– Встали в строй! – Зычно, под призывную мелодию в исполнении юного барабанщика и местного, отбывающего уже 50й срок, горниста «Взвейтесь кострами», пионервожатая указала нам резким взмахом руки место в шеренге. – Замыкающие! Держать строй! – Маша подтянула расползающийся узел кумачового галстука, прокашлялась, поправила пилотку, свалившуюся на ухо. – Че встали, как вкопанные, оглохли? – «вожатка» с устрашающим отчеством Адольфовна и бульдожьим взглядом направилась к нам с подругой по спорту, Оле. Мы вжались в сосну так, что кора её впилась нам в спины сквозь одежду.
– Мария Адольфовна, мы вообще – то барьеристки, нас мама отправила сюда дождаться свою смену, – проблеяла еле слышно Ольга.
– Наши все на сборах в другом лагере, а мы по возрасту туда не подошли, они же приедут в июле, – вопросительно, но с надеждой в голосе вставила я свою речь. Как младшая, даже не была удостоена сурового взгляда пионервожатой. – Церберша, – шепнула подруге. Та нервно хихикнула.
– Я смотрю вас жизнь то по лагерям раскидала, бывалые, закосить не получится, у на тут у всех один устав. Иначе карцер, – тощая Адольфовна в этот момент очень смахивала на тезку отца. Ниточка синюшных губ сжалась, желваки заиграли, вены вздулись на её цыплячьей шее. Казалось, что гордость пионеров – красный галстук, вот- вот задушит её. Пионервожатая, как в замедленной съёмке, зловеще сверкая глазами, подняла длинную хворост ну с земли. Не спеша обломала мелкие сучья, помню только вибрирующий визг прута, разрезающий мятежный воздух и раскаленную боль под коленями. Мы с Олей согнулись пополам. Цепкие пальцы за шиворот бросили нас к строю испуганных ребят.
Дед продул неуверенно свой, похоже, ещё времен революции, горн. Снова взвились кострами синие ночи. Мы маршировали. На линейку.
– Надо бежать!
– Ты что!? – испуганно зыркнула Леванюк, она хоть и крупнее меня и старше на 3 месяца, но такая трусиха.
– Я в этом Гестапо не останусь, – и когда пионерский отряд прошагал после линейки к столовой, Адольфовна отвлеклась на беседу с другой вожатой, я рванула к административному корпусу. Знала, что когда время обеда, там пусто, словно всех потравили дихлофосом, как тараканов. Домашний Телефон я помнила наизусть. «Мамочка, Мамочка, возьми трубку».
– Алло, – уставший тихий голос, такой родной.
– Мамочка, миленькая, прошу, заберите меня домой или приезжайте в выходные. Я здесь не смогу, – голос сорвался на рыдания.
– Что случилось, – мама была недовольна.
– Ничего, – я поняла, что просьба моя словно дуновение ветерка в июльскую жару по её тону.
Зареванная, незаметно присоединилась к обедающим, как удав заглотила лагерную еду. Оля понимающе подбадривала взглядом.
– Ночью пойдём до дороги, там на попутках доедем до вокзала, – я была решительно настроена.
– Меня родаки убьют, я не пойду, – Оля сдалась без боя.
– Тогда я подговорю Тольку, у него друзья – старшаки, они в магазин сами ходят, дорогу знают, проведут, – подруга поняла, меня остановит только поезд.
Ночью, когда только лунная посеребренная дорожка освещала дымчатую вуаль над торфяным озером, беглый отряд из пионер лагеря «Орлёнок» пытался отдышаться под остервенелый писк комаров у тёмной воды. Серёга, из старшего отряда, сказал: если дойдём до озера, значит, полпути до трассы преодолели. На наших койках в это время мирно посапывали скомканные полотенца и тёплые вещи.
Даже в лесном сумраке был виден беззубый улыбчивый рот Толяна, он привирал, будто в смертельной схватке потерял пару зубов, но весь лагерь знал, что тот свалился неудачно с велика. Вадим предложил искупаться и двигаться дальше. Свобода же. Я сразу отказалась.
– Надо бы костёр разжечь, у дворника спички стырил и вот, газеты, – из – за шиворота спортивки Толян достал пачку мятых листов.
Оля в последний момент передумала и увязалась с нами, бурча, брюзжа и спотыкаясь об каждый корень, она доплелась к озеру. И теперь, надув губы, пыталась подпалить бумагу. Лист заискрился неоновыми языками, Толик и я быстро подкинули сухостоя и высохшую кору. Апельсиновое танго осветило лесную ночь. В этот момент взгляд выхватил статью в газете. Фото протокольных рож и заголовок: «сбежали трое заключённых, предположительно скрываются возле пионерлагерей Орлёнок, Мечта, Юность».
– Орлёнок, – в приступе паники я зажала рот руками и перешла на шепот.
– Ха, ты че зэков боишься? – вылез из воды трясущийся Вадик в длинных сатиновых трусах, быстро напялил футболку и уселся к костру.
– А ты не боишься? – подруга развернулась к пловцу, и уже тряслась так, словно её только достали из морозилки.
– А че их бояться, с нас и взять то нечего, – Толян развеял обстановку.
– Но я бы тут не засиживался, а то засекут по любому, – Вадик, стуча зубами, уже запихивал мокрые ноги в штаны и кеды. По – пионерски тушим костёр и валим, – пацаны встали у огня наизготовку. Мы отвернулись. Зашипели угольки и дымок взвился ввысь.
Мелкими перебежками продолжили путь. Темень хоть глаз выколи, но парни похоже знали дорогу. Машин по-прежнему не было слышно. Только ночные жители перекрикивались между собой и пели песнь звёздной ночи сосны да осины. Зыбкий страх все больше сковывал внутренности.
Неожиданно, все разом, мы учуяли запах костра и чего-то копченого. Подкравшись поближе, скрываясь за деревьями, мы увидели три чёрных ссутулившихся над огнём силуэта. Мы разом приникли к влажной траве, колючки сосновые впились в руки и коленки, словно спицы. У парней исчезла бравада. Стали тихо отступать. Вдруг, где -то совсем рядом, раздался тягучий ломающийся голос:
– Может, братва, сперва маленькую раздавим, потом остальными закусим.
Первая с жуткими криками рванула Ольга. Мы как команчи рванули следом. Благо я и подруга легкоатлетки. Наш огонёк ещё дымился и фырчал. По нему – то нас и нашли перепуганные пионервожатые, которые обыскали к тому времени весь лагерь. Утром приехала милиция и собаки. Адольфовна разговаривала на птичьем языке. Мы не разбирали ни слова. Мальчишек сразу отделили от спортсменок. Позвонили отцу днем, и врач «Орленка» молил забрать меня срочно домой, потому что у ребёнка высокая температура.
Когда приехали за мной родители. Мама озадаченно потрогала голову. Не горячая. Папа провел личную беседу с начальником детского учреждения. Не знаю, чем закончился их разговор, но меня забрали. А Ольга осталась. Больше в лагерях я не бывала. Когда желтое такси выехало за ворота из громкоговорителя донеслись обрывки песни: «Орлёнок, орленок, взлети выше солнца». Я была счастлива.
Т