ГЛАВА 17. СВЕНЦЯНЫ
Занятия в школе начались с опозданием на две недели. Арик пошёл в ту самую школу, в которую должен был идти три года назад. Он не был единственным переростком, пришедшим в первый класс. Много детей, как и он, пропустили три школьных года. Но Арик был единственным иудеем в школе, в которой до войны три четверти школьников составляли еврейские мальчики.
Перед началом первого урока ученики окружили его.
– Смотри-ка! Жид! Недорезанный жид!
Тон задавали переростки. Семилетки потявкивали, как моськи. Оплеухи и тычки полетели со всех сторон, не увернёшься. Когда наконец прозвенел звонок и в класс вошёл учитель, голова и плечи Арика горели огнём – так ему досталось.
Учитель поздравил мальчиков с учебным годом, а потом спросил, кто умеет читать. Поднялось три руки, одна из них – Арика. Учитель попросил мальчиков по очереди прочитать пол-листа с третьей страницы учебника.
– Ма-ма мы-ла ра-му, – прочёл первый ученик по слогам.
– Хорошо, – сказал учитель, – садись.
Второй запнулся на букве «Д» и с трудом осилил слово «дом».
Когда очередь дошла до Арика, учитель перелистал несколько страниц:
– Ну-с, молодой человек.
Класс прыснул.
Арик прочитал быстро, с интонацией – он умел читать с четырёх лет.
– Не-дур-ствен-но, – изумился учитель, растягивая слоги.
Потом достал из своего стола книгу, открыл её и протянул Арику. Это был «Всадник без головы» Майн Рида.
Арик успел прочитать полстраницы, когда учитель прервал его:
– Вам, молодой человек, нечего делать в первом классе. Следуйте за мной.
И он отвёл Арика во второй класс. Там был урок арифметики.
Учитель второго класса, старый поляк со слезящимися глазами, спросил мальчика, умеет ли тот считать до десяти.
– Да, – сказал Арик.
– А до сотни?
– Да, – кивнул мальчик.
– А до тысячи?
– Да.
– И таблицу умножения знаешь? Сколько будет 7 на 8?
– 56, – ответил Арик без промедления.
– Тебе не место во втором классе, – заключил учитель и отвёл мальчикa в третий класс. Там как раз начинали писать под диктовку. Арик достал чернильницу, использованную бухгалтерскую книгу, с трудом добытую отцом, потому что тетрадей не было, и начал писать между строк печатными буквами.
Учительница подошла к нему, заглянула в его книгу.
– Пиши прописными буквами!
– Как это – прописными? – удивился Арик. Никто никогда не показывал ему прописные буквы. Он и не подозревал, что такие бывают.
– Ты не знаешь? – учительница подала ему прописи. – Вот, посмотри!
Продолжая диктовать, учительница отошла к другому ученику, а он стал писать, находя в прописях печатную букву и копируя её прописной знак. Получалось коряво и не так красиво, но всё же, когда учительница проверила тетради оказалось, что Арик написал лучше всех. Он сделал только одну ошибку в слове «картофель» – Арик написал его через «о». Тогда учительница отвела его в следующий, четвёртый класс.
Так в один день Арик прошёл три класса и оказался в четвёртом, где должны были учиться одиннадцатилетние, его ровесники. Но из-за войны там были и двенадцати-, и тринадцати-, и четырнадцати-, и даже пятнадцатилетние. В основном поляки. Остальные – литовцы и русские.
Как только раздался звонок на перемену, мальчики окружили его.
– Гляньте-ка! Недорезанный еврей! – крикнул высокий прыщавый подросток лет пятнадцати.
– Не беспокойся, мы тебя дорежем, – вторили хлопчики помельче.
Градом полетели подзатыльники, пинки и удары. Спасаясь, Арик выскочил во двор. Но лучше бы он этого не делал. Ученики взяли его в круг и давай кидать мальчишку, как мяч. С силой толкали в спину, он отлетал к противоположной части круга. Здесь его награждали тумаками, разворачивали и пинком отправляли назад.
К началу следующего урока губа Арика была разбита, глаз затёк, воротник рубашки еле держался, вырванный с корнем. Учительница всё это заметила, подошла к нему во время урока:
– Жди меня после занятий, пойдёшь со мной.
