Пандемия

ГЛАВА 1.
Еще вечером в декабрьской мгле с моросящим дождем ничто не предвещало перемен. Но ночью внезапно налетел северный ветер, и из настежь распахнутой форточки пахнуло таким обжигающим холодом, что Соне пришлось натянуть на себя одеяло чуть ли не до носа.
«Еще очень рано, нужно попытаться снова заснуть», – решила она.
Но сон уже не шел. Поворочавшись с боку на бок, Соня встала и, подойдя к окну, обомлела: в стекло, словно крупные навязчивые мухи стучались снежинки. Их было так много, что они сплошной мутной пеленой закрывали дом напротив. И сразу екнуло сердце:
«Слава Богу, дождалась!»
Это была первая за многие годы настоящая зима, которую Соня, наконец, встретила в Москве. Она напрочь отвыкла от холодов и пушистого первого снега, поэтому постоянно спотыкалась и страшно замерзла, пока бежала до ближайшего универмага, чтоб купить зимнюю одежду. А на обратном пути случился конфуз. Не узнав, она перепутала дом, в котором прошли ее детство и юность. Но каждый глоток морозного воздуха с лихвой перекрывал издержки бытия, наполняя все существо чувством внезапно наступившей свободы.
Всему новому скоро приходит конец. Стоило лишь немного проникнуться ощущениями наступившей зимы, как из Мексики позвонил старший сын Макс, сообщив, что дом, наконец, продан, и он со дня на день вылетает в Прагу, а в Москву вернется к концу января.
«Жаль, – подумала Соня, – в кои-то веки встретили бы Рождество все вместе в Мексике, а под Новый год он бы улетел к жене. С другой стороны, он с Татьяной и детьми не виделся с января. Макс прилетел тогда из Праги в надежде завершить сделку по продаже за пару месяцев. И завис почти на год по не зависящим от него обстоятельствам. Но и жена без причин не будет ждать вечно, всякое начинает лезть в голову... Во всяком случае, все точки над i. расставлены, – поразмыслив, решила Соня, - и теперь самой можно лететь в Мексику со спокойной душой».
И она стала собираться в дорогу.
Зима в Мексике, единственное время года, когда можно существовать комфортно, и Рождество, несмотря на отсутствие снега и морозов, здесь встречают весело, с разудалыми карнавалами на площадях, как это не принято в старушке Европе. Соня всегда с нетерпеньем ждала рождественские праздники, но в этом году чуть ли не впервые чувствовала себя не в своей тарелке. Сидя за праздничным столом в доме младшего сына и наблюдая, как тот с женой и дочкой дарят друг другу подарки, она вдруг осознала, что после застолья не вернется к себе, поскольку собственный дом продан, а поднимется в гостевую комнату в доме сына. В Мексике она теперь всего лишь гостья. Такого ощущения Соня не испытывала, даже когда в середине 70-х прошлого века приехала сюда с двумя маленькими сыновьями в дом отца и матери мужа-мексиканца, выпускника института им. Патриса Лумумбы... Ее сразу взяли в университет в Веракрусе преподавателем химии на русском и испанском языках. Советское высшее образование,
особенно полученное в одном из престижных московских вузов, в Мексике ценилось высоко. Она проводила в Мексике десять месяцев в году и возвращалась в Москву лишь летом, на каникулы в родительскую квартиру.
Соня вдруг ощутила, как выпитое за ужином шампанское стало туманить голову. Откинувшись на спинку стула, она расслаблено опустила веки и перед глазами возникла Москва 70-х и пересекающий Ленинский проспект трамвай №14, в котором она однажды без всякой задней мысли познакомилась с будущим мужем. В первой поездке они лишь заметили друг друга, а во второй он подошел и представился с сильным акцентом:
– Рафаэль, можно просто Раф. Учусь в «Лумумбе» на хим.факе.
– А я Соня, – улыбнувшись, ответила она. – Тоже учусь на химическом, только в пединституте.
– Как у вас говорят: мы коллеги, – Раф церемонно протянул ей руку.
В следующую встречу, он пригласил Соню в ближайшую субботу на праздник мексиканского землячества, членом которого являлся.
– Не могу, у меня двухлетний ребенок, не с кем оставить, – извинилась она.
– А вы его с собой возьмите, – мягко предложил Раф. – У нас детей, особенно маленьких, любят.
И Соня неожиданно для себя доверилась ему. Они стали встречаться в будни, когда Соня, отдав Максима на пятидневку, по вечерам бывала свободна. Раф признался ей, что ему тяжело дается химическая терминология на русском. Соня вызвалась ему помочь. Во время встреч они говорили на русском и испанском. Однажды Раф предложил ей снять комнату и жить вместе.
– А как же Максим? – растерянно спросила Соня.
– Я его усыновлю, – решительно заявил Раф.
После окончания института его, как знавшего русский язык, оставили работать в Москве, в одном из торговых представительств. Раф проработал в нем около двух лет. За это время у них родился сын, которого назвали Феликсом. А когда Раф вернулся в Мексику, он вызвал туда Соню. Мексика считалась дружественной страной и ее без особых проволочек выпустили с двумя маленькими детьми на ПМЖ к мужу...
В дверях послышался шум, потом раздались голоса, среди которых Соня узнала один, страшно знакомый. Она нехотя открыла глаза и увидела перед собой Рафа в строгой черной тройке с галстуком бабочкой по случаю праздника и бокалом шампанского в руке. Они разъехались, не оформляя развода, давно, в самом начале 2000-х, с тех пор виделись редко. Последняя встреча года три назад тоже пришлась на Рождество. Тогда Раф впервые представил ей свою пассию, с которой жил все последние годы.
– Мне передали, что ты встречаешь Рождество у Феликса, вот решил навестить, – любезно улыбаясь, произнес Раф. – Не возражаешь, если присяду рядом?
– Ну, конечно, – улыбнулась в ответ Соня, – хорошо выглядишь, ты пришел один? А где твоя мадам?
– Отпустил ее к себе домой, – пояснил бывший муж, – все ж Рождество семейный праздник... Я думал, мы встретим этот праздник всей семьей, как раньше, – пригубив из бокала, грустно добавил он. – Макс продаст не твой дом, а свою квартиру в Москве и переедет сюда. А за ним и жена из Праги. Место преподавателей в университете обоим обеспечено. Просто возмутительно, как у вас обошлись с Максом. Признаться, не ожидал
такого от России, бизнес это святое. Разве дело, когда из-за сиюминутных политических разборок и никому не нужных шпионов его отнимают у добропорядочных людей?
«Мы рубим лес по-сталински, а щепки во все стороны летят», – подумала про себя Соня, но спорить в рождественский вечер о политике не хотелось.
– Я слышала, в Мексике после кризиса 2008 года дела тоже идут не очень, – осторожно заметила она.
– Ну, почему же, – возразил Раф, – Слышала. наверное: Макс с братом ресторан этим летом открыли. Приносил неплохой доход. А в Москве что? Он там полтора года отсутствовал. Теперь придется начинать все заново. Это нелегко, когда тебе уже за 50... Если б ты в свое время не отпустила в Москву учиться, он бы поступил, как я ему предлагал, – раздраженно добавил он
Соня пожала плечами.
– Макс сам захотел вернуться. Я его не уговаривала, – извиняющимся тоном ответила она.
– Да, конечно, ему захотелось быть поближе к жене и детям, – вздохнул Рафаэль, вставая. – Рад был тебя повидать.
– А нашего внука ты давно видел?– тревожно поинтересовалась ему вдогонку Соня, – я до них даже дозвониться не могу.
– Его мать запрещает ему с нами общаться. Кто бы мог подумать, такой непорядочной женщиной оказалась. Перед Рождеством я с ней говорил. Она считает несправедливым, что Феликс со второй женой и дочкой живут в своем новом доме, а она с сыном вынуждена по ее словам «ютиться» в городской квартире.
– Но ведь и у нее есть муж, – удивилась Соня, – пусть купит ей дом. А то, что принадлежит внуку, достанется ему в положенное время.
– Она хочет все сразу, и поэтому настраивает его против нас, – Раф неодобрительно покачал головой, – ничего, вырастет, разберется сам, – он повернулся, чтоб уйти, и застыл на полпути, – ты еще долго здесь пробудешь? – поинтересовался он у Сони.
– Не думала еще, может, до середины апреля, – пожала плечами та. – А почему ты спрашиваешь?
– Твой дом здесь продан, а в нашем возрасте очень важно иметь собственную крышу над головой. Это залог спокойной старости. Квартира в Москве формально принадлежит твоей сестре, и она не очень жаждет видеть тебя подолгу. Когда ты раньше работала и приезжала только на лето, она жила на даче. Но теперь?
– Это родительская квартира, и она такая же моя, как и ее, – резко возразила Соня и, заметив недоумение на лице Рафа, мягко пояснила, – ее дочь сама попросила меня жить там, чтоб в случае чего присмотреть друг за другом.
