Имелось у деда Никитича одно увлекательное занятие. Лет двадцать тому назад, когда он был сравнительно молод, когда глаз был острее, а ноги шустрее, хаживал часто в лес. Шёл он в самые дебри, туда, где обычно ищут грибы опята на ослабленных живых деревьях, пнях и валежнике. Не только грибы манили его, Никитич искал странные чудоватые формы ветвей. Искривлённые и скрюченные их части он привозил домой. Больное переплетение ствола, который обогнул соседний ствол, поглотил его и даже вырвал с корнем, погубил своим крепким объятием и стал от этого другим, не таким, как остальные - вот какие чудеса нравились Никитичу. Из таких коряг он вырезал животных, в основном таёжных: белок, горностаев, соболей.
Занятие не приносило ему никакого дохода, мастерил для души и, как сам любил говорить, - чтобы жизнь не пустовала.
Если в лесу ему попадались деревья с наростами - капами, Никитич вовсе размахивал руками от такого везения. Из них он вырезал всевозможные вазы, чаши, ковши и кружки или калганы, калабашки, калгашки, как называл их дед Никитича, который и научил внука в своё время сему мастерству. Посуда из таких практически каменных участков древесины была прочная, долговечная, а во время ударов или падений никогда не разбивалась, оттого и ценилась.
Лет двадцать пять назад случилась эта история. Никитичу было пятьдесят и он ещё во всю занимался резьбой по дереву.
Шёл он по лесной дороге за новенькой корягой. В таком лесу человек не заблудится, главное помнить в какую сторону от дороги свернул. Повернул Никитич налево, запомнил куда повернул - рядом росла тонкая осинка. И направился в глубь леса на разведку. Минут десять спустя приглянулась ему упавшая берёза. Он перелез через её массивный ствол и направился к корням, которые вывернуло наружу. Остановился и стал пристально изучать витиеватость корневого сплетения, этими частями дерева Никитич тоже не брезговал, ведь и они имели чрезвычайную прочность, а после шлифовки так вообще становились подобны мрамору с его многочисленными узорами.
Спокойно было в лесу, это и нравилось Никитичу. Молча он смотрел минуты три на корни со стороны ствола и тут услышал звук, будто кто-то шмыгнул носом или чихнул. Волосы встали дыбом у него на голове и мурашки пошли по всему телу от осознания, что он не один возле корней этого могучего дерева, поваленного наверняка от собственной тяжести. Постоял он не шевелясь где-то с полминуты, звук не повторился и уже смелее заглянул туда, откуда исходил он и откуда вырвало дерево.
Неожиданное появление головы человека испугало телёнка, который лежал в мягкой земле под могучими корнями берёзы. Он дёрнул головой и уставился на чужака.
- Тьфу-ты, чёрт тебя дери! Напугал, блин! - Никитич схватился за голову, сердце его колотилось как ненормальное и колотушкой било в груди, отдавая даже в горле. - Напугал, говорю! Смотришь ещё! У, вылупился! - уже обрадованно продолжал он.
Полминуты постоял Никитич, отдышался, пришёл в себя. А телёнок так и лежал себе спокойно, хлюпал мокрым носом.
- Насморк что ли? Заболел, парнишка? - уже дружелюбно продолжил Никитич, тихонько подходя к животному.
Присел около него на корточки и протянул руку, чтобы погладить. Телёнок не шарахнулся от него и спокойно принял ласку незнакомца.
- А коричневый какой, как калабашка. - заметил Никитич и встал на ноги. Телёнок тоже встал.
- Ща, вырежу и пойдём. - сказал Никитич и принялся отпиливать корень. Куда пойдём, зачем? Он и сам не понял для чего это сморозил. Долго пилил неподатливую древесину. В это время он благодарил высшие силы, духов леса и ещё всех подряд, кого мысленно можно было отблагодарить за то, что этот коричневый телёнок не оказался коричневым медведем, который, кстати, очень любит валежник. То и дело поглядывал он на телёнка, тот стоял, как вкопанный, и смотрел на туда-сюда ходящие руки Никитича. Когда работа была окончена, а корявые корни связаны в связку и погружены на спину, Никитич сказал:
- Ну, пошли.
