ПЕПЕЛ ЕГОРА
Памяти Егора Полторака, сказочника, поэта, сценариста и режиссера
-----------------------------------
эпиграфы:
Пепел Егора
В горшке для цветов
А выращивал острый перец
- Ты говоришь неправильные вещи,- сказал пират Коля. (Два вестника. Егор Полторак)
- Рассказывать о судьбе покойного – чрезвычайно нервное занятие. А мои нервы сильно расшатаны трудом, невзгодами и родными детками. Скрупулезности не ждите. (кто-то другой)
_____________________________________
Раньше как было? Присядешь что либо сочинять, и где-то сзади и сбоку маячит вводная, что пишешь не в пустоту, а ориентируешься на конкретные лица и глаза. На круг знакомых. Кто-то из этого круга всегда читает тобой написанное, другие иногда, но ты знаешь их предпочтения, прошлые хвалы и претензии, ты хочешь их удивить, развлечь, принести пользу. Иногда и позлить кого-нибудь, это тоже форма приветствия. Но взял да умер мой давнишний приятель Егор, мы в 85-м познакомились и общались все эти годы без больших перерывов и провалов. И в галерее лиц и глаз, которые следят за тем, как я живу и пишу, образовалась дыра. Черная такая дырища.
Для порядка уточню, что, скорее всего, Егор давным-давно не читал того, что я пишу. Последние лет двадцать пять.
1.
Мельком мы познакомились на вступительных во ВГИК. Сценаристы и киноведы пересекались на сочинении и просмотре фильма (чтобы рецензию состряпать). Я и сейчас к людям с любопытством отношусь, а тогда и вовсе страдал жгучим интересом. Помню высокого якута, просто офигеть какого дружелюбного и говорливого. Какими-то причудами администрации он ночевал на полу в одной со мной комнатке и рассказывал страшенные якутские сказки. Напугал до смерти. Когда поступил, то осенью перевелся на заочный и поехал работать вторым режиссером в театр к Ермолову, пугать теми сказками и байками своих якутских соплеменников. Я жалел о его отъезде, и при том размышлял, откуда в таланте с Севера столько глубокого жесткого национализма. Почему я про национализм? Потому что я русский, который родился и вырос в Алма-ате, и лет с пятнадцати мне стало казаться, что под ногами всех, кто живет в советской империи, зашевелились огромные глубокоземные черви. Слепые морды с рядами загнутых клыков.
А Егор в коридорах института сидел над шахматной доской, маленькой складухой для поездов, и играл с Русланом, провинциальным татарином. Тот был по разряду «шукшинских самородков», бойкий, сильно пьющий, режущий какую-то забавную правду-матку. Руслан тоже поступил, но за пьянки и нерадивость его Черных через полгода выгнал. Или гнала супруга мастера Кожинова, кто там их, мастеров, разберет. Они играли в шахматы, я играл плохо и не вмешивался, смотрел партии и слушал разговоры. Уж больно издалека я приперся и совсем не понимал, с кем и о чем тут, в столице, можно говорить.
Два месяца спустя – поездка на уборку картошки под Рузу. Егор уже приятельствует с Андреем Казариновым, толстеньким педагогом из Перми в солидных очках. Время от времени я кручусь рядом, по вечерам Андрей отзывает Егора и говорит – Погуляем, поговорим о вечном. Уходят по лесным тропкам. Я как-то решил тоже поискать вечные тропки в черном лесу, нашел пенный ручей, свалился и вымок, потом нашел сценаристку, которая мылась в ручье, узнал, что являюсь извращенцем. Больше один в подмосковном лесу не гулял ни разу.
А скорешились мы с Егором на почве еды. У него была колбаса Русская, полкило, у меня хороший цейлонский чай. Я после экзаменов месяц отработал в Алма-ате на фасовке чая и затарился года на полтора вперед. А вот с деньгами у меня было плохо, да и сосед в общежитии, Сергей Анашкин, оказался нервный, себе на уме, перегородил комнату грязными простынями…На Анашкина не обижаюсь, но был рад, когда попал на ужин в комнату Егора, где тоже была загородка, из двух шкафов, и там сидел старшекурсник Хромцов (Не хотели мы дружить с «дедами»-старшекурсниками? И верно, и нет, потому что ВГИК, а его общага тем паче, были пропитаны соперничеством, простыми и мудреными интригами, самых желтопузых все старшие норовили затоптать и размазать, пока еще не конкуренты)
Угловая комната 11 этажа с грязными желтыми обоями, парой продавленных диванов и косыми шкафами, треногий стол, ненадежные стулья. Желтый зрачок лампочки в 60 ватт. Егор, Андрей и я. У Егора на стене закноплено несколько бумажек с машинописью. Стихи Бродского. Строго городского цикла, я бы сказал, угрюмо и настойчиво ленинградские.
