СЕРИЯ 1. ЗАРАФШАН – ГОРОД СОЛНЦА…
Вылет самолёта задерживался. Оба салона Ту-154 были заполнены пассажирами под завязку – ни одного пустующего кресла. Когда задержка превысила полчаса, народ начал волноваться: стюардессы как в рот воды набрали, а если кто особенно и допекал их расспросами, ничего вразумительного ответить не могли… или не хотели? Некоторые пытались крутить дефлекторы индивидуальной вентиляции в потолочной панели у себя над головой, а что их терзать, если самолёт стоял как вкопанный с выключенными двигателями, – откуда ж вентиляции было взяться! Вот и представьте самочувствие пассажиров, когда в закрытом невентилируемом пространстве самолёта, да в кавказскую-то августовскую жару, сидят в полной неизвестности без движения полторы сотни человек – кошмар! Не помогало и обмахивание в качестве импровизированных вееров первыми попавшимися под руку предметами – кто воспользовался газетой, кто журналом, кто ещё чем. Пот катил градом, носовые платки, которыми несчастные затворники пытались вытирать лица и другие доступные для этой процедуры части организмов, давно промокли насквозь…
Вот тебе и Нальчик – самолёт до Ташкента ввиду закрытия минводского аэропорта летом 1977 года на какой-то там то ли плановый, то ли непредвиденный ремонт вылетал именно оттуда, вот тебе и Кабардино-Балкария! Хотя причём тут Кабарда, если самолёт принадлежал доблестному "Аэрофлоту", надёжность которого прославлял, если кто помнит, в одной из своих песен Высоцкий…
Прошло около полутора часов этого молчаливого издевательства над нами жарой и духотой, когда самолёт в конце концов ожил: двигатели запустили, стюардессы со всяческими извинениями и с деланными улыбками забегали вдоль кресел, проверяя, все ли пристёгнуты, а сверху повеяло долгожданным прохладным ветерком, настоянным на слабом запахе какой-то не то пластмассы, не то войлока. Все облегчённо вздохнули и заняли в своих креслах удобные положения. Мы вырулили на взлётную полосу и, постояв немного, начали разбег. За иллюминаторами ускорялись в своём мелькании прилегающие к взлётке окрестные пейзажи. Плиты бетонки под самолётом мчались в обратную нашему движению сторону всё быстрей и быстрей, пока не слились в одну сплошную серую ленту, и тут же начали проваливаться куда-то вниз, а тело как будто потеряло часть своего веса – мы взлетели.
С высоты XXI века замечу, что если бы такая "беда" случилась в наши дни, то, пожалуй, нынешние, избалованные свободой, а порой и просто "безбашенные", пассажиры, как это сказано у Жванецкого, разнесли бы эту халабуду, то бишь самолёт, вдребезги и пополам, а скорее всего, в суды посыпались бы иски на авиакомпанию… А вот законопослушные советские граждане, малость пороптав, были довольны, что всё обошлось.
* * *
Время в полёте до Ташкента составило три часа, а столица Узбекистана находится в часовом поясе +3 от Москвы, то есть Ташкент живёт на три часа раньше по сравнению с московским временем. Поэтому, вылетев из Нальчика где-то в полдень, в Ташкент мы прилетели к шести часам вечера по местному времени, что было весьма непривычно – навстречу солнцу я летел впервые в жизни (да и летать-то раньше, если не считать пары полётов на АН-2 из Ставрополя до станицы Курской в студенческие годы, приходилось лишь однажды – в 1970-м году из Минеральных Вод в Москву).
