ГЛАВА 5. ВИДЗЫ
Арик любил бывать с родителями у дяди и тёти. Это был замечательный дом, где им всегда были рады.
Родители Исаака рано умерли. Вся еврейская община поднимала сироту. Платили за его содержание одной многодетной семье, пока подростку не исполнилось шестнадцать. И за то спасибо.
И вот – один в целом мире. Брался за любую работу. А какая работа в местечке? Яму под погреб выкопать. Перетаскать груду кирпичей. Дров наколоть. Худенькому пареньку ой не просто приходилось.
Снимал под жильё холодный чуланчик без окон. Грошик к грошику насобирал он сотню злотых и открыл крошечную скобяную лавчонку в сарайчике на базарной площади. В Видзах была другая лавка, солидная, занимавшая целый большой дом на главной улице. Молодой Исаак продавал всё дешевле, чем в той, старой лавке, зарабатывая всего-то по паре грошей на каждой продаже. В маленьком местечке слово разлетается быстро. Крестьяне из окрестных сёл были небогаты, вот и потянулись они в новую лавчонку, где гвоздей прикупить, где напильник, где упряжь, где лемех, где краску. Исаак сам и продавал, и убирал лавку, и товар доставал, аж до Вильно и Минска добирался в поисках товара подешевле. Запряжёт лошадь – и в дорогу. Спешил всегда поспеть к базарному дню – воскресенью. Вернётся в субботу и готовит товар к продаже на завтра, не думая о шаббате. Раввин много раз стыдил молодого парня за невыполнение старинного завета не работать в субботу, пугал его карами господними. Исаак только посмеивался в ответ: «Бог любит тех, кто трудится».
На себя не тратил, ходил в старой-престарой кацавейке, всё той же облезлой шапке. Питался чёрным хлебом да картошкой. Часто покупатели-крестьяне, обрадованные удачной покупкой, одаривали блаженного, как они его называли, кто кочаном капусты, кто луковицей. Так и жил, любой добытый грош пуская в дело. У него был талант прислушиваться к тому, что говорили крестьяне, понимать их труд. Увидев в городе какой-нибудь необычный инструмент, Исаак всегда выспрашивал, какую работу он помогает делать. Юноша сразу видел, пригодится ли такой крестьянам или нет. Бывало, в старой, большой лавке и слыхом про такие приспособления не слыхивали, а у него и чёрта в ступе можно было найти.
Дела шли лучше и лучше. Уже и хозяин большой лавки приходил с немалыми деньгами, предлагая молодому парню закрыть лавку и уехать с глаз долой. Исаак на деньги не позарился, уж очень не хотелось ему покидать местечко, где жили его родители и прадеды.
Скоро сарайчик стал мал, и Исаак приобрёл большой дом, куда переехала его лавка. Так к тридцати годам он стал, по местным меркам, богатым человеком. Теперь многие еврейские семьи мечтали выдать за него свою дочь. Отцы заводили с ним разговоры, туманно намекая на богатое приданое дочерей.
А блаженный и есть блаженный. Приглянулась ему Женя, Женечка, девушка из небогатой семьи. И приданого за ней ну разве две пуховые подушки и льняные наволочки с мережкой – кружевами, ею же искусно сделанными. Отец девушки учительствовал в гимназии, его жалованья с трудом хватало на семью – жену и дочку с сыном, какое уже там приданое.
Всегда с улыбкой, зубки сверкают, как свежевыпавший снег в солнечный день. Грудной, певучий голос. Волнистые тёмные локоны, обтекающие с двух сторон белую высокую шейку. Тоненькие дужки бровей, а ресницы – ну точь в точь ели над озером при закате. Так и потонул тридцатипятилетний парень в ласке огромных, цвета тёмного абрикосового варенья глаз. Никогда прежде не видал он таких – как будто лучистый янтарь на коричневом бархате.
Исаак сделал свой выбор и никогда об этом не пожалел. Женечка, моя утренняя зорька, как он её называл, перевернула всю его одинокую скудную жизнь, внесла в неё смысл.
Впервые нарушил Исаак своё правило – всё до последнего гроша в дело. Купил дом на главной улице, а там и детки пошли.
Улыбчивая, неунывающая, быстрая, с проворными руками, Женечка мужа баловала – все годы носила ему прямо в лавку обед – суп с шариками из мацы, картофельные латки. Все в местечке удивлялись её преданности. В любую погоду младенца в коляску, по снегу – в салазки, старшего за руку, и везут отцу глечик, завёрнутый в полотенце.
