в этом месте. История удивительная. Человек умер, его похоронили в марте 1861 года, а уже в мае того же года выкапывают и отправляют гроб на Украину. Где-то я прочитал, что все-таки гроб был свинцовый, а иначе как бы его доставили в теплое время года?
Еще больше меня удивляют люди, которые посчитали себя обязанными исполнить волю покойного, как он им завещал. Скажу больше: я уважаю истовость и – даже так можно выразиться, – подвижничество в достижении цели, чтобы светоч Украины лежал в ее земле.
Был такой поклонник и единомышленник Тараса – Григорий Честаховский. Он и стал главным инициатором перезахоронения Шевченко. Честаховский сопровождал гроб сначала по железной дороге от Петербурга до Москвы, а потом из Москвы через Тулу, Орел, Глухов, Батурин, Нежин до Киева на дрогах.
Поначалу хотели похоронить Тараса Шевченко в Киеве. Даже кто-то из близких выкупил место на Щекавицком кладбище. Другие предлагали захоронить возле Выдубицкого монастыря. Оба места с видом на Днепр, причем, и с самой реки крест на могиле был бы хорошо виден хоть с одного кладбища, хоть с другого.
Но Честаховский убедил всех – Тарас завещал похоронить в Каневе, хотя никто всей правды на тот момент и не знал. А теперь, когда ученый люд начал анализировать строки завещания, как я рассказывал выше, выясняется, что все, происходившее в мае 1861 года, это субъективное решение, которое принял один единственный человек – фанатик по своей сути.
И поплыл свинцовый гроб к Чернечьей горе. А там люди почти на руках занесли прах на вершину горы, где и похоронили Кобзаря.
Я сейчас еще продолжаю стоять возле памятника и представляю, как это место выглядело в девятнадцатом веке. Если ныне здесь вся округа заросла высоченными деревьями, то тогда холм был попросту лысым рукотворным курганом. Через двадцать лет после похорон деревянный крест сгнил, а холм осыпался.
И в этой хронологии я вдруг вспоминаю о своей поездке два года назад в Качановку, где жил знаменитый украинский меценат Василий Тарновский. И вспомнил, что когда по всей Украине стали собирать деньги на ремонт Тарасовой могилы, он оплатил значительную часть стоимости нового чугунного креста.
Крест отлили на киевском заводе Термена, там же отлили из чугуна ограду, а сам Тарновский организовал за свои деньги доставку на Тарасову гору. Строгий и одновременно ажурный крест установили в 1888 году. И он стоял до 1923 года, когда при новой власти его заменили на бюст.
Я спускаюсь от подножья памятника, подхожу к зданию музея и вижу обоих «героев» истории этого мемориала. Они стоят почти рядом: и чугунный крест, и безвкусный бюст, срок которого закончился через шестнадцать лет после установления. Почему закончился?
Пришло время определить для каждой нации главного светоча и его должным образом выделить и превознести. Другого способа сделать это, как наставить «светочам» многочисленные памятники или присвоить их имена площадям, улицам и населенным пунктам, власть советов не придумала. Бюст выглядел слишком жалким, необходимо было установить что-нибудь монументальное.
Страсть социалистической власти к фетишизации героев, которых она сама и определила, преобладала над здравым смыслом. Поэтому все знаки почтения от власти, памятники, прежде всего, выглядят как обретшие бессмертную личину идолы. Да, именно так – каменные идолы.
Я рассматриваю чугунный крест от Термена; он мне нравится намного больше, чем гранитная глыба от Матвея Манизера, которую водрузили на Тарасовой могиле в 1939 году. В кресте чувствуется душа и упокоение одновременно. Он ментальный по христианской вере, он вообще-то от людей, а не от государства, и в этом его моральное превосходство.
Но – уже случилось. И не будет большей глупости, чем если бы нашлись идиоты, которые загорелись бы идеей снова менять место захоронения, а заодно и надгробное сооружение.
Наконец, я отрываюсь от всяких изваяний, и наша компания воссоединяется, чтобы решить: что делать дальше? За спиной у гранитного Тараса стоит музей, что соорудили одновременно с памятником. Надо бы зайти... По законам жанра: уж если приехал к любой достопримечательности, ты должен обойти все отмеченные в путеводителе точки.
- Мы здесь тоже бывали, но можем с вами еще раз прогуляться, - говорят наши друзья и, не мешкая, тут же берут билеты на всех.
Деваться некуда: хоть я не горел желанием в этот яркий летний день погружаться в темные залы музея, но теперь отступать поздно. Впрочем, мы в музее надолго не задержались. Что-то бросилось в глаза и оттого запомнилось. А значительная часть экспонатов меня оставила равнодушным.
Что мне понравилось, так это иллюстрация к моим размышлениям о судьбах надгробных сооружений. Я увидел картину конца девятнадцатого века, на которой изображена могила Тараса с тем самым крестом, что ныне стоит возле здания музея. Безлесый курган и одинокий, классический крест на вершине. Аскетично и представительно. Но – что имеем, то имеем. Возможно, для простодушного народа нынешний символ подходит лучше всего?
