8. Праздник
В «Преданиях» говорится:
«Что для меня будет праздником,
то и для всего народа послужит опорой».
Философы из Хуайнани
А вот и нужный оазис на базаре – длинный, в несколько прилавков, «магазин» всевозможных деликатесов. Он еще помнил, как все начиналось, как десяток лет назад (или больше?) два веселых парня, Дима да Саша, развлекали покупателей шутками, каждого знали в лицо и создавали иллюзию (в которую очень хотелось верить), что твой визит действительно важен для них. Именно это обходительное отношение и было основным товаром, именно оно, обхождение, ощущение дружбы, и притягивало сюда покупателей. С одного маленького лотка начиналось восхождение Димы и Саши. Теперь это целая сеть торговых точек по всем базарам города и некоторым базарам в других городах, в том числе и в столице.
Но начиналось все отсюда, с точки на рынке «Черемушки». Теперь за прилавком стояли другие ребята – тоже веселые, тоже знали тебя в лицо. Хорошо понимали отцы-основатели Саша и Дима, каково их главное конкурентное преимущество, и сотрудникам своим разъяснить сумели. Потому и приходил он к этому прилавку всякий раз, как отправлялся на базар за покупками. И не только он один приходил.
Это был самый дорогой сектор базара. Здесь торговали домашними копчениями. С развитием кустарного производства тяжело стало судить, действительно ли «домашними» были эти копчения на прилавках. Слово «домашний» подразумевало, что кто-то дома коптил для себя, для семьи, а вот излишки, чтобы добро не пропадало, понес на базар – к радости покупателя и к собственной выгоде.
Помнил он, как в детстве посещал с отцом рынок «Привоз». Приходили они под конец торгового дня, когда почти все прилавки были уже пусты. Колхозники, распродавшись, отправлялись по ближайшим магазинам, чтобы успеть до закрытия. Заработанные на маршруте «село – городу» червонцы отправляли по кольцевому маршруту «город – селу». Скупали плюшевые диваны, кроличьи полушубки, нутриевые шапки, фарфоровые сервизы и золотые украшения в ювелирном магазине «Радуга» на Дерибасовской.
Папа, в меру своего понимания, разъяснял сыну товарно-хозяйственные механизмы базарного закулисья:
- Утром приезжают колхозники. Они провозят копченое мясо, сало, колбасу. Здесь их ждут перекупщики. Перекупщики выкупают у колхозников все мясо сразу, оптом, одним весом.
- Зачем? – наивно спрашивал сын.
- Чтобы продать подороже, - отвечал отец. – В розницу, по куску, небольшими весами.
- А почему колхозники сами не хотят продать подороже? - не понимал сын. – Небольшими весами?
- Им не дают.
- Кто?
- Перекупщики, - терпеливо повторял отец. - Да и колхозникам хорошо. Не нужно весь день стоять на базаре, платить торговый сбор, мух отгонять и смотреть, чтобы товар не украли. Вот будут сами торговать, не все распродадут, остаток испортится и будут потери. А так – это не их проблемы, а перекупщиков. Так что всем хорошо. Тут, на базаре, свой мир, своя система, своя мафия.
- Мы будем брать мясо у перекупщиков? – спрашивал сын. – У мафии?
- Нет, - отвечал отец. – Очень дорого. Червонец за килограмм.
- Тогда зачем мы тут ходим?
- Ищем бабушек.
- Бабушек? Каких бабушек?
- Тех, что откупают у перекупщиков остатки. Когда продают, скажем, полкило колбасы, то могут положить на весы больше или меньше по весу. Тогда нужно отрезать кусочек перевеса или добавлять кусочек в довесок. И к концу дня накапливается много таких кусочков. Их уже по червонцу не продашь. И тут появляются бабушки. Они скупают эти обрезки за копейки. Или даже даром берут. Перекупщикам все равно эти остатки девать некуда, разве что выбрасывать или собакам скармливать. Бабушки мешают все обрезки в кучу и продают. Вот и бабушка, смотри. Почем за кило?