Ташкент встретил не то чтобы зноем, но вечерней, тяжёлой в своей неподвижности, духотой. Получив в пункте выдачи багажа свои пожитки, состоявшие всего-то из одного не очень тяжёлого старенького чемодана, я отправился где-то пристроиться на ночь в этом огромном трёхэтажном модерновом сооружении. Как и в любом аэропорту в предсентябрьский период окончания отпусков, народу здесь было, как в муравейнике. Кое-где на глаза попадались местные аборигены со смуглыми скуластыми узкоглазыми лицами, в квадратных тюбетейках, похожих по форме на игрушечный шатёр, расписанный по сторонам какими-то особенными вышивками. Встречались женщины в длинных до щиколоток атласных цветастых не то платьях, не то халатах; слышался порой непривычный пока ещё для моего русского уха говор на незнакомом языке.
В прохладном кондиционированном воздухе чувствовался приятный аромат каких-то особенных на вид азиатских дынь – эти серовато-желтоватые продолговатые, шершавые на ощупь взглядом, в специальных оплётках для удобства переноски сельскохозяйственные дары Средней Азии везли многие, по всей видимости, в качестве подарков.
Описывать свои впечатления от самого аэропорта особенно не буду – кому интересно, может пересмотреть фильм "Мимино", в котором эпизод, связанный с повторной встречей новоиспечённого лётчика международных авиалиний Валико Мизандари с Ларисой Ивановной и её компанией, снимался как раз в этих вот интерьерах. Добавлю лишь, что аэропорт узбекской столицы по моим оценкам дал бы сто очков фору Внуково, не говоря уже о родных моих Мин-Водах. Одной из его характерных и неповторимых особенностей было то, что к зданию аэропорта со стороны города примыкал шикарный двухполосный виадук, по которому такси, автобусы и прочий пассажирский авто-транспорт доставляли путешественников непосредственно к входам второго этажа воздушной гавани. И ещё что я отметил, как новичок в Средней Азии, это название принадлежности аэропорта на его крыше – там светящимися в вечерних сумерках огромными буквами значилось "ТОШКЕНТ" – вместо буквы "А" была "О".
Ночевать в аэропорту приходилось потому, что вылет в Зарафшан согласно приобретённому в Нальчике транзитному билету предстоял лишь на следующий день. Насколько помню, первым рейсом в девять часов утра, для чего нужно было перейти в предназначенное для местных авиалиний старое здание аэропорта, находившееся метрах в трёхстах слева от виадука – стоило лишь перейти через украшенный многочисленными цветочными клумбами сквер на приаэропортовской площади. Попутно замечу, что ночевать в аэропорту приходилось без вариантов – хоть в Зарафшан летишь с Кавказа, хоть из Зарафшана на Кавказ, – так уж было придумано расписание.
А вот устроиться на ночлег хоть где-нибудь оказалось делом совсем непростым – ближе к ночи в залах ожидания занимались не только кресла: люди укладывались на ступеньках широких межэтажных лестниц, пройти по которым, дабы не наступить на чьё-нибудь спящее тело, становилось весьма проблематичным. Особо "одарённые" умудрялись приткнуться на узких подоконниках обращённых к стоянке самолётов стеклянных стен второго этажа – попробуйте-ка удержаться, лёжа боком на выступе шириной не более 300 мм! А кое-кто, у кого было что подстелить, вытягивался и прямо на полу, благо, несмотря на кондиционирование, в аэропорту было не холодно – по сравнению с другими способами сна это было просто хоть и жёсткое, но царское ложе.
Позже, когда я побывал в ташкентском аэропорту не один и не два раза, выработал простое правило: хочешь провести ночь в более или менее человеческих условиях, занимай свободное кресло часиков в пять-шесть вечера, желательно у стены комнаты матери и ребёнка, чтобы было на что во сне голову опереть. Правда, при этом возникала другая проблема – если ты летишь в одиночку и тебе надо отлучиться мало ли куда: в буфет, в туалет или в кассу, не факт, что при возвращении ты застанешь своё неосмотрительно покинутое гнёздышко свободным – страждущих занять пустующее место было хоть отбавляй.
