* * *
По живым событиям я начал писать прозаическую вещь этакого "футуристического" плана в жанре памфлета, пытаясь предположить, как должны были бы развиваться события, следуя законам справедливости. Предлагаемый вниманию читателя памфлет "Расплата" по мысли автора должен был состоять из двух частей, первая из которых помимо интернета была опубликована в 2014 году в журнале "Мозаика Юга", и в прошлом 2017 году – в сборнике "Писатели Кубани, XXI век – к 70-летию краевой писательской организации". А вот со второй частью не получилось – украинские события пошли совсем не так и не туда, запутавшись в так называемых минских соглашениях с сомнительным оттенком "нормандского формата". И в результате, после долгих размышлений, автор оставил от продолжения лишь небольшой завершающий кусок, описав в нём то, что не произойдёт ни при каких условиях, но должно было бы произойти… Если по справедливости…
РАСПЛАТА
Памфлет
Люди, я любил вас. Будьте бдительны!
Юлиус Фучик, "Репортаж с петлей на шее"
Он проснулся от того, что лежать было неудобно. Не открывая глаз, попытался на ощупь определить, что помешало спать. Под рукой сквозь мятую простыню и жиденький тюфяк ощутил неровно лежащие доски нар, одна из которых выступала из общего ряда и ребром своим упиралась в когда-то упитанный бок. Открыл глаза – темно вокруг, только на потолке ощущался отсвет тусклой лампочки над столом дневального возле входа. Дышать было тяжело от спёртого ночного воздуха непроветриваемого помещения, в котором спит много людей. Кроме ночных "ароматов" висел густой казарменный дух непросушенных кирзачей с примесью кисловатого запаха чёрных сухарей, сушившихся на регистрах батарей отопления.
Снова прислушался к ощущениям – не отдохнувшее тело ныло от дневной тяжёлой работы. Откуда-то издалека донёсся злобный лай собак, затем послышалась автоматная очередь.
"Опять кто-то пытался сбежать, – вползла в голову ленивая бесцветная мысль. – Куда ж тут сбежишь – лагерь окружён четырёхметровым забором, опутанным поверху кольцами колючки, вдоль которого с шагом в пятьдесят метров стоят вышки с прожекторами, а на них через каждые два часа сменяются караульные. Строили на совесть для одних, а теперь вот сами оказались на их месте…"
В который раз память начала прокручивать один и тот же фильм под названием "Попали".
…Так получилось, что все пути для отступления неожиданно оказались перекрытыми заранее: аэропорт захвачен, на дорогах из столицы, включая и второстепенные, расставлены блокпосты повстанцев, проверявших абсолютно всех. Да и какие там дороги и аэропорт, если был наглухо перекрыт правительственный квартал, а президентский вертолёт – последняя надежда на спасение, был уничтожен снайперским выстрелом в бак с крыши ближайшей господствующей гостиничной высотки. Среди бела дня, откуда ни возьмись, на всех этажах и во всех коридорах президентского корпуса как привидения возникли крепко сложенные люди в чёрных комбезах и "балаклавах", вооружённые почему-то не привычными "калашами", а похожими на спецназовские короткоствольными автоматами. Охрана и пикнуть не успела, как была уложена лицами в пол. Его, лишённого "бодигардов", вытащили из кабинета, на завёрнутые за спину руки надели наручники и усадили в опустевшем помещении секретариата Президента на мягкий стул с гнутыми ножками. Сзади встали два автоматчика. Все действия выполнялись молча, однако было видно, что "чёрными" руководил широкоплечий мужчина с рацией, закреплённой на комбинезоне слева чуть выше бронежилета. Рация периодически с шипением оживала, выдавая короткие сообщения.