За прилавком действительно стоит бабушка, перед нею лежат несколько просаленных газетных листов, на каждом – горка мясо-сало-колбасных огрызков, отрубов, отрезов, отрывов.
- Пять! – отвечает бабушка.
- Три! – говорит отец.
- Бери, - говорит бабушка, заворачивает ароматную горку копченостей в промасленную газету и вручает покупателю.
Отец берет сверток, кладет на прилавок мятый рубль и уходит, уводя сына за руку.
- Тут рупь! – возмущенно кричит бабушка вслед. – Засранец! Чтоб ты подавился! Чтоб в горле колом встало! А самый перченый кусок – чтоб в жопе застрял! Чтоб ты срать не мог!
Но отец равнодушно шагает меж рядов к выходу. Его не душит совесть. Он не боится ведьминых проклятий. Он добытчик. Он отдал рубль «спекулянтке», и теперь у сына есть ужин, а у него есть закуска к пиву на вечер. Сядут они, отец и сын, вместе у черно-белого телевизора, включат единственный канал и будут смотреть «Москву-Кассиопею» с проникновенной песней на стихи Роберта Рождественского, которая с тех пор прочно засела в памяти:
Я возьму этот большой мир,
Каждый день, каждый его час,
Если что-то я забуду,
Вряд ли звезды примут нас.
Он и взял в этот большой мир и тот поход с отцом на базар, и ту бабушку, и те обрезки, и тот рубль вместо трех. Может, вот такие детские воспоминания и сформировали его взрослую тактику покупок. Он никогда не торговался. Как бы возвращал долг той бабушке из далекого детства, которую некогда обманул его отец. Два недоплаченных рубля.
Вспомнил про «два рубля» и улыбнулся. Участвовал он как-то в пьянках-посиделках, где собрались предприниматели, люди не бедные, среднего достатка, несколько человек. Зашел разговор на тему, животрепещущую для этого обывательского сегмента.
- Согласитесь, - доверительно понизил голос один. – Никто ж из нас не платит налоги исправно, в полной мере.
Воцарилась тишина, которую через несколько секунд разорвало чье-то исповедальное признание:
- Зато я бабкам-нищенкам по два рубля на базаре даю!
Его «взрослая» тактика покупок была проста. Когда вопрос денег стоял остро, то подходил к прилавку, спрашивал цену, если устраивала – брал, если не устраивала – уходил к следующему. Но не торговался. Не было этого пугающего: «Пять! – Три! – Рупь!». Когда его покупательная способность возросла, то он и вовсе перестал спрашивать цену. Просто указывал на приглянувшийся товар и называл нужный вес.
От жены получал выговор за выговором. Она, аборигенка в седьмом колене, на базаре торговалась всегда, даже за рупь с полтиною. Он не понимал. Зачем? Все равно возьмет и не обеднеет. Она не понимала его. Что за мотовство и транжирство?! Но тем не менее они были вместе. Вот уже три десятка лет. Поскольку выросли в одно время, их обоймы были заряжены одними культурно-идейно-принципиальными патронами.
Ах, как он отравился тогда этими обрезками от обманутой бабки! Не сразу, а дней через семь. Самые вкусные кусочки ушли тем же вечером – колбаса, мясо, почеревок. Но обрезки на то и собирательный продукт, что вместе с деликатесами попадаются и фрагменты сомнительной принадлежности. То ли сало, то ли зельц. Их никто есть не хотел. И выбросить было жалко. Отправляли в холодильник. И забывали. Но когда он приходил в обед из школы, открывал дверь ключом на веревочном ожерелье и ждал возвращения родителей с работы, то в голодных поисках своих мог и отрыть в холодильных глубинах вот такой посинело-плесневелый кусок. А голод в семь лет – это стимул посильнее инстинкта самосохранения.
- Ты, наверное, голодный? – спросила мать, вернувшаяся первой.
- Я погрыз сало, - ответил он. – На сале было немного мяса.