Про эту семью говорили, что счастье там и живёт.
Говорят, человек, привыкший экономить, всю жизнь проживёт скупердяем. Исаак же помог деньгами брату жены, отцу Арика, выучиться на учителя географии. Учёба в университете стоила дорого. Да и потом, когда семья Арика вернулась в Свенцяны с пустыми руками за полгода до начала войны, он дал денег на мебель.
Исааку было за пятьдесят, когда стал он слепнуть, – видно, сказалась голодная юность. И вот верность – Женечка заменила его в лавке. Теперь она всем управляла. И как вела дом, так же и лавку – весело, со смекалкой, с ласковым словом для каждого покупателя. Она помнила имена их жён, детей. И часто к покупке прилагала небольшой подарок для малыша – деревянный шарик, обёрнутый серебристой фольгой на резинке, или цветной карандашик. Крестьяне не спешили уходить, стояли, засмотревшись на хозяйку, её женственные, полные руки, ямочки на щеках, выбившиеся из-под кокетливого берета тёмные вьющиеся прядки. Дела в лавке перед войной шли просто замечательно. Так хорошо, что та, вторая скобяная лавка местечка закрылась за отсутствием покупателей.
Дядя и тётя, зная интерес Арикa к книгам, всегда припасали ему в подарок новую.
А ещё как замечательно было играть в лапту с двоюродными братом и сестрой! Хаиму шестнадцать. Весёлый, высокий, ловкий – его всегда выбирали капитаном команды. А он брал в команду Арика. Никогда не жаловался, что братишка маленький и не может попасть битой по мячу. Зато если попадал, – о, счастье, аж дух захватывало от радости! Семилетний Ариле бежал со всех своих маленьких ног, пытаясь поймать быстро летящий мяч. Падал, сбивал голые коленки до крови, но вскакивал и всё равно бежал. Два или три раза ему-таки удалось настигнуть мяч. Вот радости было! Тогда Хаим выстраивал обе команды в две шеренги. Усаживал Арика на плечи и по три раза шёл парадом между аплодирующими зрителями.
Хаим грезил о небе. Однажды он увидел самолёт с красными звёздами, севший неподалёку на поле. С толпой других мальчишек он бросился к нему. Добежал первым и увидел, как лётчик в чёрном реглане и шлеме ступил на крыло, а потом соскочил на землю.
– Хлопец, – спросил лётчик на чистом идише, – в какой стороне Свенцяны? Видимости сегодня никакой, туман.
– Туда, – махнул рукой Хаим. – Вон, видите дорогу, туда и приведёт.
– Вот спасибо, заблудился я в этих лесах. Ну, что так смотришь, глаза горят, хочешь заглянуть в кабину? Я из такого же местечка под Бобруйском, еврей. Из бедной семьи. Понимаю, сам когда-то о том же мечтал.
И – о счастье! Хаим в кабине, в кресле пилота. Лётчик, стоя на крыле, показал ему штурвал. Объяснил: тянешь на себя, и самолёт идёт вверх. Двинешь от себя, и самолёт пойдёт вниз.
Паренёк осторожно положил руки на штурвал. Представил, как самолёт стрелой уходит в небо.
– Ну ладно, мне пора, – прервал его счастье пилот. – Учись на отлично, занимайся спортом, тогда возьмут в лётное училище.
С тех пор Хаим каждый день, зимой и летом, бегал по пять километров. Подружился с гирями. Прочитал все книги о самолётах. Знал всё об истребителях И-16, Як-1, МиГ-3, ЛаГГ-3, штурмовике Ил-2 и пикирующем бомбардировщике Пе-2. Он мог часами рассказывать Арику о каждом из них.
Сестрёнке Голде, или, как все её звали, Госе, было тринадцать. Пошла в мать. Настоящая красавица. С чудесными длинными шёлковыми волосами. Арик её боготворил. Во время их приездов в Видзы его укладывали спать вместе с Госей – кроватей не хватало. Та была удивительным рассказчиком. Сочиняла истории на ходу, да такие затейливые – и про муравья, и про аиста, и про цветок одуванчика. Каждый вечер – новая история.
Набегавшись в лапту, уставший Арик изо всех сил пытался не заснуть, пока рассказ не кончится. Он гладил Госины шелковистые волосы и мечтал жениться на ней, когда вырастет.
– Сюда! Ступайте осторожно, всё заставлено, не повернуться! – направляла вновь прибывших Женечка.– Гося, поддержи бабушку!
