У Маргариты Сергеевны был один существенный недостаток, она не могла прощать опустившимся людям. Точнее, она ими брезговала. В представлении ее, бывшей учительницы, человека безкомпромисного, под категорию эту подпадали многие. Она так презирала алкоголиков, что могла бы пнуть лежачего, если бы никто не видел. Соседская девчонка, ногастая и вострая, сосущая пиво из жестянки, заливающаяся звонким смехом в присутствии веселого ровесника- пивопийцы, столь ее раздражала, что ей делалось плохо с сердцем! Маленькая и хрупкая, как тринадцатилетняя девочка, она оставалась таковой и в шестьдесят. Про таких говорят, что сзади- лицей, а спереди- музей. Однажды, когда имела глупость в сумерках возвращаться из супермаркета с пакетом, наполненным неказистой снедью, в основном крупами, она скорее почувствовала, чем увидела приближающуюся юркую сущность, заинтересовавшуюся сумкой. Будучи неробкого десятка, резко развернулась и в свете фонаря сверкнула таким ненавидящим взором своих больших и карих, миндалевидных глаз, что незадачливый воришка только усмехнулся и ретировался со словами - Ладно бабка, живи пока... Помнится она подумала тогда, что если бы сумку вор отнял, а она была бы в силах и вооружена, то неприменно бы догнала и убила! А ведь в сущности- добрая женщина! Еще Маргариту Сергеевну всерьез беспокоила растущая в геометрической прогрессии семейка циган, поселившаяся в подвале по соседству и трудившаяся дворниками. Дворники из них были так себе, зато циганят мать и дочь рожали на перегонки, ежегодно. О декретных отпусках, похоже не ведали, младенцев перепоручая старшим детям. Не болели никто и никогда. Не выпивали. Цыган Маргарита Сергеевна побаивалась, к детям присматривалась. За старших оставались подростки, одогодки. Однажды она видела, как те укачивали на качелях детишек, которым не исполнилось и года, вцепившихся крохотными почти шоколадными ручонками в поручни, пока те не усыпали, уронив чумазые личка на плечико. Тогда старшие снимали младших с качелей и укладывали на видавшие виды матрацы, в оранжевых разводах, просушивающиеся тут же на траве. А позднее, она была свидетелем и того, как эти же подростки, озираясь, что-то раскладывали в зарослях заброшенного двора по соседству. И все бы ничего, но зоркая Маргарита заметила, что почти сразу к этому месту стали подбираться тощие личности с затуманенным взором, в мешковатой неряшливой одежде, долго шарящие в кустах дрожащими руками. Выходили не сразу, сильно пошатываясь. Маргарита Сергеевна сорок лет проработала в школе и знала про все. Она пришла к подвалу и попросила детей позвать отца, благообразного цыгана с проседью в залихватском чубе. Чем то он ей был неуловимо симпатичен и она все ему рассказала. Выслушал молча, не благодарил, просто кивнул головой, но подростков этих Маргарита во дворе больше не видела. Подросли другие и также укачивали и укладывали на матрацы младших, вплоть до середины ноября. Почти до этого же времени все они обходились без обуви и почти без верхней одежды. Еще она, по иронии судьбы, изменившая традиции, потомок давней врачебной династии,чья мать протрудилась всю жизнь участковым терапевтом, дед- акушером-гинекологом, а прабабка Тамара успела таки блеснуть агатовыми глазами на своем первом и последнем бале,-страсть, как не любила богатеев. Особенно пузатых, с лоснящимися физиономиями обжор, в нелепо сидящих на них прикидах от кутюр. Ненависть эта сформировалась с 2013 года, когда она, имеющая большой стаж работы вынуждена была из-за болезни матери выйти на пенсию досрочно. Мать умирала. Тяжело. Долго. Тогда ей и была назначена пенсия в 1120 гривен, что соответствовало примерно 120 долларов США и позволяло мало мальски выживать. Маргарита Сергеевна в душе всегда была революционером. Вот это -"мы земную жизнь переделаем",- не давало ей покоя. И сама так жила и детей так воспитывала. Не своих- чужих. Но на волне и в пене революции пришел Шоколадных Дел Мастер со товарищи. Гривна обвалилась в четыре раза. Пенсию как-то так пересчитывали, прибавляли, убавляли, что и нынче она сильно не дотягивает до сотни зеленых. Когда болела мать, она без раздумий относила в скупку все те золотые побрякушки, суть материнской любви, в ломбард поблизости. Страна Ломбардия! Туда же канули и остатки фамильной серебряной сервировки, немногочисленные, сохранившиеся чудом. С серебряными украшениями, столь любимыми матерью и носимые ее до самой болезни, приходилось сложнее. В скупку не принимали. Но они проживали почти на территории знаменитого одесского Стараконного рынка. Там торговали обедневшие сограждане, разложив товар на клеенках прямо по ходу, вдоль улицы и совершенно открыто, в витринах выставляли серебряные украшения несколько крутых торгашей, мимо которых участковый, только что прогонявший бабульку с семечками, проходил стыдливо опустив очи долу. Было очень стыдно, но она предложила одному такому несколько украшений. Отобрал лучшее, оценил на вес и на глаз, очень дешево, но, что делать,- отдала. Пришла еще вскоре, мать необходимо было оперировать, получила список лекарств от хирурга на пятизначную сумму. В витрине торгаша увидела материн браслет, витой, старинный. Цена, наклеенная на пакетик изумила ее, ровно в двадцать раз больше, чем она получила. Продавец, несомненно узнавший ее сказал только