Где-то через полчаса мучительной неизвестности, когда он чувствовал лишь, как холодные струйки пота стекают меж лопаток, ввели так же закованных в наручники Премьера и Спикера. У Спикера левая бровь вечно набыченного лба была рассечена и сочилась кровью, а один из глубоко посаженных глаз едва смотрел, заплывший изрядным кровоподтёком. На несообразно возрасту розовогубом и каком-то мультяшном лице Премьера красовались очки с единственным уцелевшим стеклом. Ещё минут через двадцать сюда же втащили министров обороны и внутренних дел, генерального прокурора и главу Службы Безопасности. Обычно бравые и ухоженные, главный Мент с Гэбэшником выглядели совсем не лучшим образом, а с правого плеча расстёгнутого кителя главного Вояки свисал полусодранный генеральский погон.
Последним в помещение втолкнули руководителя Совета Национальной Безопасности с перекошенным бледным лицом. Из длинной глубокой царапины на бритом черепе Особиста на правое ухо стекала кровь. Пиджак его был испачкан белилами и пылью, а левый рукав оторван с мясом и болтался на плече, зияя разодранным швом и прикрывая висевшую плетью и, по всей видимости, сломанную руку.
Один из сопровождавших доложил плечистому:
– Через крышу хотел уйти, гад!
– Ну, кажись, основная верхушка в сборе, – удовлетворённо ответил тот. – Остальных особо отличившихся министров и депутатов, докладывают, тоже взяли. А теперь пойдёмте, господа! – он повернулся к задержанным и знаком приказал автоматчикам начать сопровождение...
Их вывели из корпуса и усадили по одному в невесть откуда взявшиеся бронированные инкассаторские автомобили. "Олигарха нашего успели потрясти, что ли?" – пронеслась мысль. Кавалькада около часа кружила по зловеще пустынным для этого времени суток улицам – ни прохожих, ни автомобилей, ни-ко-го… Создавалось впечатление, что столица в одночасье вымерла. Наконец, подъехали к какому-то мрачному зданию. Остановились. Их высадили из машин, построили в шеренгу: первым – Президента, за ним Премьера, Спикера, Гэбэшника, Особиста, Вояку и Мента, а замыкающим – Прокурора. В таком порядке и ввели через массивную парадную дверь в мрачный вестибюль с видневшимися вверху на уровне метров десяти потолками, сопроводив в примыкающий к нему огромный полутёмный зал с высокими стрельчатыми окнами на противоположной от входной двери стене. Зал был полон людей – человек пятьсот, не меньше, стоявших понурив головы, плечом к плечу. Как только задержанных ввели, толпа присутствующих расступилась как по команде, образовав неширокий людской коридор, позволявший пройти в переднюю часть помещения.
Глаза минуту спустя привыкли к полумраку и начали различать лица. Ба, да тут весь цвет общества: кабинет министров практически в полном составе; разбитые на фракции с лидерами во главе депутаты Парламента, за исключением самых оппозиционных; генералитет вкупе с командирами воинских подразделений, отличившихся в войне с повстанцами; главы региональных администраций; представители Генеральной прокуратуры, Верховного и Конституционного судов; руководители основных телеканалов и газет в компании популярных телеведущих и журналистов. В первом ряду перед возвышением, заменявшим сцену, понуро стояли все его предшественники на президентском посту и драгоценные братья-олигархи, среди которых выделялась колоритная, увенчанная лохматой головой, фигура того самого, на чьих инкассаторских автомобилях их сюда привезли. Лица у всех присутствовавших выделялись белыми пятнами на тёмном фоне и походили скорее на лики мертвецов, нежели живых людей. Особенно разительной выглядела перемена физиономии Лохматого, обычно отличавшегося неизменной глумливостью её выражения.
Автоматчики поставили вновь прибывших в первый ряд и отошли в стороны, присоединившись к другим таким же вооружённым охранникам в чёрном, выстроившимся по периметру зала. В полной тишине, нарушаемой лишь тяжёлым дыханием сотен людей, из тёмной глубины сцены вышли три человека в чёрных атласных мантиях с седыми в буклях париками на головах. Один из них, по всей видимости главный, вынул откуда-то из глубин одежды свиток бумаги и с тихим шуршанием развернул его.
