Ариле. глава 7

Нина Орлова 55
                ГЛАВА 7. БРАСЛАВ



        Проснулся Арик от маминого приглушённого вскрика:
        – Александр!

        Распахнув глаза, мальчик увидел отца, вползающего в их зелёный шатёр.
        – Папа! Папочка!– Арик бросился к отцу.
        – Тихо, сынок!

        Александр схватил сына на руки, крепко прижал к себе, другой рукой обхватил подскочившую Хаю.

        Мальчик увидел: по лицу отца потекли слёзы. Никогда в жизни он не видел отца плачущим.

        Александр опустил Арика на землю. Вытер щёки:
        – Слышал про Свенцяны и Видзы. Боялся и думать,– голос отца срывался и дрожал.

        – Вот видите, нашёл я вашего папку!– похвастался Могильник, змеёй пролезая между ветвями.

        Гита и её родители не проронили и слова, покуда Хая быстро рассказывала мужу всё, что с ними произошло.
        – Темнеет, пора идти,– прервал наконец Могильник.

        Быстро собрались и двинулись. Отец навьючил на себя котомки жены, сына и Гиты. Теперь он шёл во главе их маленькой вереницы. Могильник был замыкающим.

        Когда через час поравнялись с первыми домами, было совсем темно. Месяца не было. Они украдкой брели по какой-то широкой улице, обсаженной с двух сторон высокими деревьями, стараясь держаться в тени.

        Ставни на окнах домов были наглухо закрыты. Городок словно вымер – улицы пустынны и совершенно черны. Казалось, жизнь покинула Браслав, и только где-то в стороне выла собака.

        Скоро отец юркнул в проход между двумя домами. Снял верёвочную петлю с невысокой калитки, тихонько открыл и пропустил всех вперёд, затем так же тихо прикрыл.

        Потом отец легонько постучал во второе окно условным стуком: па-па-пам-па-пам. Незнакомый мужской голос ответил:

        – Сейчас, иду.
        Дверь чуть приоткрылась, в образовавшуюся щёлку осторожно выглянула голова.
        – Александр, ты?
        – Да, Майзель*.
        – Заходите.

        Беглецы протиснулись в дом, прошли сенцы и оказались на кухоньке. Её освещала тускленькая лампадка.
        – Садитесь к столу,– позвал отец.

        Он поставил на стол чугунный горшок с картошкой в мундире. Принёс миску квашеной капусты. Нарезал туда лука и заправил постным маслом. Майзель достал с полки миски и кружки.

        При виде картошки желудок Арика взыграл с новой силой.
        – Быстрей! Быстрей корми меня,– молил желудок.

        Спеша приглушить эти причитания, мальчик глотал картошку вместе с кожурой. Затем напустился на капусту. Потом, торопясь, схватил вторую картофелину.

        – Арик, жуй хорошо, – не выдержала мать, – живот разболится, будешь так глотать.
        – Ешьте, ешьте, – приговаривал отец. – Картошки запасли, будем экономить – на зиму хватит.
        – А что, и заработок здесь есть? – оживился Могильник.
        – Увы, нет. Немцы гоняют на лесоповал, там дают по сто семьдесят пять грамм хлеба в день – это один кусочек, а работа ломовая. Просто мне повезло – у меня был напильник, и я удачно сменял его на базаре в сентябре на пять мешков картошки. Майзель взял меня в дом при условии, что я кормлю его семью, – пояснил отец.

        Только теперь Хая и Арик поняли, почему отец чувствовал себя так свободно в этом доме. Одно было непонятно: как отец сможет прокормить их всех.

        Вновь прибывших не надо было упрашивать поесть ещё, и чугунок с картошкой быстро опустел. Могильник вылизал миску из-под капусты – не пропадать же добру!

        – Здесь не так, как в Видзах. Гетто не ограждено. Нет такой скученности. Евреи живут в своих домах. В нашем доме больше никого нет, семья Майзеля и я, – добавил отец.

