... увидел перед собою сказочный город Сан-Франциско,
раскинувшийся вдоль бухты посреди ночи...
Д. Керуак, “В дороге"
Чету Хаггинсов в пансионате называли "господа из Сан-Франциско". Там, в калифорнийском городе на холмах, прошла их молодость. Старость свою они доживали в небольшом пансионате на Хафдэй-роуд в предместьях Чикаго. Прежняя неспокойная жизнь рано состарила их, но Хаггинсы не сумели изменить многих своих прежних привычек и убеждений молодости и потому смотрелись часто как состарившиеся подростки.
Мистер Билл Хаггинс был старше жены лет на десять, но круглый год в любую погоду он носил джинсы с прорехами и делающуюся с каждым днём все тоньше блеклую косичку. С годами он стал молчаливей, сгорбился и казался ростом значительно меньше жены. Миссис Хаггинс предпочитала длинные с пестрыми заплатами юбки и распускала свои рыжевато-седые волосы, которые казались приклеенными к её подрагивающей головке. Она была крупной, доброй и приветливой ирландкой. Первая подходила к вновь прибывшему в пансионат жителю и, протянув свою веснушчатую, припухшую и обвитую изношенными цветными шнурками руку, говорила: "Джоан".
Стены их комнат были увешаны постерами с пацифистскими знаками, на полу вместо кроватей лежали цветастые одеяла. В углу пылились стопки виниловых пластинок с песнями Биттлз.
Над ложем Билла Хаггинса красным углём были написаны слова из книги Керуака: "Словно раковина, буду стар я и твёрд". И когда в весенние вечера мимо пансионата с грохотом проносились байкеры, Билл провожал их одним потускневшим глазом и усмехался. В годы вьетнамской войны он тайком сжёг свою призывную карту и, захватив старый ржавый пикап, бежал с отцовской фермы на запад.
Чем ближе к лету, тем беспокойней делались Хаггинсы. Они не могли есть в общем холле, куда подавались завтраки и обеды, и просили вынести им еду на воздух. Они обедали, расстелив плед под раскидистой ивой. Говорили они мало. Тишину нарушали лишь поскрипывание старых протезов во рту мистера Хаггинса и редкие пересвисты пташек в кустах.
Когда Джоан в день её семидесятипятилетия преподнесли коробку шоколада " Годайва", она поблагодарила всех и сказала:" И все же, знаете, самый вкусный на свете шоколад - это “Жирарделли" с начинкой из морской соли. Давно когда-то итальянец Жирарделли основал в Сан-Франциско шоколадную фабрику. Но когда его дети и внуки выросли, он вознамерился познакомить их с родным городом Рапполо и повёз в Италию. И, представьте себе, умер там. Словно Италия не захотела отпустить его. Прекрасная смерть, не правда ли?"
Мистер Хаггинс тоже в этот день сделал жене подарок. Он сказал ей:" Джо, я заказал билеты на самолёт. Через месяц мы летим во Фриско... "
... Через четыре с половиной часа Хаггинсы, наконец, увидели из окна самолёта город, белым камнем рассыпанный между океаном и заливом. А когда самолёт пошёл на снижение, увидели они сверкнувший слева красной нитью знакомый мост, и справа, похожий на ажурный плевок, остров-тюрьму Алькатрас. Все яснее становились очертания города на бесчисленных холмах и все сильнее бились сердечки старых Хаггинсов. Вот уже понеслись между квадратами улиц потоки машин, показались и уплыли в сторону небоскребы Даунтауна...
Когда Хаггинсы ехали на такси по Маркет-стрит, они во все глаза глядели в окна. Они слышали, как там и тут звенят канатные трамвайчики, мелькая среди зелени холмов. Кто-то взмахнул рукой издалека с открытой платформы, и Джоан показалось, что это их молодость махнула им с подножки старого трамвая.