Если разобраться, то лично я имею меньше всего прав на критику.
Я никогда не учился в украинской школе. Так распорядилась судьба, что школьные годы я провел в краях отдаленных от исторической родины, и украинскую грамоту, а также произведения украинских поэтов и писателей знал только понаслышке. Но о Тарасе Шевченко не знать мог только последний охломон, поскольку в школе мы изучали многонациональную литературу нашей тогдашней страны.
Однако я сам, по своему желанию, Тараса Шевченко не читал и знал только его крылатые выражения, разбросанные по гранитным плитам почти в каждом уголке бывшего Союза.
«И мене в сем”ї великій,
В сем”ї вольній, новій,
Не забудьте пом”янути
Незлим тихим словом»…
В отличие от меня, мой отец до войны учился в украинской школе и стихов Тараса Шевченко помнил наизусть немало, что не мешало ему потом, когда мы уже жили большой семьей, по вечерам заглядывать в двухтомник поэта. Более того, он стихи вообще любил, о чем я узнал, к сожалению, только в конце его жизни. Знал, любил, но почему-то скрывал свое отношение к поэзии.
Так и вышло, что для меня осталась неразгаданной загадка – почему он никому об этом не рассказывал? Считал, что декламировать стихи занятие не соответствующее его статусу честного служаки? Не достучаться и не узнать...
Во все времена Тарас Григорьевич Шевченко считался первым классиком украинской литературы. Любой список поэтов и писателей Украины начинался с его имени.
А для меня самым украинским писателем являлся Николай Гоголь. Он писал на моем языке и описывал мои родные края на Полтавщине, где я проживал до школы. Мы же с Николаем Васильевичем являлись практически соседями: от нашего семейного сельского дома до его усадьбы в Васильевке, ныне это село Гоголево, всего лишь тридцать километров по прямой.
Мой украинский язык с детства сохранился как средство общения, но главным языком в нашей семье был все-таки русский. И Гоголь на русском языке описывал всю красоту моей Украины, что мне очень подходило. Тарас Шевченко тоже родился недалеко от Полтавщины. Черкасская область граничит с Полтавской, поэтому ни обычаи, ни обряды, ни произношение у жителей этих краев ничем не отличались.
Но существовало главное отличие: Тарас Григорьевич Шевченко был крепостным, а Николай Васильевич Гоголь паном. Отсюда разное восприятие окружающего мира: у одного обида, а у другого любование. Учитывая, что наш род вышел из казаков, и никто и никогда не был «крепаком», то ясное дело, что любование было мне ближе.
Разрозненные мысли, что крутились у меня в голове, пока мы прогуливались по залам музея, упорядочились много позже. Все вышесказанное это уже плод гораздо более поздних размышлений. А пока у меня перед глазами только Тарасова гора.
Мы покинули музей и прогуливаемся по ухоженному парку. Невдалеке виднелась Тарасова свитлыця. Еще одна замечательная история о другом удивительном человеке, который всю свою жизнь, до самой смерти, был хранителем Тарасовой могилы. Иван Ядловский почти полвека жил, перебиваясь случайными заработками, но отсюда не отходил ни на шаг. Очередной подвижник...
Я отделяюсь от компании, чтобы по их примеру постоять на смотровой площадке и окинуть взором вид, который вот уже сто шестьдесят лет открывается с Тарасовой горы. В этом году видов Днепра я насмотрелся достаточно. Ни один из них нельзя упрекнуть в том, что, мол, у этого вида или у того с красотой вышла напряженка. Днепр красив везде и в любой ипостаси.
Вот и сейчас я наблюдаю безукоризненную картину: могучее русло, обрамленное зеленью лесов, плавное движение воды, небольшой остров в отдалении. Слева виднеется плотина Каневской гидроэлектростанции, а справа русло Днепра разделяется на два рукава. Покой и красота. Редкие облачка плывут по небу, а птички своим чириканьем создают летний фон.
Не повезло Тарасу: нет никакого шума от порогов. Впрочем, этот шум сейчас нигде не услышишь, чего горевать-то.
Я не знаю, когда приеду сюда еще раз, и приеду ли. Да это и неважно. Сейчас я стою здесь и напитываюсь ощущениями этого пространства. А еще думаю о крутом замесе истории вокруг Тарасовой горы. С момента упокоения поэта это стало культовым местом. Кого здесь только не было, и какие в разные времена проекты и планы тут не вынашивались!..
Мне кажется, что сейчас все образовалось так, как должно быть. Сейчас нужно только жить дальше, преобразовывать и обустраивать страну. Других планов придумывать не нужно. Только если они будут касаться тебя лично, тогда – пожалуйста. Это очень даже приветствуется. И здесь я поставлю точку.