        – Могильник с семьёй может занять угол в горенке,– разрешил хозяин.– Вот только мебели никакой. Как немцы пришли сюда, на следующий же день погнали всех евреев с детьми на болото возле Дубков. Мы уж с жизнью прощались. Держали нас там всю ночь, а потом отпустили. Когда мы вернулись, все еврейские дома были разграблены. Не немцами! Соседями! Представляете, всю жизнь жили бок о бок. Помогали друг другу. Дети наши вместе играли. Думали, хорошие люди, а они вот как. Так ничего и не вернули.

        – Во что могут превратиться люди, вчера человек, а сегодня – зверь, – качая головой, произнёс Могильник. – Ничего, мы как-нибудь. Эту ночь на полу, а завтра что-нибудь придумаем.

        На следующий день Могильник, как тогда, в Видзах, притащил откуда-то несколько деревянных ящиков, жерди и мешок сена. Майзель выделил кусок старого брезента. Хая с Софой изготовили два матраца. Уже к вечеру постель была готова – один топчан побольше, для отца с матерью, и второй, маленький, – для Гиты.

        Майзель принёс с чердака старое тряпьё. Из него пошили два лоскутных одеяла.

        – Я вас не объем, – заверил Могильник хозяина. – Буду ставить силки.
        – Да как же ты в лес? А заметят? Расстреляют на месте. В городке ходить везде можно, а за территорию гетто выходить запрещено, – запаниковал Майзель.
        – Гетто не огорожено. Прошмыгну.
        – Мало было белорусских полицаев, так ещё еврейскую полицию из местных завели. От их ока не скроешься, они ж всё про всех знают, – жаловался хозяин.
        – А как же евреи согласились быть полицаями-то?
        – Да им велели следить за порядком. Потом, многие верят, если служить властям, тебя и твою семью пощадят. Вот и стараются.
        – Я осторожно.

        С этого дня Могильник стал пропадать, когда на трое суток, а когда и на неделю. Приносил из леса за пазухой то тушку зайца, то белки. А иногда и небольшую часть туши волка или дикого кабана. Он никогда не рассказывал, где жил-ночевал или куда ушла остальная часть туши.

        Майзель с семьёй проживал в спальне. Отец занимал детскую спаленку. Теперь там жили и Хая с Ариком. Родители спали на самодельном топчане из неструганых досок, а сын – на сундучке.

        В первое утро в Браславе Арик проснулся от возбуждённого шёпота.

        – Как его зовут? – спрашивал тоненький голосок.
        – Давай спросим, – отвечал другой.
        – Ты спроси, я боюсь, – пропищал первый голос.

        Арик приоткрыл глаза. Возле его лица стоял ангел. Его белокурые локоны отсвечивали золотом. Тонко очерченное лицо, миндалевидные тёмные глаза. Нежная кожа цвета опала. Ротик бантиком. Губки цвета вишни. Такими были изображены ангелы на иконах православного собора в Свенцянах.

        – Здравствуйте, – чинно сказал второй голос. – Я Женя. Мне восемь. А это моя сестра Геся. Ей три годика, – девочка указала на ангела. – А тебя как зовут?
        – Арик. Ариле.

        – Девочки, не мешайте мальчику спать,– раздался мелодичный женский голос. В комнату заглянула женщина в цветной косынке на голове. Это была хозяйка, жена Майзеля Хава*, или, как её ласково называл муж, Хавалэ.
        – А я уже и не сплю,– Арик подскочил с сундучка.– Давайте дружить,– сказал он девочкам.

        Обе восторженно заулыбались. С того дня Арик играл с Женей. А маленькая красавица Геся ходила за ними следом или тихо сидела, наблюдая за игрой.

