Август тем летом выдался жарким, а так как близ родительской дачи, где мы проводили свой отпуск, не было мест для купания, каждый день мы – моя жена Наташа, двенадцатилетняя дочь Оля, мама и я по железной дороге отправлялись на Икшинское водохранилище.
Еще до полуденной жары, заперев дачу, мы выходили на тропинку, проложенную к станции Некрасовская. Справа от нас простиралось поле, сначала шедшее по равнине, затем взбиравшееся на холм, из-за края которого выглядывала колокольня церкви деревни Троица-Сельцы, расположенной на противоположном склоне того же холма; слева располагался железнодорожный кювет; над нами пели многочисленные птицы, рассевшиеся а телеграфных проводах; трава, окаймлявшая тропу, местами сохраняла влагу еще не высохшей росы. Солнце светило ярко, но свежий ветерок, гнавший с северо-востока легкие облачка, нас обвевал приятною прохладой.
Когда тропа свернула влево, следуя ею, мы перешли через кювет, и, прислушавшись – не идет ли поезд – пересекли железнодорожные рельсы. Дальше наш путь пошел по насыпи, чтобы по железнодорожному мосту перейти через мелководную речку Учу, которою мы, как местом для купания, пренебрегали. Вправо с моста открывался вид на речную долину, обегавшую холм с севера; на нем обнаруживались дома деревни Троица-Сельцы, и была видна не только колокольня, но вся церковь Троицы; этот вид никогда не оставлял меня равнодушным. Минуя речку, железная дорога входила в жидкий лес, и, следуя вдоль нее, мы подходили к платформе «Некрасовская», где садились на поезд, который минут за восемь нас довозил до станции «Трудовая».
Здесь мы попадали в курортную зону: все леса, окружавшие станцию, были застроены дачами старой постройки – дошестисоточного периода, окруженными глухими заборами и большими участками. Недалеко от станции проходит Дмитровское шоссе, перейдя которое мы по проселку, проложенному через обширное поле, поднимались на водораздел, где стояла деревня, и ее околицей подходили к роще, где в трех десятках отдельных коттеджей располагался дом отдыха Министерства финансов. По его тенистым аллеям мы спускались с холма и, наконец, выходили к Икшинскому водохранилищу в районе пристани «Черная речка», у которой останавливались теплоходы на подводных крыльях «Ракета». К пристани прилегал довольно просторный лужок, на котором могли расположиться не организованные («дикие») отдыхающие. Степень автомобилизации населения тогда была не высокой, и найти для своей компании несколько квадратных метров не вытоптанного дерна так, чтобы рядом не воняла чья-нибудь тачка, труда еще не составляло.
Местность эта очень красива; Икшинское водохранилище, вытянутое, грубо говоря, в широтном направлении (с запада на восток), имеет здесь ширину метров восемьсот. Весь противоположный берег покрыт смешанным лесом; в него под прямым углом прямо напротив пристани внедряется бывшее русло Черной речки. Влево (в западном направлении) водохранилище на расстоянии два километра отсюда упирается в высокий берег бывшей реки, над которым высилась деревянная башня навигационного створа. Справа от него виднелись белые постройки шлюза, через которые осуществляется вход судов в канал имени Москвы. Вправо (в восточном направлении) от этого места водохранилище тянется на расстоянии километра четыре меж лесистыми берегами, становящимися все более пологими, до восточного входа в канал. Посередине этого участка водохранилище пересекает земляная плотина, прорезанная белыми воротами аварийного затвора. Ограничивая даль, они делают эту местность уютной. В ней царило праздничное возбуждение, присущее людным морским или озерным курортам; к пристани то и дело швартовались и от нее отходили белоснежные «Ракеты», ревя моторами; сюда же приставали паромы, перевозившие отдыхающих с противоположного берега и обратно. По фарватеру то и дело в обоих направлениям проходили четырехпалубные круизные корабли, заполненные нарядно одетой публикой; с них из репродукторов гремела музыка. Вдоль берега прогуливались дамы и девушки, демонстрировавшие свои фигуры и купальники. Мужики бравировали своими загорелыми торсами, и привлекали внимание, плавая кролем, а то и баттерфляем. На мелководье у берега плескались дети, оглашая окрестности криками и визгом. Взболтанная волнами от многочисленных судов, водная поверхность хаотически зыбилась, искрясь мириадами солнечных отблесков, пронизывавших пространство интенсивным светом, а воздух был наполнен плеском воды, ворчанием судовых двигателей и треском лодочных моторов. От нескольких костерков, разложенных на берегу, поднимались синие дымки, и тянуло запахом шашлыков. Я тогда был молод, и это веселое многолюдство меня не только не раздражало, но даже поднимало настроение.