Прошли тёмные сенцы и оказались в кухне. Там под потолком висела керосиновая лампа с металлическим абажуром, отбрасывающим свет вниз. Когда-то просторная кухня теперь была заставлена сундуками, ящиками. На них высилась кухонная утварь – чайники, кастрюли, горшки, вёдра. Из дверного проёма, ведущего в горенку, выглядывало несколько незнакомых лиц.
– Вы не пугайтесь, у нас теперь живут пять семей, – пояснила Женечка. – Мы вчетвером спим в нашей спальне. Детскую спальню отдали семье с тремя детьми. А в горнице разместились ещё четыре семьи.
– Рассчитывали, Гося ляжет на сундук, а Хая с Ариком – на её топчан,– вступил хозяин. – Не думали, что вам удастся бежать с бабушкой Любой.
– Значит, Шейне Любе будет спать с Госей на топчане, – нашлась Женечка. – Её на квартиру не возьмут. Никто не хочет брать одиноких стариков. Оно и понятно, нельзя людей осуждать. А вас с Ариле завтра попрошу Левина взять, у него один угол свободный. Сегодня уж поздно, как-нибудь на кухне, на полу. В комнатах ноге негде ступить. Не обессудьте. Главное, живы. Раздевайтесь, сейчас вас накормим.
– А муж? Он здесь? – заторопилась Хая.
– Был, – успокоила Женечка. – Когда гетто окружили забором, он решил пойти в Браслав. Там большой город, будет легче спрятаться. Так он говорил.
– Он ушёл с месяц назад, – уточнил хозяин. – Да проходите же! Снимайте свои пальто. Ведь насквозь мокрые!
– Сюда, сюда, к печке, – вторила хозяйка, – сейчас чай пить будем.
Она внесла из холодных сеней миску квашеной капусты. Нарезала хлеб. С печи достала чугунок с горячей картошкой.
– Ешьте, ешьте, – пригласил хозяин.
– И вы, бабушка, не стесняйтесь, – улыбнулась Женечка Хаиной матери, заметив, что та почти ничего не взяла.
– Да ведь у вас самих-то сколько ртов. Где же взять? – смущённо пробормотала старая женщина.
Хозяева терпеливо ждали с расспросами, пока приехавшие ели. И только потом стали просить Хаю и её мать всё рассказать. Рассказ не прерывали, а только охали и тяжело вздыхали.
– Так что, если бы вы не послали телегу, уж и не знаю, как бы мы выбрались. Благодаря вам и остались живы. А здесь-то как? – Cпросила Хая.
– Да тихо было, – взял слово хозяин. – Немцы пришли на четвёртый день войны. Открыли комендатуру. Там немецкий комендант и солдаты. Создали юденрат – еврейский совет – и еврейскую полицию. Комендант сказал, поддерживать порядок в
гетто. Мужчин до пятидесяти лет каждый день гоняют на торфоразработки. Юденрат за этим следит.
– Люди обрадовались, говорят, раз юденрат управляет, может, здесь не тронут, – добавила Женечка.
– Немцы, как пришли, расстреляли пятьдесят молодых мужчин, потом в июле ещё двести. Здесь остались только старики и дети. С тех пор тихо. С месяц назад окружили пол-Видзы высоким забором. Поляков и русских отселили во вторую половину. А всех местных и евреев из соседних местечек загнали за проволоку. В домах – жуткая теснотища. По три семьи в одной комнатёнке.
– Вход в гетто не охраняют. Крестьяне привозят продукты на продажу и обмен. Этим и живём, – пояснила Женя. – Нам-то хорошо, у нас лавка. А сейчас скобяные товары на вес золота. Где их крестьянам взять? Меняем гвозди, молотки, напильники на продукты. А вот другим трудно приходится, им менять уже нечего.
– Все стараются попасть в еврейскую полицию, там немного продуктов дают.
– А литовская зондеркоманда есть?– задала Хая мучивший её вопрос.
– Нет, только немецкие солдаты и еврейская полиция.
Жильцы всех возрастов терпеливо стояли в дверях, слушали молча, стараясь ничего не пропустить. Ведь эта семья спаслась. Каким образом? Значит, шанс есть, надо действовать, как эта женщина.
На ночь Хая с Ариком устроились на полу, под кухонным столом. На пол постелили Хаино пальтецо, Арика накрыли его пальто. Больше укрыться было нечем. Хорошо, печь была ещё тёплой. К утру она остыла, и Хая проснулась от холода. Теснее прижалась к сыну, но уснуть более не смогла. Что их здесь ждёт?
Эта мысль саднила в мозгу, заставляла сердце учащённо биться.