        В первый день Арику не терпелось увидеть Браслав. И – о счастье, после завтрака отец повёл их с матерью показывать городок. Первое, что увидел мальчик, – совсем близко от дома, прямо на их улице, высилась церковь. Та самая, белая с голубым орнаментом по стенам и с многочисленными маковками.

        Сердце Арика забилось – это её он увидел вставшей из воды. У подножия храма растекалось серебром большое озеро.
 
        Отец заметил восторженный взгляд сына:

       – Правда, красивая? Это церковь Успения Пресвятой Богородицы. Она воздвигнута рядом с берегом. Поэтому издалека кажется, церковь стоит прямо в воде. Озеро называется Дривяты. А вот то, с противоположной стороны, – Новяты. Наша улица – главная улица городка. Сейчас она называется Ленинской, а раньше звалась Великой. Арик, видишь, она рассекает перемычку между озёрами. Тут между озёрами всего-то полкилометра.

        Прямо напротив Успенской церкви со стороны Новяты высился католический собор Рождества Девы Марии.

        – Какой костёл необычный, весёлый, как медовый пряник, –  удивился Арик.
        – Да, другого такого нет – стены собора отделаны мозаикой из колотого бутового камня, склеенного известковым раствором, – сказал отец. – Здесь, между этими двумя храмами, раньше было самое оживлённое место в городе – рыночная площадь.

        – А теперь пойдёмте-ка туда, – отец показал рукой на соседствующий с костёлом высокий зелёный холм, резко уходящий вверх и сплошь заросший травой и кустарником. – Это Замковая Гора. Оттуда всё видно.

        Втроём они вскарабкались по крутому склону на плоскую вершину холма и сразу увидели три больших озера и разместившийся между ними Браслав, весь до последнего домика. А дальше до самого горизонта – леса и озёра, озёра и леса.

        – Красота какая!– выдохнула Хая.
        – Да, необыкновенная красота, – согласился отец. – Вон то, огромное, голубое – это озеро Дривяты, там сверкает Новяты, а то, севернее, синее – озеро Береже.
        – Какие странные названия,– удивился Арик.

        – Это старославянские слова,– объяснил отец.– Давнодавно здесь жили кривичи, прародители белорусов. Ведь Браславу более тысячи лет. Здесь, на этом перешейке, стояло древнее городище. Из летописи известно, в одиннадцатом столетии городок именовался Брячиславль. Полоцкий князь Брячислав Изяславич построил на этом холме кремль – укреплённый деревянный замок-крепость. Это был форпост, охраняющий границу Полоцкого княжества. Озёра с трёх сторон. Врагам трудно подступиться – прекрасное место для кремля. Он был огорожен высоким деревянным частоколом. Там и тут стояли сторожевые башни. Вот, видите? Это защитные валы. Они хорошо сохранились. Сколько вражеских набегов отразила эта крепость!

        Арик тут же представил, как глухой тёмной ночью подплывают к берегу вражеские лодки. Воины, вооружённые луками и мечами, выпрыгивают на песок и тихонько крадутся к крепости. Как гневный набат колокола на одной из сторожевых башен внезапно разрубает сонную тишину. Мгновенно на башнях в фонарях из меди и камня вспыхивают огни, освещая наступающих врагов. Браславские защитники спешат занять боевые позиции. Они бегут к высоким деревянным стенам кремля, поднимаются на помосты, натягивают тетиву луков. Мальчику показалось, он наяву слышит свист летящих стрел, воинственные крики браславцев. И вот подножие Замковой Горы усеяно телами врагов. Уцелевшие спешно бросаются в лодки и бешено гребут, стараясь спастись. Но стрелы браславцев настигают их. И он, Арик, сражается среди защитников крепости. Он с силой натягивает тетиву лука. Поющая стрела рассекает воздух и попадает точно в цель. Покачнувшись, вражеский воевода падает за борт лодки.

        – Перамога!– со всех сторон кричат браславские воины.
        – Победа!– вырвалось из уст мальчика.