– А если с ней, не дай Бог что-то случится, куда тебе деваться? – поинтересовался Раф.
– Не думала, – пожала плечами Соня, – знаешь, она такая здоровая, что еще всех нас переживет.
– Тебе в марте 70 стукнет, а ты все такая же непримиримая, – улыбнулся Раф, – давай прощаться, очень рад, что тебя повидал.
«Хороший мужик Раф, таких еще поискать, – с неожиданной жалостью подумала она, глядя ему вслед. – После стольких лет разлуки без звука устроил сына в местный университет, помог организовать бизнес. Конечно, я сама во многом виновата. Моталась в 90-е в Москву, как заведенная. Какой мужчина это долго выдержит?»
Вечер сочельника подходил к концу.
«Уйду по-английски, не прощаясь», – решила Соня и незаметно поднялась в свою комнату, разделась и легла.
Но сон не шел. Она прекрасно понимала, почему Макс не остался в Мексике, несмотря на предложение отца. Ей самой в последние наезды в Мексику местная экзотика стала поднадоедать. А Максу, который был ее копией, почти за год она надоела и подавно. За тридцать лет жизни в России, несмотря на все несуразности этой страны, холодный непредсказуемый климат и отвратительные дороги, он прикипел к ней душой и в Мексике интуитивно испытывал чувство ностальгии, неведомое иностранцам. Но Рафаэлю она этого не сказала, чтоб не задеть его мужское самолюбие.
К слову сказать, приступы ностальгии служили главной причиной, по которой она устроила старшего Макса в русскую школу при посольстве. А потом удалось раздобыть квоту на исторический факультет в университет в Москву. А младшего Феликса, чтоб угодить Рафаэлю, отправили в престижный иезуитский колледж, за которым последовал университет в Мехико. А дальше все покатилось само собой. Еще учась в университете, Макс женился на сокурснице-чешке, родители которой работали в Москве, в дипломатическом представительстве. Вскоре у них родился сын, и они осели в Москве.
А первая жена Феликса была жгучей мексиканской красавицей, пытавшейся подмять под себя мужа. Однажды нашла коса на камень, и они развелись. Теперь она, то же самое пытается делать с сыном. У Феликса в другой семье родилась дочь, и он разрывается между своими детьми...
А Макс оказался однолюбом. Даже когда жене с сыном из-за наезда бандитов на его бизнес пришлось срочно вернуться в Прагу, он не только не бросил их, а помог купить там квартиру, в которой уже родился второй сын. И пока позволяли финансовые возможности, они летали друг к другу почти каждую неделю, проводя уикэнды то в Европе, то в Москве.
К тому времени родители Рафа отошли один за другим в мир иной, и перед смертью тесть завещал старый дом, в котором когда-то жили все вместе, Соне. За это Соня была ему страшно благодарна, они с Рафом уже жили порознь...
"Во всем мире люди стремятся иметь собственный дом, – неожиданно подумала Соня. – Даже в Париже, где-нибудь на престижной окраине. Но по странному стечению обстоятельств именно из Европы пришла мода на доходные многоквартирные дома, сначала в Петербург, а затем в Москву и другие губернские города России. И дворяне охотно переселялись в них на зиму, потому что топить деревенскую усадьбу долгой холодной зимой было страшно дорого. Говорилось даже, что иметь доходный дом в Петербурге лучше, чем золотой прииск...
После революции кухарки превратили квартиры своих бывших господ в коммуналки, которые стали интенсивно заселяться прибывавшими из провинции революционерами с многочисленными домочадцами. Потом новая власть стала строить свои дома, и люди стали потихоньку привыкать к городскому быту. Теперь в Москве или Питере все живут в квартирах, и часто они, как и до революции, гораздо больше, чем необходимо для жизни одному человеку"...
Глаза Сони закрылись сами, и она забылась глубоким сном.

ГЛАВА 2.
Встречи со старыми друзьями, последовавшие в каникулярную рождественскую неделю лишь добавила сумятицы в душе Сони. Все дамы, как заведенные говорили только о политике и главной темой были санкции против России. Соня ожидала сочувствия, мало ли что может произойти. Но у мексиканских друзей уважительное отношение к России резко сменилось на пренебрежительное, в котором преобладали явно проамериканские настроения. Во всех мировых грехах ее друзья теперь винили лишь Россию. Соне на мгновение почудилось, что они, как знаменитый кактус агава, покрыты колючками, и каждая норовит побольнее ужалить ее.
«Ишь, как раскудахтались, старые курицы! – с раздражением подумала она, слушая гневные выступления своих подруг. – Раньше, когда я только приехала сюда, все клялись в любви к России, мексиканские мальчишки презрительно кричали вслед американцам: гринго! и плевали, а русским в знак восторга показывали большой палец. Да, американцы исподволь позаботились и даже в Мексике незаметно «промыли мозги» местной интеллигенции. Куда катится мир? Буквально все: и молодые, и старые стремительно сходят с ума! Необходима какая-то встряска во вселенских масштабах, приводящая мозги в порядок и поскорее!»
– Ведь, они почти все твои ровесницы, – с ехидцей напомнил внутренний голос. – В следующем году многим, как и тебе, 70 стукнет.
– Сам по себе возраст не имеет особого значения, – сердито возразила ему Соня. – Человек стареет, когда теряет интерес к жизни. Да, мы все в 60 лет вышли на пенсию. Но они уже 10 лет сиднем сидят дома, а я периодически меняю место жительства: летом Москва, зимой Мексика, и так каждые полгода.
Обострять отношения в праздник не хотелось, и Соня мягко перевела разговор на культуру. Раньше эта было излюбленной темой, культуру в Мексике уважали. Да и у самой Сони уже в Мексике заново проснулся стойкий интерес к русской литературе, особенно Тургеневу и Чехову. А главные пьесы Антона Павловича она перечитывала постоянно и знала практически наизусть. Но отдавая должную дань классике, она не забывала, как в начале 70-х в Россию на смену Ремарку и Хемингуэю пришли писатели из Латинской Америки и одним из первых был роман «Смерть Артемио Круса» мексиканца Карлоса Фуэнтоса. Тогда многие в мире буквально заболели латиноамериканской прозой. Казалось, вот и появилась новая испаноязычная литература, которая очень скоро станет такой же, как русская. Но новое не всегда становится великим, прошло время и к ней потеряли интерес.
Осознание этой истины вызывало раздражение в среде мексиканских интеллектуалов. Присутствующий в компании молодой сын хозяйки в ответ на рассказ кого-то из присутствующих, что сейчас режиссеры во Франции, Италии и даже Штатах наряду с Шекспиром все чаще ставят Чехова, безапелляционно заявил, что в этом нет ничего нового, и вообще вся российская история и культура всего лишь перелицованная и отставшая, как минимум на век или два история и культура Франции.
Толика смысла в его высказывании присутствовала, и Соня решила внести в этот вопрос ясность.
– Да, из Франции к нам пришло многое, – согласилась она. – Обустраивая Петербург, Петр полностью подражал Людовику XIV, а при Екатерине вообще воцарилась мода на все французское. А в конечном итоге Россия не просто впитала культуру Франции, но и сумела превзойти ее. Возьмите, хотя бы балет. Он появился в России в начале XIX века, а через каких-нибудь сто лет Серж Дягилев так поразил французов, что они назвали
площадь его именем подле Гранд Опера в Париже. Или Станиславский с его всемирно известной системой?
– В современном мире это уже не имеет значения, – отмахнулся молодой интеллектуал, – вместе с бумажными книгами в прошлое уйдет традиционный театр и художественная литература. Современным людям нет времени читать романы и вникать в тонкости языка автора. Они не жили в те времена, которые там описываются. Поэтому вполне достаточно знать краткое содержание.
В его словах звучало нечто, странно знакомое. Соня напряглась... и вспомнила.
«Ну, конечно же, Тургенев, «Отцы и дети». Похожие речи произносил нигилист Базаров. Правда, было это, аж во второй половине XIX века, и с тех пор много воды утекло. Но вряд ли этот юноша слышал о Тургеневе», – подумала она.
– А почему же не только «Анну Каренину» Толстого, но даже и «Мастера и Маргариту» Булгаков до сих пор ставят? – улыбнувшись, мягко напомнила Соня. – И люди смотрят!
– Все это отголоски прошлого, – не унимался молодой нигилист. – В наступившую цифровую эпоху они очень скоро будут забыты...
«Сколько раз в России забывали сначала Пушкина, считая его не современным, затем Толстого, не говоря уже о Серебряном веке, – подумала Соня, – а потом это снова возрождалось. И вы, когда повзрослеете, начнете заново вспоминать и свою культуру и мировую»...
Спорить дальше почему-то расхотелось, Соня нашла предлог и в раздраженном состоянии духа вернулась домой.