Я родился и вырос в балтийских болотах, подле…
Всегда остается возможность выйти из дома на…
Темно синее утро в заиндевевшей раме…
Я со времен пионерства строго и последовательно почитал советских романтиков, от Есенина до Левитанского, для самоуважения говорил, что люблю Тютчева и Батюшкова, а тут строчки стихотворений били надменным синтаксисом в лоб, высекали непонятные искры и требовали переформатировать извилины мозга. Потому что все звучало иначе: образы, мысли, почти зловещий полумертвый ритм, и общая картина полузнакомого ландшафта. Я еще не бывал в свои 18 лет в Ленинграде, но картинки от ленинградского поэта застряли во мне, проросли и заставили в конце концов попасть сюда, жить тут, в 50 с хвостом оглядываюсь с некоторым страхом, ищу в себе любовь к городу, а нахожу лишь смирение. Угу.
2.
Предположим, задружили, а аккуратнее – общались по вечерам, так как у меня еще было около сотни пачек цейлонского чая по 50г, если учесть закладку в Алма-ате - и лучше чая черного я больше не пил. Но чай это одно, а еще я киновед, не мерзкий конкурент-сценарист, это второй плюс. Позже Егор влюбился в мою сокурсницу и я стал нужен как посредник – лоцман.
У меня в мастерской был набран просто цветник: когда мы, киноведы 1 курса мастерской Н. Тумановой, рассаживались на лекцию в ободранной десятью поколениями аудитории, лекторы помоложе обомлевали. Кристинка из Кишинева, изящно-роковая Эльмира, крупнозубая и хохочущая басом Марина , всего сразу десять барышень на любой вкус. Егор мне ничего не объяснял про свои планы, а просто стал заходить с коробкой пирожных и говорить – идем к твоим на чай. Мы шли к Эльмире с Кристиной, плюс зрелая и ядовитая Люба из Новосибирска и полуармянка Марина. Пили чаи, болтали, Егор о себе рассказывал мало, зыркал чуть угрюмо на узбечку, да морщился на откровенно легкомысленные (или глуповатые) рассуждения девушек. То есть, я сам узнал, чего ему там надо, разве что неделю спустя. Еще один приятель, монгол и талантливый художник Батболд, который тоже воздыхал по Эльмире, сказал мне, что Егор ходит к ней. Я удивился. Потом как-то Эльмира вдруг спросила меня, правда ли, что это мама Егора снимала популярный цикл про старшеклассников «Контрольная для взрослых»? Я задумался, что-то сопоставил в мозгу и сказал, ага. А Эльмира сказала, что у нее проблема, второй год за ней ухаживает русский парень, тоже Юра, но из Сибири, и уже безумствовать начинает, мог бы я ей как-нибудь подсобить? Я подвис. Нда, все открыли карты, на моих очков не было. Мы перестали ходить в гости с Егором. Я лишился своей доли пирожных из телецентра Останкино. Егор какое-то время поволочился за однокурсницей Олей Дворниченко, потом за… нет, всех палить не буду… а потом сошелся с режиссершей Катей Калининой.
Это был экскурс не про матерых ловеласов, а про то, как одним людям очень долго никто не нужен, или эти первые слишком легкомысленны, а другие точно знают, что для гармоничной жизни, для безопасной и уютной жизни у человека обязательно должна быть половинка. И тогда есть с кем делиться сокровенным, обсуждать любые вопросы, вынашивать планы и исполнять их. Как только они с Катей сошлись, Егор начал сочинять сказку.
Обретя половинку, он на радостях от этого союза не поехал на летнюю практику, мастер Валентин Черных разгневался и прогнал его на заочный курс. А Андрей Казаринов пришел ко мне и сказал, что будет жить со мной вместо Егора, так как тот уедет в Ленинград . Стал перетаскивать вещи. И тут бац, Егор явился, говорит – уматывай, хмырь и захватчик. Они поругались, попихались, я не без самодовольства наблюдал. Андрей ушел с чемоданом и пишмашинкой, Егор дулся, что я чуть было его место не продал. (- Ты зачем его пустил? – Он три рубля мне предложил! Я не уверен, что Егор в конце концов счел это моей шуткой) Через полгода он восстановился на курсе, написав несколько сценарных заявок и передав их Черныху через Людмилу Кожинову, тем самым доказав свою компетентность и боеспособность, может быть, и сказку показал, тут не буду утверждать, чего точно не знаю.