Было ещё совсем темно, только на востоке серело небо на горизонте, когда появилась хозяйка. Зажгла керосиновую лампу.
– Доброго утречка, – пропела она привставшей на локте Хае. – Какое счастье, вы живы. До сих пор поверить не могу, – она обняла невестку, потом спохватилась: – Ой, надо печь растапливать! Скоро все потянутся – кто кашу сварить, кто чайник согреть. Дежурим по печке по очереди.
Хая поднялась. Женечка выгребла золу из печи, сначала из отделения, куда закладывались дрова, потом из поддувала. Старалась не напылить, прикрывая конфорки мокрой тряпицей. И всё равно серое облачко выползло из дверцы поддувала и воспарило над плитой.
Затем Женя направилась в сарай и вернулась с охапкой дров.
Кинула в печку скомканный кусок немецкой газеты, сверху обложила его тоненькими лучинами, поверх устроила крупные полешки.
– Нам хоть хорошо, я сменяла напильник на два воза дров, а в других домах – беда. Жгут свои заборы. Надолго ли их хватит? Как перезимуют – не знаю. Керосин по цене золота теперь. Живут, как в старые времена, с коптилками, с лучинами. Вместо спичек – кремень. Вот и у нас последний коробок.
Она чиркнула спичкой, край газеты вспыхнул. Огонь оранжевой пантерой метнулся во все стороны, охватывая тоненькие лучинки. Они разгорелись и передали пламя поленцам потолще. Раздался весёлый треск, запахло сосновой смолой.
В печке загудело. Женечка загасила керосиновую лампу – теперь кухня освещалась печным пламенем через щёлки в конфорках, по краю дверной топки и даже из поддувала.
Стало теплее. Арик зашевелился и вылез из-под накинутого пальто.
– Как спалось, Ариле? – спросила хозяйка.
– Хорошо, – улыбнулся мальчик.– Папу во сне видел!
– Значит, скоро свидитесь.
– Дай-то Бог! – проговорила Хая и постучала по деревяшке. – Тьфу, чтобы не сглазить.
А Женя уже ставила горшок с пшеном на плиту – кашу варить. Чайник, до краев с водой, уместился рядом.
– Скоро завтракать будем. А потом я отведу вас к Левину. Ты, Хая, пока пришей звёзды, так идти нельзя. Остановят, сама знаешь… – она не договорила.
Через кухню на улицу потянулись жильцы. Мятые, щетинистые лица. Плохо выспавшиеся в смрадном воздухе скученного помещения. Отцы семейств с детскими горшками. Измученные женщины, матери семейств, сгрудились на кухне, торопясь приготовить свой убогий завтрак – кашу из плохо очищенного проса или овса, предназначавшегося лошадям. Молока ни у кого не было. Стояли как часовые, охраняя свои драгоценные кастрюльки и глиняные горшочки. Маленькие дети цеплялись за материнские юбки.
– Мам, мам, я есть хочу!
– Терпи, скоро будет кашка. Скажи «ка-ша».
И малыш послушно повторял: «ка-ша».
Женщины спешили расспросить Хаю – кто о родственниках, кто о знакомых в Свенцянах, живы ли? И все без исключения – о том, как ей удалось спастись. Упорно впитывали каждую мелочь, каждую деталь их невероятного спасения. Наперебой рассказывали свои истории, как их с детьми выгнали из домов в чём были, не дали собрать и узелок, пригнали в Видзы. Радовались: им повезло попасть в дом к Исааку и Жене – печь тёплая и дрова есть. У других и того нет. Печалились, что не на что менять продукты. Работы нет. Мечтали, чтобы мужья устроились в юденрат.
Завтракали в бывшей спальне Исаака и Женечки. Раньше здесь было просторно – полуторная венская кровать с никелированными шишечками, да комод, над ним – зеркало в деревянной раме. Теперь сюда добавились два узких топчана, сбитых из неструганых досок, и куча ящиков разных калибров. В них кухонная утварь, одежда, обувь, запасы еды и даже часть инструментов из лавки. «На всякий случай!» – пояснили хозяева. Стены утыканы вбитыми гвоздями. На них – пальто, какие-то торбы и мешки. К кровати или топчану иначе как бочком не подойдёшь, всё пространство занято.
– Ничего, были б живы, – улыбалась Женечка – утренняя зорька.
Следующая Глава http://proza.ru/2021/11/23/160
Назад к Главе 4 http://proza.ru/2021/11/23/155
Оглавление http://proza.ru/2021/11/23/133