На другое утро, выпив по чашке кофе в номере отеля на Карл-стрит, они заказали машину. Билл Хаггинс, более десяти лет не садившийся за руль, решился сам лично показать жене их любимый Фриско, чем очень удивил её. Губы его сделались цвета сушёной малины и слегка дрожали руки, когда он завёл старенькую серую Короллу и медленно развернул её на Маркет-стрит и потом двинулся в сторону залива.
Выйдя из машины, Хаггинсы ступили на деревянную набережную как на палубу гигантского корабля. Не спеша, постоянно оглядываясь по сторонам и вдыхая запахи моря и лежалых морепродуктов, шли они по берегу мимо многочисленных пирсов, лавочек и кафешек, едва узнавая прежние места. Наконец, они зашли в крошечный ресторан и заказали любимый ими когда-то в молодости клэм-чаудэр в хлебных чашках. И снова им казалось, что они на огромной палубе и корабль их вот-вот отчалит от берега и тогда приблизится вон тот знаменитый Голден мост, что посверкивал в синеющем воздухе. Они ели вкусный суп из моллюсков и слушали прибой. Этот шум часто снился им там, на среднем западе. Возле пирса грелись на деревянных плотах морские котики, похожие на брошенные кем-то лоснящиеся рыжие мешки. Хаггинсы видели, как от набережной привычно отходит паром с туристами в сторону замка-тюрьмы, где томился сам Аль Капоне.
Потом Билл завернул машину в сторону Норт-бич на Грант-авеню. У книжного магазина "Сити-Лайт" он сбавил скорость. Здесь нередко бывал он в молодости. Здесь полвека назад проходили шумные вечеринки поэтов, где волосатая молодежь Сан-Франциско бурно аплодировала Керуаку и Гинзбургу... Прислонясь к стене здания и вытянув ноги, здесь все так же отдыхали длинноволосые молодые люди.
Билл свернул в район Чайнатаун. Они ехали мимо зданий, напоминающих чем-то в верхней части китайские пагоды. По улицам с красными фонарями спешили, как и прежде, толпы азиатов. Хаггинсы знали здесь каждый дом, угол или поворот, хотя многое изменилось. Но они знали, что улицы по-прежнему пахнут ароматами пряностей, что в этих китайских лавчонках также предлагают зелья в фарфоровых флаконах и статуэтки. В одной из них мелькнуло знакомое лицо старого китайца, что держал здесь когда-то кальянную лавочку...
А потом они оказались на перекрёстке улиц Хэйт и Эшбери. Билл остановил машину и, выйдя из неё, вырвал из низкого вазона пучок фиолетовых петуний. Потом, по-мальчишески хихикнув, он воткнул два цветка в седые волосы Джоан, а третий сунул себе за ухо. Взявшись за руки, они пошли по Хэйтэшбери, улице своей молодости.
И Джоан не переставала удивляться тому, как внезапно изменился и помолодел её Билл.
Падал вечер. Откуда-то из-за подворотен выползли лохматые музыканты и расселись на тротуарах вдоль светящихся стрип-арт клубов и магазинов... Завидя пару пожилых людей с цветами на головах, они улыбались и махали им. Старики были из их племени. Они махали и, направив трубы им вслед, гудели изо всех сил.
- А ты помнишь, Билли... лето шестьдесят седьмого? Ты помнишь нас, голых, измазанных краской...
- А ты помнишь, Джо, как приехали сюда туристы? Вон в том углу стоял их автобус, они разглядывали нас из окон и боялись выйти...