– Именем Закона и во имя Справедливости, – голос читавшего гремел под сводами зала и доносился раскатами до самых дальних его углов, – мы собрали здесь всех вас для того, чтобы предъявить обвинения в следующих преступлениях:
Первое. Узурпация государственной власти.
Второе. Предательство интересов собственной страны.
Третье. Разграбление государства и присвоение богатств, принадлежащих его народу.
Четвёртое. Фальсификация истории своей страны.
Пятое. Лишение части населения родного языка.
Шестое. Фашизация государства.
Седьмое. Геноцид собственного народа…
Слова впечатывались в головы стоявших в зале и пребывавших в каком-то необъяснимом немом оцепенении. Между тем, из темноты позади троицы в мантиях начали возникать сперва неясные, а по мере приближения к зрителям всё более отчётливые видения, иллюстрировавшие звучавшее со сцены. Это было какое-то голографическое действо: объёмные и абсолютно реальные картины двигались в сторону заворожённо следивших за развитием событий людей, обтекая по пути стоявшую на возвышении троицу, и плыли над головами, исчезая в противоположной стене.
Сперва это были эпизоды мирной жизни: счастливые лица людей в самых разных ситуациях; пшеница, колосившаяся на полях от горизонта до горизонта; металлурги у мартеновских печей, домен и прокатных станов; корабли, спускаемые со стапелей; собираемые в огромных ангарах двигатели космических аппаратов; натужно взлетавшие самолёты с необъятным размахом крыльев; утопающие в тропической зелени курорты на залитом солнцем морском берегу.
Потом эти картины сменили беззвучно кричащие толпы людей, размахивавшие национальными флагами. Картинка стёрлась и ей на смену явилась другая, где на трибунах, подняв руки в приветствии толпе, стояли уже люди в одинаковых одноцветных оранжевых шарфах, а навстречу им из людского скопища поднимались портреты одного и того же аскетичного вида человека. За этим следовали эпизоды, в которых люди в камуфляже в летних лагерях стреляли по мишеням и тренировались в силовых приёмах.
Через некоторое время из темноты сцены выплыла площадь с баррикадами. Дым от подожжённых автопокрышек поднимался вверх под потолочные своды, неощутимым ветром его сносило в зал. Из-за баррикад лезли озверелые люди в масках, вооружённые обрезками арматуры, цепями, кольями и "коктейлями Молотова". Они швыряли бутылки прямо в пространство зала и те взрывались под ногами стоявших в первых рядах, а некоторые перелетали гораздо дальше. Всё было совершенно натурально, не хватало только звуков, запахов и физического воздействия. Зрителей охватил ужас, однако никто не мог сдвинуться с места – тела словно окаменели. А людей на площади уже убивали снайперы с крыш окружавших её зданий. Только убитые снова поднимались и, зажимая окровавленными руками свежие раны, шли один за другим на очумело взиравшего на всё это Особиста, а пройдя сквозь него, растворялись без следа.
Между тем баррикады сменились картинами разрушения памятников недавней эпохи на центральных площадях городов. Их стаскивали с постаментов, разрисованных свастиками и националистическими лозунгами, и изваяния падали прямо на головы зрителей, разлетаясь в куски. Повсюду реяли красно-чёрные знамёна. И тут же, на переднем плане, проявилась стоящая на коленях, группа крепких парней в сером камуфляже, опустивших головы, а их, коленопреклонённых, избивали люди в масках, поверх которых сверкали глаза, не сулившие ничего хорошего.
Картина растворилась в полумраке, и ей на смену явились улыбающиеся вояки, бронетранспортёры и танки которых месили чернозём весенних полей. Им навстречу из близлежащих сёл выходили мирные женщины и старики, пытаясь остановить этих железных монстров, несущих смерть. А бронетранспортёры направлялись прямо в зал, танки стреляли поверх зрителей и беззвучно молотили по их головам траками неосязаемых гусениц.