Студенты-киношники быстро учатся эгоизму и цинизму. Это уже не недостатки, а составляющие профессии: ты обязан сам себя воспринимать как пуп земли, навязывать свою волю тем, кто работает с тобой, частенько обманывать их, обольщать, иногда запугивать. Второй-четвертый курс как раз был временем самоопределения, кто есть кто. Андрей Казаринов был очень дружелюбным, вполне талантливым и в меру язвительным парнем, он мечтал сочинять и продавать сценарии и хотел остаться после ВГИКа в Москве. Попросту изо всех сил строил карьеру. Но в любые времена наличествуют коньюктура и связи, а сочинять на потребу сиюминутности, общаться с неприятными людьми, прогибаться до радикулита в пояснице – все это трудно, обидно, отнимает время, здоровье и веру в себя. Он помер после двух-трех лет жизни в профессии. А тогда, как ни странно, битва за место в комнате меня с Андреем не развела по разным местам арены. Он поселился за стенкой. По утрам с полгода мы бегали трусцой в черные кущи Лосиного острова. Как-то на лося напоролись! Пермяк затащил меня в комитет комсомола института, устроил в несколько поездок по киношколам соцстран. Общение с Луциком и Саморядовым – тоже его заслуга! Я вот думаю, что если бы они не подрались тогда в моей комнате, а дружили, может быть, и Егор бы прочнее застрял в московских киноогородах, да и поработал бы там. Но близились девяностые, будет мало денег, съемок, никакого кинопроката , сплошные откаты-распилы-краснопиджачные меценаты и прочая пурга…Не угадали мы со временем, но слились после защиты дипломов телячьим фаршем в мешанину перемен.
3.
Что нас с питерским кудлатым блондином объединяло? Да хотя бы спорт. Я помню первое занятие по физкультуре в институте. Смешанную группу киноведов, сценаристов и режиссеров завели на крохотный стадиончик рядом с институтом, на той же улице Вильгельма Пика. Побежали сто метров. Я год отработал грузчиком, летом в горах полазил, ну и чаи в тюках по пятьдесят кило перебрасывал, в общем – собирался эффектно финишировать первым. А Егор меня на последних метрах обошел. Довольно ухмылялся. Обманул, кучерявый,- сказал я.- Не ожидал такого шустрого с болота.
Я еще не знал, что он несколько лет в футбольной школе нападающим бегал.
А потом мы оба, причем только мы со всех этих параллельных мастерских, оказались в сборных ВГИКа по футболу, волейболу, баскетболу. Ну, в городском первенстве вузов по баскету иногда случались суровые моменты. У нас были свои югославы, двухметровые на подбор, рожденные с мячиком в руках. Такие же юги, а также кубинцы и изредка поляки присутствовали в других командах Москвы. И раз на игру наши юги не явились. Были мы с Егором и наша тренерша, она еще аэробику на ЦТ вела. Мы втроем играли против темнокожей пятерки из какого-то торгового. Сдохли минут через пять, проиграли разгромно. Но мячей пять-семь мы забили и доиграли до конца. Я помню, как в конце игры бил штрафные, у меня руки-ноги ходуном ходили, и когда встал на линию штрафных, лужица пота на паркет натекла ( будто бы описался), но оба в корзину положил. Егор был горд мной, собой и игрой. Спорт он не то, чтобы любил, он считал его единственно справедливой моделью мира, жизни и проживания. Честное соперничество по твердо соблюдаемым правилам. Фанател он от сборной Англии по футболу. Позже – от Манчестер Юнайтед. Я такого принять не мог – как болеть за сборную чужой страны? Но для него были важнее не патриотические установки, а у кого дух игры, честность игры выше изначально. Он думал – и навсегда. А в последние годы стал обижаться и на команду Англии, и на Манчестер. Сильно и окончательно обижаться – и вы, кумиры, предали.
Через день по вечерам он бегал играть с местными ребятами в хоккейной коробке за общагой. Мы на четвертом-пятом курсах переехали в блок на обратной стороне, я мог видеть сверху, как он, мельче всех, носится в основном у чужих ворот, удачно и всяко финтит, громко матерясь, а изредка наскакивал на кого-нибудь тощим петухом. Но до драк у них не доходило.
4.
Ушел из компании Андрей, месяца через два появилась Лена Кузьменок. В миру хиппи и читателей журнала Парус она звала себя Эна Трамп. Ее за таланты перекинул из Минска на учебу к Черныху Роллан Быков. В мастерской Лена была едва ли не со всеми в контрах, а с нами почему-то подружилась. Первое время Егор меня хмуро спрашивал, чего она к нам таскается. Я отвечал – она с мозгами, несколько свихнутыми, но настоящими. Потом он фыркать перестал и даже начал с ней что-то обсуждать. А Лена прочитала его первую сказку, про звезды, и тоже в его талант поверила. А верит она гораздо сильнее, тверже, чем Егор или я. Зато я умею долго ждать и надеяться. Например, когда Лена написала сборник рассказов «Дети», я Егора спросил – Теперь ты понял? И он подтвердил, что понял. Стал больше наливать Лене чая, а высмеивал реже и мягче.
Если почудилась идиллия, уточню: два-три раза мы с Егором ругались до многодневного игнора, мирила нас та самая подруга Катя, а иначе бы и того. Да и с Еленой случались эксцессы. Не помню, чем довела в очередной раз, когда я с ножом бегал за ней, обещая откромсать хаер, а она в итоге залезла на шкаф и отбивалась длинными худыми ногами. Но не ушла из гостей! А Егор веселился.