– Надоело мне здесь. Достань по скорее билет до Москвы, – попросила она сына.
Тот понимающе покачал головой, но отговаривать не стал.
– Замучили своими сентенциями? – ухмыльнулся он. – Постараюсь найти, в ближайшее время я сам не смогу уделять тебе должного внимания.
Соня пожала плечами, она не осуждала Феликса, понимая, что первые зимние месяцы кормят весь последующий год. Январь – время заключения новых контрактов и получения авансов, и он целыми днями мотается от одного заказчика к другому.
Поиски дешевого билета на ближайшие дни результатов не дали.
– Не хочешь съездить дней на 10 в Штаты, пока я билет достану? – предложил на следующее утро с красными от бессонницы глазами Феликс.
«Всю ночь за компьютером провел», – догадалась Соня.
– Но Штаты не Мексика, там значительно холоднее, а у меня вся теплая одежда в Москве, – напомнила она сыну.
– Поедешь в Калифорнию, – успокоил тот, - там возле океана почти такой же климат.
В Калифорнии Соня никогда не бывала, несмотря на ее близость к Мексике, сидеть целыми днями одной в своей комнате и смотреть телевизор не хотелось, и она согласилась.
Поездка оказалась довольно насыщенной. Группу довезли до Сан-Франциско, города на холмах, по которым движутся ретро-трамваи на канатной тяге. Соня увидела Золотые ворота и долго любовалась известным на весь мир мостом. За этим последовали визиты в знаменитые виноградники и дегустация калифорнийского вина, не уступавшего по своим вкусовым качествам Бордо, и в штаб квартиры крупнейших компьютерных корпораций, которые располагались в краях, напоминавших рай, по крайней мере, каким его представляют в рекламных проспектах. Даже не верилось, что кучка людей отсюда
управляет большей частью мира. Внушительные по масштабам имения их сотрудников стояли встык друг за дружкой прямо возле океанского берега. Лишь Лос-Анджелес с фабрикой грез Голливудом не произвел на Соню должного впечатления. К слову сказать, она никогда не восхищалась американским кино с его чересчур прилизанными, конфетными героями и героинями, предпочитая им своих и французских и итальянских актеров.
– Ну как, понравилось, не жалеешь, что полетела? – встретил ее Феликс вопросом в аэропорту.
– Нисколько. Правда, за десять лет, которые я там не была, Штаты ничуть не изменились. Эдакий новый Вавилон, в котором все время строят, как им кажется, Вавилонскую башню, – улыбнулась Соня. – Голливуд, несмотря на многочисленные секс скандалы, как работал, так и работает. В самом Лос-Анджелесе клочок цивилизации возле Сан сет бульвара с аллеей звезд окружают негритянские кварталы. Похоже, кроме торговли наркотиками и откровенного иждивенчества там ничего не делают. И целые городки с мексиканцами, корейцами, китайцами, пакистанцами, армянами... Каждый живет по своим законам и о котле, в котором переплавляются отдельные культуры в единую американскую, нет и речи. А родители №1 и №2 вместо традиционных папы и мамы, операции по смене пола и выбор пола ребенка, которые навязывается всему миру, как величайшие достижения современной демократии? Я отказываюсь это понимать.
– В Штатах уже запретили показывать многие фильмы, ставшие классикой и даже такой шедевр, как «Унесенные ветром». А сейчас афроамериканцы требуют вообще пересмотреть историю Америки. Они считают, что белые должны им по гроб жизни за сто лет рабовладения, – заметил Феликс.– Помнишь, как сказано в Библии: Господь разделил строящих Башню, смешав им языки, и они перестали понимать друг друга. Сейчас в Штатах происходит примерно то же самое: одни понятия незаметно подменяются другими, и у обыкновенных нормальных людей царит каша в головах. Мне кажется, близится момент, когда недостроенная башня рухнет, и под обломками погибнут многие, не только в самих Штатах.
– Сынок, ты такой умный, – Соня испытывающе посмотрела на Феликса.
– Тебя интересует, почему я, как говорят американцы, не разбогател? – прервал ее тот.
– Нет, нет, ты никогда не жалел, что занимаешься не своим делом? – Ведь ты хорошо рисовал, увлекался лепкой и в университете тебе прочили блестящее будущее художника или скульптура.
– Ты никогда не задумывалась, почему Набоков после блестящего сюра «Приглашение на казнь» написал «Лолиту» и к тому же на английском языке? – усмехнувшись, ответил тот вопросом на вопрос. – Ведь правды в ней всего лишь образ девочки-нимфетки на пляже. А, как и чего делать с ней, он и не знал, потому что никогда даже шагу от своей женушки Веры Слоним не пытался сделать. И все выдумал по ее же подсказкам... Это в России до сих пор существуют нормальные художники и скульпторы, – добавил он. – А здесь галерей тьма, только художников в них нет. Не пользуются спросом у современного обывателя. К вам это веяние тоже вовсю стало проникать.
Соня утвердительно кивнула.
«Эта поросль на развалинах прежней страны была привита американской идеей и буйно разрослась, – подумала она. - Но в местных условиях во многом оказалась ядовитой и теперь отравляет все вокруг».
Достать билет удалось лишь на середину феврале, раньше не получилось. И уже собираясь в аэропорт, она вдруг подумала о своей старшей сестре Иде.
«Как та воспримет ее внезапное возвращение?»
Дело в том, что приезжая в Москву, Соня по привычке останавливалась в старой родительской квартире. Но после смерти матери Ида, посчитав Соню достаточно обеспеченной, приватизировала ее на свое имя.

ГЛАВА 3.
Полет до Москвы, с пересадкой в одном из европейских аэропортов занимает около суток. Когда лайнер набрал высоту, Соня попыталась задремать, но вместо спокойного сна ее неожиданно стала душить обида. Несправедливо, когда привыкла полагаться только на себя и все время работать, а на старости лет остаться на бобах. Выходит, что где-то она допустила промашку, вот только где? В глубине души она верила в Божий промысел и теперь мысленно перебирала свою жизнь по косточкам, чуть ли не от рождения, пытаясь понять, какой поворот в судьбе мог привести к нежелательным последствиям.
Детство Соня выглядело по-советски хрестоматийным: ответственный служащий с еврейскими корнями папа, и мама, приехавшая из Мурома в середине 20-х покорять столицу. Москва могла раздавить ее, как это случалось с тысячами таких же приезжих со всей страны искательниц счастья. Но молоденькая муромчанка обладала железной волей и не только постигла грамоту, но и, выучившись на машинистку, устроилась в крупный трест. Здесь перед самой войной они и встретились. Маме к тому времени стукнуло 35, а папе было уже под 50. Соня появилась на свет в самом конце 40-х. У родителей уже была одна дочь, родившаяся перед войной, и, как водится, они ждали мальчика. Но не случилось. В самом конце 50-х семья получила две комнаты в новом доме на только что отстроенном Ленинском проспекте. А вскоре умер отец, и у семьи началась совсем другая жизнь.
Сестра к тому времени успела окончить физмат и привести в квартиру мужа. Вскоре намечалось прибавление в молодом семействе, и Соня стала чувствовать, что станет лишней. Но ей тоже хотелось жить. Периодически кровь начинала бурлить так, что аж земля под ногами качалась. Свою первую любовь она встретила в институте на одном из вечеров встреч. Валентин был старше ее на два года и учился на физфаке. Они сразу же так увлеклись друг другом, что весь вечер, никого не замечая вокруг, танцевали только вдвоем. И говорили, говорили обо всем понемногу. А потом Валентин пошел ее провожать. Встречи с невинными поцелуями в подъезде и планами на будущее продолжались до поздней осени. Однажды Валентин сказал, что его распределяют преподавать физику куда-то в Сибирь. Но этого можно избежать, если есть семья и ожидается ребенок. И Соня предложила ему зарегистрировать отношения. Они поселились в той самой маленькой комнатке родительской квартиры, которую после смерти старушки соседки заняла Соня. А вскоре произошло такое, о чем она предпочитала никогда не вспоминать: Валентин уехал по распределению в Сибирь, а Соня родила сына и. не сообщая ничего Валентину, подала на развод. За этим последовали годы самоуничижения, пока она не встретила Рафа...
Лишь пересев на европейский лайнер, и глядя в иллюминатор на необъятное море облаков, сквозь которые лишь изредка проглядывали островки далекой земли, Соня вдруг вспомнила чеховского «Дядю Ваню». В пьесе все начинается с разговоров о продаже родового гнезда и разрастается до ощущения главного персонажа бесполезности прожитой жизни.
«Меня, как дядю Ваню, использовали все мои родственники, – с горечью подумала Соня, – а когда стала не нужна, просто забыли».
И тут в мозгу вспыхнула последняя фраза пьесы:
«Мы еще увидим все небо в алмазах!»