Видения казались явившимися из какого-то другого мира, где отсутствует всяческая логика, либо логика того мира подчинена была совсем иным, недоступным нормальным людям законам.
А из глубины сцены уже выплывала тень огромного здания, в которое разъярённая толпа загоняла обезумевших от страха людей. После этого здание подожгли изнутри, люди начали выпрыгивать из окон, их добивали подонки из бесновавшейся внизу орды. И эти, уже мёртвые, тоже поднимались, помогая себе искалеченными руками, и шли в зал. За ними выползали мёртвецы из самого здания. Один из них, по виду священник, протягивал к зрителям руки с отрубленными кистями, а за священником шёл ещё один убитый, держа в руках свою отрубленную голову. Некоторые из мертвецов, мучаясь от удушья, руками раздирали свою грудь и показывали чёрные обугленные лёгкие. В одном из показанных зрителям кабинетов со стола встала распятая на нём пятидесятилетняя женщина и пошла в зал, сдирая с горла куски электропровода, которым её задушили. Поперёк коридора на третьем этаже какие-то личности наскоро возводили стену из пенобетонных блоков. Вдруг стена беззвучно лопнула, точно мыльный пузырь, и за ней обнаружилось печь крематория, из жерла которой, прямо из огня, тоже выходили обезображенные мертвецы и все они спускались в зал и шли на этот раз к лохматому олигарху, проходили сквозь него и тоже растворялись... На неприбранной голове Лохматого зашевелились волосы, а глаза его выкатились из орбит, но он только хватал воздух ртом, как выброшенная на берег рыба, и ничего не мог предпринять.
Прямо посреди зрительного зала, над головами стоявших в нём людей, возникли разрушенные города, по которым с бессмысленной жестокостью продолжала долбить артиллерия, и всё это утюжили на бреющем полёте штурмовики – самолёты и вертолёты, из-под крыльев и с пилонов которых срывалась смерть в виде ракет, и всё это смешивалось с летящими снарядами, минами и перечёркивалось молниями залпов "Градов", крылатых и баллистических ракет. В довершение картины где-то под потолком расцветали ярко-белые фейерверки разрывов фосфорных бомб. И там, в свете разрывов, реяли фантомы убитых искалеченных стариков, инвалидов, женщин, детей с оторванными руками, ногами, вспоротыми осколками снарядов и мин животами. И всё это в полной до жути тишине валилось сверху, и растворялось, проходя через объятую немым ужасом толпу.
Больничная палата, за окнами которой виден дым пожаров. На одной из коек – маленький пациент – по всей видимости, ему нет ещё и года. На лице маска, подключенная к аппарату искусственной вентиляции лёгких. Голова покрыта торчащими во все стороны влажными волосиками, а выше маски – нечеловечески огромные глаза, взгляд которых летит со сцены и впивается в каждого вопросом: "Разве вы не видите, как мне больно и страшно?"…
Полевой медсанбат. Палатка. Хирургический стол, залитый кровью. На нём лежит ещё живой тяжелораненый боец правительственных войск, над которым склонился хирург. Он делает глубокие надрезы, распилы, вынимает из тела сердце, почки и ещё какие-то органы, помещает всё это в банки с физраствором, а сами банки прячет в контейнер-холодильник и, воровато оглядываясь, зашивает наскоро безжизненное уже тело. Немного погодя, санитары стаскивают его со стола и упаковывают в чёрный пластиковый пакет... Этот жуткий сюжет сменяется видением лесополосы, где среди кустов лежат обезображенные трупы детей и молодых женщин. Тела их вскрыты, и в них тоже нет сердец, почек...