- Какое сало?
- В холодильнике нашел.
- Понятно, - сказала мать и заперлась в спальне с детективом.
Паника началась потом, когда вернулся отец.
- Сына кормила? – спросил в дверную щель
- Он нашел в холодильнике какое-то сало, - равнодушно ответила мать из своей диванно-детективной норы.
- Какое сало ты нашел в холодильнике? – тихо и мрачно спросил сына отец, и сын ответил.
И началось! Клизмы с марганцовкой, полоскания с марганцовкой, промывания с марганцовкой. Тогда еще перманганат калия не занесли в список прекурсоров, которые используют для изготовления самодельного наркотика под названием «винт», так что марганцовокислый калий можно было приобрести в любой аптеке. Его широко применяли в каждой семье без назначения врача при отравлениях.
Но сало было уж слишком синим и плесневелым. То, что он принял за «немного мяса», было попросту кусочком плесени. Полоскания и клизмы не спасли. В школу он не пошел на следующий день. Соседка-педиатр Надежда Ивановна дважды, по дороге на вызовы, заходила проведать, родители оставили ей ключ. Через день, правда, он снова сидел за партой – в те времена стальные советские дети болеть не умели.
Нынче «домашние» копчености домашними можно было назвать лишь условно. Маленькие личные коптильни, что есть практически на каждом сельском дворе, как бизнес-идея вовсе не рентабельны. Щепа, соль, перец, чеснок, дороговизна исходного качественного продукта, расходы на логистику, санитарную легализацию, получение разрешений, налоги и торговлю уведут такого бизнесмена в минус.
Так что на базаре мы под видом «домашних» копченостей в большинстве случаев приобретаем продукты промышленного производства. А любая промышленность всегда функционирует по принципу снижения затрат и увеличения доходов. Конкуренция на рынке немалая, цены и так высоки, покупательная способность населения падает, так что единственный путь к рентабельности – снижение затрат. Отсюда и низкое качество сырых полуфабрикатов, и вымачивание в растворе марганцовки (и где только достают? в аптеках же отсутствует) для розового цвета, и жидкий дым, и прочая химия – все, что не улучшает качество продукта, а маскирует его недостатки.
Торговцев копченостями в этом секторе база было много. Покупателей было мало. И практически все они выстраивались в очередь у прилавка «Саши и Димы». Другие лотки были заполнены товаром, который выглядел грустно в отсутствие покупателей. Так же грустно выглядели продавщицы. Они с надеждой встречали каждого путника, забредшего в дорогой сектор, но сиротливо отворачивались, когда понимали, что и этот идет все в тот же базарный Рим. Все дороги вели туда.
Очередь – удивительное зрелище в эпоху перепроизводства – была непостоянна по составу. Люди подходили, смотрели, перебрасывались репликами с ребятами за прилавком. Некоторые что-то покупали, остальные - просто смотрели.
Он пристроился чуть в стороне, опустил многочисленные кульки с продуктами на кафельный пол. Об их тяжести напоминали красно-синие полосы от тонких ручек на пальцах и ладонях. Ребята заметили, улыбались издалека, но были заняты с покупателями. Он ждал, отдыхал, растирал руки, восстанавливал кровообращение в пальцах и наблюдал за покупателями. Вернее, за людьми у прилавка.
- Сегодня можно? – наконец спрашивает один из ребят.
- Сегодня нужно, - отвечает он.
Вот он, вот он – долгожданный момент, время «Ч», час «Икс», точка отсчета. На кусочек свежевыпеченного хлеба ложится ломтик свиного карбонада (от латинского «carbo» - «уголь»: «мясо, зажаренное на углях»), поверх – долька малосольного огурца. В пластиковую рюмку льется домашний кальвадос – так, может, излишне пафосно называют самогон, полученный перегонкой яблочного сидра и настоянный несколько месяцев в дубовых бочках или на дубовой щепе.
