Мишка

Лето, когда ему стукнуло шестнадцать, выдалось наискучнейшим. Шел второй послевоенный год, мальчишки рано взрослели умом и характером. Пережив слишком суровое детство, они научились смотреть на мир глазами зрелых людей. Иначе говоря, Мишке не довелось бегать в «коротких штанишках», а парусиновые летние брюки, купленные на вырост, держались исключительно благодаря ремню, туго стягивающему худые бедра. И то — как мать не старалась откормить единственное дитя, последствия блокадного рахита выпирали со всей очевидностью колкими ключицами, а ткань в мгновение истончалась на острых, как бритва коленках. Что, впрочем, не мешало Мишке ощущать себя мужчиной.
Единственное, чего он боялся — показаться теперешнему корешу Веньке эдаким маменькиным сынком. Отец Веньки, если таковой имелся,  геройски погиб на фронте, и этот факт откликался в душе Михаила ревнивым уколом: по неясной причине он испытывал вину за своего отца, получившего бронь. Отец был химиком и в начале войны принимал не последнее участие в разработке секретной краски, спасшей немало домов с деревянными перекрытиями от полного сожжения. Теперь он работал над проблемами тяжелой воды.
Да, им пришлось хлебнуть горя в блокаду, но сидеть в мышеловке и бить фрицев на фронте две больших разницы, как говаривала бывшая соседка по коммунальной квартире, Маргарита Соломоновна, нисколько не похудевшая,  на «блокадных пайках», а даже, наоборот.
Однажды Мишина мама попросила:
— Маргарита Соломоновна, не выбрасывайте картофельные очистки, я их смелю, и будет питательная каша для сыночка.
— И с чего вы взяли, Мария Тарасовна, что мы картошку варим ночами? Стыдно должно быть!
А вскоре пришел солдат с винтовкой, и пристрелил Абрама Моисеевича, ее мужа, без суда и следствия за мародерство прямо на глазах голодного Мишки. Оказалось, добрейшей души Абрам Моисеевич, который ведал снабжением бойцов ленинградского фронта, страждущим семьям от мужей и отцов посылочки переправлял с фронта. Бойцы  родным в блокадный город пять картошек отправляют, а он себе три штучечки в кастрюльку, те — кусочек сальца, а он себе добрых две трети ножичком — чик! — такие вот большие разницы.
Читатель может не понять, к чему я клоню, говоря о таких мерзопакостных вещах, только парнишке они тоже казались отвратительными. То ли дело фронт: все предельно — тут свои, там — враги.
Мишка цыкнул слюной сквозь передние зубы, как делает Венька: скоро он там?
— Ну, наконец!
Венька, в кепаре козырьком на ухо, подошел и тоже цыкнул:
— Гля, чо надыбал! — оттянул пальцем нагрудный карман черной вельветовой курточки, и Мишка узрел четыре папироски-гвоздика, — айда, брат, курнем настоящих!
Мишка присвистнул, и оглянулся:
— Куда? Не дай Бог папаше доложат.
— Не дрейфь. Давай в Прудковский! Сядем на газоне в сторонке: мы видим всех, нас — никто.
Идея Мишке понравилась, и вскоре они затягивались папиросами, с наслаждением пуская клубы дыма. Венька растянулся на траве, надвинув козырек на нос — настоящий мужичок, только совсем молоденький:
— Знаешь, особый смак в затяжке после обеда.
— После ужина тоже неплохо закурить, согласись. Я обожаю.
— Мда-а! — Венька помолчал, — знаешь, мамка не ведает, что курю, зачем огорчать женщину, тем более мать.
— А если бы жена?
— Чего? Дурак ты, какая жена?
— Когда-нибудь женишься?
— Пожалуй. Да, ладно, отвяжись, — Венька рассмеялся, — женилка не выросла, а туда же. Выпить хочешь? Знаешь, как здорово: выпил и затянулся. Мужчины при этом глаза закрывают, такое наслаждение. Я иногда у матери винца отолью стаканчик и балдею.
— А мать?
— Она не замечает, полторы смены пашет, придет, сядет ужинать, глотнет с устатку каплю, и голова разве в тарелку не падает. — Помолчал. — Жалко ее, вырасту, не позволю работать. За двоих буду вкалывать, смотри, какие плечи. — Постучал кулаком по своим плечам. —  Айда ко мне, покейфуем, мамка в ночную. — Присел. — А вот и гости! Здорово, медвежатники!
Мишка оглянулся: сзади выросли две фигуры — Панкрат и Гусь, получивший  говорящую кличку за огромные красные руки. Ходили слухи, что ребята подворовывают.
— Неплохо живете, салаги! Дай затянуться.
— Свои кури, Панкрат, — Веня деловито протянул хабарик. Тот выпустил дым колечками и передал Гусю, — мать дома?
— В ночь, — нехотя сказал Венька, — а что тебе до нее?
— Женюсь, — загоготал парень, — батькой твоим буду, слыхал? Ладно, не боись. Махра, махорочка, э-эх, фронтовая! Бутылка есть, а выпить негде, сечешь Склифосовский? Предоставишь площадь?