Заводить недоброжелателей он умел. Сценаристка и моя землячка Камиля как-то говорит ему на подколки – Вот зазвучал знаменитый лживый смех Егора. Он в ответ – Засунь свой язык себе в задницу. Я им говорю – Вы ругайтесь, ругайтесь, я пока пряники доем. И доел. А они с полгода не общались, иногда сидя за одним столом, поскольку я-то плевал на их разборки. Моя сокурсница Люба Герасимова, постарше меня на 12 лет (опять извини за разглашение цифири, Люба), пару раз сошлась с ним в пикировках, упорно выясняя, чей сарказм и остроты больнее жалят, сказала мне: Как ты можешь с ним общаться? Маменькин сынок с огромными комплексами, и комплексы его потуги творческие похоронят!... Люба была не дура, как-никак второе высшее получала, да и житейского разносольного опыта в избытке, но о том самом она сказала-подумала неверно, выстрел мимо да с рикошетом. Потому что инфантильности в питерском парне не было, а вот стремление сохранить и застолбить свой особый мир – было, а это другая профессия, не для приживалки при родителях.
5.
Чтобы писать сказки, их, во-первых, надо любить, и это условие нехитрое. Но если ты годишься для такого занятия, решил это делать всерьез и по честному, придется становиться хоть немного волшебником. Пробуй придумать свой мир, где действуют только твои правила и законы, твоя астрофизика и алхимия. Большинство авторов, пишущих сказки, осторожны и прочно держатся за постулаты, разработанные старшими товарищами – Андерсоном или Туве Янсон или Астред Лингред, а также любезными нашим сердцам Шварцем и Крапивиным. Получаются литературные сказки. Их преимущество в том, что герои, мотивировки и события узнаваемы, идет игра между автором и читателем, кто быстрее и больше узнает, отгадает, чему оба согласно радуются. Если сочинитель делает еще шаг, решается уйти в новое пространство, он превращается в сказочника, который не просто придумывает мир, но и сам в нем живет, сам себя переделывает по новым законам. Заманчиво, да, и опасно, так как ведет к одиночеству. Бытие одинокого представителя нечеловеческого племени.
Когда рядом с тобой человек превращается в сказочника, это можно заметить. Он живет по другим правилам, время от времени говорит тебе, что ты не учел это правило, забыл про другое условие, а ты хлопаешь глазами и чешешь в затылке. Иногда возражаешь, что в школе такому не учили, только сказочнику-то наплевать, он уже рулит внутри своего мира, и скорее всего, ему обратного хода нет. Пусть даже его сказки не обрели популярность, мало поклонников-сторонников, все одно ему самому назад, к людям, дороги нет. Невозможно променять волшебное на социалку. И бывает ему туго.
И у каждой сказки, у каждого сказочника свой секрет волшебства. Волшебство может быть разного происхождения (фольклорное, мифологическое, мистика или фантастика, это от балды набрасываю словечки), но обязательно есть секрет, есть золотой ключик, которым владеет только автор, и ключик он никому не отдаст. А отдаст или потеряет, сам погибнет. Будет расхожим обобщение, что любой большой-большущий писатель создает свой мир, диктует там законы, рано или поздно сам живет именно по этим, им сформулированным законам, иногда перестает им соответствовать (или время, люди отметают его мир), тогда он исчезает. Но волшебство штука особая, уникальная, применять волшебство, то есть сперва увидеть и разгадать, а потом применять тобой открытое, способны только сказочники. Говорят, сказочники остаются большими детьми, и потому часто смешны, иногда несносны, иногда нелепы. Хорошо, что они хотя бы не оставляют полного списка своих претензий-обвинений окружающему миру, поскольку им есть где укрыться. Но их самочувствию рядом с нами не позавидуешь.
6.
Когда-то…осенью 91-го Егор в первый раз завез меня в Семиозерье, это еще была двухкомнатная квартирка, холодная, частенько без газа и электричества. А он горделиво водил меня на ближние озера, показал котов (и я понял, что хвостатые из его сказки про Поход смелых кошек реально существуют – здоровенные, все пушистые сибиряки, вальяжно дремлющие вокруг огромной тогда еще помойки, их там был добрый десяток…). Со мной здоровались незнакомые детишки, и он объяснял, что тут так заведено, все всех знают, не крадут и относятся с почтением. Поселок был его местом Силы. Немудрено, ведь его там с шести-семи лет отец учил рыбалке и сбору грибов-ягод, народа и происшествий было в советском детстве мало, гуляй и радуйся. А я там проживал заездами, по несколько дней, в начале 90х, потому что в Питере было негде ночевать, в холоде и голоде. Черными и белыми ночами за окном ожесточенно пели, матерились и дрались безработные поселяне. Собирал грибы-ягоды, как-то все чаще октябрьской осенью, зеленухи с сыроегами, плюс подвяленая черника. Ничего, ел с дешевой серой вермишелью и был доволен.