Самый трепетный – первый глоток. К нему нужно подготовить душу и тело. Сначала кальвадос нужно взять «на нос». Аромат дуба, спирта и – чуть кислый - яблок, дымный запах копченой свинины – таково ощущение праздника. Потом неспешно, в два глотка с перерывом на бутерброд, кальвадос отправляется путешествовать по организму, а сам он – не сразу, а по мере растворения алкоголя - отправляется в путешествие по волнам памяти и настроений. И тут же зазвучит музыка Давида Тухманова и стихи Николаса Гильена:
Когда это было, когда это было,
Во сне? Наяву?
Во сне, наяву, по волне моей памяти
Я поплыву.
Люди приходили, уходили, создавали суету и оживление. Он улыбался: всегда вспоминал отсюда, с места наблюдателя, отрывок из «Пеппи Длинныйчулок» Астрид Линдгрен. Это была одна из тех немногих книг, которые удалось ему спасти из растаявшей в отцовском служении Вакху «Александрийской библиотеки». Вспоминал эпизод из главы «Как Пеппи отправляется за покупками»:
«Там уже собралась целая толпа ребят, все только слюнки глотали, с восхищением глядя на сласти, выставленные за стеклом: большие банки с красными, синими и зелеными леденцами, длинные ряды шоколадных тортов, горы жевательной резинки и самое соблазнительное – коробки с засахаренными орехами. Малыши, не в силах оторвать глаз от этого великолепия, время от времени тяжело вздыхали: ведь у них не было ни единого эре».
Вот тут, у прилавка «Саши и Димы», живая иллюстрация к детской повести. Только вместо леденцов, тортов, резинок и засахаренных орехов – окорока, колбасы, малосольный лосось и красная икра. А зевак хватало, правда, были они не так юны и не так восторженны.
Очередь привлекала внимание, манила, вызывала интерес сторонней общественности. Раз люди стоят у прилавка, значит, что-то продают дешевле – так думали случайные посетители базара, подходили и убеждались, что нет, не дешевле. «Старожилы» приходили получить эстетико-гастрономическое удовольствие, как в музей на экспозицию живописи.
Вот нервная зрелая дама с послушным мужем на поводке.
- По чем фаршированная рыба? – спрашивает сердито, будто уже готова к неприятному ответу.
- Здравствуйте, - приветствует продавец и расплывается в радушной улыбке, не дежурной, искренней.
- Здравствуйте, - женщина искренность не распознала, женщина раздражена этой ненужной протокольной формальностью.
- Рыбка по-царски? – уточняет продавец и называет цену.
- Сколько? – недоуменно переспрашивает дама. – Совсем охренели! Сережа, идем, они тут странные какие-то.
И Сережа послушно, устало, отягощенный сумками и годами совместной жизни, следует по команде «к ноге!» за нервной супругой, которая продолжает вхолостую нервно и привычно возмущаться в мужнины уши. В пластиковую рюмку отправляется новая порция кальвадоса. На тонкий хлеб ложиться буженина с зеленой оливкой на шпажке. А к прилавку подходит пожилая домохозяйка в вязаной шапочке.
- Сосиски телячьи? – интересуется издалека.
- Добрый Вам день! – откликается продавец. – Есть телячьи, есть куриные, есть сардели смешанные, теленок с курицей.
- Вот эти телячьи? – настаивает домохозяйка. – Сколько?
Продавец называет цену, дама поднимает глаза в недоумении, впервые за весь свой базарный день видит не товар, а того, кто этот товар продает. Для верности тычет пальцем в телячьи сосиски.
- Я про них, - уточняет.
Продавец повторяет цену. Дама замирает на несколько секунд, шевелит губами, словно складывает что-то в уме, и медленно удаляется в сторону выхода. Третья порция кальвадоса в рюмке. На ломтике хлеба мягкий сыр и копченая свиная шейка. К прилавку гордо пробирается солидный мужчина в дорогом спортивном костюме. Персонаж из песни Шнура:
(Алё, Вава? Помнишь того, в дорогом спортивном костюме?)