Так и пошли школьные будни. Утром Арик выглядывал в окно, чтобы не пропустить учительницу. Заметив её, вылетал из дома и шёл с ней в класс. После окончания уроков ждал, когда учительница проверит тетрадки и пойдёт домой. Так, под её охраной, добирался до дома. Во время перемен из класса не выходил, оставаясь за своей партой.
Хуже всего было с уборной. Соваться туда во время перемены было равносильно самоубийству. Арик попробовал отпрашиваться в туалет во время уроков. Но только в редкие счастливые дни удавалось справить нужду, никого не встретив. Обычно, пока он доходил до отхожего места в углу школьного двора, его голова и плечи горели от тумаков. Хотя страшнее всего было в самой уборной, полутёмной и вонючей сараюшке с десятью отверстиями в полу. Ученики встречали его:
– Жид пожаловал! Сейчас утопим тебя в дыре!
Кончилось тем, что Арик с утра перестал пить чай и воду и терпел без туалета до четырёх часов пополудни, когда он с учительницей возвращался домой.
Арик ненавидел школу и одновременно любил её. Он так много узнавал во время уроков! Какие трудные задачи давала ему учительница! Какие интересные книги давала читать!
Родители пытались успокоить его.
– Ты подожди, всё наладится, – говорили они, но как-то неуверенно. – Пойми, им тут три года твердили: евреи – не люди. Что нужно их убивать. Ты же знаешь, никого не осталось из интеллигенции. Немцы всех убили – и польских, и русских врачей, и юристов, и учителей. Даже ксендзов, попов. А необразованных всегда легко обмануть и убедить.
Арик догадывался: и родителям приходится несладко. Каждый раз, когда они шли по улице, прохожие их толкали, будто запнувшись, показывали на них пальцем, кричали «бэээээ». Несколько раз находили на пороге дома дохлых окровавленных кошек, куриные головы. Мать, плача, смывала побуревшие кресты, намалёванные на их двери кровью животных.
Просыпаясь ночью, он часто слышал разговоры родителей. Мать повторяла:
– Я так любила это местечко, его людей. А теперь – где они?
Ещё мои прапрадеды жили здесь. А теперь кто? Эти неграмотные литовцы, переехавшие сюда из-под Каунаса, да польские крестьяне из разрушенных деревень. Люди озлоблены. Они как будто рады, что евреев убили и им есть где поживиться. Не хочу здесь больше жить.
– А куда нам податься? – спрашивал отец. – Война ещё не закончилась. Везде голод, разруха.
Потом Александр съездил в Вильнюс. Приехал довольный, сказал, что разговаривал там с несколькими вернувшимися из эвакуации еврейскими семьями. Ему сказали, в Вильнюсе к евреям относятся терпимо. И работа для учителей есть. С ходу предложили место в гимназии. Сказали, учителя музыки тоже нужны.
– Вот доведём этот учебный год и будем перебираться, – заключил отец.
А тут подоспела Победа! Радость, неистовая, как ледоход на сибирской речке, заполнила мальчика до самой макушки. Не было семьи в Свенцянах, кто ликовал больше, чем семья Арика. Покончено с проклятым фашизмом. Они будут жить! Уйдёт голод, нужда. Люди опять станут добрее.
Первым делом поспешили на братскую могилу советских солдат, погибших при свобождении Свенцян. Втроём положили ладони на крашенную красной краской металлическую звезду. Долго молча стояли. Арику казалось, его пальцы чувствует биение сердец павших героев. Он вспомнил отдалённое «ура», которое было слышно в лесу, где они прятались. Видение схронов в хлевах и Браславе вспыхнуло в памяти с
новой силой. Голод. Весь пережитый ужас. Страшный ров в Видзах, где лежат юные Хаим и Гося. Никогда не взлететь Хаиму в небо. Не услышать Арику Госины чудесные истории. Лежать бы и ему где-нибудь в яме, если бы не эти солдаты.
Как хочется сказать обо всём этом тем, кто похоронен под простым крашеным деревянным столбиком. Их матери, а может быть, жёны, дети остались одни. Никогда не увидят своего сына, мужа, отца. Не узнают, что погиб он, спасая жизнь маленького еврейского мальчика. Погиб, чтобы никогда не убивали таких, как польский доктор, их сосед по Свенцянам. Как ксендз костёла Всех Святых.