- А ты попробуй, тетка, постой, поторгуй! Но за перстень, старинный с маркизом аметиста, все же заплатил щедрее. Операция матери не помогла. Лишь запустила долгую и мучительную эпопею ухода последней. Пока еще удавалось вымывать и проветривать, Рита брала детишек для подготовки к школе, учила и английскому и даже французскому, если желали родители, языками она владела с детства, благодаря матери. От отца было только отчество. О нем в доме было говорить не принято. Никак, ни хорошо, ни плохо.Жила она тогда по инерции, ухаживала за больной. Сказать, что она любила свою мать, едва ли можно было, разве что в детстве, ранней юности. Позднее, много натерпелась от строгой родительницы и подружки ее Берточки, врача гинеколога. Если хорошенькая студентка педина Риточка, задерживалась изредка до 23 00, очень редко впрочем, то она уже на следующий день подвергалась унизительному гинекологическому осмотру в кабинете Берточки. Так, что и соплеменников материной подруги, Маргарита Сергеевна, тоже не жаловала, очень уж хитры и эгоитстичны! Но и Берта Исаевна тоже заболела, вскоре после матери. Опять продавали последнее и тоже бессмысленной была операция. Если бы подруг можно было положить рядом, то это были бы две амазонки наоборот. Как известно, представительницы этого воинственного племени, мужененавистницы, удаляли себе правую молочную железу, чтобы не мешала тетиву лука натягивать!. А у подружек удалили по левой... Те еще феминистки! Ох и наслышалась юная Риточка, в особенности от тети Берты, что де все мужики потные и похотливые животные, которым одного только нужно от бедной девушки! Когда и подруга матери лежала при смерти, без сознания, Маргарита попыталась вызвать сына ее со слов умирающей повесы и свободного художника, которого сама не видела с юности, да без толку. Проживал он теперь уже в другом, соседнем государстве, на связь не выходил. Приехал много позже, когда она обеих уже похоронила, Почти сразу в двухкомнатную квартиру Берты переехал не последний жековский чиновник. К тому времени, когда обьявился Борис, сын, квартиру матери перепродали уже трижды, концов было не найти. Да и не стал бы этот сильно потрепанный и спившийся дед хоть как то шевелиться. Какая ни какая коммуналка у него в Питере имела место быть. Остановился у Маргариты. Постелила ему в материной комнате. Потешаясь, старик ухватил ее за тонкую кисть и тут же отпустил, рассмеялся. Между ними Маргарита считалась недотрогой и звалась старой девой. Но это было не так, точнее не совсем так. За год до своего тридцатилетия Рита, на вид которой не давали и двадцати, встретила Его! Мать с подругой, как раз уехали к другим морям, отдыхть, а девушка довольствовалась собственным привычным пляжем, грязноватым и лишенным малейшей инфраструктуры. Ну и что, она молода, свободна, в отпуске. А солнце, как известно, светит всем одинаково!. Познакомились там же, на пляже. Он подсел, предварительно одобренный согласием. Подкупил вежливостью. А еще, она просто утонула в его синих смешливых глазах. Жест, с корым он откидывал свою слегка волнистую прядь от лица, навсегда врезался ей в память!Так они и ходили, похожий на цыгана, загорелый, мускулистый юноша и хрупкая, похожая на испанку девушка. С ним у нее все случилось впервые. И первая любовь, когда они, почти неделю спустя, прокрались мимо его спящей тетки, у которой он гостил в мансарду под крышей и там она ему вверила себя и его же утешала потом, поскольку тому казалось, что он совершил святотатство. Она тогда смеялась сквозь слезы, вдыхая мускусный запах его кожи каждой своей клеточкой. И еще откидывала влажной ладошкой слипшиеся кольца его длинных, во моде того времени волос. С ним она впервые попробовала пива у барной стойки и не смогла скрыть разочарования, как ребенок, которому вместо конфетки подали горчицу. Она его смешила, забавляла, изумляла. Особенно, когда, блефуя им захотелось заночевать в мотеле и она заговорила со швейцаром бегло по французски. Так и заночевали! С ним она пила шампанское, которое прежде могла лишь пригубить. С ним она пила по капле жизнь и наслаждалась! Но не во всем он сумел быть так же осторорожен, как с приобщением ее ко взрослой жизни. Еще и уезжать нужно было срочно. Он, конечно же вернулся, да было поздно. От матери и в особенности от Берты, беременность, сопровождающуюся почти постоянной рвотой, скрыть было невозможно. В "моде" были миниаборты. Берта практиковала на дому. Рита была так слаба и деморализована, что сопротивления не оказывала. Процедура не помогла. Госпитализация, сепсис. Еле выжила. Он пришел в больницу однажды только. Принес апельсины. Плакал. С тех пор она не ест апельсинов, даже рядом с ними в супермаркете не проходит. Много позже она узнала, что проживает он теперь в одном с ней городе. И хорошо, что спустя десять лет она так подурнела и поседела, что в согбенной особе никак нельзя бы было узнать прежней прелестной девушки. А его она узнала! Так же хорош, может не так жизнерадостен, но во взгляде обращенном им на девочку лет восьми, синеглазую и бойкую, она увидела все то, что когда то было обращено к ней. А от слов его - Ритуля! Ты замучила старого отца!- Маргарита Сергеевна заметно вздрогнула и быстро пошла прочь.
Она давно уже простила к тому времени и себя, и мать, и Берту. И даже ощутила на себе их правоту, когда все же, желая родить ребенка, пошла навстречу чужим желаниям. Действительно,- грубые, похотливые животные! Да только всевышний редко дает второй шанс....