Тогда, после окончания ВГИКа я по приглашению Егора приехал в Ленинград, и встал вопрос о будущем. Егор бы мог работать на маму-тележурналистку, но хотел полной независимости. Я бы мог промышлять написанием статеек на темы кино в больших масштабах, только вот сумел к получению диплома разочароваться в этом занятии. Правда, успел и принять участие в съемках фильма, сценаристом, это мне тоже не понравилось – дикие скандалы, пьянки, поиски денег. Просто кончилось советское кино, навсегда, а другое российское только-только зарождалось. И мы задумали книжный бизнес. Весь город был усыпан развалами и столиками, где торговали любой едой, шмотками, утварью и книгами. Тогда книги еще пользовались уважением и спросом, медленно под напором нищеты и спирта «Рояль» таяли остатки советских иллюзий. План был простой: несколько арендованных уголков со столиками, какие-нибудь неприхотливые (и вежливые!) девицы стоят и продают, а мы вдвоем подтаскиваем книги. Закупать их надо было у отъезжающих за границу, в книжном клубе на Крупской, в издательствах и прямо в типографиях, где освоили практику левых, незаконных допечаток. Появилась точка на улице Некрасова, продавщицами стали работать наши будущие жены. Спустя три-пять месяцев можно было сделать выводы: Егору это дело невероятно нравилось, а мне наоборот. Я хотел писать книжки и издавать, он, скорее всего, не верил, что сам или я или наши друзья способны написать что-то популярное. А вот зарабатывать, быть предпринимателем, это да – еще Егор просто любил книжки, радовался, когда их люди покупали для чтения, считал это все благороднейшим делом. И это был его город, его родные улицы, вместе с книжными жучками, чокнутыми книгочеями и прочими барыгами, с вдруг закишевшими, как тараканы, бандитами. Егор норовил дружить с теми «мафиозами», которые требовали за крышу денег. Попить с шпаной шестого номера кофе-пиво, участливо расспрашивать о делах-заботах. Я, выросший в особых местах и условиях, блатных не выношу на дух, и усвоил давным-давно – у вора-бандита нет правил, заповедей, понятий, кроме простейшего: выживи сам за счет другого. Тогда я стал заниматься бартером с Минском, возил книги оттуда и туда, и фактически в делах финансовых и всех прочих мы разошлись.
Ну, была еще одна, по мне, смешная история: спустя пару лет я написал роман «Одинокий колдун», дал Егору почитать. В романе герой мальчик, которого зовут Егор, живет без папы, любит рыбалку и пр.. Но писал я свое сочинение не про приятеля Егора, а просто-напросто хватал чьи-то обстоятельства и приметы, чтобы использовать себе на пользу. Когда Егор вернул мою рукопись и сказал, что дочитать не смог, и что-то еще сказал, меня лишь тогда озарило, что он мог посчитать, что я пародию или пасквиль по его адресу нарисовал….Бывают такие ситуации, которые смешные, но с последствиями, и чаще всего их нужно не замечать и идти дальше, веря, что само утрясется. Вроде бы утряслось.
Прошло еще несколько лет, возник проект большущего сериала, который продюссировала С.В.Волошина, а Егор там выступал сценаристом. Он ведь переживал, что выпал из профессии, а тут дело, которому учился, и надо бы за парня обрадоваться. Я узнавал эти новости урывками, но не поздравлял, скорее уж насторожился и «засумлевался». Фильм делается командой. Не сплоченной компанией друзей, а командой разнонаправленных профессионалов, и они должны уметь сквозь терки и споры и драки (хороших съемок, как и свадьбы, без драки не бывает) прорываться к общему итогу. Пробей в скале шахту! Потому что кино это не личностное, только коллективное творчество, сумма талантов и амбиций, иначе не получится. Собери стаю волков, грызущихся и готовых на подлянку, и вместе со стаей, вообразив себя Акело, загони оленя. Умей перешагнуть через личные добрые отношения, не про них съемка. Когда Егор сказал, что сценарий будет делать сам, ну дык, не считая помощи мамы и супруги, а потом и сам возглавил съемки, мне мерещились в фрахте этого корабля проблемы. Но что случилось, то случилось. В сериале «Разведенные мосты» можно многое узнать и разглядеть, зачастую вопреки обстоятельствам. Чего-то я тумана напустил… Парень хотел кино сделать и сделал, уважуха за упертость.
…По поводу правил жизни и труда. На Егора сильное впечатление произвел фильм «Крестный отец» Френсиса Копполы. А мы были как-никак студенты киношколы, все мысли и разговоры и смыслы только сквозь фокус кинокамеры, постольку то впечатление (на мой взгляд сбоку) стало одним из основополагающих. Семья превыше всего: государства, места проживания, матери и отца по отдельности, личных чувств и амбиций. Семья как родина и корневой ствол, с которого ты виснешь плодом или побегом. Интересы семьи выше личных, мнение родителя важнее твоего, пусть даже они ошибаются, предательство члена семьи недопустимо, чего бы он ни натворил. Мне, выросшему в пропеченной кизячным зноем азиатчине, видевшему наяву разные гнезда и берлоги патриархальности и мафиозности, фильм не казался манифестом или тем паче откровением из жизни суровых сицилийцев. Казался эффектной рекламой, ставнями с хохломой, за которыми царят грызня и хаос. У самого Копполы хаос и раздрай от фильма к фильму усиливаются, и в третьей части Крестного отца герой Аль Пачино похож на короля Лира. И эта часть Егору категорически не нравилась, ведь она уже не о том и не так говорила.