Может и ей не стоит отчаиваться, и верить, что все образуется?
«Мы еще увидим все небо в алмазах», – она мысленно повторяло это, как заклинание, пока лайнер не пошел на посадку.
Макс ожидал Соню в Шереметьево с зимними вещами, которые даже не успели распаковать после ее отъезда.
«Словно не уезжала на другой край Земли, просто отлучилась ненадолго», – машинально подумала Соня и, натянув куртку и сапоги, поспешно выскочила на улицу и жадно вдохнула морозный воздух.
– По настоящей зиме соскучилась? – понимающе улыбнулся Макс.
– Чуть ли не впервые за полвека, – призналась Соня.
– А я, прожив почти год в Мексике, впервые понял, что такое настоящее лето, - сообщил Макс. – Когда днем на улице +50 и можно передвигаться только короткими перебежками от кондиционера к кондиционеру. Спасает только текила. Поэтому, когда отец предложил остаться, я отказался.
– Раф говорил, вы с Феликсом как-то бизнес вместе открыли? – поинтересовалась Соня.
– Вы встречались? – Макс с нескрываемым интересом посмотрел на мать, – отрадно. Ну и как ты его нашла?
– Вполне сносно для его лет, говорили о вас минут 15. Он хочет, чтоб вся семья снова собралась вместе, а я объяснила, как могла, что это невозможно, – усмехнулась Соня. – Ладно, это уже в прошлом, что за бизнес вы открыли?
– Ресторан. Я в нем шеф-поваром был. Так понравилось, даже пожалел, что университет окончил. Правда, к вечеру таким мокрым становился, что приходилось нижнее белье менять. Так что лучше наша зима с морозами, чем их лето.
По лучезарной улыбке Макса Соня сообразила, что дела наладились, но сама спрашивать не стала.
«Захочет, скажет сам», – решила она.
Но Макс, вместо рассказа о своих делах неожиданно поинтересовался, почему она вернулась в Москву так рано.
– Ты ведь все прошлое лето и осень буквально рвалась в Мексику, к друзьям? – удивленно добавил он.
– Представляешь, мне, чуть ли не впервые стало с ними неинтересно. Квохчут, как курицы на насесте, – призналась Соня. – Все в один голос ругают Россию и уверены, что ей скоро придет конец. Единственный, кто в это не верит, твой младший брат. Он считает, что на пороге заката сами Штаты.
– Мне это знакомо, я иногда до хрипоты с ними спорил. Ты никогда не слышала о теории этносов Льва Гумилева? – подзывая такси, улыбнулся Макс. – Он сын Анны Ахматовой и Николая Гумилева, расстрелянного ВЧК в 1920-ом году. Леву сажали несколько раз до войны и после. Окончательно освободили и реабилитировали в 56-ом. Защитил докторскую, написал массу книг и не общался с матерью вплоть до ее смерти. Так вот, согласно Гумилеву, каждый этнос переживает четыре стадии. Первых две: зарождения и становления мы пропустим. На третьей стадии происходит взрыв пассионарности: это революция на Кубе и появление национально освободительных движений в окружающих странах. Сейчас ему на смену пришла четвертая: права каждого человека важней интересов общества в целом и тому подобное. Попросту говоря, мещан из появившегося среднего класса не интересует ничего, кроме них самих. И творческая интеллигенция, как наш Феликс, чтоб прокормиться, вынуждена забыть о высоком искусстве и своем предназначении и потакать их низменным интересам. Вспомни «Мещанин во дворянстве» Мольера. А это времена Людовика XIV.
«И в этом французы впереди планеты всей. А ведь он прав, – подумала Соня. – Современная Латиноамериканская проза появилась после революций в Мексике и на Кубе. А сколько специалистов, наших и собственных тогда подготовили и отправили».
– А как у тебя с работой? – не удержавшись, поинтересовалась она.
Макс вздохнул:
– Пытаюсь восстановить прежние связи, но это дело долгое. Слишком сильно санкции по бизнесу прошлись. А пока устроился в университет, который отец здесь оканчивал, испанский с историей преподаю.
«Тоже неплохо, не сидит без дела. Не всем бизнесом заниматься, может в этом его призвание? – решила Соня. Выглянув в окно, она узнала совсем рядом свой дом и облегченно выдохнула. – Приехали»...

ГЛАВА 4.
Сестра встретила Соню откровенно недоуменным взглядом.
– Признаться, я ждала тебя не раньше конца апреля, чтоб сразу вместе переехать на дачу. Что в Веракрусе тебе отказали от дома? – поинтересовалась она, не скрывая недовольства.
– Ты же знаешь, что дом, в котором я жила, продали, – терпеливо пояснила Соня, – а обременять Феликса не хочется. Ему и так тяжело, приходится крутиться меж двух женщин.
– Если не ошибаюсь, его первая супруга давно вышла замуж... Но я надеюсь, ты сюда не навсегда приехала? – не унималась Ида. – Или хочешь попробовать дважды вступить в одну и ту же реку? – язвительно поинтересовалась она.
Присказку о реке Соня услышала от нее впервые в юном возрасте. Уже позже, учась в институте, она узнала, что древнегреческий философ Гераклит, упоминая воды реки, на самом деле имел в виду течение времени. Одно утекает, а на его место приходит другое.
– Теперь это такая же твоя квартира, как и моя, – хотелось ответить резко, – но Соня сдержалась, – поживу до осени и вернусь в Мексику. К слову сказать, после моего отъезда в декабре ты осталась здесь одна, не скучно целыми днями в трехкомнатной квартире? – едко поинтересовалась она.
– Видишь ли, ...– сестра замялась, – я не сказала тебе сразу: у меня после твоего отъезда стали случаться провалы в памяти. Сначала хотели нанять сиделку, но меня с неделю
покололи и все восстановилось. Теперь со мной здесь живет твой внучатый племянник. Он занимает ту отдельную комнату, в которой раньше спала ты. С осени парень собирается учиться заграницей, а сейчас в университет отсюда ездить удобнее. И мать, чтоб не тратиться на сиделку, согласилась его отпустить пожить здесь с условием, что будет за мной присматривать.
– Значит, буду спать в гостиной, – пожала плечами Соня. – Отгорожу, как раньше, уголок ширмой и поставлю туда диван.
– Ну, не знаю, будет ли тебе удобно, – процедила Ида. – Ведь ты привыкла к комфорту, в гостиной телевизор допоздна работает, к тому же, ко мне часто друзья заходят, и мы собираемся вечерами за большим столом в гостиной.
Соня усмехнулась:
– Переживу как-нибудь.
«От одиночества с ума сходит, – подумала она, оставшись одна. – В чем-то понять ее можно. В начале 90-х, когда в стране случился развал, умер муж, и она осталась одна с престарелой матерью и дочкой, студенткой. Зарплата преподавателя в вузе стала чисто символической. Конечно, я помогала из Мексики, как могла, и посылками, и просто деньгами. И вот расплата за сделанное добро: Ида прозрачно намекнула, что мне пора переехать к сыну».
Но Соня не могла даже представить, как будет жить в другом месте. Для нее эти стены были буквально пропитаны воспоминаниями. Вся юность и молодость в них пролетели.
«Однако, долго жить в проходной комнате на старости лет довольно трудно, – мелькнула здравая мысль. – Хочется иногда уединиться и собрать в тишине мысли или что-нибудь почитать. Может, она специально попросила поселить внука, чтоб я переехала к Максу? Но у него толком не развернуться, особенно если жена приедет. Нужно обязательно при встрече обсудить это с ним», – решила Соня и пошла, разбирать вещи.
Благими намерениями вымощена дорога в ад. После нескольких суток ночевки в проходной гостиной Соня осознала эту нехитрую истину. Мало того, что здесь с раннего утра и допоздна работал телевизор. У Иды появилась дурная старческая привычка вставать под утро и бродить по квартире, как сомнамбула. Всякий раз, слыша скрип открывавшейся двери и вслед за этим шарканье шагов, Соня невольно просыпалась и долго лежала в темноте с открытыми глазами. Очень скоро она стала жалеть, что погорячилась и вернулась в Москву. В Мексике сейчас у нее была бы совсем другая жизнь, спокойная и устроенная. Ситуацию неожиданно разрешил племянник. Заметив мучения престарелой тетки, он предложил поменяться местами, и Соня вернулась в свою комнату, которую привыкла занимать, приезжая из Мексики.
Несколько дней она отсыпалась, а когда почувствовала, что окончательно пришла в себя, выглянула в окно. За стеклами кружила февральская метель.
«В такую погоду особо не погуляешь, – уныло подумала Соня, – но и сидеть сиднем в квартире надоело. Нужно выйти куда-нибудь, развлечься, интересно, что сейчас идет в театрах?»