        Отец с матерью глянули на него с удивлением. Затем отец понимающе улыбнулся:
        – Ты представил себя защищающим крепость?
        – Да,– смутился Арик.

        – Это такое удивительное место, – пояснил отец изумлённой матери.- Здесь, на этом холме, я тоже всегда ощущаю себя защитником древнего Браслава.
        – А что случилось с крепостью? И куда делись все башни? – поспешил спросить смущённый мальчик.
        – Ты, знаешь, Арик, во дворе замка в шестнадцатом веке были построены православная церковь и монастырь. Во время пожара в 1859 году погибли все здания, в том числе и церковь. Её заменила Свято-Успенская церковь, построенная в 1897 году, та, что на нашей улице, – продолжил отец. – Пойдёмте, я ещё кое-что вам покажу.

        Отец подвёл жену и сына к высокому белому монументу, стрелой уходящему в небо.

        – Это памятник удивительному человеку, жившему в Браславе. Врачу Станиславу Нарбуту. Он окончил Мюнхенский университет, мог быть врачом в любом городе Европы. А Нарбут приехал на родину, в этот маленький провинциальный городок. В Браславе в 1904 году был всего один врач, принимавший только богатых. Никто не лечил тут бедных, покуда Нарбут не стал работать здесь хирургом. Он врачевал всех, невзирая на размер кошелька. Лечил и тех, у кого в кошельке голодные мыши проели дыру. И тех, у кого и кошелька-то сроду не было. Если больной не мог прийти на приём, врач сам шагал к нему. Он всегда спешил на помощь, независимо от погоды, будь то весенняя слякоть, удушающая жара знойного лета, осенняя грязь или лютый мороз!

        Отец повернулся:
         – Арик, посмотри на вон то двухэтажное красное здание. Это больница, построенная Нарбутом на его деньги. Она и сейчас работает. Во время Первой мировой войны доктор возглавлял лазарет на Северо-Западном фронте, был ранен и стал инвалидом. Вернулся и всё равно продолжал работать хирургом. Как-то, возвращаясь от больного, он попал под сильный холодный дождь. Доктор тяжело заболел и умер. Ему было 72 года. Простые люди, жители Браслава, которых он лечил, собрали деньги на памятник.

        Отец поднял руку:
        – Арик, видишь фонарь на верху монумента? До прихода немцев его зажигали в туман и непогоду. Он служит маяком для рыбаков на озере Дривяты. Помогает найти дорогу домой. Вот так и после смерти доктор продолжает служить людям.

        Очарованный Замковой Горой, Арик совершенно забыл о фашистах, захвативших Браслав. О большом слове «Jude», жёлтой краской выведенном на доме Майзеля в соответствии с изданным немцами законом. Все евреи обязаны были иметь эту надпись на своём доме. За непослушание – расстрел. Он забыл, что ни отец, ни мать, ни он не могут ступить на тротуар – это запрещено немецким законом. Он забыл, что каждый встречный браславец шарахается от человека с жёлтой звездой на груди, как от зачумлённого. Ни один не ответит на приветствие еврея. Даже если этот человек до войны был твоим другом, или хорошим знакомым, или даже родственником.

        Такой закон издали немцы. На базаре крестьянам запрещено продавать евреям крупу, сахар и жиры. Иначе – расстрел.

        Страх сжал сердце ребёнка, когда мать спросила:

        – А чем мы будем кормить семью Майзеля, когда эти пять мешков с картошкой закончатся?
        – Какое-то время протянем, – успокоил её муж. – Когда я уходил из Видзы, сестра дала мне две дюжины напильников. Они очень нужны крестьянам. Я выменял три на продукты, а остальные закопал в землю.
        – Господи, благослови Женечку и Исаака на этом свете или на том. Век не забуду, – прошептала мать.

        …Пролетел октябрь. В ноябре разом повалил снег. Пришли холода. А с ними подоспел и новый немецкий закон, обязующий евреев сдать все тёплые вещи – шапки, шубы, пальто, тёплую обувь. За неповиновение – расстрел.