Если бы не они..
Мальчик так напряжённо думал, силясь всё рассказать павшим, выразить благодарность, что ему стало казаться, он слышит их шёпот: живи, помни.
Арик удивлённо поднял голову, взглянул на родителей. Мать и отец стояли с закрытыми глазами, не отрывая ладоней от звезды. Неужели родители тоже слышат солдат? Разве мог он спросить их об этом?
…На могиле доктора Миклашевича на околице Свенцян, там, где его расстреляли литовские полицаи, лежал серый валун. Рядом – деревянная табличка. От руки печатными буквами «От благодарных пациентов доброму доктору. Помним».
Арик понял: этот скромный памятник установили польские и русские жители Свенцян. Еврейских пациентов Миклашевича никого не осталось, одна их семья. И выжили они благодаря польскому доктору и его служанке.
Опять долго стояли. Вспоминали. Кланялись в пояс. Благодарили.
На следующий день наняли повозку до Новых Свенцян. Хозяин лошади, обрадованный хорошей платой, не умолкал всю дорогу:
– Вот по этому просёлку гнали евреев из Свенцян. Четыре тысячи человек. Женщины, мужчины, старики и дети. Тех, кто не мог идти, убивали прямо здесь, по краям дороги. Я тут проезжал через три недели, трупы лежали тут и там. Вонь била в нос, так пришлось снять рубашку и обвязать ею нос и рот.
– А у вас-то кто здесь? – спросил возница.
– Все. Двоюродная сестра с мужем и сыновьями. Троюродные братья и сёстры. Наши ученики и их родители. Знакомые и друзья. Мы здесь родились, выросли, жили, всех знали, – ответил ему отец за себя и Хаю.
Мать всю дорогу молчала. Только кусала губы.
Крестьянин подвёз их к срубу на окраине Ново-Свенцян.
Двенадцать километров скорбного пути остались позади.
– Здесь живёт юноша, видевший расстрел своими глазами. Он вам и покажет, куда идти, – сказал им возница.
Постучали. На стук вышел молодой невысокий парень лет восемнадцати. Белокурый, с голубыми чистыми глазами. Взглянул на них с удивлением – неужели выжившие? Но как? Ещё никто здесь не интересовался замученными евреями.
– Пойдёмте, здесь недалеко, с километр.
Литовский парень начал свой рассказ:
– Мне тогда четырнадцать было. Я батрачил у крестьянина, его поле как раз за этим леском. Двадцать седьмого сентября сюда пригнали колонну евреев из Свенцян. Женщины, дети, старики. С маленькими узелками. Младенцы на руках. Всех затолкали в эти бараки. Я слышал, полицаи говорили между собой, там даже места сесть не было, не то чтобы лечь. Из бараков их не выпускали больше недели. Ни воды, ни еды не давали. Потом немцы собрали жителей из близлежащих домов и приказали рыть ров. Мой хозяин был одним из них. Через день вернулся мрачный. Боялся говорить. Я поклялся здоровьем матери, что буду молчать, только тогда он сказал, что приказали рыть яму длиной сто пятьдесят метров, шириной десять и глубиной четыре метра. Хорошо, здесь земля мягкая, песок. Рыли лопатами. А восьмого октября началось. Полицаи выводили мужчин по тридцать человек в группе. Их вели сюда, вот по этой дорожке.
Арик огляделся. Песчаная дорога шла по негустому сосновому лесу. Пользуясь свободой, стройные сосны раскидали во все стороны свои зелёные руки. Сосновая кора светилась янтарём, когда на ствол попадал луч солнца. Весёлые пятна света скользили тут и там. Между соснами просвечивало яркое голубое небо. Пара белоствольных берёзок приютилась посреди соснового войска. Их тонкие гибкие веточки покачивались на ветру, размахивая длинными серёжками, красовавшимися между клейкими молодыми листочками. Там и сям зеленели полянки цветущих ландышей. Маленькие белые колокольчики, жемчугом нанизанные на тёмно-зелёные стебельки, сверкали каплями росы и, казалось, тихонько звенели. А как они пахли! Кустики черники с только что проклюнувшимися листочками цвели так густо, словно фиолетовый туман лёг на землю. Среди тёмной прошлогодней листвы блестели белые ножки весенних грибов – сморчков и строчков. Их венчали тёмные беретики-шляпки.
