(из сборника эссе "Иносказания")
Апрель с минуту на минуту заканчивался, а девушка по имени Ассоль всё никак не могла разучить балладу майского жука, порученную ей сыграть во время торжественного спуска на воду нового быстроходного парусника: она то торопилась, то сбивалась с ритма, то фальшивила, сдергивая с места совсем не те ноты. Днём музыкантша стыдливо пряталась на шумной верфи, а вечером, когда жители расходились по домам, шла к старому мореному дубу возле заброшенной дамбы, где на корнях почерневшего исполина раскладывала прыткие ноты. Придавив странички теплыми округлыми камушками-голышами, она привычно перебирала длинными легкими пальчиками тугие струны сувенирной лако-красочной балалайки, скромно представляя себя в попутных мечтах победительницей городского конкурса исполнителей на народных инструментах: стройную, гибкую, в темном бархатном декольтированном платье и нежном ожерелье из розового жемчуга, залитую вожделенным праздничным светом софит, со слегка отброшенной назад головой и прикрытыми, от наслаждения, глазами …
…Медленно, гладко отходил ко сну Зурбаган. Как обычно в эту пору, как по команде, тридцать витязей прекрасных, во главе с не менее прекрасным черноморского загара дядькой, вальяжно выходили пред ясны очи юного дарования чредой из кипучих морских вод, одобрительно бряцая в такт холодным оружием. Но, как и прежде, не было среди них, грезившегося в девичьих коротких, но памятных снах, долгожданного Грея…
– Эх, девка, зазря ты ночами под морёным дубом трели-то свои замысловатые в пустоту выводишь. Глухо твоё дело. Аль не слышишь, какой в этих местах прибой шумный? Уж и через пару шагов ничего не разобрать. Замуж тебе пора, – настойчиво, со знанием дела, кивал красавец Черномор, начисто лишенный музыкального слуха и всякого такта, но прямолинейный, как всякий заправский вояка. – Слушай, сюда (махнул он до сих пор верившей в сказки, перезрелой Мечтательнице): брательник мой троюродный в этих краях «на кильку» ходит. Так вот каждый год новую кастеляншу на судно берут. Верное дело… Да ты не кривись, не подумавши. Нотами так, во время перекура, в мозгах пошебурши. Но не тяни, слишком уж. А надумаешь, кивни: по старой памяти слово замолвлю. А чё? Девка ты – справная. Может, и не болтливая даже: ни разу, кстати, не слышал, о чем ты там лопочешь…
– Считаю… – ало зарумянилась Ассоль.
– Ишь ты, а ноты, видать, тоже счёт любят, – усмехнулся дядька и кивком пригласил присоединиться балалаечницу к тайней зурбаганской вечере.
...Но Ассоль ничего-таки больше не ответила развеселым вьюношам, а что и ответила, то прибой унес… Знамо лишь, хлопала беспомощно своими пшеничными колосистыми ресницами, да всякий раз откровенно смущалась речам витязей невозвышенным, снаружи и впрямь прекрасных, (ну, а внутри…), да отрицательно (что метроном на одну осьмушку), головой мотала на частенько подносимое ей запатентованное экспортное зелье на дубовых «буруньках», крупной морской солью сдабривая обуглившиеся в желудях картофелины (словно совсем из другой сказки забредшая на берег пустой Белоснежка среди гномов-великанов) с бригадой невозмутимых морепроходимцев. С аппетитом, но аккуратно пережевывала она полусырой духмяный картофель, в то время как мозгу девушки, будто на старой заевшей пластинке кружилось: «В Москву! В Москву! В Москву!». Кружилось-вертелось, словно романтически-музыкально настроенное сердце само посылало невесть кому бесшабашные сигналы…. В то время, как руки машинально прижимали к вздымавшейся пышной груди народный инструмент, внутри которого всё ещё звенела эхом партия копошащегося доброго толстяка-майского жука, всё ещё щекоталась, перемещаясь внутри балалаечницы неизвестной таинственностью, легкомысленно, призрачно и в то же время отчаянно, как это часто случается с Ассолями всех возрастов и мастей, не давая расслышать что-то более важное и существенное, но давая пищу для прочих сказаний и домыслов.
----
Впервые опубликовано в сообществе «Харизма»
(апрель, 2012 г.)