        – Ну почему? Почему? – плакал Майзель, завязывая в узелок Гесины и Женечкины заячьи шубки. – Неужели у немцев нет детей? Неужели они не понимают?

        Испуганные Женечка и Геся жались к подолу матери. А Хавалэ лишь твердила:
        – Только бы были живы. Только бы были живы.

        У родителей Арика ничего тёплого не было, пришли они в Браслав в осенних жиденьких пальтишках. Отец, выходя на улицу, оборачивал ноги немецкими газетами. А Арик и Хая всю зиму провели в доме. Ох и надоело любознательному мальчишке сидеть в трёх стенах! Книг у Майзеля не было. Не будешь же целый день напролёт играть с Женечкой.

        И тут, на счастье Арика, в Браслав прибрёл еврей из минского гетто. Он был учителем математики. Прошёл ногами весь путь от Минска до Браслава в поисках места, где можно укрыться от немцев. Рассказывал страшные вещи. В Минске гетто ещё существовало. Там голод. Обессиленные нечеловеческими условиями дети и взрослые мрут пачками. Тех, что покрепче, немцы гоняют на работы, назад люди не возвращаются, их расстреливают. Началась эпидемия тифа. Заболевших немцы сразу убивают. По всем местечкам и вёскам, так в Белоруссии называют деревни, гетто уже ликвидированы, все евреи убиты.

        – А что, много жителей Минска не успело эвакуироваться? – удивился отец. – Ведь перед войной половину населения составляли евреи.

        – Да почти никто не спасся, ведь Минск начали бомбить в первый же день войны, 22 июня. Уже на второй день немцы сровняли с землёй район железнодорожного вокзала и аэродром. Мы, жители, всё ещё верили – немцев отгонят. Но следующим утром началась страшнейшая бомбёжка, не прекращавшаяся целый день аж до девяти вечера. Бессчётные армады самолётов пикировали на беззащитный город. Были разрушены и выгорели центр Минска и вся его восточная часть. Сколько жителей погибло! Мы пытались тушить пожары, да где там, ведь большинство строений были деревянными. Огонь перекидывался с одного дома на соседние.

        – А ночью пошёл слух, – продолжил учитель, – Минск покинули милиция и части Красной армии. Тогда жители побежали из города. Железная дорога разбита, транспорта никакого, шли пешком, несли детей на руках. Страшно вспомнить, это был настоящий ад – жара, немецкие самолёты расстреливают тянущихся по дорогам людей. Беженцы пытались идти по лесу, в 30–50 метрах вдоль дорог. Немцы заметили и стали поливать свинцом и эти полосы. Сколько там полегло женщин, детей, стариков! Прямо на моих глазах! – учитель судорожно вздохнул.

        – Мне повезло, меня пуля миновала. Дошёл ногами аж до самого Острошицкого Городка, но там уже были немцы, они, оказывается, наступали с северо-востока, отрезав для нас дорогу к спасению. Куда деваться? Беженцы повернули назад. А 28 июня фашисты уже вошли в Минск. Сразу загнали евреев в гетто. И уже со 2 июля начались расстрелы. Делают так – окружают участок гетто и всех до единого, включая младенцев, грузят на машины, увозят и умерщвляют.

        – Немцы? – спросил отец.
        –Да, но особенно усердствуют литовские и западно-украинские отряды. Просто псы бешеные. Их и людьми-то не назовёшь.
        – А нельзя было скрыться у русских?
        – Да, русские пытались прятать евреев. Но немцы постоянно делают облавы с собаками. И если у кого находят бежавшего из гетто, то хозяев, всю семью, сразу расстреливают. Оккупанты настраивают население ненавидеть евреев.
        – Это как раз понятно, – объяснил Александр. – Чтобы оправдать убийства, немцы своими законами внушают остальным: евреи – не люди.