С восторгом впитывая всю эту красоту проснувшегося после зимы леса, Арик забылся. Его, как кипятком, окатили слова проводника:
– Заводили очередную группу евреев вон туда, по левую сторону от дорожки, и там они должны были снять одежду, всю, до нижнего белья. Потом полицаи заставляли их взяться за руки. Первому в руки давали палку. Полицай брал второй конец палки и вёл всю группу к яме с правой стороны от дорожки. Он ставил их на самом краю рва. Тридцать-сорок полицаев с винтовками становились цепью по другую сторону. Потом команда – раз, два, пли! Все стреляли. С маленького расстояния попадали кому в голову, кому в грудь. Убитые и раненые падали в ров. Если кто не полетел в ров, его скидывали сапогами, прикладами.
Потом пришла очередь женщин с детьми. Плач стоял такой, не то что на поле, но и в доме было слышно, а это больше километра отсюда будет. Их тоже заставляли раздеться. Я как раз копал картошку. Один раз решился, подполз к опушке, спрятался за сосной. Оттуда был виден ров и как к нему подводили женщин и детей в нижнем белье. Видел, как они, простреленные, падали в ров. Как спихивали вниз тех, кого пуля не добила. Уж лучше бы я не смотрел! Меня стошнило от увиденного. Я отполз в поле и больше не возвращался. Мы все боялись, что за евреями и нас, литовцев, всех поубивают.
Так продолжалось и девятого октября, и потом ещё с неделю немцы с полицаями пригоняли евреев из близлежащих деревень и городков. А потом всех нас из окрестных домов заставили возить сюда песок и засыпать ров. Видите этот бугор? Его насыпали поверх убитых. Мне этот ужас снится теперь каждую ночь. Запах стоял страшный. Кругом тела, тела. Руки, ноги, головы. Старались не смотреть.
Мы подъезжали на повозке к краю рва. Я поднимал нижнюю доску сбоку телеги, и песок сыпался в ров. Когда по краям рва было насыпано около метра, мы уже заезжали на вновь насыпанный бугор и сыпали землю дальше. Где-то подсыпали лопатами. И так пока всё не засыпали.
– А куда делась одежда? – спросил Арик неожиданно для себя.
Мать и отец вздрогнули.
– Полицаи собрали её и устроили аукцион в еврейской синагоге, здесь, в Ново-Свенцянах.
– Спасибо, – отец поспешил поблагодарить литовца. – Вот вам за ваш труд. А теперь можете идти, мы дорогу найдём. Хотим здесь побыть.
Проводник ушёл.
Александр всё время боялся за Хаю и сына. Смогут ли они вынести услышанное?
Отец и мать стояли молча. Муж крепко держал жену за руку. Хая не проронила ни звука и только молча кусала нижнюю губу. Её глаза были сухими.
– Арик, иди, набери ландышей, – попросил отец.
Выбирая самые крупные стебли цветов с раскрытыми колокольцами, Арик думал о двоюродных братьях. Как Боря просил у него игральный кубик из моржовой кости, подарок дяди из Москвы. А он не дал. Сказал, что подарит Боре на его день рождения. А теперь нет больше Борьки и никогда не будет у него дня рождения.
Арик поместил сорванные стрелки цветов в тёмно-зелёные листья ландышей. Поднёс букет к глазам, любуясь белыми резными колокольчиками. Заметил, как из каждого цветка выпала и сверкнула на солнце капелька росы, словно ландыши тоже скорбели о душах убитых здесь людей.
– Иди, сын, положи букет, – тихонько сказал отец.
Мальчик подошёл к подножию холма. Протянул руку и аккуратно опустил свой букетик на неровную землю, заросшую какими-то нездешнего цвета растениями. Постоял, подумал, потом достал свой заветный кубик.
– Бери, Боря, это тебе, – прошептал он, переворачивая ладонь. – С днём рождения!
Следующая Глава http://proza.ru/2021/11/23/178
Назад к Главе 16 http://proza.ru/2021/11/23/175
Оглавление http://proza.ru/2021/11/23/133