Не оглядываясь сделал он шагов тридцать в направлении дороги и только потом обернулся. Телёнок и впрямь пошёл за ним, но как только увидел, что на него смотрят, остановился. Так и продолжился их путь из леса. Сперва вышли на лесную дорогу, как раз туда, где Никитич приметил молодую осинку. А дальше проще - по дороге и к полю, а за полем и трасса, там неподалёку оставил он свой мотоцикл. Тяжело было нести связку и подходя к полю он стал чаще останавливаться и оглядываться. Телёнок, шедший примерно на расстоянии десяти шагов, тоже останавливался и спокойно смотрел на проводника.
Никитич рассудил, что телёнок отбился от стада и именно с этого поля ушёл не в сторону трассы, которая вела к деревне, а вышел на лесную дорогу и ушёл в обратном направлении. Только вот когда это было? Вчера, позавчера, неделю назад - этого Никитичу не дано было знать.
Подошли к мотоциклу. Свои коряги Никитич сложил в багажник, потому что в коляску он намеревался посадить телёнка. Как это провернуть, пока ему не пришло в голову.
Достал воду, попил. Подумал, что и телёнок тоже хочет. Открыл багажник, вынул корни, достал жестяную банку из-под селёдки, которая просто так лежала там годами, мялась и гнулась, словно ждала именно этого часа, поставил её возле ног малыша и налил воды. Тот незамедлительно стал пить. Никитич присел возле него на корточки и принялся гладить его по голове, а телёнок никак не реагировал, так же как и в лесу спокойно принимал ласку.
- Ручной. - заметил Никитич и продолжил гладить телёнка уже не по голове, а вдоль всей спины. В конце своего пития телёнок был изглажен вдоль и поперёк, завершил это действо смачный шлепок по боку. - Калабашка! - одобрительно подытожил Никитич, а телёнок издал звук напоминающий нечто вроде: "Ну-у".
- Калабашка! - громко уже обратился Никитич.
- Ну-у-у... - протянул ему телёнок.
Никитич залился смехом и поперхнулся, принялся кашлять и смеяться одновременно. Это было очень странно, только что он будто поговорил с животным и они друг друга поняли или даже признали, познакомились.
- Ты едешь?
- Ну. - коротко и ясно ответил потерёныш.
- Так садись, разнукался! - весело и задорно так же заливаясь смехом ответил Никитич. Он прекрасно знал, что телёнок не сядет в коляску, просто не поймёт. Поэтому Никитич перевязал верёвками его ноги, приподнял и еле-еле передвигаясь из-за его тяжести, поднёс к коляске мотоцикла. Поднатужился, приподнял выше и положил в коляску.
Так же спокойно телёнок отреагировал на то, как мотоцикл тронулся с места. У Никитича сложилось впечатление, что телёнок очень отчаянный парень и готов на любые приключения, раз так спокойно согласился ехать.
Спустившись по трассе вниз с горы, Никитич свернул налево в деревню Курбатово. Непременно телёнок здешний, думалось Никитичу. Но, объехав все десять - пятнадцать домов почти умершей деревушки, хозяев коричневого Калабашки так и не нашлось. Поэтому решено было его везти к себе домой.
Месяц он твердил всем вокруг что нашёл телёнка, бычка, коричневого цвета, гулял, мол, по лесу и заблудился. Но оказалось, что и в Казачинском никто не объявлял о пропаже телёнка. Так и остался жить в стайке у Никитича добрый, дружелюбный и на всё согласный бычок Калабашка.
Неприхотливый и совершенно незацикленный на телячьих благах, типа чистоты и сухости, он прекрасно справлял нужду во всё углы стайки и в них же ложился отдыхать. Никитич ругал поначалу своего нерадивого, не очень то и выдающегося умом, как впоследствии оказалось, питомца, а потом и вовсе прекратил чистить там, ссылаясь на то, что ему и так хорошо.
