ГЛАВА 11. ПОБЕГ
Как жаль, что нет больше собаки! Как узнать, здесь ли полицаи или ещё не вернулись? Может, они в доме, ищут, чем поживиться. Им спешить некуда, знают, евреям не уйти. Было тихо. Вот и кантовка дверцы схрона растворилась в кромешной тьме их ямы. В январе рано темнеет, скоро будет шесть часов.
Обычно после захода солнца полицаи остерегались ходить по дальним подворьям, но этот хутор был так близко. Всё может быть. Если всё-таки отложили облаву до утра, тогда им надо спешить, ведь надо собраться и уйти как можно дальше. Только куда? Хоть бы Могильник успел.
Наконец отец решился:
– Сидите тихо, как мыши!– прошелестел он одними губами.– Закройте щеколду. Ждите, пока я не вернусь.
Приоткрыв дверцу, Александр настороженно всмотрелся в темноту, затем медленно полез наверх. Поднявшись, беззвучно опустил крышку схрона.
Перестав дышать, вслушивались, пытаясь понять, что происходит в хлеву. Вот овцы испуганно шарахнулись, заблеяли, потом успокоились. Вот скрипнула дверь дома.
Казалось, прошла вечность пока не раздался негромкий голос отца: «Открывайте, это я».
Все трое сразу зашевелились. Арик почувствовал: его мочевой пузырь сейчас лопнет. Он первым рванулся наверх, отскочил на шаг и сразу приспустил штанишки.
За ним вылезли Хая с Гитой, подождали, когда мужчины зай дут в дом, и поспешили в дальний угол схрона, присели на корточки, справляя нужду. Затем направились в дом. Там было темно, но тепло. Огня в печи не было, дрова прогорели и подёрнулись серым пеплом, но каменные печные бока ещё не остыли.
Отец на ощупь нашёл керосиновую лампу и зажёг её. Мать задёрнула занавески на окнах.
Стали быстро собираться. Одежда на всех была та же, в которой летом 1942-го пришли в этот дом. Старый лапсердак на отце, летнее пальтецо на матери. Но хуже всего было с Ариком. Рукава его тоненького пиджачка теперь доходили только до локтя. На пуговицы он не застёгивался – мальчик давно из него вырос. Куда в таком на мороз?
Отец не растерялся, вырезал две дырки для рук в старой овечьей шкуре, натянул её на сына мехом наружу. В талии затянул старым хозяйским ремнём. Голову утеплили куском простыни, сверху нахлобучили картуз, к которому мать пришила две завязки из сложенной вдвое тряпицы. Старые хозяйские носки заменили варежки.
Но что делать с обувью? Ботинки из Браслава давно стали малы, и ещё с месяц назад родители прорезали в них дырки для больших пальцев. Как идти в таких по снегу? Опять пошла в дело овечья шкура – два обрезка были намотаны на ноги шкурой наружу и связаны верёвкой.
Подобным образом одели и Гиту.
Когда отец надевал шкуру на мать, раздался негромкий стук в дверь и сразу:
– Не бойтесь, это я, Могильник.
Сердце Арика рванулось от страха, но быстро успокоилось.
Мать поспешила открыть. Клубы холодного воздуха влетели в дом. На пороге стоял отец Гиты. Лицо вспотевшее, красное. Ресницы и брови в белом инее.
– Успел, слава богу, на лыжах бежал весь путь,– Могильник пытался успокоить дыхание.– Хорошо, на месте был, когда пришла весть о Мазолевском.
– Папа, папочка!– девочка бросилась к отцу, рыдая.
– Ничего, дочка, ещё поборемся с судьбой. Не для того мы рождены, чтобы так сдаваться. Хватит плакать, идти надо.
Гита сразу присмирела:
– Тётя Хая, что ещё собрать?
Хаины руки мелькали – каждый понесёт по котомке из старых мешков, детям поменьше, им с мужем – побольше. Картошка в мундирах, та самая, которую принёс им в схрон Мазолевский, каравай хлеба, склянка с льняным маслом, мешочек крахмала, мука, соль, лук отдельным мешочком, чтобы нести его ближе к телу. Котелок, четыре миски, деревянные ложки, спички, жестянка керосина. Их тряпьё. Пять катушек ниток – всё, что она нашла в доме, все иголки, ножницы. Два оставшихся напильника. И, конечно, ту единственную уцелевшую фотографию Арика младенцем в коляске, самую большую их драгоценность.
– Нож возьми побольше,– говорил Могильник отцу,– волков в лесу много, голодные. Ещё топор. Куда идти-то, решили?
– В лес, к партизанам.