- О, сколько же нас было, Билли, тысячи, нет, сотни тысяч босых, в лохмотьях и цветах...*
... В то лето на своём разрисованном пикапе Билл помогал босоногим захватчикам города подключить музыкальную аппаратуру к проводам в Голден Гейт парке. И тут он увидел Джоан. Она сидела в тени акаций и малевала птиц на банданах, стопочкой лежащих возле неё, и раздавала толпе, что шла мимо нескончаемым потоком. Вечером, укрывшись его единственным жилетом грубой вязки, они слушали песни рок-группы и Дженни Джаплин с наспех сколоченной сцены. А ночью Джоан подарила ему себя здесь, в Голден парке. И они уснули прямо на траве. В предрассветных сумерках, наполненных розовым холодом, их разбудила флейта. Какой-то бородач из Новой Зеландии, подкравшись к спящей парочке, пропел над ними птичий свадебный гимн. С того памятного лета Хаггинсы уже не расставались.
Ужинали они в Голден парке. Сев за столик под открытым небом, они раскрыли пакеты с сандвичами и ели молча, потому что устали от ходьбы и волнений.
Была уже поздняя ночь, когда Хаггинсы вернулись в отель. Оба долго смотрели на лежащий перед ними город. Где-то на западном склоне над Сан-Франциско блуждали, сбившись в кучки, одинокие звёзды, подобно бродягам Керуака, восходящим на свой Маттерхорн.
К завтраку Хаггинсы поднялись отдохнувшие, в радостном предвкушении новых встреч с городом.
- Итак, Билли, куда мы отплываем сегодня?
- Сегодня мы совершим восхождение на Твин-Пикс!
- Оу, восхождение ... в прошлое?
Через полчаса они уже были у подножия двух холмов, названных когда-то испанскими конкистадорами "грудью индейской девственницы". Билл крепко сжал руль своими маленькими сухими руками и, все больше бледнея, молча жал на газ, пока машина ползла вверх. И чем выше они поднимались, тем явственней слышался гул францисканского ветра. Над придорожными кустами взлетали краснохвостые ястребы...
Выйдя из машины и переведя дух, мистер Хаггинс сказал: "Ого, Джо, я, оказывается, ещё способен подержаться за грудь девственницы!" Они стояли на вершине северного холма Эврика, облокотясь о каменистый барьер. Потом Билл вынул из рюкзака два складных стула и плед. Они сели, стараясь успокоить дыхание. Был будничный день. Кроме них, двое молодых, обнявшись под одной курткой, сидели на барьере, свесив босые ноги над городом.
- Тебе не холодно, Джо? - Билл старался перекричать гул ветра. Он укрыл плечи Джоан пледом, туже затянул шарф на своей шее и припал к телескопу.
С района Норт-бич перевёл он взгляд на мост, что посверкивал за плечами города.
- Ты помнишь, Билли, как- то мы стояли на Голден Гейт и едва видели друг друга. Я смотрела на клубящийся внизу туман и мне казалось, если я оторвусь от моста, я поплыву в этом тумане?..
Порывы ветра заглатывали её отдельные слова, но он знал, о чем она говорит.
- И ты предложила вместе прыгнуть в этот туман… Как однажды навсегда прыгнули туда Майкл и Синди... Знаешь, Джо, у нас с тобой все-таки был зверский аппетит к жизни".
Джоан уже отдохнула и тоже прильнула к телескопу.
Сан-Франциско лежал у её ног. Прямая Маркет-стрит, убегая к заливу, пересекала Даунтаун и терялась там, где невыразимо синим горели океан и горы. Слева от центра чуть виднелись верхушки зданий шоколадной империи, основанной когда-то бакалейщиком из Италии. Справа на вершине Телеграфного холма белела башня Койт, что, казалось, прижалась к величественной пирамиде Трансамерика. Ближе всего был холм Рашен Хилл с известной всему миру улицей Ломбард-стрит, что начинает вроде бы спокойно подниматься вверх, но, споткнувшись на одном из перекрёстков, вдруг решает "поломаться" и ползёт дальше, извиваясь красновато-бурой змеей среди цветников. Хаггинсы называли её между собой "кривлякой". Джоан отчетливо видела едва движущиеся по ней, как разноцветные жучки, автомобили...
- А не навестить ли нам наших штайнерских модниц, Джо?