Завзятой театралкой она никогда не была, не позволяли обстоятельства. Даже во время театрального бума Соня приезжала в начале лета, когда театральный сезон уже был на исходе, и сразу же переезжала на дачу. Но однажды в самом начале 80-х ей повезло. Летом в Москву приехал Большой Драматический Товстоногова, и ей через посольство удалось достать билеты на галерку. Первый же спектакль «Дядя Ваня» с великими
театральными актерами во главе с неповторимым лицедеем Лебедевым и его ханжески звучащем напутствии «Дело надо делать, господа» произвел на Соню ошеломительное впечатление. Но попутно зацепило и другое: оказывается безропотную племянницу дяди Вани тоже звали Соней. Почему она раньше не обращала на это внимания? С тех пор Соня просто «запала» на чеховскую драматургию.
«Интересно, а сейчас «Дядю Ваню» где-нибудь ставят? – задумалась Соня. – Нужно посмотреть в Интернете».
В чеховском МХТ и горьковском МХАТ «Дядя Ваня» в репертуаре отсутствовал. Зато спектакль шел в двух других не менее уважаемых академических театрах. Соня решила посетить оба и сравнить. Естественно, что помимо самого дяди Вани ее внимание было приковано в первую очередь к актрисам, игравшим Соню, прототипом которой она в какой-то мере считала себя.
И что же? – В обоих случаях ее постигло глубокое разочарование. Что особенно резало глаз – эдакое снисходительное похлопывание по плечу классика. Увидев такое, Станиславский с Немировичем-Данченко наверняка в гробах бы перевернулись. Неужели все это ради обыкновенного, как теперь говорят, «хайпа»? В какую Лету канули художники, обличающие язвы общества, в котором созидательный труд, как высшее благо, заменен понятием обыкновенной наживы?
А сам дядя Ваня? Говоря о бесполезно прожитой жизни, он будто сожалеет, что мог и не стал современным олигархом. При этом бесконечно любуется собой и не понимает, что это не творчество, а неуемное копание дерма под ногами. Такое свойственно лишь плебеям, которые не знают о существовании неба, потому что никогда не поднимали голову. Так и хотелось крикнуть как Станиславский: не верю!
И наконец, племянница дяди Вани Соня. У чеховской Сони самопожертвование и способность видеть небо в алмазах сочетались с чисто практическим умом, позволявшим вместе с дядей Ваней не только считать каждую копейку, но и держать на плаву имение. Интересно, как современные актрисульки представляют себе все это?
В голове царил такой сумбур, что мысли стали налезать одна на другую. На мгновенье Соня даже пожалела, что вернулась в Москву. Сидела бы у себя в Мексике с верой в вечно живое великое русское искусство.
«А может, все логично и объяснимо, – неожиданно подумала она. – Каков поп, таков и приход. И начинается все со школы, где теперь практически не изучают русскую классику – неактуальна, жизнь изменилась. Потому что именно русские писатели, как никто другой, невзирая на чины и регалии, мучительно размышляли над вопросами социальной справедливости? Современным детям это совершенно ни к чему. Действительность должно воспринимать «толерантно», как в Штатах. Займись бизнесом, неважно каким, однажды и тебе повезет. А откуда капиталы у нынешних олигархов и своры чиновников неважно»...
– Как ты думаешь, почему в России исчезла молодая творческая интеллигенция? – поинтересовалась она при встрече с Максом.
– Для того, чтоб они появились, сначала необходимы люди, способные это оценить, – усмехнулся Макс, – вспомни, кто в 60-х слушал бардов и первыми читал Платонова и Булгакова? Не кучка современных мажоров интеллектуалов, по плебейски слизывающая все с западной поп культуры, а наша прежде многочисленная научно-техническая
интеллигенция, работавшая в основном в закрытых НИИ. И пока она снова не появится, никакого возрождения России не будет.
– Да, – согласилась Соня, – НИИ позакрывали. Молодые талантливые ребята, окончив, например «физтех» или университет, уезжают в Штаты. Раньше существовал «железный занавес», а теперь как их здесь удержать?
– Это, конечно, глупость, – осторожно заметил Макс, – но думаю, необходим какой-то вселенский катаклизм, который приведет к естественному закрытию границ.
– Надеюсь, не очередная война? – испуганно спросила Соня.
– Нет, конечно, что-нибудь более щадящее, – успокоил Макс.
– Раньше ты говорил совсем по-другому, – осторожно напомнила Соня, – хвалил это время и все такое прочее.
– Раньше мне казалось, что принадлежу к кругу избранных, а теперь, когда оказался среди обычных людей, шоры с глаз упали, – признался Макс. – Кстати, ты ничего не слышала о новом заболевании – коронавирусе? По первичным симптомам это обычный грипп, но с очень тяжелыми последствиями. Поражает в основном легкие. Человек начинает задыхаться и умирает от удушья. Говорят, что появился в Китае, в Ухане, еще зимой во время недели высокой моды китайцы завезли его в Милан. Сейчас он с бешеной скоростью распространяется по Европе и, по-видимому, скоро появится в Москве. Поражает в первую очередь пожилых людей, так что берегись.
– А как же мой юбилей? – обеспокоено поинтересовалась Соня. – Ведь мы собирались праздновать в ресторане, гостей пригласить.
– Я предлагаю ресторан пока отложить и отпраздновать на квартире узким кругом, – решительно заявил Макс. – Знаешь, береженых Бог бережет.

ГЛАВА 5.
Это была их последняя, по-человечески нормальная встреча. Макс как в воду глядел: дальше события не просто пошли, скорей покатились, словно сорвавшийся с горы снежный ком, разраставшийся до ужасающих размеров.
В последней декаде марта власти Москвы, а вслед за ними Подмосковья и Петербурга объявили карантин. Пенсионерам старше 65-ти отключили соц. карты и вообще запретили выходить на улицу. Остальное население, в том числе студентов и школьников отправили на «удаленку», а в общественных местах всех обязали носить маски с перчатками. Сначала казалось, что карантин ненадолго: неделя, другая и все образуется. Но время шло, умирало все больше народу, больницы были забиты тяжелыми больными, срочно строились новые.
Соня с Идой остались в квартире одни. Племянника срочно переселили к родителям, и он появлялся раз в неделю, принося необходимые продукты. По «ящику» постоянно твердили о заболевших и попавших в реанимацию.
«Что это, как ни новая война, – думалось Соне, – только на передовой теперь не военные, а врачи в «красной зоне»».
К вечеру телевизор надоедал хуже горькой редьки, и они с сестрой садились чаевничать. Воспоминания за чашкой чая текли рекой, перескакивая с одного на другое, и часто затягивались до полуночи. Слушать Ида не любила, предпочитая говорить сама. Это оказалось весьма кстати. Соне давно хотелось кое-что узнать, но при прямом вопросе Ида скорей всего уклонилась бы от такого же прямого ответа и ушла в себя. Поэтому Соня решила разговорить ее исподволь.
– Ты хорошо помнишь, как мы в центре после войны жили? – как-то спросила она, – расскажи.
– Ну конечно, после войны мы жили на Малой Качаловской, – задумчиво произнесла Ида, – в комнате на втором этаже. Окна выходили во двор. Помню, в этом доме квартира у актрисы Валентины Серовой была. Бывает, летом высунешься в окно, а во двор въезжает роскошный немецкий автомобиль с откидным верхом, и она сама за рулем в перчатках, светлом платье в горошек и такой изящной шляпке. А зимой, когда верх у машины был поднят, она из нее в серой норковой шубке выходила и к подъезду шла. Всегда такая элегантная. А иногда вместе с ней ее муж Константин Симонов приезжал. Правда на Малой Качаловской она прожила недолго, по слухам на Ленинградский проспект переехала.
– Ты никогда мне об этом не рассказывала. А как ты ее узнавала? – недоверчиво перебила Соня.
– После фильмов «Жди меня» и «Сердца четырех» Серова была известна даже больше самой Любови Орловой, – Ида задумчиво покачала головой. – Потом уже, когда и мы съехали на Ленинский, я узнала, что они с Симоновым расстались, Валя спилась и умерла в полном одиночестве. А он – хорош, такие стихи ей писал, пока вместе были, одно «Жди меня» чего стоит, его вся страна во время войны читала. А на похороны не пришел, наверное, вторая жена не отпустила...
А еще рядом с нашим домом по Малой Качаловской часто другие автомобили шастали, черные такие, взрослые почему-то шепотом их называли «Марусями». Они часто подъезжали к особняку напротив, в нем проживал сам Берия. А потом, после смерти Сталина дом однажды военные оцепили. Шептались, когда Берию пришли арестовывать, он отстреливаться начал. Его убили и, завернув в ковер, вынесли из дома.
– Ты что-то путаешь, – хмыкнула Соня, – его судили и только потом расстреляли.
– Ничего я не путаю, – обиженно возразила Ида, – как говорится, за что в свое время купила, за то и продаю, в суде его двойника судили...