– К партизанам нельзя. Берут только мужчин, у кого есть оружие, и тех, кто служил в армии. Жён, детей не берут. Голодно в лесу, откуда продукты взять? Крестьяне напуганы. Если кто поможет и на него донесут, расстреливают на месте. Вот на прошлой неделе трое партизан постучались в дом к польскому крестьянину, а их полицаи выследили. Расстреляли их и хозяина. Нельзя туда,– твёрдо повторил Могильник.
– Да, думал я уже, нет здесь знакомых, некуда идти. Разве что две семьи моих бывших учеников. Даже не знаю, в какой стороне они живут. Знаю только, что недалеко от Браслава.
– Как фамилии?
– Тадеуш Козловский, дети Михась и Константин.
– Знаю такого, это далековато будет, километров тридцать пять по прямой. А второй кто?
– Ян Янушевский, – сказал отец, понизив голос.– Дети Янык и Тадеуш.
– Тот в другую сторону, ещё дальше будет. Давай попытаем Козловского, у него хутор подальше от дорог, он скорее согласится.
– Хая, что ещё есть съестного? Бери всё! По лесу долго идти придётся,– распоряжался Могильник.– Давай сюда, я тоже понесу.
Через четверть часа, затушив лампу, беглецы выскользнули через дверь, ведущую в хлев. Прислушались. Тихо. Светло – полная луна светила вовсю, отражаясь от белого, нетронутого снега.
– Теперь ни звука, – шёпотом наказал Могильник и поспешил в сторону леса, стоявшего метрах в трёхстах позади дома.
Холодный воздух тут же схватил беглецов в свои лапы, залез в нос, сдавил дыхание.
«Скорей, – думали и дети и взрослые, – быстрей бы проскочить полосу между хлевом и лесом, её хорошо видно с дороги, и с косогора тоже. Хорошо, что деревня спит. Ой, как громко снег хрустит под ногами! Наверняка этот звук слышен издалека. Вот беда, в деревне проснулись и залаяли собаки. Успеть бы! Хоть бы никто не вздумал вглядываться в окно».
Но вот и опушка леса. Крайние развесистые сосны спрятали их в своей тени. И сразу ноги стали проваливаться в снег. На лугу снег был плотнее, и его было меньше. Здесь же, на опушке, его набило на полметра.
– Идти за мной, не отставать! – приказал Могильник, прокладывающий путь на своих коротких, широких лыжах.
Гита следовала за отцом. Когда девочка вязла в сугробе, он возвращался и вытягивал её. За ней двигался Арик. Мальчик напрягался изо всех сил. Но ноги разучились ходить за долгое время сидения в схроне. Мать тяжело дышала позади него, ей тоже было трудно. Последним шёл отец, обвешанный котомками, с топором, засунутым за пояс.
Лыж у них не было. Все четверо старались идти по колее, пробитой Могильником, но даже это не всегда помогало, и Арик часто по пояс оказывался в сугробе. Снег набивался под верёвки, крепящие куски овечьих шкур. Мешок оттягивал плечи. Когда мальчик начинал отставать, отец прикрикивал на него. Мать сначала заступалась, а потом выбилась из сил и тянулась молча.
Наконец лес сменился равниной с торчащими здесь и там чахлыми деревцами и кустарником. Болото, догадался Арик.
Здесь ветер остервенело вцепился в беглецов. Лица обледенели. Арик почти не чувствовал пальцев рук. Упасть и не вставать – это была единственная оставшаяся мысль в его голове.
– Дойдём вон до той опушки, там передохнём, – прокричал Могильник, повернувшись к своей маленькой колонне.
Еле передвигая ноги, ползли они, отворачивая лица от ветра. Час. Два. А может, и все три. Казалось, кромка леса, словно издеваясь, всё время отодвигается дальше. Вконец замучившись, Арик еле плёлся, не поднимая головы и не чувствуя пальцев застывших рук.
И наконец – вот она, опушка. Неужели дошли? Могильник провёл их немного вдоль леса, пока они не наткнулись на маленький сруб.
– Сюда, – указал он. – Здесь когда-то жил старообрядец-отшельник.
Воспользовавшись лыжей как доской, их вожатый откинул мягкий сугроб, заваливший низкую дверцу. Вошёл внутрь, за ним потянулись остальные. Столпились в дверях, не видя ни зги.
Могильник на ощупь достал из кармана кремень – кусочек крепкого камня с острыми краями, потом кресало – обточенный на наждаке обломок рашпиля и фитиль. Приложил к камню фитиль и умело ударил кресалом о край кремня. Сноп искр брызнул на фитилёк. Могильник подул на него и, когда кончик покраснел, ткнул в фитиль тоненькую щепку – лучину. Зажёг её с одного конца и сразу же нагнул пламенем вниз. Чёрные тени метнулись по срубу, когда он поднял её повыше. Могильник укрепил лучину в металлической распорке на стене, зажжённым концом вниз.