И ещё одна примета ташкентского аэропорта, которую я не замечал больше нигде – работа диктора, объявлявшего о прибытии рейсов. Здесь, после мелодичного позывного сигнала, эхом разносившийся по всем закоулкам огромного аэропортовского комплекса приятный женский голос произносил: "А внимание. Прибыл рейс номер такой-то…" Вот это "А" перед словом "внимание" я не слыхал больше нигде и никогда.
* * *
До Зарафшана из Ташкента летал реактивный самолёт Як-40, загрузка в который, если кто помнит, производилась не по трапу сбоку, а через откидывающийся сзади под хвостовым оперением пандус-лестницу. Аккуратненький такой симпатичный самолётик вместимостью, насколько помню, в 32 пассажира – кресла в нём размещались по схеме 1+2 с довольно широким проходом по центру, так что пассажиры слева, где в ряду было по одному креслу, имели возможность наблюдать за полётом в "персональный" круглый иллюминатор. Правда, тем, кто занимал места в средней части салона, было не совсем удобно по части наблюдения – смотреть прямо вниз мешали крылья.
Самолёт вырулил на взлётную полосу и после короткого разбега взмыл в безоблачное утреннее ташкентское небо. Стюардесса объявила, что время в полёте займёт один час: всего-то, хотя при крейсерской скорости нашего "лайнера" в 500 км/час покрыть невеликое в общем-то расстояние в четыреста с небольшим километров до центра пустыни – плёвое дело. Поскольку полёт проходил на гораздо меньшей по сравнению с летавшими где-то у нижней кромки стратосферы большими самолётами высоте, можно было наблюдать землю во всех её неповторимых подробностях. Из всех пассажиров, похоже, впервые в Зарафшан летел один я – остальные особого любопытства по поводу сменяющихся внизу картин земного ландшафта не проявляли. Я же, как прильнул к иллюминатору сразу после взлёта, так и не отрывался от него до самой посадки – было интересно наблюдать, куда это меня теперь собиралась занести изменчивая судьба.
Летели мы в западном направлении. Сперва под крыльями промчались кварталы узбекской столицы, потом их сменило разноцветье полей, пересекаемых то тут, то там дорогами. Слева на границе горизонта проплыла еле видная в дымке гладь какого-то довольно большого водоёма, скорей всего, озера, а примерно через полчаса полёта подёрнутый дымкой цветастый ковёр внизу стал постепенно выцветать, меняясь на какие-то серовато-буровато-желтоватого оттенка складки невысоких не то гор, не то холмов – мы подлетали к конечной точке нашего маршрута.
Стюардесса, до этого в течение всего полёта сидевшая на одном из передних кресел, объявила, что мы подлетаем к городу Зарафшану, температура в аэропорту +35°, и предложила всем пристегнуться. Услышав сведения о температуре, я, наслушавшийся рассказов о кызылкумской жаре, отметил для себя, что это в общем-то вполне терпимо, хотя было по местному времени те же 9 часов утра (время в Зарафшане отличалось от ташкентского на один час, а от московского, соответственно, на два часа).
Поскольку самолёт заходил на посадку с противоположной от города стороны, Зарафшан я рассмотреть с высоты птичьего полёта не мог – вдали были видны лишь какие-то параллелепипеды не то домов, не то кварталов. И вот мы приземлились. Самолёт, подрулив поближе к зданию аэродромных служб, замер с выключенными двигателями. Трап откинулся, по нему вначале спустился экипаж, а за ним – и мы, пассажиры.
Ступив на зарафшанскую землю, представшую передо мной пока что в виде бетонки, я осмотрелся. Сам по себе аэропорт, – назовём его так же, как гласила надпись, сложенная из больших синих, отдельно стоящих букв поверх фронтона плоской крыши, – был маленьким, но очень аккуратным. Под этой массивной с виду плитообразной крышей находились службы, с которыми я ознакомился уже при последующих отлётах-прилётах: небольшой, с остеклением от пола до потолка, и оттого очень светлый зал ожидания с кассой и прилегающим к залу аккуратненьким кафе; сзади над зданием аэропорта возвышалась диспетчерская вышка. Всё это, какое-то игрушечное по величине, было выполнено в едином ансамблевом стиле и смотрелось очень даже неплохо.