Соня понимающе покачала головой:
– Извини, я тоже не так давно слышала эту версию. А как было на самом деле, мы все равно никогда не узнаем. Кстати, давно хотела тебя спросить: помнишь ту соседку, которая однажды спрятала своего любовника у меня в комнате. В последнее время я что-то перестала встречать ее. Ты не в курсе, что с ней стало?
– Не могу вспомнить, кажется, ...– речь Иды стала невнятной и сами собой закрылись глаза.
«На сегодня все, – поняла Соня, – не хочет вспоминать это».
Она помогала Иде лечь в постель, а сама поспешила в свою комнату. Наступало время связи по мобильному с Мексикой.
Когда все мыслимые темы были переговорены, сестрам ничего не оставалось, как разбрестись, каждая по своему углу. Соня еще крепилась, проводя сутками в Интернете за многочисленными сериалами, посмотреть которые, раньше не было времени. А Ида целыми днями сидела перед маленьким телевизором в кресле-качалке и дремала. Однажды ночью Соне почудилось, что по квартире кто-то ходит. Осторожно приоткрыв дверь, она увидела Иду, бродившую как сомнамбула по коридору с большим кухонным ножом в руке, лезвие которого поблескивало в свете луны.
– Ты что здесь делаешь? – осторожно поинтересовалась она.
– Уже третью ночь кто-то топчется в подъезде. Поднимется на нашу площадку, подойдет к квартире и слушает, что внутри происходит. Ты помнишь своего Валентина? – глядя безумным взглядом, спросила Ида. – Мне кажется, это он. Объявился снова, хочет проникнуть в квартиру, чтоб свести со мной счеты.
– Прошло около 50-ти лет, он забыл давно обо всем, с какой такой стати ему сводить с тобой счеты? – резко возразила Соня.
– Это я ему сказала, что у тебя сидит любовник, и он поверил! – глаза Иды торжествующе блеснули.
«Как только закончится карантин, ее просто необходимо отвести к психиатру, – решила Соня. – А пока суть да дело, нужно что-то предпринять, а то однажды ночью она с ножом на меня кинется. Все ножи не спрячешь, их на кухне много».
Не откладывая дела в долгий ящик, она наутро позвонила дочке и рассказала о странном поведении ее матери.
– Она говорила тебе, что в январе лежала в больнице? – после паузы поинтересовалась та. – Так вот, доктор предупредил, что весной возможны снова не только провалы в памяти, но и обострение в виде припадков безумия. И даже на этот случай лекарства оставил. Я сегодня же пришлю их. А ты крепись, пожалуйста, ходят слухи, что карантин скоро отменят.
Дочка оказалась человеком слова. Уже поздно вечером в дверях появился племянник в маске и протянул сверток.
– Как обстоят твои дела с отъездом, визу получил? – поинтересовалась Соня.
Племянник отрицательно покачал головой:
– Похоже лавочка с выездами на учебу за рубеж закрылась надолго. Придется доучиваться здесь.
«А чем здесь плохо? Все от человека зависит, от его желания получать знания, – хотела спросить Соня, вспоминая годы собственного учения. – А Макс оказался прав, вот и первая ласточка осталась в своем гнезде»...
По счастью лекарства оказали должное успокаивающее действо, и несколько ночей Соня провела спокойно. Но тут возникла другая напасть. Квартира, которую давно не убирали, начала потихоньку приходить в упадок. Однажды проснувшись, Соня почувствовала запах гнили.
– Что происходит? – спросила она, заходя в комнату сестры.
Та ответила ей полубезумным взглядом. Разбираться с причинами возможности не было.
«Квартиру давно не проветривали. Необходимо срочно сделать это, хотя бы на кухне», – решила Соня и сразу вспомнила о своих давних страхах.
Соня страдала боязнью высоты и потому, когда открывали окна, предпочитала не смотреть вниз. Но недели вынужденного заточения в четырех стенах пересилили. Настежь распахнув фрамугу окна, она сначала с опаской выглянула вниз на улицу и, убедившись, что ничего не происходит, полулежа на подоконнике и опершись локтями о фрамугу окна, погрузилась в этот неведомый ранее мир и с жадным интересом созерцала его, сама не помнила сколько. Картина внизу напоминала кукольный домик громадных размеров, обитатели которого жили по только им ведомым законам.
Прошел час или больше, и Соня почувствовала, что необходимо сделать передышку. А когда она распрямилась, успевшее поднадоесть жилище уже не выглядело таким убогим. С тех пор день за днем Соня открывала окно и подолгу наблюдала за кипящей внизу
жизнью. Она чувствовало, как в лучах весеннего солнца постепенно прогревается воздух, зеленеют, кажущиеся игрушечными, деревья, а снующие фигурки людей все больше освобождаются от одежды.
И всякий раз, возвращаясь в исходное положение, Соня чувствовала себя так, словно вернулась домой после долгой бодрящей прогулки. Жизнь внизу за окном с каждым погожим днем манила все больше. Однажды в самом конце апреля, когда на улицах заметно обезлюдило, Соня, преодолевая страх, отважилась выйти из дома. С трудом отойдя от подъезда, она вдруг осознала, что практически разучилась ходить и шаг за шагом стала наверстывать упущенное. Так в осторожных неспешных прогулках незаметно пролетел май, и наступило лето...
«С сегодняшнего вечера карантин отменен!» – голос диктора звучал так, словно он зачитывал долгожданное сообщение об окончании войны...
Соня еще толком не успела переварить эту радостную новость, как вслед за ней уже вечером передали другую: известный артист в состоянии сильного алкогольного опьянения выехал на «встречку» на Смоленской площади и врезался в «Газель». У артиста сработали подушки безопасности, а водитель «Газели» в результате лобового удара получил травмы, несовместные с жизнью... На экране то и дело с комментариями повторялись кадры с места происшествия, снятые дорожной камерой и рпортерами.
«Макс оказался прав, встряска в обществе началась, – испуганно подумала Соня. – Завтра же первой электричкой отправлюсь на дачу от греха подальше»...

ГЛАВА 6
Валентин с женой сидели у телевизора и отказывались верить своим ушам и глазам. Только недавно мэр города объявил об окончании режима карантина, и как по заказу авария со скандалом и жертвой в центре Москвы.
– Такие зигзаги возможны только у нас в России, – заметила супруга и прислушалась, – похоже, телефон звонит.
И сразу у Валентина защемило сердце. Беда никогда не приходит одна, наверное, с матерью что-то случилось. Старушке стукнуло в этом году 90, и она в любой момент могла отойти в мир иной. Казалось, давно пора свыкнуться с этой мыслью, но Валентин привык, что мать незримо всегда где-то рядом, и не мог представить без нее свое существование. Он опрометью метнулся в прихожую, с трепетом снял трубку... и услышал бодрый голос матушки:
– Вы смотрите телевизор? что творится в мире!
«Слава Богу, она здорова», – мысленно перекрестился Валентин.
– Я завтра обязательно навещу тебя, и поговорим, – успокоил он матушку.
– Именно за этим я и позвонила, – сообщила та довольным тоном. – Думаю, пока снова не объявили карантин, нам необходимо решить все наши вопросы.
– Ты надумала меняться? – у Валентина от этой новости чуть не перехватило в горле.
– Завтра жду к 12-ти, – не вдаваясь в подробности, матушка положила трубку.
Глобальный обмен квартир был главной проблемой, не дававшей покоя Валентину после выхода на пенсию. В 90-е они сумели достаточно удачно разменяться и, оставшись вдвоем с женой в однокомнатной квартире практически на тогдашней окраине города, выделить дочке двухкомнатную. С тех пор ситуация несколько изменилась, у дочери выросли дети и пришла пора кардинально решить эту проблему. Мать Валентина жила в приличном
районе, в однокомнатной, выделенной ей, как ветерану войны и ни под каким соусом не хотела ничего менять в своей жизни. Только недавно ее удалось уломать съехаться, с условием, что Валентин с женой поедут в двухкомнатную квартиру дочки, а та с разросшейся семьей займет трехкомнатную, разменянную на две однокомнатных.
Сделка сорвалась из-за карантина, и теперь предстояло ей вернуть статус-кво.
«Нужно зайти по дороге в какой-нибудь магазин из тех, что вчера только открылись, купить небольшой свежий «Наполеон» и твердого сыру, моя матушка пока сидела на карантине, изголодалась по тому и другому, – решил Валентин, наутро выходя из дома, – пожалуй, так и сделаю».
И только едва добравшись до перекрестка, он осознал, что за время карантина совсем разучился ходить. Тем не менее, Валентин, превозмогая себя, выполнил все задуманное и с легким сердцем позвонил в знакомую дверь.
– А ты почти за три месяца нисколько не изменился, – оглядывая сына с головы до ног, довольно заявила матушка. – За гостинцы спасибо, поставь их пока в холодильник, обязательно помой руки и возвращайся, – и направилась шаркающей походкой в комнату.