Дневная жара создавала стимул для купания, и время от времени мы втроем залезали в воду; я с удовольствием принимал участие в игре, подставляя Оле спину, чтобы она, выбравшись на нее, использовала в качестве опоры для прыжка в воду. Вода была теплой, и мы с ней подолгу не вылезали на сушу; только белокожая Наташа быстро покрывалась «гусиной кожей», и с тревогой следила за Олей, чтобы она не посинела. После купания было приятно безвольно растянуться на подстилке, чтобы позагорать; ведь интенсивное солнечное облучения вызывает слабый наркотический эффект, навевая дремотную эйфорию, однако после сорока минут такого лежания становилось жарко, и снова тянуло прогрузиться в прохладную воду
Кажется, больше всех радовалась мама; она заплывала так далеко, что ее рыжеволосую голову было едва видно. Нам она объясняла, что отправляется на фарватер, чтобы «встретить волну» от проходящего мимо теплохода, и подняться на ее вершину, как при плавании по волнующемуся морю. На берегу она тоже вела себя очень активно, так как перезнакомилась чуть не со всеми дамами из дома отдыха Министерства финансов, которых называла своими «сопляжницами» (от слова «пляж»).
Время пролетало приятно и незаметно, и после трех пополудни мы собирали вещи и отправлялись домой. Солнце теперь палило немилосердно, но жара переносилось легко, так как было сухо. Самым трудным был участок пешего пути от платформы «Некрасовская», но спасало то, что проделав его, мы оказывались дома, на просторной новой кухне, продуваемой ветерком через настежь распахнутые окна, где обед, уже готовый, оставалось только разогреть.
Лето 1976 года выпало «яблочным», и после обеда я отправлялся собирать падалицу из-под двух десятков больших взрослых яблонь; ведрами я приносил упавшие яблоки на террасу, насыпая их большою кучей на полу. Этим я занимался до самых сумерек, когда терраса превращалась в цех по переработке урожая. Мама, Наташа и Оля мыли яблоки в большом тазу и разрезали их на части, удаляя сердцевинки. Мы с отцом занимались самой сложной работой, - обслуживали электрическую соковыжималку, которую приходилось очищать от мездры после каждой загрузки. Когда соком наполнялась очередная трехлитровая банка, мы ее стерилизовали на медленном огне, и закатывали крышку.
Часть яблок перерабатывалась в повидло, которое часами кипело в нескольких кастрюлях на электрических плитках, тут и там стоявших на полу.
Работа затягивалась до полуночи, но не артельная работа породила ностальгические картины, связанные с данным временем, а то, как дача выглядела снаружи, - из сада.
Вызвездило; в небе – ни облачка; воздух недвижен; прохладно; в траве оглушительно стрекочут кузнечики. Ярко освещенный изнутри, дом испускает лучи в чернильную темноту, выхватывая световыми пятнами, - где купы деревьев, окружающих дачу, где - белые шапки флоксов, растущих на цветнике, где – яблони, усыпанные плодами: что попадется. Особенно эффектно выглядит терраса, с которой свет разбрасывается наружу сквозь листву увившего ее декоративного винограда, как через сито. Дом похож на корабль-призрак, бесшумно плывущий сквозь ночную черноту, в ореоле зеленого цвета, сверкая огнями. И это зрелище сопровождает тонкий запах древесной листвы, еще не остывшей после дневного зноя, смешанный с ароматом травы, уже смоченной первой ночною росой.
Идиллические эти картины не безоблачны; кажется, что из-под них временами прорывается диссонирующая нота; дурное предчувствие, но, думаю, оно заметно лишь при взгляде из будущего, так как я знаю: пройдет время, и весь этот мир пойдет прахом, но это случится позже, а пока
шел 1976 год.