Замечательный мужик,
Меня вывез в Геленджик.
Замечательный мужик,
Замечательный мужик.
- Какие люди! – знает, чем порадовать продавец. – Что берем?
- Дайте куриной шейки, - повелевает спортивный костюм.
- С грибами? С омлетом? – уточняет продавец.
- Давайте с грибами, - позволяет покупатель.
- Весь кусок?
- Давайте грамм четыреста.
- Четыреста граммов, - одновременно соглашается и поправляет продавец. – Делаем.
Мелькает широкий поварской нож. Кусок куриной шейки отправляется в бумажный пакет, ложится на весы. Спортивный костюм интересуется ценами на другие товары, хмыкает, покачивает головой. Рассчитывается за фаршированную грибами курицу и уплывает с достоинством и чувством выполненного долга к мясным рядам.
К тонкому хлебному ломтю льнет розовый слайс копченой грудинки, на шпажке – жирная черная маслина. «Жизнь становится прекрасна и безумно хороша», - как поет Федор Чистяков под аккомпанемент группы «Ноль». Песня появилась в самом начале девяностых, в беспокойное время, когда в творческой среде служение Вакху чередовалось со служением Морфию, и все, что нужно было «настоящему индейцу», так это:
Эх, трава-травушка, травушка-муравушка
Эх, грибочки-ягодки да цветочки-лютики
Эх, березки-елочки, шишечки-иголочки
Эх, да птички-уточки, прибаутки-шуточки!
Сейчас взгляды исполнителя этих песен изменились кардинальным образом, как это часто бывает у людей творческих: поиск истины то заставляет расширять сознание «травушкой», «грибочками», «шишечками», то сужать его религиозными догмами.
Он всегда держался уверенной середины. Догмы любого религиозного концепта, как и любой партийной идеологии, разбивались о монолит его тренированного разума, как морские волны об утес. И без того расширенное мировосприятие вполне довольствовалось кальвадосом и хорошим вином. Кстати, о спиртных напитках – продавец уже держал наготове бутылку и ждал, пока он освободит рюмку. Нет, пока достаточно. Сегодня еще готовить и галантно вести себя на торжественном ужине в честь уже сегодняшнего позднего, в ночь, отбытия супруги.
- Может пива? – предложил продавец. – Есть «Золотой фазан» в холодильнике. Настоящий, с горчинкой, как Вы любите.
- А пускай! – решил он.
- Сколько? – спросил продавец. – Есть ящик.
- Одну, - извинился он, указывая взглядом под прилавок, на кульки. – Сегодня в две руки, под завязку.
Ребята отпустили основной поток покупателей и могли наконец поступать в его индивидуальное распоряжение. А распоряжений было много. Время от времени прикладываясь к горлышку пивной бутылки («полируя» пивом кальвадос, как сказали бы знатоки), он неторопливо пошел по холодильной витрине – слева направо.
Продукты, которые он брал у «Саши и Димы», были хороши тем, что не требовали никаких забот с приготовлением. Достал из холодильника, нарезал, бросил на тарелку рядом со свежими овощами и зеленью – и завтрак (обед, ужин, пивной или винный перекус) готов.
Из секции вареных колбас взял он те самые телячьи сосиски, от которых отказалась домохозяйка в вязаной шапочке. Сосиски – это спасательный круг, когда хочется накрыть на стол без особых усилий. Сварил, сделал на тарелке лужицы из горчицы и кетчупа, оторвал горбушку от багета – вот тебе и универсальное блюдо студента.
Он еще помнил те, прежние, сосиски в целлофановой оболочке, которую нужно было «взрывать» зубцом вилки. Сосиски на одноразовых пластиковых тарелочках в полуподвальном заведении «У Зоси» на Джазовой улочке. Правда, улочка носила имя (вернее, фамилию) Маяковского. Там собирались они, молодые и невостребованные – поэты, музыканты, художники, философы и просто странные, не от мира сего юноши, питаемые теми самыми науками из оды Ломоносова и теми самыми надеждами из стихотворения Глеба Глинки. Джазовой улочка стала впоследствии в волшебных краях его памяти:
А на Джазовой улочке
Дружба и хлеб.