Отец плотно прикрыл входную дверь и подтолкнул Арика вперёд. Здесь было холодно, но не было ветра. Вдоль стены крохотного помещения с земляным полом тянулась лавка. Дальний угол занимала небольшая печь, сложенная из серых валунов. Рядом лежало несколько берёзовых поленьев.
Могильник достал из-за пазухи собранный по дороге мох с еловых веток. Взял топор у отца и нарубил лучинок. Умело положил мох в середину топки, обложил его лучинками на манер колодца, а сверху пристроил три поленца. Поднёс огонёк ко мху. Он вспыхнул, пламя рванулось вверх, и сразу занялись тонкие лучинки. Затем огонь перекинулся на полешки. Берёзовые дрова враз затрещали.
– У кого замёрзли руки, ноги – не подносите их сразу к огню, держите их в одежде, пока не отогреются, – посоветовал Могильник.
Стало теплеть, все повеселели. Дети плюхнулись на лавку по сторонам печки.
Арик не удержался и положил окоченевшие ладошки на уже теплеющий валун. Через пару минут кровь стала поступать к замёрзшим кровеносным сосудам, вызывая дикую боль. Мальчик отдёрнул руки, спрятал их назад, в носки, служившие ему варежками, стараясь не заскулить.
– Хая, давай котелок. Принесу снега, растопим, – командовал Могильник.
Отец был послан нарубить сосновых веток.
Когда плотно набитый снег в котелке растаял, отец Гиты вынес его на улицу и добавил туда снега. Так он повторил ещё несколько раз, пока котелок не стал полным. Тогда Могильник поставил его на пышущую жаром печь.
Мать разлила горячую воду по мискам вместо чая. После ночного перехода жажда душила, и миски мгновенно опорожнились. Хая попыталась выдать всем по кусочку хлеба, но не тут-то было, каравай превратился в ледяной ком, не лучше было и с картошкой. Тогда женщина развела немного муки в своей миске и вылила смесь в котелок. Как только вода в котелке закипела, мука стала густеть. Тогда Хая сняла котелок, добавила туда чуть-чуть соли и льняного масла. Потом разлила по мискам этот суп бедноты, в народе называемый затирухой. Раздала ложки.
Едва получив из рук матери похлёбку, Арик поспешно отправил полную ложку в рот. И сразу почувствовал, как растекается по телу тепло, устремляясь вниз по пищеводу, возвращая к жизни смёрзшийся желудок. Мальчик подумал, что никогда ещё не ел ничего вкуснее и живительнее. Это было как в сказке – Иван-Царевич выпил живой воды и воскрес.
– Прошли мы где-то километров девять, – сказал Могильник. – Теперь мы далеко от дорог, будем идти по свету. А сейчас поспите немного, я послежу за печкой. Скоро утро.
Это было последнее, что услышал Арик, глаза его закрылись, так и уснул, упакованный в овечью шкуру, сжимая в одной руке ложку, а в другой пустую миску…
Проснулся от тряски – это был отец:
– Вставай, сынок, пора идти.
Печка уже не топилась, но от валунов ещё шло последнее тепло. Арик заметил: возле печки опять лежала стопка заготовленных полешек, должно быть, Могильник нарубил дров, пока они спали. Неяркий свет проникал из крошечного окошка.
Лучина догорела.
Мама сунула сыну миску с супом из толчёной картошки и кружочков лука, чуть приправленным льняным маслом.
Оказалось, что все уже поели и кончали паковать свои заплечные мешки. Арик заторопился. Быстренько прикончив свою похлёбку и нацепив с помощью отца заплечный мешок, он поспешил к выходу.
На улице потеплело. Недавно, видимо, прошла небольшая метель, припорошившая их вчерашние следы. Было тихо. Солнышко уютно облачилось в лёгкую шубку из облачков. Арик блаженно обратил к нему своё лицо и замер. Но тут Могильник дал команду начинать движение.
Сегодня идти было значительно легче. Не надо было бороться с ветром, и мороз не обжигал, хотя по-прежнему беглецы часто застревали в сугробах.
Мальчик оглядывался по сторонам. Изголодавшаяся в схроне душа истово впитывала красоту сосен в инее и искрящегося, переливающегося снега, белого, иногда синего, иногда розового. Чуть в стороне протянулась цепочка заячьих следов, а на деревьях белка прыгает с ветки на ветку. Поднялась повыше, спряталась за ствол, только голова торчит, и настороженно следит за вереницей людей.
Так и отшагали они километров семнадцать с одним маленьким перекусом – картошкой, которую мама с утра несла под пальтецом. Уже было темно, когда Могильник привёл их на лесную поляну, где стоял высокий стог сена.
– Спать будем в стоге, – пояснил он и взял отца рубить сухостой для костра.