На городскую площадь солдаты вытащили сопротивлявшуюся из последних сил женщину средних лет. Один из них ударил её прикладом по голове и женщина упала. Упавшую привязали к двум подъехавшим танкам и те, плюясь выхлопными газами, начали двигаться в разные стороны до тех пор, пока не разорвали несчастную пополам под хохот толпы вояк. Но тут же куски разодранного тела зашевелились, поднялись, и то, что осталось от ещё пять минут назад живого человека, двинулось на Президента, коснувшись его, сползло вниз и растворилось в полу под его ногами...
А на сцене уже раскинулось поле полусгоревшей пшеницы, усеянное сожжённой искорёженной военной техникой. По полю ползали воинские транспортёры-бульдозеры, которые сгребали трупы солдат с попадавшимися среди них ещё живыми тяжелоранеными в придорожные канавы и загребали их землёй вперемешку со стеблями спелой пшеницы. Зёрна высыпались из колосьев и укрывали эти изуверские братские могилы, словно капли слёз. Здесь же, по полю, медленно двигались КаМАЗы-самосвалы, в кузова которых забрасывались и буквально утрамбовывались трупы убитых солдат. Но, как только техника уходила, земля шевелилась, и недавно захороненные поднимались из неё и спускались в зал, и шли сквозь зрителей нескончаемыми страшными шеренгами, проходили толпу от начала до конца и растворялись в темноте дальней стены.
И это было ещё не всё. Следом за ними из заброшенных прудов поднимались утопленные там убитые пацаны-солдатики и тоже спускались в зал, и тоже проходили его весь, окропляя стекавшей с них водой стоявших там зрителей, точно совершая обряд омовения, и исчезали там же, в дальней стене.
После этого, прямо перед первым рядом, возникли фигуры матерей и жён всех этих убиенных, стоящие на коленях и протягивавшие руки, и хватающие стоящих в оцепенении за полы пиджаков.
И наконец, на головы уже ничего не соображающих зрителей посыпались обломки гражданского самолёта, безжалостно сбитого сперва ракетой, а вдогонку ей – очередями авиационной пушки штурмовика правительственных ВВС, смешанные с изувеченными трупами пассажиров, которые тут же вставали и также шли через весь зал. А убитые дети собирали разбросанные среди груд искорёженного дымящегося металла мягкие игрушки и, прижимая к груди, уносили их, словно не хотели, чтобы игрушки достались этим нелюдям...
В то же время с множества телевизионных экранов, воз-никших над сценой, гнойной жёлтой рекою лилась ложь и текла туда же в зал, охватывая, как щупальцами, ноги своих авторов – сбившихся в трусливую кучку представителей четвёртой власти...
И вдруг всё это месиво видений исчезло. В зале повисла гробовая тишина. Не было слышно даже дыхания. И сквозь эту густую, вязкую, хоть ножом режь, тишину вновь послышался голос человека в мантии:
– Всё, что вы видели здесь – дело ваших рук, продукт ваших дьявольских умов. Мы не будем приговаривать вас к казни, потому хотя бы, что и казнь для вас трудно придумать. Мы сохраним ваши жизни. Мало того, чтобы не наказать, но защитить ваших близких от страданий в результате разлуки с вами, мы лишим их памяти о вас. Волею Высших Сил все вы, стоящие здесь, в этом зале, будете помещены в те самые концентрационные лагеря, которые готовили для повстанцев. Из вас будут сформированы строительные бригады, и вы будете восстанавливать всё то, что порушили сами или способствовали этому...
Трое в мантиях повернулись и исчезли в темноте сцены – там, откуда ещё недавно выплывали голографические видения. В осязаемо звенящей тишине прогремела команда:
– Вывести осужденных из зала и доставить к местам отбывания наказания!