Представляя себе пустыню по фильмам и фотографиям не иначе, как море жёлтых песчаных барханов, я был разочарован ещё в полёте – в районе Зарафшана песков, как таковых, не наблюдалось вообще. Да и пески здесь, судя по названию пустыни, должны были быть не жёлтыми, а красными. Влево от аэропорта взгляд упирался в закрывавшую горизонт невысокую горную гряду, до которой было по моим прикидкам километра три-четыре. А вот если посмотреть вправо, там до самого горизонта тянулась пло-ская каменисто-песчаная равнина без следов какой бы то ни было зелени – лишь изредка глаз натыкался на серые высохшие унылые кустики, а зелень была только на территории аэропорта вокруг его здания и выполняла всего лишь радующую глаз декоративную функцию, а никак не средство обеспечения спасительной тени. Впереди же, сквозь лёгкое белёсое марево виднелись уже замеченные мной ещё на подлёте городские кварталы.
И всё это "великолепие" было пронизано ослепительным солнечным светом, льющимся лавиной с абсолютно безоблачных небес, голубизна которых слегка отсвечивала лёгким фиолетовым оттенком, хотя светилу было до зенита ещё далеко. И звенящая тишина вокруг, в том смысле, что не слышно было привычного для летнего утра щебета птиц и жужжания прочих божьих летучих созданий. "Да-а, – невольно подумал я, – это утром так, а что будет в полдень?"
К аэропорту подкатил РАФик, выполнявший, по всей видимости, роль маршрутного такси, в который все прилетевшие одновременно поместиться, ну, никак бы не смогли. Похоже, чтобы забрать всех, маршрутка должна была обернуться туда-сюда минимум два раза, а поскольку расстояние до города, как позже выяснилось, составляло около шести километров, время ожидания следующего рейса РАФика должно было затянуться от силы минут на двадцать. Поэтому местные, знавшие сложившийся порядок, особо не суетились – заберут рано или поздно всех до одного. Ну, а коль скоро по моей физиономии и без применения дедуктивного метода можно было без труда прочитать, что я тут впервые, мне коллегами по прилёту была любезно предоставлена возможность уехать первым рейсом.
Водитель маршрутки, промчав нас по асфальтированной пустынной дороге до города минут за десять, высадил своих пассажиров возле какого-то явно не предназначенного для жилья длинного трёхэтажного здания, а сам развернулся и поехал снова в аэропорт. Как впоследствии, когда я уже стал полноправным зарафшанцем, выяснилось, здание это, находящееся метрах в двадцати от покрытого асфальтом тротуара и отделённое от внешнего мира затянутой сеткой рабица невысокой металлической изгородью, было медсанчастью, то есть в нём были и городская поликлиника, и стационар.
Ну вот, кажется я и на месте. Осмотрелся. Дорога, по которой мы приехали, углублялась в необычный с первого взгляда город. Во всяком случае, выросший в Моздоке и пять институтских лет проведший в Ставрополе, я такой городской архитектуры ещё никогда и нигде не встречал. Здесь всё было, скажем так, аскетично и одновременно красиво современно, словно ты неожиданно попадаешь в какой-то иной, по-другому устроенный мир. Справа, сразу за медсанчастью, высился своими семью этажами довольно длинный жилой дом, два крыла фасада которого, разделённые возносившимися к крыше бетонными решётками центрального входа, смотрели на прилегающую к нему то ли дорогу, то ли уже улицу абсолютно одинаковыми лоджиями. Его плоскую крышу венчало этакое V-образное белоснежное бетонное сооружение, напоминающее скорее не латинскую букву V, а раскрытые крылья птицы, размах которых по моим прикидкам составлял метров восемь-десять. По всей видимости, так был оформлен выход непосредственно на кровлю или что там вверху ещё могло быть.