— Отчего ж,  как раз ко мне собирались, — Венька кивнул на Мишу, — с дружком-приятелем.
— Сынок, тебя Максимкой кличут?
— Михаилом, — Мишка нахмурился.
— Мишка, Мишка, где твоя сберкнижка, полная червонцев и рублей, ладно Михась, не топырься, дай пять. — Миша нехотя протянул парню руку и встал.

— Минька, просыпайся, скоро мать придет! — Венька тряс его за плечо. Мишка открыл глаза:
— Что ты здесь делаешь?
— Я? Я у себя дома. Скоро мать придет, утро.
— Утро? Как?
— Девятый час. Тебя предки чай с собаками ищут.
Мишка потряс головой:
— Во рту, будто конница проскакала. А где ребята? Гусь и Панкрат.
— Совсем ничего не помнишь?
— Помню, пили водку, а затем…, — Мишка пожал плечами.
— Ребята обещали денег, надо где-то посторожить.
— Ладно, я домой.
Мать всплеснула руками:
— Явился, горе мое! Мы с отцом собрались в милицию заявить, да хорошо сосед Петр Митрофанович видел тебя с Венькой в компании далеко не лучших парней района. Он сообразил, что вы не просто так у Венькиного подъезда трётесь. Отец шуганул парней из квартиры Веньки, но ты уже крепко спал, и он не стал будить.
— Ой! — Сказал Мишка, — теперь папка убьет меня.
— Убить не убьет, но разговор, верно, будет, и чувствую не слишком приятный. Мал сынок водкой баловаться. Садись чай пить.
— Не, посплю чуток.
Мишка прошел в свою комнату и завалился на кровать. Задремал, но вдруг встрепенулся: что-то будет. Отец, ясно, не погладит по головке за водку. А ребята узнают, точно засмеют, скажут маменькин сыночек Мишка. Позор! Лучше порка, чем беседа отца с Гусем и Панкратом.
Отец пришел со службы раньше обычного, как ни в чем не бывало сел ужинать. Мишка сидел рядом, не поднимая от тарелки глаз.
— Котлеты объеденье! А сын? Вкусно? — Мишка что-то пробурчал в ответ. — Похоже у сыночка аппетит не тот, а мать? Если у человека нет аппетита, значит, совесть не чиста. Что скажешь?
— Чего говорить, сам знаешь, провинился, — Мишка уставился в тарелку, — больше не буду.
— Подробнее. Что не будешь?
— Пить водку с большими парнями.
— А с кем будешь?
— Ни с кем…
— Трофим, ты рано пришел, — вмешалась мама, — праздник какой?
— Решаем судьбу единственного сына. У Валентина есть неплохая идейка, обещал придти на чай с вареньем. А вот и звонок! Открывай, мать!
Дядя Валя жил на первом этаже. Работал он дворником и всех знал. Раньше дворники всех знали и даже порой глядели за детишками, гуляющими без присмотра во дворах. Мелюзга наперебой работала метлами летом, лопатами зимой, помогая расчищать двор. Никто не считал это зазорным. А однажды дядя Валя вывел во двор велосипед «Орленок», оседлал сию машину, крутанул педали и фррр, мотор затарахтел,  дворник поехал по двору, оставляя за собой клубы дыма и запах бензина. Ребятишки следом с криками: Ура! Ура! Едет!
Потом дядя Валя дал всем прокатиться на чудо-технике. Вот такой был дворник  у них.
Сегодня дядя Валя был одет в костюм, и Мишка поначалу даже не узнал его.
— Зачем церемонии? — Сказал отец, — не ахти, какие гости.
— Ну не скажите, Трофим Семенович, вы человек известный, научный, так сказать, а я из простого народа, но понимаю и уважаю отечественную мысль. И тоже с почтением  прикасаюсь к техническим новинкам. Ах, как сынок ваш вырос! Давно ли вот такухоньким дитем лопаткой сугроб ковырял. Чудо ребятенок был!
— Не был я такухоньким! Война окончилась мне пятнадцатый шел.
— И ладно, не в этом чай дело. Ты, сынок, не дуйся. Скажи, хотел бы ты на белом пароходе свет объехать?
— Кто ж не хочет? — Фыркнул Мишка. — да разве берут в матросы без паспорта?
— А хочешь в училище морское на кока судового? Повара то есть. Уважаемая должность, я скажу, во все времена. Даже капитан и тот ближе к кухне старается держаться. Ведь испорть продукт, суп пересоли или кашу подожги, что будет с настроением пароходного состава? И заболеть можно от плохой еды. Так то. У меня в училище зять дерзает. Каково?
— Здорово! А возьмут?
— Сейчас набор, поди, узнай какие документы собрать и вперед!
— А Веньку можно?
— Конечно. Не ровен час в плохую компашку попадет беспризорная душа, а тама-ка и до тюрьмы рукой подать. Некому за парнем глядеть, то ли дело у тебя, сынок, и мамаша при дому, а папа очень уважаемая, даже знаменитая личность.