К этой теме можно присовокупить бумажку на стене в кабинете нашего покойного друга и мужа и отца, что была в потерянной квартире Семиозерья:
Играй мяч, как он лег.
Играй на поле, как оно есть.
Если ни то, ни другое невозможно, поступай по справедливости.
(правила гольфа)
Когда я впервые увидел ту бумажку, восхитился лапидарностью спортивных, ну и того самого, жизненных принципов. А потом засомневался. Это написано джентльменом для джентльменов. Кто такие джентльмены? В раздобревшей буржуазной Англии нужен был аналог слова дворянин для людей без титула, или имевшим совсем маленький такой титуленок. Синоним, годный в качестве статусной планки преуспевшему гражданину без родословной. И вот я хочу стать джентльменом. Если я спереди похож на него, сзади тоже похож, а сбоку и не успеешь разглядеть, я все равно не буду джентльменом - без денег, приличного жилья, приличных друзей и солидных увлечений. Не буду. Если я уверую, что я все таки джентльмен, то обязательно заиграюсь, и меня порвет в клочья несоответствие внешнего и внутреннего. Я приду на поле, но вместо поля будет болото или помойный пустырь. Я подниму мячик, чтобы играть в гольф, а вместо мячика увижу гнилую рыбью голову. Я стану играть по справедливости, но другие ребята будут играть в карты: в дурака или верь-не-верь или сто одно. Мне не стать джентльменом. Может быть, стал Егор?
7.
Далее втисну несколько субьективных до безобразия размышлений. Кто обижен, кто ругается, живые или усопшие, я не виноват:
Имеем подряд три московские, или студенческие, по месту-времени написания сказки, «Звезды для нас», вторая про кошек и «Пират, еще один». Мне некоторое время назад выпало разговаривать с Катей Калининой, я ей сообщил про смерть Егора. А потом говорили о сделанном и не сделанном. И она заметила, что «Звезды…», которые придумывались ими совместно, самая лучшая сказка. Катя права формально, потому что эта первая сказка, в отличие от последовавших, имеет строгую законченную форму, к тому же она не выбивается из канонов литературной волшебной сказки. Текст создан наполовину Егором, наполовину его литературными учителями и предшественниками. Есть его особый язык, наинежнейшие обороты и шутки чуть в сторону, есть умение разместить весь мир героев в завершенном пространстве мокрых улиц, вонючих подъездов, чуланов и чердаков, но нет нового – своего личного магического умения. Сам автор еще не волшебник и лишь заучил несколько заклинаний, подсказанных старшими товарищами. Своих не придумал, или не выстрадал. Замечательный замес (почин), когда сказка рождается и длится на самых важных автору улицах – Литейный, Маяковская (где жил Хармс), набережная Грибоедова (где в коммуналке поселюсь я), Некрасова, где будут торговать книжками две девчонки, а позже вдруг станут женами…Избыточные описания, излишки нежности, неловкая суматоха драк между пауками, крысами, дворнягами. Собственно, все это напоминает роскошный мультфильм, а именно анимэ , в духе Миядзаки, с девочкой черных-черных волос и с белыми ресницами, пересушенной ведьмой и обиженной совой и прочая милота. Юный сказочник для юных читателей. Главный упрек – рыжий клоун, который абсолютно из другого знакового мира, мира смеха и цирка. Я, честно говоря, предполагаю, что клоуна звали Мюсля, и он взялся из книги Ю Никулина «Почти серьезно», не суть важно, поскольку сценарий про того Мюслю Егор так и не написал. А я пару раз ругал, требовал и надеялся.
Если что-то не поменялось недавно, если моя память не играет в прятки, то у Егора в литературе было три фетиша: Остров сокровищ Стивенсона, Три мушкетера Дюма и Марк Твен с томом Сойером и Геккельберри Финном. Все три романы приключений и в большей степени романы путешествий. Ну да, все три как бы детские, но к зрелым годам Егор все настойчивее вычерчивал вокруг себя защитные круги, ругая, потом проклиная слишком взрослую литературу, слишком заумную и уходящую от простых истин и уроков. Я не думаю, что это был правильный ход, или уход, но так ему было легче и проще охранять себя, свое потаенное мироощущение. Он посчитал: пусть рядом находятся только близкие родственники. Эти не подведут. Для мрачности добавим, что раза три в последний год он повторил мне, что лучше всего не учить детей писать. Интернет, он же мир вокруг, переполнены плохими записями, скверными сочинениями, письмо не просто обесценилось, оно как настойчивая отрава то ли умертвляет, то ли заставляет мутировать все: людей и само пространство. Я возражал, понимал, что за этим следует вывод – и писать ничего не надо. Но, по молчаливому уговору, если человек в юности решил, что он должен сочинять, а спустя годы решает, что он не может писать, его перспективы … нда, обозначим, что они будут туманны и непонятны. Они полны опасности. Опалимы гневом неисполненных зароков.