По другую сторону улицы, прямо напротив этого здания, тянулся дощатый, метра в три-четыре высотой, забор, отделанный п;верху колючей проволокой. Вдали за семиэтажкой виднелись стоящие друг за другом три более высоких девятиэтажных дома, фасады которых были увенчаны такими же длинными лоджиями, похожими издали на ровные горизонтальные цветные полоски, перечёркивающие лицевую грань здания от торца до торца. Такие же увенчанные колючей проволокой заборы с угло-выми дощатыми вышками виднелись и прямо по курсу, если повернуться спиной к медсанчасти, за находящимися по ту сторону дороги и отделёнными от неё нешироким каменистым пустырём парой-тройкой панельных пятиэтажек, отличавшихся по своей архитектуре от уже описанной мной семиэтажки. Из-за заборов с колючкой то тут, то там выглядывали стены строящихся зданий, над которыми возвышались Г-образные конструкции башенных кранов.
А вдоль асфальтового тротуара, проложенного по правую сторону улицы, оказавшейся, как опять же потом выяснилось, целым(!) проспектом Геологов, уже радовали глаз своими зелёными кронами не так давно высаженные молодые деревья. И всё это буквально купалось в океане солнечного света. Сияло окружающее пространство так, что невольно приходилось слегка прикрывать глаза.
Вот таким и предстал передо мной Зарафшан – город солнца, город кызылкумских золотодобытчиков, в котором я, новоиспечённый инженер-механик, собирался прожить три года, а прожил почти семь, оказавшихся одними из лучших, связанных с работой в системе Навоийского горно-металлургического комбината Министерства среднего машиностроения, лет моей жизни. Того, самого закрытого до поры до времени от посторонних глаз министерства, где под руководством легендарного Ефима Павловича Славского, как принято изъясняться "шершавым языком плаката", ковался ядерный щит нашего Отечества. Судьба свела меня – где напрямую, где косвенно, где в виде уже истории и легенд – с такими людьми, как сам Ефим Павлович, как основатель Навоийского комбината Зарап Петросович Зарапетян, как сменивший Зарапетяна на посту директора комбината Петров Анатолий Анатольевич, как пришедший в свою очередь на смену Петрову Николай Иванович Кучерский, как бывший при мне директором Центрального рудоуправления комбината, базового предприятия Зарафшана, Виталий Николаевич Сигедин, и многими другими достойными людьми, о которых я, даст Бог, ещё упомяну в своих рассказах.
В одной из книг Леонида Михайловича Ветштейна, к которым в своём повествовании я, по всей видимости, буду обращаться ещё не раз, а именно в "Урановом короле", сказано:
"История преображения Кызылкумов ещё ждёт своего писателя. Кто бы ни стал им, этим писателем, каких бы взглядов он ни держался, рассказывая потомкам о величии подвига, совершённого под палящим солнцем пустыни, он отведёт достойное место и герою нашего повествования – Зарапу Петросовичу Зарапетяну"
Конечно, я не тот писатель, которого имел в виду в качестве летописца Леонид Михайлович, но всё же, в меру своих способностей, попытаюсь в своих историях передать тот дух сопричастности к большому делу, который владел мной в те времена, и владеет, пожалуй, до сих пор, хотя прошло с тех времён уже более сорока лет. И прожил бы я в Зарафшане, наверное, много дольше, если бы не обстоятельства, которые порой овладевают нами и которым мы уступаем, не ведая о том, как и чем всё это позже отзовётся…
Я, кажется, нашёл себя.
Как это, в сущности, банально –
стоять, смотреть на берег дальний,
в руках панамку теребя.
Найти себя в семнадцать лет –
вот это, знаете ль, находка:
ещё не съеден ваш обед,
ещё не прохудилась лодка…
Мы, к сожалению, свой путь
намного позже обретаем –
когда уже как свечка таем,
как лист осенний улетаем
куда-нибудь, зачем-нибудь…
(27.12.2008)
05.10.2021