* * *
Вереница автозаков, в каждый из которых было помещено до сорока человек, после пяти часов движения остановились на границе повстанческой области. В металлических "пеналах", смонтированных на базе КаМАЗовских трейлеров, с зарешечёнными арматурой проёмами окон ехать на лавках из плохо остроганных досок-пятидесяток было тесно, душно, жарко. Поэтому, когда заключённых выгрузили, они некоторое время топтались возле машин, разминая затёкшие ноги и подставляя разгорячённые лица свежему сентябрьскому ветерку. Кое-кому, в основном бывшим столичным чиновникам, при выгрузке понадобилась помощь – непривычные к таким "удобствам" и изнеженные комфортными лимузинами и кондиционированным воздухом кабинетов, бывшие господа в дороге теряли сознание.
Прозвучала команда строиться в колонну по четыре. Окружённая со всех сторон автоматчиками с овчарками на поводках, с закрытыми масками лицами, на которых видны были только недобрые глаза, она растянулась метров на двести. Перед колонной на обочину дороги вышел человек в камуфлированной форме без знаков различия. Лицо его так же было скрыто маской. Он говорил, особо не напрягаясь, но рубленые фразы были слышны каждому:
– Сейчас вам раздадут сухпайки и воду. Отдых не предполагается – будем считать, что вы отдохнули, пока вас доставляли сюда. Дальнейшее движение до мест дислокации, так сказать, будет происходить пешим порядком. Вас проведут по местам боевых действий и по улицам разрушенных городов и сёл, которые вам предстоит восстанавливать. Это для того, чтобы вы по пути ознакомились с фронтом работ. Предупреждаю особо ретивых: шаг вправо-влево будет расцениваться как попытка к бегству и караться соответствующим образом. Расстреливать вас никто не будет – вы нужны для вполне определённых целей, которые были доведены до вашего сведения, а вот весьма болезненные ранения мы вам гарантируем – наши ребята стреляют достаточно метко – научились на войне, благодаря вам, да и собаки выучены, как действовать с беглецами…
Дорога, по которой их вели, пролегала по выжженным полям с остатками неубранных пшеницы и ячменя, с поникшими шляпками полувысохшего подсолнечника, с будылинами опустившей в бессилии пожелтевшие листья и ощетинившейся огрызками початков кукурузы. Пространство это омертвелое было усеяно десятками, если не сотнями единиц искорёженной и спалённой военной техники. Казалось, что ничто живое не могло здесь сохраниться. Перед населёнными пунктами дорогу перегораживали бетонные параллелепипеды безлюдных блокпостов с обугленными остатками автопокрышек и пропоротыми пулями и осколками снарядов мешками с песком. То тут, то там на глаза попадались пробитые воинские каски, остатки бронежилетов, стоптанные берцы, обрывки бинтов вперемешку с рваной солдатской одеждой, и всё это было в рыжих пятнах давно высохшей пролитой здесь крови, и всё было усеяно стреляными гильзами, осколками мин, снарядов, ракет... И хоть трупы не попадались, но всё же в воздухе постоянно ощущался удушливый сладковатый запах, от которого видевших войну только издали, либо вообще с экранов телевизоров, откуда звучали все предыдущие месяцы в основном лишь победные реляции, бредущих в колонне людей выворачивало наизнанку...
Лучше бы их не вели по этим развороченным развалинам городов и стёртым с лица земли сёлам, обозначенным только закопчёнными кирпичными пальцами печных труб да топырившимися сухими ветвями деревьев ещё весной суливших буйным цветеньем богатые урожаи сельских садов. Но это бы ещё ничего, а вот когда навстречу унылой колонне выходили жиденькие группки уцелевших жителей…
Особенно запомнилась одна молодая женщина в выцветшем халатике и с растрёпанными кудельками седых волос, резко контрастировавших с её возрастом. Она каким-то образом умудрилась прорваться сквозь оцепление автоматчиков – собаки её не тронули и никто из охранения не решился (или не захотел?) остановить, подскочила к идущим в колонне Президенту, Премьеру и Спикеру, и глядя на них полными ненависти глазами, прохрипела:
– Ну, что, с-суки, как вам ваша работа? Довольны ли вы результатами вашего правления, уроды? Да вы посмотрите, посмотрите на дела свои! А пожить вам вот здесь под бомбёжками и обстрелами без света, тепла, еды и воды не хотелось бы? А в землю закапывать убитых детей малых?