- Тебе же хорошо? - подкладывая сена, спрашивал Никитич.
- Ну-у... - отвечал спокойно Калабашка.
За зиму телёнок вырос и вышел из него прекрасный подросток. Чтобы проветрить зловонное помещение, Никитич выпускал бычка в пригон. Тот сперва выходил в полный рост, но с каждым месяцем проход становился ниже и Калабашка наклонял голову и слегка сгибал в коленях ноги, чтобы выйти. Весной убежище Калабашки настолько подросло снизу, что выйти из стайки он мог только присев на колени.
Тут Никитич понял, что с этим надо что-то делать и придумал. Выгнал однажды бычка в пригон, принёс бензопилу и потихоньку вырезал квадратами улежавшийся навоз.
- Ох, много же я тебе сена кидал, всё затоптал! - ругался Никитич на Калабашку.
- Ну-у... - отвечал тот и спокойно смотрел на бензопилу. Ни её звук, ни ругань хозяина, некогда спасшего ему жизнь, не пугали его. Он, словно кап, тот самый нарост на дереве, был крепок и стоек.
Когда все квадратные пласты были вывезены и стайка вновь обрела первоначальный вид, Никитич положил свежую добротную охапку сена и пригласил в стайку друга.
- Заходи, располагайся! - стоя в пригоне, указал он обеими руками на вход. Бычок долго не думал и проворно посеменил ко входу стайки, оттуда очень уж вкусно пахло душистое сено. Но, подойдя к дверному проходу, у которого и стоял Никитич с до сих пор приглашающим жестом, мол, проходи, не стесняйся, бычок остановился, посмотрел спокойно на товарища, повернул голову к входу, встал на колени и по привычке стал пролезать в стайку.
- Калаба-а-а-ашка! - схватился за голову Никитич и даже не знал что сперва делать - плакать или смеяться.
Бычок пролез и встал на ноги. Обернулся, спокойно посмотрел на Никитича, бросил ему короткое "Ну", отвернулся и приступил к сену. Так за зиму привык Калабашка к низкому проходу, что теперь всегда выходил наружу и входил обратно только на коленях.
Немое послушание животного с первых минут знакомства, так привлекло Никитича, что некоторые обязанности он выполнял спустя рукава, ведь телёнок не отвечал протестом. В тот первый день, когда Никитич почистил стайку, он много думал о своём отношении к этой ситуации. Кажется, он даже припомнил обиженный взгляд бычка, когда тот оглянулся на него, поднявшись с колен. А ещё в голове засела фраза "мы в ответе за тех, кого приручили", только вот откуда он её знал не помнил.
Всё лето Никитич чистил стайку, даже присыпал опилками пол, чтобы уничтожить запах. Ему вполне это удалось сделать. Калабашкина шерсть очистилась и стала опять красивого коричневого цвета.
Что стало дальше с бычком - это довольно прозаичная, деревенская история, вполне не заслуживающая красочных описаний. Как бы не было тяжело расставаться с другом, а Никитичу пришлось.
- Это тебе не безмозглая кура, хотя и у той есть душа. - думал вечерами Никитич.
Не хотелось ему резать бака, молодой совсем, хорошее потомство бы от него пошло. В одно осеннее утро к воротам Никитича подошёл человек - это был будущий хозяин Калабашки. Хороший, толковый скотовод из соседней деревни. Он и увёл Калабашку со двора Никитича. Прощание не было грандиозным. Они посмотрели друг другу в глаза и оба произнесли: "Ну... ", каждый, правда, со своей интонацией и смыслом, Никитич как бы прощаясь, а бычок, скорее всего будто благодаря за всё.
Много лет потом интересовался Никитич у своего знакомого о телячьем приплоде. С какой радостью и гордостью каждый раз он получал информацию о новом коричневом потомстве. Бывало, даже вместе они придумывали новые клички телятам. Так на памяти Никитича имелись: две Ириски, Яшма, Карий и Орех.