А на Джазовой улочке
Решенье судеб.
А в других переулочках
Какая-то муть.
Мне найти бы ту улочку.
Не застрять, не свернуть...
А на Джазовой улочке
Звучит саксофон.
А в других переулочках
То ругань, то стон.
Я считаю внимательно
Синкопы-шаги.
Я ищу указатели...
Но не видно ни зги.
К сосискам в пару взял полкило любительской колбасы. Сразу попросил нарезать тонкими слайсами. Очень уж любил он бросить на хлеб полукруг любительской, с мозаикой шпика, постелить поверх вуаль горчицы, уложить зеленый лук или кружочки свежих огурцов. Эх, успеть бы за эти семь «холостых» дней все перепробовать, все съесть – так, чтобы жена с укором не выбрасывала по приезду в мусорный кулек испортившиеся продукты.
По правую сторону от вареных колбас начиналась кулинария. В бумажные пакеты перекочевал кусок куриной шейки с грибами – то, что называют «курица по-царски». В другой пакет спряталась фаршированная рыба. Блюда ашкеназской кухни, которые стали неотъемлемой частью оригинальной локальной кухни его родного города. Гефилте гелзеле и гефилте фиш – буквально музейная иллюстрация того, как одной курицей или одной рыбой можно накормить всю семью.
Сторонники теории заговора вместе с мировым господством отдали богоизбранному народу все сокровища планеты. Отрицать не имеет смысла – все может быть. Но подобно тому, как не все темнокожие – гангстеры, не все итальянцы – мафиози, не все англосаксы – пьяницы и не все американцы – тупые (по Задорнову), так и не все евреи – участники мирового заговора. Не всем евреям быть левитами, некоторым приходится и одной курицей большую семью кормить.
Ашкеназом в средние века семиты называли Германию. А германцы, наверное, в отместку, прозвали так же самих семитов, живущих на территории Европы - ашкенази. Жили ашкенази небогато, продукты использовали рационально. Так одна домашняя птица давала и бульон из костей и крыльев, и котлеты из мяса, и фаршированную шейку из кожи и потрохов. Позже фаршировать стали не только кожу куриной шеи, но и всю курицу целиком. При этом название «шейка» за блюдом закрепилось прочно.
А вот фаршированную рыбу готовили на праздники – Шаббат, Песах, Рош Ха-Шана. Это блюдо «хороших дней». Готовили по-разному. Настолько по-разному, что есть у этнографов даже термин такой «линия гефилте фиш», что разделяет галицких евреев и литваков. Первые рыбу фаршируют со свеклой и сахаром, вторые - с солью и черным перцем.
Процесс приготовления требует немалых затрат времени и труда. И рука должна быть набита, без должного навыка кожу чулком не снимешь. И все старания опять-таки служили главной цели: рациональному использованию продуктов. Вот лежит на праздничном столе целая рыба, благоухает и радует глаз. А под кожей у нее – и яйца, и лук, и сухари. И рыбный бульон остался – можно в уху превратить, можно заливное сделать. Из остатков фарша котлеты накручены и в холодильник спрятаны – праздник закончится, гости разойдутся, собственные дети-то останутся, будет чем их накормить.
Есть у американцев одна черта: терпеть не могут заморачиваться, любят все упрощать. Ну, например, получило с давних пор широкое распространение в Японии искусство шибари: умение связать свою партнершу по сексу таким образом, чтобы и ей физическое удовольствие, и наблюдателям – удовольствие эстетическое, и самому Мастеру – почет и слава. Трудятся Мастера, веревки подбирают, делают отрезы нужной длины, овладевают техниками и приемами.