Будь прокляты дни, когда вы на свет появились! Да будут прокляты матери, вас родившие! Будьте прокляты и вы сами во веки веков! – с этими словами она наотмашь ударила раз, другой, третий каждого из этой троицы да, так, что из разбитого носа худосочного Премьера хлынула кровь. Заметив это, женщина прокричала:
– Вот-вот, Покемон, умойся ею, кровушкой-то! – и, плюнув им под ноги, отошла назад в толпу, покачиваясь из стороны в сторону.
* * *
Им с Изей, тем самым лохматым олигархом, досталось, наверное, самое трудное: бригаду, в которую их зачислили, бросили на восстановление аэропорта. Когда собственными глазами увидели то, во что превратилась бывшая красавица воздушная гавань, они пришли в тихий ужас – легче было всё снести и построить заново. Что в конечном итоге и было на повстанческом верху решено сделать. Правда, предварительно нужно было всю огромнейшую территорию, включая взлётно-посадочные полосы, освободить от неразорвавшихся мин, ракет и снарядов, и попутно – от множества полуразложившихся трупов солдатиков правительственных войск. И коль сапёры из них были никакие, а бросать горе-восстановителей на уборку всей этой взрывчатой начинки – грех на души брать, из них для начала сформировали поисково-похоронную команду. В задачу похоронщиков входило не просто найти (откопать) трупы, но ещё и по солдатским жетонам опознать, составить соответствующие списки, сверить их с военкоматовскими базами данных (эти базы к тому времени повстанцы уже имели в своём распоряжении), отыскать родных и сообщить им о гибели сыновей, мужей, отцов. А после этого следовало поместить останки в гробы и отправить на родину в сопровождении вызванных по этому случаю родственников.
Первой мыслью обоих было отсидеться в качестве этаких "писарчуков", которые вели всю сопроводительную документацию – ан, не тут-то было! Им специально подкинули самую "грязную" работу – возню с трупами, вернее с тем, что от них оставалось: руки, ноги, части туловищ с оторванными головами. И от всего этого несло запахами разложения. Мало того, имелась вполне реальная возможность заразиться какой-нибудь дрянью.
Территория аэропорта была разбита на квадраты, которые нужно было обследовать сразу следом за сапёрами. Тяжелее всего было в скелетах зданий с их подвальными помещениями. Тут можно было за здорово живёшь переломать руки-ноги, а то и вовсе сорваться вниз с высоты и разбиться о торчащие внизу куски плит перекрытий, ощетинившиеся ржавыми, причудливо изогнутыми щупальцами арматуры, швеллеров и прочего металлолома. И над всем этим царил остов тысячи раз простреленной снарядами диспетчерской вышки. Она возвышалась над сюрреалистическим пейзажем подобно вставшему на дыбы оскалившемуся доисторическому ящеру, с которого в одночасье содрали шкуру вместе с мясом и от дикой боли он взвился на задние лапы, да так и застыл, изготовившись к последнему смертельному броску…
– Изя, я так больше не могу, – признался как-то Президент, когда их после очередного рабочего дня, завершившегося дезинфекционным душем и лагерным, далеко не изысканным, ужином, загнали в спальный барак – нары у них были рядом.
– Чего не можешь, Паша?