        …Отец предложил учителю позаниматься с Ариком. Плата за урок – две картофелины. Мужчина был счастлив – покупать продукты ему было не на что. Жил милостынею, но немецкие законы запрещали подавать евреям, а его собратья сами ничего не имели. Чтобы не умереть с голоду, он выискивал среди отбросов лупины, так здесь называли картофельные очистки.

        Всё, что у него осталось ценного, – одна книга, «Математика» Магницкого, изданная в 1703 году. Крестьянам она была не нужна, ну разве что на растопку печи. А для учителя она была дороже золота.

        Немолодой худющий учитель с радостью согласился каждый день давать урок Арику. На первом же занятии выяснилось: семилетний мальчик, ни дня не ходивший в школу, хорошо владеет и сложением, и вычитанием, и умножением, и делением целых чисел.

        – Ну-с, молодой человек, похвально. Очень похвально. Тогда займёмся дробями. – Он открыл «Математику» Магницкого. – «Часть вторая. Число ломаное или с долями», – прочитал он. – Вот, видишь, – «одна десятина, две десятины, три десятины». Допустим, у тебя есть яблоко. И ты его разрезал на десять равных частей. Один кусочек – это одна десятая часть яблока. Два кусочка – две десятых части. Понял?

        – Да.
        – Ну, если понял, чему равно десять десятин?
        – Целому яблоку.
        – А пять десятин?
        – Пол-яблока.
        – Правильно. Молодец.

        На том же первом уроке перешли к сложению и вычитанию дробей. Так началось учение. И шло оно семимильными шагами. Учитель занимался с Ариком по два-три часа в день. Да ещё домашнее задание давал.

        Учитель нахваливал Арика родителям. Говорил, из него будет толк. Так, к весне мальчик уже вовсю решал непростые логические задачки из «Математики» Магницкого.

        Как-то в начале апреля учитель пришёл на урок встревоженный.

        – Вы слышали про новый приказ гестапо?– спросил он отца.
        – Нет.
        – Всем евреям приказано перебраться в дома по улице Пилсудского.
        – Это же наша улица. При Советах – Ленинская.

        Так в дом к Майзелю подселили ещё четыре семьи. Соорудили двухэтажные нары. Кому места не хватило, спали на полу. Им ещё повезло, другие поселились кто на чердаке, а кто и в сараюшке.

        Гетто огородили и строго охраняли. Это было просто, ведь с двух сторон его замыкали два озера. И ширина перемычки между ними была всего-то около 450 метров. Гетто перегородили на две части – в одну поселили старых, не способных к тяжёлой работе. Во втором гетто жили те, кто ещё мог работать.

        Теперь даже Могильник не мог возвратиться из леса. Базар стал недоступен – туда невозможно было пройти. Начался голод. За ним пришёл бич голодных – брюшной тиф. Врачей не было. Немцы боялись заразиться, по домам не ходили. А вот полицаи шныряли тут и там. Убивали заболевших.

        – Не нравится мне всё это,– сказал отец матери шёпотом.– Буду готовить схрон.

        Теперь каждую ночь, после полуночи, отец с другом уходил во второе гетто копать укрытие, где можно будет переждать погром.

        Арик ничего про это не знал. Он жил математикой, играл с Женечкой. Как потеплело, они с родителями стали выходить на берег озера Дривяты, лежавшее прямо за забором их дома. Сидели на песочке, подставляли солнышку лица. Пытались ловить рыбу. И даже играли в волейбол. Голодно было. Отец установил жёсткую норму – две картофелины и пол-стакана квашеной капусты в день на человека. Жира не было никакого. И всё равно они были счастливчиками по сравнению с другими..



     Следующая Глава        http://proza.ru/2021/11/23/163
     Назад к Главе 6        http://proza.ru/2021/11/23/160
     Оглавление             http://proza.ru/2021/11/23/133