Какой был толчок к написанию «Кошек», мне не известно, активным поклонником этой истории не являюсь – но это рывок из канонов, раз, это сложнейшая задача по прорисовке большого количества усатых физиономий и характеров и разговоров, причем там все бабы (!), а дальнее путешествие непонятно куда и черт знает зачем, за кошачьим счастьем, выглядит эффектно. Два. Мотивировка тоже ничего: приличным животным надо переселяться из Москвы в сторону Ленинграда. Три.
А вот сказка про пиратов, это да, и по сердцу опахалом гурии, и всерьез. Два-три внимательных читателя возразят мне – ну не сходятся там концы с концами, никак, то есть рвутся связи мира Ленинграда и мира пиратов. Все верно. Я про дефекты конструктивные давным-давно как-то упомянул автору и добавил – не думал вернуться и слегка переделать? Он ответил, что невозможно. Я и сам в принципе не способен переписывать давнее, хотя ох как стыдно бывает перечитывать. Но как войти опять, вторично, в мир мальчика, который бежит от мамы и попадает к придурочным пиратам, и вместе с ними плывет сквозь приключения, труды, обиды и радости, творя гимн «Одиссее капитана Блада» и «Наследнику из Калькутты»? Пацан хотел в пираты и сделал, пацан не хотел быть как все, безропотно идти в ряды взрослых, не пошел. Крутой пацан, ничего тут не попишешь.
Сказки «Вестник» и «Два вестника». Озвучу очевидные вещи, но мир наш быстро вертится и еще быстрее играет словами, лучше повторить: вестники к Егору пришли от Хармса Даниила. В дневниках от Умки из запрещенных подвалов была запись о том, как сидел Хармс в комнате, вдруг прошел вестник, и сразу же все началось. Хармс написал «Старуху», лучшие из Случаев и другие малопонятные, но замечательные истории.
Вестник приходит, чтобы сказать – тебе можно делать все (делать мир)по-своему. Хармс написал про него, когда еще не сидел в дурке при тюрьме на Литейном проспекте, поэтому он не ошибался и не шутил. Во второй сказке есть кто-то, похожий на самурая, и с мечом японским катаной. Когда ты готов, то очень решительно и быстро рассекаешь катаной мир вокруг себя, одним движением и за доли секунды, тут все важно – скорость, решимость, вера. Если движение совершенно, твой мир победит: потому что дорогой вестника идти вдвое-втрое короче, твои ребята – домовые, привидения, куклы, разного сорта старушки, а также примкнувшие к ним доверчивые друзья – вы воплотите свои мечты и прорветесь в прекрасное далеко. Например, к Бизонскому заливу.
В одну из последних наших бесед я напомнил Егору, как он наехал на мою дочку, большую поклонницу книжек о Гарри Поттере. Я говорил, что дочке было непонятно и неинтересно, за что он так долго и сердито сыплет на писательницу Джоан Роулинг обвинения и оскорбления, а когда собеседник тебя не понимает, ты либо закрой варежку, либо выбери уместные и внятные слова и доводы, иначе нет диалога, а если диалога нет, нет и смысла витействовать. Дочка в свои 12 лет тогда обиделась и стала считать Егора грубым идиотом. А Егор заявил, что главное – произнести обвинения и претензии, предъявить их миру, а кто там их разберет и услышит, не его проблемы. То, о чем я раньше упоминал – у него свой мир и свои правила, считаться с правилами чуждого мира не согласен, посему со временем все больше сам себя изолирует. Вопрос по Поттеру – не различие вкусов, а хороший пример смены времен и поколений. Смены какой-никакой культурной парадигмы (пардон, механики и контекста).
У Роулинг не сказка, а сериал – говорил питерский сказочник. Собственно, у финской шведки тоже мумми-трольный сериал, да и про летучего Карлсона написана не одна книжка. Мы попросту пришли к времени, когда сериал важнее и убедительнее отдельного законченного произведения. Фильма на 2 часа или книжки на 300-400 стр. А сказка не может быть длинной. Городская волшебная сказка, чьи папы Гофман и Андерсон, мамы в Швеции и Финляндии, в ней герой, дите или зверек или взрослый как дите, они вообще-то живут в хорошем мире. Всех персонажей Ганса Христиана обижают, само собой, но потом они становятся старше или сильнее или умнее, и бац, вырываются из местечка с грубыми обитателями в большой мир, и там их уже ценят и славят. Читаешь биографию нелепейшего из людей Андерсена, с ним самим все так происходило, ему постоянно кто то помогал, от соседа с куском колбасы до короля Швеции. Мир стабилен и справедлив, ты просто учись, борись, исполняй мечту или долг, и тебе воздастся.