«А она для своих лет очень здорово держится, – заметил про себя Валентин. – Что значит старая, еще военная закалка».
– Знаешь, мне кажется, это Господь наслал на нас мор за прегрешения, – внезапно заявила матушка, когда он, выполнив все ее предписания, уселся напротив.
– Ты имеешь ввиду грехи всего человеческого рода? – поинтересовался Валентин.
– У каждого грех свой, а складываясь, они создают грех вселенский, – удрученно заметила матушка.
– Ну и какой же грех у нас с тобой? – недоуменно спросил Валентин.
– Та самая девушка Софья, которую ты мне когда-то показывал. Ты ведь бросил ее, так и не разобравшись. Это не по-мужски. А я, каюсь, тогда пошла у тебя на поводу.
– Я ей позвонил, когда вернулся из Сибири. Ее сестра сказала, что она вышла замуж и не хочет меня видеть, – вздохнул Валентин.
– А ребенок? – мать испытывающе посмотрела на сына.
– Какой еще ребенок? – недоуменно спросил он. – Это не мой.
– А чей же? Ты что, не знаешь, что у тебя тогда родился сын? – удивленно поинтересовалась мать. – Месяца через два после того, как ты уехал учительствовать в Сибирь, я как-то позвонила сама и долго говорила с ее матерью. Она мне рассказала, как все обстояло на самом деле.
– А мне, почему сразу ничего не сказала? – взвился Валентин.
– Не будем ворошить былое. Не думала, что дело зайдет так далеко... В общем так, ты мой единственный прямой наследник и, что бы я не завещала другим лицам, ты всегда оспоришь завещание в суде. Поэтому я решила завещать половину этой квартиры тебе, а вторую половину Соне и ее сыну, т.е. моему внуку. А ты, как порядочный сын, должен исполнить мою последнюю волю. Поклянись! – глядя Валентину в глаза, попросила она.
Тот испуганно кивнул, и в эту минуту раздался звонок в дверь.
– Это нотариус, – довольным тоном пояснила матушка, – я пригласила его, чтобы все оформить законодательно.
– У тебя сохранился номер Сони? Если не возражаешь, пока ты будешь заниматься с нотариусом, я ей позвоню, – предложил Валентин.
– Вот, возьми, там прямо на первой странице все записано: телефон и домашний адрес, – матушка протянула сыну простую ученическую тетрадку, – и иди, открой дверь, не заставляй человека ждать.
Впустив нотариуса, Валентин решительно прошел на кухню и, достав мобильный, открыл тетрадь. Наверху страницы был написан московский городской номер, который был ему знаком. Сказав матери, что он не в курсе, Валентин соврал. На протяжении сорока с лишком лет он иногда позванивал, всегда натыкался на старшую сестру Иду и, перекинувшись с ней парой слов, клал трубку. От нее он узнал, что Соня снова вышла замуж, уехала с мужем в Мексику, в Москве появляется только летом и даже слышать о Валентине не хочет. Другой поставил бы на этом точку и прекратил звонить, мало ли, что случается в молодости. Но Валентина, как преступника тянет на место преступления, периодически разбирало и, лишь сделав очередной звонок, он снова успокаивался на пару лет. Правда в последний раз он звонил с пяток лет назад, и за это время много что могло измениться.
«Будь, что будет», – решил Валентин и, набрав знакомые цифры, нажал кнопку вызова.
– Слушаю вас, – отозвался на другом конце после паузы старческий голос.
– Попросите, пожалуйста, Соню, – стараясь говорить, как можно спокойней, попросил Валентин.
– Ее нет, – прошелестело в трубке, и Валентин внезапно узнал голос.
– Здравствуй, Ида, это Валентин, не забыла еще? – представился он.
Повисла долгая пауза, видимо на другом конце линии размышляли, узнавать его или нет.
– Здравствуй, – наконец прошелестел в трубке голос Иды. – Зачем звонишь? Решил узнать, живы мы еще или нет?
– И это тоже, – усмехнулся Валентин, радуясь, что позвонил не зря и его узнали. – Позови, пожалуйста, к телефону Соню, если она в Москве, мне нужно сообщить ей нечто очень важное.
– Она сегодня утром уехала на нашу дачу, – ничуть не удивившись, окрепшим голосом сообщила Ида, – там берет мобильный, так что можешь позвонить. Сейчас посмотрю.
Записав желанные цифры, Валентин хотел дать отбой, но чувство вины, терзавшее душу все эти годы и усилившееся сто крат после разговора с матерью помешало сделать это.
– Скажи Ида, – набравшись духу, – отважился он, – зачем ты мне тогда сказала, что Соня в комнате с любовником? Ты ведь сама привела этого парня и знала, что это неправда?
– Мне никогда не нравился ваш скоропалительный брак, – спокойно ответила Ида, – и я решила проверить ваши чувства. Как видишь, они не выдержали испытания.
«Ты что, Господь Бог, чтоб нас испытывать, – хотелось выкрикнуть Валентину, – какое ты имеешь на это право? – но тут же сообразил, что этим никому не поможет и дал отбой».
Теперь предстояло главное, набрать номер Сони. Валентин сделал паузу, собираясь с мыслями, и вдруг услышал голос матери из комнаты. Она звала его.
– Мы закончили, – сообщила матушка довольным тоном, – верни тетрадку, я хочу передать нотариусу координаты Сони. Если ты забудешь, он найдет ее сам.
«Позвоню Соне сам сегодня вечером», – решил Валентин
– Что ж, теперь, когда дело сделано, можно и чаю с тортом попить, – предложила матушка, - пойдем на кухню, я поставлю чайник.
Супруга встретила Валентина тревожным взглядом.
– По глазам вижу, обмен не состоится, – удрученно констатировала, – твоя матушка опять придумала какую-то причину.
«Говорить или не говорить? А если матушка позвонит и сама все расскажет?»
– Ты, как всегда права, – отводя взгляд, ответил он. – Помнишь, я тебе как-то говорил, что в молодости у меня была другая женщина? Мы с ней прожили всего несколько месяцев, и однажды вернувшись домой, я застал в нашей комнате незнакомого парня. Психанул, как водится, и, не слушая никаких объяснений, ушел. А эта Соня к тому времени была уже беременна. Когда ее старшая сестра сообщила мне об этом, я посчитал, что это не мой ребенок и уехал в Сибирь. А сейчас оказалось, что этот парень пришел вовсе не к ней, а к соседке, а та, чтоб избежать нежелательной встречи со своей матерью, попросила спрятать его.
– А что же Соня? – поинтересовалась супруга.
– Да, ничего, родила сына и подала на развод. Потом вышла замуж за мексиканского студента, родила от него еще сына, и они все вместе уехали в Мексику. Правда, сейчас она в Москве.
– И решила на старости лет достать тебя? – усмехнулась супруга.
– Что ты? – испуганно отмахнулся Валентин, – она даже не в курсе, я проверил. Это чистая инициатива моей матушки, которая этим поступком хочет искупить вину перед ней и внуком.
– Нашла время, – заметила с досадой супруга. – Ну и что же нам теперь делать?
Валентин растерянно пожал плечами:
– Может, она еще передумает? – с робкой надеждой поинтересовалась супруга. – Только ты в это дело больше не лезь. Я сама позвоню ей, – немного подумав, решительно заявила она, – только не сегодня, когда она ожидает звонка. А своей Соне пока не звони, идем лучше ужинать...
Телефонный звонок раздался около девяти утра. Звонила женщина из соцстраха, обычно заходившая к матери.
– Срочно приезжайте, – сообщила она возбужденным тоном, – ваша матушка не открывает дверь и не отвечает на телефонные звонки.
«Может, вышла в садик напротив подышать или решила до магазина дойти», – не зная, что и думать, Валентин поймал первую попавшуюся машину и, добравшись до дома матушки, открыл дрожащими руками входную дверь в ее квартиру.
Лишь зайдя в комнату и увидев матушку, лежавшую в чистом белье бездыханную на кровати, понял, что она уже не передумает.
«Теперь нужно срочно звонить нотариусу, – подумал Валентин, с горечью глядя на навек уснувшую мать. – Просить, чтобы огласил завещание после 40-ка дней».
Минуло уже две недели с тех пор, как Соня безвылазно жила на даче. От кипящей страстями столицы было далеко, и благостная тишина Подмосковья с почти незаметным очарованием природы и чистым бодрящим воздухом здесь ощущалась сполна. После вынужденного «заключения» в московской квартире неспешное житие среди перелесков с березками и заросшим ряской, живописным прудом за околицей дачного поселка действовало так успокаивающе, что у Сони потихоньку стал просыпаться прежний интерес к жизни.