Он всё делал умело, и скоро огонь пылал подле трёх больших валунов. По противоположным сторонам костра Могильник и отец положили два ствола, служивших сиденьями. Тонкую жердину с навешенным на неё котелком примостили на валуны. Мать опять сварила затируху.
Начало холодать. Дети придвинулись к самому огню, пытаясь не упустить ни капли тепла.
Через какое-то время Могильник выкатил из костра несколько валунов поменьше, обернул их в свою шубу и отнёс в сено:
– Будет нашей печкой, – подмигнул он Арику.
И вправду, когда, поев, залезли они в пещеру, вырытую Могильником в стогу, сено там было тёплым, его грели валуны.
Беглецы крепко прижались друг к другу. Дети посередине, затем Хая, а мужчины легли по сторонам. Вместо одеяла – солома. Ею же прикрыли вход в их тайное логово, оставив свободным лишь небольшой уголок, чтобы было чем дышать.
Арик проснулся среди ночи, то ли от стужи, то ли от негромкого, настораживающего воя.
– Волки, но ты не бойся, они далеко. Спи, – сказал Могильник и снова провалился в сон.
Только мальчик уснуть не мог. Тихонько, чтобы не разбудить мать, он подполз ко входу, отодвинул солому, затем осторожно выглянул.
Против его ожиданий, кромешной тьмы не было, словно невидимые фонари подсвечивали спокойно спящую землю. В их сиянии снег поблёскивал синим. Костёр погас, и только головешки то и дело мигали тёмно-бордовыми, весёлыми искрами.
Тёмный лес торжественно стоял на страже таинства ночи.
Арик поднял лицо вверх и ахнул. Никогда в жизни не видел он такого неба. Оно было рядом, чёрное, огромное, бездонное. Месяц куда-то пропал, должно быть, ушёл за горизонт. Звёзды мерцали, словно подмигивали ему. Их было столько – и не сосчитать, с туманностью посреди неба. Арик знал, что это Млечный Путь – галактика. Об этом он вычитал в одной из книг.
А это что за белая полоска, черкнувшая небо? Да то ж падающая звезда! Эх, жаль, не успел загадать желание.
Мальчик улёгся на спину головой к входу. Поджал ноги, руками нагрёб на себя солому, толстым слоем покрыв ноги, и грудь, и даже лицо, только нос и глаза оставил открытыми.
Так и пролежал, не сводя глаз с неба, пока на востоке не засветлело. А когда звёзды стали бледнеть, Арик и не заметил, как уснул.
Однако его вскоре разбудили, и они снова тронулись в путь.
До хутора Тадеуша Козловского оставалось пять километров.
Могильник оставил Хаю с детьми на заброшенном хуторе, а сам с отцом отправился на переговоры.
Их не было несколько часов, и всё это время Хая истово молилась. Вернулись они с полными руками, но угрюмые и подавленные. Рассказали, что, как ни умоляли, Козловский не согласился рисковать своими детьми ради сына пана учителя и дочки Могильника. Он был запуган, рассказывал, как расстреляли польскую семью неподалёку. Просил понять и простить. Потом спохватился, пошёл в дом, вынес кусок солёного мяса, каравай хлеба и стопку оладий, завёрнутых в немецкую газету.
Отец спросил, нет ли у них старой обуви или одежды, из которых вырос их младший сын. Хозяин хутора велел подождать, крикнул что-то жене, а сам полез на чердак. Спустил оттуда стоптанные сапоги, облезлую куртку и слежавшуюся шапку.
Следом выбежала хозяйка и передала им свою старую кофту и заячью шубку с вылезшим мехом. Конечно, сапоги, даже и стоптанные, были богатством, ведь овечий мех, которым были обвёрнуты ноги Арика, стёрся и грозил распасться на части. Гите достались кофта и заячья шубка.
Но что им делать теперь? Идти к Янушевскому? А если и он откажет? Ни одной больше души не знали они в этом краю. Родители сидели, окаменев. Даже Арик в свои десять лет чувствовал: отец и мать сломлены горем, семья на краю пропасти, за которой погибель.
Первым опомнился Могильник.
– Через десять минут выходим, – скомандовал он твёрдо. – Хая, дай всем по оладье и кусочку мяса!
Окрик помог, мать взяла себя в руки и начала действовать.
Вскоре беглецы, растянувшись змейкой, заспешили след в след по лыжне, пролагаемой Могильником.
И снова три дня холода, ночёвок где придётся и тяжёлого пути впроголодь. Всю дорогу их не оставляла мысль: какие слова сказать хозяину, чтобы согласился спрятать их? Как достучаться до его души? Смилостивится ли судьба над ними в этот раз?
Следующая Глава http://proza.ru/2021/11/23/169
Назад к Главе 10 http://proza.ru/2021/11/23/166
Оглавление http://proza.ru/2021/11/23/133