– Мне мертвецы эти снятся… Приходят ко мне каждую ночь… Их целые полки, нет, целые армии… Они выстраиваются передо мной в шеренги, становятся по стойке "Смирно", отдают честь, а потом всем скопом начинают меня душить…
– Ну, так и терпи! Скажи спасибо, что "зелёный змий" прошедших времён не снится… На меня, вон, каждую ночь самолёт этот пикирует, обломками горящими осыпает. Мы же с тобой, Паша, его сбили… Хотели сбить один, а оказался на пути другой…
– Слушай, Изя, – помолчав какое-то время снова зашептал Президент, – а откуда у них деньги на восстановление всего этого? Тут ведь миллиардов двадцать долларов понадобится…
– Паша, ты совсем сбрендил, что ли? Они же все наши активы национализировали и счета в банках вычистили, в том числе и зарубежные…
– А наши друзья на Западе?
– Ты, Паша, видать, и вправду с глузду съехал – президентом был никудышным и сейчас с извилинами у тебя полный бардак. Где ты друзей видел? Да Запад сам обделался по полной, как только эти верх взяли. У них же, победителей наших, все козыри на руках – архивы, переписки, свидетельские показания, откуда всем всё ясно становится… Так что Западу много проще откупиться нашими с тобой и наших коол-лег – он произнёс это слово по слогам и с особой издёвкой, – чем свои денежки вкладывать в восстановление… А пришлось бы, и никуда бы они от этого не делись…
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Прошло два года изнурительной, до кровавой рвоты, каторжной работы… Изначально казавшийся сизифовым, труд дал свои результаты: был отстроен новый, лучший на сегодняшний день аэропорт, восстановлены города и сёла. Не все выжили на этой вытягивавшей последние жилы битве – из бывшей троицы выдержал до конца, как это ни странно, лишь Президент, превратившийся из некогда округлого своими формами прохиндея, в жилистого, с мозолистыми заскорузлыми руками, зэка…
Перспектив освободиться не было никаких. Нет, его не содержали, как обычно содержат осужденных пожизненно, в отдельной зоне без каких бы то ни было сношений с внешним миром. По окончании восстановления его даже освободили от конвоя, организовав своеобразное вольное поселение вне зоны, но рядом с ней, выделив для проживания отдельный небольшой домик. Он в принципе был свободен, но вот мистика – ему даже и в голову не приходило бежать из этих мест. Как Вечный Жид, проклятый навсегда, он обречён был на скитания в пределах повстанческой республики.
И каждую ночь ему снилось одно и то же – армии загубленных бывшей его бездарной властью… Они строились в безмолвные шеренги, вытягиваясь по стойке "Смирно" отдавали честь, а потом всем скопом начинали душить, душить, душить… Он просыпался от собственного сдавленного крика, выползал в предрассветное утро и брёл, куда глаза глядят. Только ноги сами приводили его всегда в одно и то же место – к братской детской могиле на местном кладбище. Он становился перед надгробным камнем с высеченными на нём детскими именами и прожитыми ими годами – два годика, три, пять, одиннадцать – и стоял вот так на коленях до темноты. А потом опять брёл в своё убежище, и ночью повторялось всё то же самое…
Его, ставшего Призраком, никто не видел, но он видел всё. Однажды, бредя в очередной раз по утренней дороге к кладбищу, Призрак внезапно остановился, как вкопанный. На обочине дороги перед ним сидел молодой повстанец в камуфляжной бандане на голове и, прикрыв глаза, подыгрывая себе на старенькой обшарпанной гитаре, хриплым негромким голосом пел песню. Мелодия была очень знакомой. Она остро напомнила молодость, начисто лишённую всего того, что окружало его сейчас. Напомнила безоблачное детство, когда можно было ни о чём не заботиться – живи и радуйся… Вот только слова в песне были совсем другие, а сам гитарист позой своей и прикрытыми глазами чем-то отдалённо напомнил старинного бродячего кобзаря-сказителя:
Возьми меня с собою на Майдан.
Надеюсь, увенчает день победа,
какой никто из нас ещё не ведал.
Возьми меня с собою на Майдан!..
28.07...08.08.2014…23.03.2017…09.08.2018…11.01.2019