Мы – мое поколение – дорвавшиеся до сладкого детки постмодерна. Мы обо всем читали, всем переболели. Так много разнополярных теорий. Стилей, концепций и идеологий. Так часто их схватки порождали залежи трупов, что мы как-бы все помним и знаем, и не можем всерьез остановиться на одном, поверить в одну мечту или религию или задачу. И лепим свое из разного, ничем не брезгуя, по принципу лего. Но что-то сильно меняется. Мир не уютен, больше того, он не обещает в будущем хорошего, он не сулит справедливого воздаяния твоим трудам или хлопотам. Мир переполнился страхами фрейдистских комплексов, неконтролируемостью бихевиористических конвульсий, непременной бесчеловечностью любых соцмоделей. Несоразмерность большого и малого, и вдруг иные законы властвуют и становятся чертовски убедительными. Я лет двадцать говорю про Время фэнтези (бесконечного пространства магии и дикости, в котором человечки пешки, а не цари природы, и нет понятий добра и зла, тю-тю, ветрами унесло, стужей выморозило), иногда говорят про неоварваров или прочие откаты цивилизации. По мне, это не откат, а превращение дурного количества знаний в мешанину энергий и мутаций.
Гарри Поттер вроде как добрый мальчик-сиротка, обязанный победить злого волшебника. Добрый волшебник Дамблдор опекает Гарри, растит и откармливает как тельца на заклание. Наверное, старику чуть-чуть совестно. Непонятные могущественные маги, рода и семьи и министерства ждут, ну кто кого, чтобы потом приспособиться. Стоило Воландеморту разок-другой победить – мир улегся у его ног. Это какой-то чрезмерно другой мир, причем наши детки в него сразу поверили, а мы шепчем что то про излишнюю мрачнуху, Оруэлла и пр. Это новый мир, который мы еще не очень то понимаем, ну а сказочникам века 19-20 в нем то ли прятаться, то ли сгинуть.
8.
Стихи. Мне запомнилось, как во времена ВГИКа, когда они с Катей Калининой задумали фильм про Хармса, а Аня Герасимова принесла из спецхранилища Ленинской библиотеки тексты опального ленинградского обэриута (и пирожные! Умка нас накормила эклерами и картошками шоколадными, и мы стали сытые и благодарные), Егора впечатлило замечание Даниила Ювачева: стихи должны быть такими цельными, что если бросить их в окно, стекла разобьются. Студенческие стихи Егора я читал редко, мало, сам не показывал, все через третьи руки. Были симпатичны, трепетны, иногда изысканы. Пару лет назад Лена сообщила, что Егор вывешивает стихи на странице сайта Стихи.Ру. Я с интересом прочитал. Это те же по поэтике стихи, то есть, автор не изменился, а заматерел, набрался опыта, переживаний, точности. Некоторые стихотворения поздних циклов мне кажутся великолепными. Я тоже почитатель Хармса (иной почитатель, тут не столь существенно), и сказал бы, что Егор стал писать стихи, которые, если их бросить в окно, пройдут сквозь стекла, двойные стекла и вакуум посередке в наших стеклопакетах, и целыми, чистыми вылетят наружу. Более точных слов не нахожу
Август какого? 2004-го пусть года. Мы с Таней, четырехлетней Аней и ползающей туда-сюда Дуней поселились в полуразрушенном щитовом домике на окраине безлюдного поселка Клеверный, бывшая звероферма, у большого озера Красногвардейское. На три месяца! На красивых дорогих велосипедах приехали почти поджарые Егор и Света. Днем у Ани местные боевые девчонки отобрали пакет с пряниками, вдоволь детка наревелась. На рассвете я поймал несколько подлещиков, с обеда супруга ныряла в лес с парой корзин – и приносила горы белых грибов. Мы их сушили на сетках из-под песцов и норок, весь дом густо пах подсохшими грибами, и постоянно топили печь, а сквозь дыру в кладке кирпичей выглядывало красное пламя. Вечером вдруг приехала на «мерседесе» с шофером Светлана Викторовна. Огляделась, сказала, что надо и ей тут что-нибудь купить для отдыха. Вон разрушенный магазинчик, Юра его за полгодика превратит в усадьбу. Потом бабушка ушла купаться. Потом уехала, даже не сказав, что стройку отменила, потому что вода в озере была мутная и цвела от жары. Я бабушке все равно не успел поверить. Мы пили у дома чаи, я хвастался уловами и показывал большую голову леща у помойки, остальные рыбьи очистки пожирал ночами огромный еж. Если ему на крыльце оставляли пряник, тоже забирал. Егор слушал мои рассказы про зорьки на резиновой лодке, давал мудрые советы. Он ведь меня на рыбака учил, с переменным успехом.
Спасибо, сэнсей.
22 ноября 2021г.