Она не слышала его вопроса и что-то упорно высматривала в западной части города, тряся головой и бормоча себе под нос. Угадав её намерение, Билл повернул телескоп на Аламо-сквер. Мгновенно возникли перед ним разноцветные викторианские дома с выступающими башенками фасадов и с чугунными оградами, за которыми каждую весну цвели миндаль и сакура. А по вечерам в окнах жили багряно-золотистые закаты. Похожие на подарочные шкатулки, они вереницей спускались к заливу и у жителей Сан-Франциско получили нежное название “Painted Ladies". **
- Не нахожу голубого дома с белой терраской...
- Скорее всего твоя дама в голубом сменила наряд за эти годы.
- Я в нем росла. Я жила там с бабушкой до семнадцати лет, а потом я ушла на верхний Хэйт...
- Значит... значит, Джо, у тебя была бабушка? Почему я не знал об этом?
- Наверное, потому что я хотела казаться тебе свободной от прошлого... Как Синди, как Майкл... Как все мы... Впрочем, пора перекусить. Что у тебя там в мешке?
Голос Джоан сделался неузнаваемо низким. Билл порылся в рюкзаке и протянул ей пакет с фруктовым брикетом. Между тем к парочке молодых людей присоединились ещё несколько человек. Все вдруг стали веселы и заговорили одновременно, не слыша друг друга. В воздухе быстро распространялся дикий степной запах марихуаны.
- Как мы уцелели, Билли? Как смогли выбраться... оттуда?
- Да, Джо, мы не стали куриным дерьмом для удобрения. Твоя бабушка и мой отец больше всего на свете боялись этого, верно? Теперь они спокойны ... там.
Как всегда, он был прав, и они замолчали. Они устали, но им хотелось последний раз увидеть свой Фриско на закате, и они терпеливо ждали его.
Вот наконец кто-то огромный и невидимый встал над холмами, и гигантская тень его накрыла восточную часть города. Маркет-стрит, погружаясь в тень, все более делалась похожей на узкое длинное ущелье, разрезавшее город пополам. Ещё не зажглись вечерние огни, а западные склоны холмов озарились вечерним светом, напоминая красные каньоны дикого запада. Вершина холма под ногами Хаггинсов, самый кончик груди индейской девственницы, окрасилась в нежный рыжевато-травянистый цвет и казалась слегка присыпанной золотой пылью.
Но вот красноватые сумерки стали сгущаться. И внизу в долине город засиял миллионами огней. Фосфорическим блеском загорелась башня Койт. Голден мост казался теперь тонким расписным клинком, что врезался в холодное тело ночи. И по лезвию клинка расплавленным огнём текли потоки машин.
Запахло сыростью. Хаггинсы засобирались в обратный путь. Между тем белесая полоса тумана показалась над заливом. Они знали, что туман будет сгущаться и в нем утонут мелкие судёнышки у берега и морские котики на деревянных плотах. И весь город до утра будет привычно плавать в клочьях тумана.
Билл помог жене, с трудом переступающей ногами от усталости, спуститься к парковке. Оставя её, он направился к багажнику. И тут случилось несчастье.
Джоан, оказавшись в тени, сделала неверный шаг в сторону и, не разглядев каменного бордюра, споткнулась и тяжело упала. Расплывающаяся на бедре черным пятном гематома вызвала резкое нарушение кровообращения в старом теле Джоан...
... Когда Билл Хаггинс, сгорбившись и волоча ноги, вошёл в ворота пансионата, все бросились к нему с вопросом: "А где же ...” Но, увидев его лицо, смолкли. Они поняли: город у залива не отпустил её.
2016 г.
* Летом 1967 года в Сан-Франциско в квартале Хайт-Эшбери собрались около ста тысяч хиппи из всех уголков мира. Город на севере Калифорнии стал центром хипповой революции, кипящим котлом творчества, политики и сексуальной свободы.
** Painted Ladies (англ.) - раскрашенные дамы