Он появился в нашей квартире осенью, мне тогда и четырнадцати лет не было. Мама привезла его из Москвы. Надо сказать, что по тем временам за две минуты стоянки следовавшего из столицы поезда, народ успевал выгрузить из вагонов столько багажа, что требовалась не одна пара рук встречавших на небольших станциях.
Из Москвы везли всё то, чего не было в маленьких городах. Вплоть до туалетной бумаги белого цвета. Каждую осень мама умудрялась одеть и обуть не только нашу семью, но и согласно спискам – семьи заводских друзей и родных из другого города. А уж про финики, гречку, сыры и ветчину, горошек и оливки, апельсины и бананы что и говорить! Ещё мама привозила книги, это был любимый и самый тяжёлый чемодан, который отец с радостью нёс с вокзала домой. Стоило его открыть, как наружу вырывался запах приключений, аромат любви, шахматные гамбиты детективов, и не перебивал эти запахи даже марокканский апельсиновый дух. Рассевшись по-турецки на ковре вокруг чемодана, мы рассматривали каждую книгу, намечая, кто и какую возьмёт читать первым. Библиотека пополнялась, а у меня было задание от отца: добавить в картотеку своевременную запись.
Но та осень была явно не книжной. Помню, как мама, подобно факиру, колдовала над большой коробкой, осторожно снимала упаковку и заговорщицки шептала:
- Ребята, это нечто! Это сказка, это мечта!
С той минуты, согласно маминому взгляду на мир, мы должны были любоваться и бережно относиться к чехословацкому напольному торшеру. Он занял своё место между кресел, величаво поглядывая на нас светящимся трёхглавым стражем.
Не дай бог коснуться его влажной тряпкой во время мытья пола!
- Золото потемнеет! – мама была настороже.
- Настоящему золоту - ворчал отец, — вода не страшна.
Уход за позолоченным торшером с тремя абажурами в форме старинных фонарей, обтянутых какой-то немыслимой по тем временам королевской тканью, возложили на меня. Очевидно, я с детства была обязательной в этом вопросе, так казалось моей маме. Хотя, чего греха таить, помню, как торопливо протирала его позолоченный блин, выполненный в виде ступенчатого перехода с меньшего диаметра на больший, влажной половой тряпкой.
- Если ты золотой, так выдерживай все требования 11-й группы шестого периода! - хмыкала я на буржуазию, вспоминая таблицу Менделеева, но тут же вспомнила и маму, которая работала мастером ОТК на концевых операциях. Уж она-то обязательно заметит разводы. И я натирала основание сухой тряпочкой, переходя к позолоченной ноге, декорированной тёмным деревом, и таким же креплениям для абажуров.
Давно уже нет родителей. Торшер пережил их. Я, как и мама, отдала немалую часть своей жизни работе в ОТК, иногда слыша: "И в кого ты такая вредная, отэкашка?!" - если что-то делали не так, как было в моём представлении. После смерти мамы забрала этот раритет к себе в дом как одну из самых дорогих для меня вещей. Сегодня, бережно протирая позолоченный круг, вдруг вспомнился мамин голос: "Ребята, это нечто! Это сказка, это мечта!"
Ему больше сорока лет. Та немыслимая королевская ткань, сохраняя свою стать, по-прежнему рассеивает неяркий свет и не утомляет наших глаз. Форма плафонов в виде благородных фонарей создаёт сферическую тень, напоминающую сказочный мост. Золото ничуть не потемнело! Жалко, что мама этого не увидит и не узнает, что папа был прав...