Но вот пришло искусство шибари в Северную Америку. Помучались американские умельцы, плюнули, да и заменили неудобные веревки надежными и простыми в использовании кожаными наручниками, ошейниками и портупеями. И превратили высокое искусство шибари в примитивные игры с бондажом.
Так вышло и с гефилте фиш. Какая фаршированная рыба на родине фастфуда? Не заморачиваются на заокеанском континенте с рыбьей шкуркой. Котлет вполне достаточно. Фаршированной рыбой называют там эти самые котлеты, припущенные в рыбном бульоне. Наручники вместо веревок, удобство вместо традиции. У наших «Саши и Димы» рыба была настоящей: по характерному рисунку на шкуре легко можно было узнать зеркального карпа. «Красота, дайте две!» - вспомнил анекдот и взял побольше.
Вслед за рыбой шел продукт, который язык не поворачивался назвать зельцем. Свиной желудок, фаршированный крупными кусками говяжьего языка и говяжей печени с тонкими прослойками перечно-чесночно-луково-лаврового желе. Много имен у этого гостя из земли немецкой: зельц, сальтисон, тёша, зульга. Но, по сути, это холодец, густой студень. Пахнет и выглядит он значительно более аппетитно, чем звучит рецептура его приготовления.
Языковой зельц он всегда нарезал пластами и укладывал на одной тарелке с другим подобным деликатесом – с кровяной колбасой. Современные сказочники от истории всего и вся в яром желании всеми способами укрепить престиж государства называют кровянку не только национальным блюдом, но и местным изобретением. Нет правды в таком наивном патриотизме. С давних времен свиную и говяжью кровь превращали в пищу.
Можно вспомнить «черную похлебку» спартанцев из крови, уксуса и чечевицы. Со времен Плутарха, Геродота, Тацита и Фукидида ходит шутка о том, что спартанцам легко было идти на смерть, потому как им милее была гибель, чем такая еда.
Множество метаморфоз претерпело это яство от спартанской черной похлебки до современной кровянки по-домашнему. То блюдо, которое уже завтра ляжет на его «холостой» стол рядом с зельцем, было настоящим произведением искусства. Правда, чеснок… Но дни же будут «холостые», за руль не садиться, жене в лицо не дышать. А все остальные – ему не судьи. Он ничего криминального не видел в большом количестве чеснока. В конце концов, в этом овоще таится великая польза для здоровья.
Взял он несколько мясных и сальных рулетов – на пробу. Свернутые в спирали тонкие слои мяса и нежного сала, пересыпанные травами, красным перцем, черным перцем, зеленью. Взял печено-вареное мясо в фольге («запеченный дикий кабан», как подавали его ребята) – помнил его по прошлому разу, оно просто таяло и взывало к любимому оранжевому вину.
Далее шла обязательная программа: копченое мясо посуше, биток, – для горячих бутербродов с помидорами или ананасами, и копченое мясо пожирнее, шейка, - для участия в мясных нарезках, - все то, что мы привыкли называть ветчиной. В дополнение к ветчине - копченая домашняя колбаса и розовый копченый почеревок.
И конечно же – тамбовский окорок, копчено-вареный. Как без него? Большой кусок, прям, с костью – у кости самые вкусные места, сочные, почти сырые, но при этом без крови. Нигде больше – ни на базарах, ни в магазинах – не мог найти он тамбовский окорок, обладающий такими же вкусовыми достоинствами, как этот, от «Саши и Димы».
Взял малосольной жирной розовой форели. Баночку красной икры – кеты. Кета в переводе с нанайского означает «рыба». Подумал и взял пару говяжьей тушенки в стеклянных банках. Про запас, на всякий случай, под настроение. Говяжью тушенку он ел холодной, прямо из банки - выковыривал вилкой мясные волокна, купал их в студне и ел. Остатки отдавал благодарному сторожевому псу. Рассчитался без сожаления – праздник начался восхитительно, кальвадос приступил к работе, словацкий «Золотой фазан» активно ему помогал.
- На дорожку? – со значением предложил продавец, и он не нашел причин отказаться от предложения.