В комнате Иды она нашла несколько сборников отечественных детективов, которые обычно покупают в книжном ларьке перед дорогой и оставляют без сожаления на столике
купе вагона, и теперь, особо не вникая в суть, с любопытством перелистывала страницы. Посредственные детективы своим убогим языком и хаотичным описанием бытовых подробностей, как нельзя лучше передавали ощущение времени в лихие 90-е. В Москве, слава Богу, ситуацию с коронавирусом удалось взять под контроль, это вселяло пока робкую надежду, что скоро все образуется. И Соня с успокоенной душой вспоминала настрой общества в перестроечные времена и последовавший за этим развал в стране, только уже не глазами родившейся здесь иностранки, а в «шкуре» обыкновенной россиянки...
Единственное, что по-прежнему тревожило, это неразбериха в Мексике. Коронавирус постепенно проник и туда, но в отличии от России, где был установлен жесткий карантин, тамошние власти полагали, что эпидемия сам собой сойдет на нет. И по словам Феликса, с которым она регулярно перезванивалась, ситуация в стране становилась все тревожнее.

ГЛАВА 7
Сороковины пришлись на начало последней декады июля. На скромных поминках в квартире матушки, собравших все три поколения семьи, Валентин внезапно ощутил, что совершенно не чувствует вкуса. На следующий день у него поднялась температура. Вызванная «Скорая» определила первичные признаки COVID и отвезла его в «Коммунарку», где выяснилось, что легкие поражены уже достаточно сильно и необходимо подключение к аппарату.
– Напомните, если выживу, чтоб позвонил по этому телефону, – протягивая клочок бумаги с номером, попросил он сестру.
В середине июля очередной звонок Сони остался без ответа. Она набрала номер еще и еще, пока ей не ответила жена Феликса, сообщив, что тот лежит в больнице с COVID, и его подключили к аппарату искусственной вентиляции легких. А еще через пару дней позвонил Раф и глухо сообщил, что Феликса не стало.
– Только не вздумайте с Максом приезжать, – осторожно попросил он, – у нас здесь черт знает что творится.
Сначала Соне почудилось, что она просто ослышалась, а когда новость все же достучалась до сознания, внутри все оборвалось и полетело куда-то в преисподнюю. Казалось, еще мгновение и она рухнет без чувств. Но в ушах вдруг что-то щелкнуло и сознание вновь вернулось в прежнее состояние.
– Как такое могло произойти? – спросила она Рафа громким безумным голосом, каким обычно говорят не вполне хорошо слышащие люди.
– У Феликса дела сначала пошли на поправку, наши врачи решили сэкономить и отключили его от аппарата. А ночью ему снова стало хуже и он умер...Это у вас в России вовремя объявили карантин и лечат, как полагается, – пояснил Раф, и Соня по его тону поняла, что сам он сдерживается из последних сил, – а у нас долго никто в коронавирус не верил, а сейчас каждый спасается, как может.
– Сам держись, – пожелала она Рафу и совершенно обезумевшая от горя кинулась в Москву.
– Ты зачем появилась так рано? – встретила ее вопросом Ида.
– Феликс умер! – еле выдохнула из себя та.
Ида посмотрела на нее так, будто речь шла о смерти собачки.
– Полетите с Максом в Мексику? – вежливо поинтересовалась она.
– Нет, границы закрыты! – словно моля о помощи, Соня в отчаянии посмотрела на сестру.
– А как же, ...– Ида видимо хотела спросить, как они будут жить дальше, но тут позвонили в дверь и на пороге возник Макс.
– Мне отец только что позвонил, – глядя безумным взором, сообщил он.
Что было дальше, Соня запомнила плохо. В обезумевшем сознании постоянно крутилась одна мысль:
«Пал смертью храбрых, как на войне»...
Из оцепенения Валентина вывел голос медсестры:
– Вас сейчас повезут на диагностику легких.
– Мне нужно срочно сделать один звонок, пожалуйста, – жалобно попросил он сестру.
Та протянула мобильный и записку с номером:
– Только недолго.
Валентин набрал номер Сони и нажал клавишу.
– Слушаю вас, – ответил на другом конце мужской голос.
– Позовите, пожалуйста, Соню, – попросил Валентин.
– Вы ошиблись номером...
«Ида ошиблась... случайно или специально и продиктовала не тот номер, – мелькнула догадка в затуманенном мозгу, – нужно срочно позвонить ей».
После нескольких долгих гудков на другом конце провода ответил незнакомый женский голос.
«И здесь облом, как назло! – удрученно подумал Валентин, – а может просто трубку взял кто-то другой».
– Позовите, пожалуйста, Иду – попросил он.
– Ида заболела, эта ее сестра Соня, – ответили на другом конце.
У Валентина екнуло сердце:
– Это я, Валентин, не узнаешь? Я звоню из больницы, у меня коронавирус, – сообщил он.
– Ты зачем звонишь, покаяться решил перед смертью? – после паузы раздраженно поинтересовалась Соня. – Я не могу говорить долго, не до того, у меня младший сын скончался в Мексике от коронавируса пару дней назад. А когда Ида узнала об этом, ее разбил инсульт.
– Прими мои соболезнования, – удрученно произнес Валентин. – А наш сын как поживает?
– Он в порядке и сейчас в Москве.
Валентину хотелось задать еще множество вопросов, но голова раскалывалась все сильнее, и разговор было пора заканчивать.
– Звоню я тебе потому, что совсем недавно умерла моя мама, и перед смертью завещала тебе половину своей квартиры, – выдавил из себя он из последних сил. – Тебе будет звонить нотариус, так что не удивляйся. И прости, если сможешь, что все случилось так глупо. Я лишь недавно случайно узнал, от матери, как обстояло на самом деле...
Осень в этом году сильно припозднилась, и все аллеи Николо-Архангельского в конце ноября были буквально еще усыпаны желтыми умиравшими листьями.
– Похороны за похоронами, – грустно произнесла Соня, – в августе Феликс от нас ушел, а теперь твой отец, которого ты так никогда и не увидел. Как мне передали, он умер от последствий коронавируса.
Они с сыном стояли поодаль от семьи Валентина, не желая вносить сумятицу в такой скорбный день.
– Наверное, к лучшему, что мы не встретились, – вздохнул Макс. – Я всегда считал только Рафа своим отцом и сейчас, несмотря на оставленное тебе наследство, ничего не изменилось.
– Да, – пожаловалась Соня, – как это не прискорбно говорить, наследство пришлось весьма кстати. Теперь тебе можно будет жилищные условия улучшить. И знаешь, мне впервые хочется уехать из родительской квартиры, – Соня неслышно вздохнула. – Как будем жить дальше? К концу лета эпидемия пошла на убыль, и я грешным делом решила, что все образовывается. А в сентябре новая вспышка началась, теперь надежда лишь на вакцину, которая должна появиться к концу года... Помнишь, ты говорил, что миру необходима встряска, – повернувшись к Максу, задумчиво спросила она. – Эта встряска наступила. У меня ощущение, что по миру распространяется глобальное землетрясение, земля под ногами покрылась трещинами, они становятся все шире, убежать от этого некуда. А на островках между трещинами начинают рушиться дома и люди погибают под обломками. И среди них наш Феликс. Знаешь, я перед отъездом задала ему вопрос: не жалеет ли он о том, что по существу прожил жизнь зря? Он ответил тогда уклончиво, стал сравнивать свою судьбу с Набоковым и его «Лолитой». Теперь тот же самый вопрос я хочу задать тебе. Ведь ты же талантливый социолог, не жалеешь, что жизнь сложилась именно так?
– Ни в коем случае. Вспомни, что ответил Луначарский, когда его спросили: какое высшее образование нужно получить, чтоб считаться интеллигентом, – философски заметил Макс. – Он ответил, что образование может быть любым, но одно должен получить ваш дед. второе – отец, а третье – вы сами. Оба моих сына впитали наш с женой интерес к гуманитарным наукам и получили высшее образование. С некоторых пор я стал считать это главным. Без интеллигенции нельзя, по крайней мере в России, – Макс достал из кармана плоскую фляжку со стаканчиком и, налив, протянул Соне. – Держи, это текила. Давай Феликса с Валентином помянем. Сколько мы этой текилы за разговорами с Феликсом выпили, даже представить трудно... Знаешь, мне до сих пор Феликса очень не хватает. Часто веду с ним мысленно диалог, пытаясь объяснить, что всех денег не заработаешь. Он при жизни не успел понять этого, – Макс глотнул, не чокаясь из фляжки. – В процессе этой встряски многое уже кануло и еще канет в небытие. Выжившим останется только разгребать завалы и жить... в том числе за тех, кто ушел.
«Ничего, прорвемся как-нибудь, ведь мы в России, – внезапно подумала Соня, чувствуя, как после выпитого по всему телу разливается успокаивающее тепло. – Скоро придет зима и накроет все своим покрывалом. И мы снова увидим все небо в алмазах».
                ноябрь 2021