Мишка покраснел и уставился в пол: не знает дядька с кем он вчера водку хлестал, а то не говорил бы таких слов. Он заерзал на стуле, не терпелось бежать к товарищу и выложить замечательную идею. Венька, небось, и помыслить о морях-океанах не смеет.
— Валентин э-э, садитесь пить чай. Варенье сама делала, правда ягоды с рынка. Извините, отчества не знаю.
— Самое, что ни на есть простое: Иванович.
— Мам, я пойду?
— Не терпится?
— Да, хочу Веньке рассказать!
Отец кивнул, и Мишка сорвался с места.
Венька скользнул на лестницу, бесшумно закрыв дверь за собой.
— Спит мать?
— Ну. Айда во двор! Прошла голова?
— Давно. Есть дело. — Они присели на лавочку возле подъезда. Мишка, торопясь рассказал о разговоре с дядей Валентином. Венька слушал внимательно, даже рот открыл. Когда Мишка замолчал, ожидая реакции, воскликнул:
— Вот это да! Точно, говоришь? А где училище находится, спросил?
— Нет. Бежим ко мне, Валентин чай пьет.
— Ну, друзья, чего не знаю, того не знаю. — Валентин Иванович развел руками, — да вот же справочники есть всякие, там все-все написано, когда прием, на кого учат.
— Точно, в библиотеке можно посмотреть. Бежим, пока не поздно!
Справочник нашелся быстро.

Занятия начались в сентябре. Мишка открыл в себе тягу к кухне, и дома с удовольствием импровизировал, приводя мать в священный трепет. Вскоре он испек первый пирог, и торжественно водрузил сие творение на стол, в ожидание суда близких. Похвалам не было предела, и Мишка гордо заявил:
— У меня по муке одни пятерки! Во! Отец, представляешь, что это значит, пятерки по муке?
— Моряков будешь пирогами баловать?
— Эх, папка! А хлеб? В плавании мука первое дело, без нее и кока нет.
— А! Понятно. Что ж, не скрою, видел я сына ученым, но всякому свое. Богу — богово, кесарю — кесарево, а пекарю — пекарево.
— А по мне,  ничего важнее хлеба нет, — вмешалась мать. — И я знатного хлебороба или отличного повара славила бы, как артиста. Знаешь такое: хлеба и зрелищ? То-то. Но хлеб всегда на первом месте.
— Убедила! — Отец засмеялся. — Молодец, сын, горжусь. А торт можешь испечь?
— Торты еще не проходили, а творожную запеканку сделаю, пальчики оближешь.
— Вот и сделай, Позовем Валентина в воскресенье, отблагодаришь.
Мишка замялся:
— Неудобно…
— Неудобно спасибо не сказать. Человеку приятно, когда добрые дела помнят.
— Ладно.    

 Первый курс пролетел незаметно, Мишка и Веня перешли с пятерками. Летом оба устроились поварятами в сезонные кафешки, и уже в июле получили первые заработанные деньги. Венька гордо отнес «до копеечки» матери, и доложил товарищу, что та от радости плакала. Мишка купил маме подарок: золотое колечко с бирюзой:
— Деньги уйдут по мелочам, а ценное украшение останется.
И вот они на втором курсе, а там паспорт получат и ту-ту на белом пароходе мимо стран заморских в дальние дали.
Перед ноябрьскими праздниками велели ребятам торт испечь. Ах, какие торты печет Мишка! Мама не нахвалится. И подруги ее завидуют. Мишка не ходит по земле, а летает: еще бы, к великому празднику торт испечь доверили. Сидит Мишка за обеденным столом, а вид отсутствующий, мама нет-нет к горячему лбу сына руку приложит — не заболел ли? — а отец глянет, головой покачает — уж не влюбился ли сын? Думает Мишка о торте, глаз ночами не сомкнет. Однажды увидел во сне сказочное сооружение, наверху фигура вождя мирового пролетариата, вскочил, как подстегнутый, карандаш в руку и скорее рисовать сие великолепие, торопится, только не забыть. Не упустил даже лысинку в обрамлении серых волос, чуть подумал и знаменитой кепочкой прикрыл. Закончил, отодвинул от глаз на расстояние вытянутой руки, оценил: красота! Такая красота, сердце пляшет, ликует: а Владимир Ильич как живой. Сделал произведение искусства,  обязательно на выставку достижений пошлют. Ай, да Мишка!
  Печет торт, бисквит на бисквит, и кремовая прослойка между ними не забыта, но это ерунда, главное впереди. Взбивает Мишка крем, у него спланировано как придать крему любой цвет. Любовно ваяет фигуру Ленина, костюм, жилет, бородка, и венец — мудрая лысинка, говорящая о Великой заботе вождя трудового народа. Решил кепку отменить, чтобы не закрывала высокого лба, да и в кепке вождь проще смотрится.  Два дня не ел толком, наконец, вышел в столовую с лицом победителя, грудь вперед:
— Мама, умираю с голоду, дай покушать!
Набил брюхо, и скорее к работе, осталось всего ничего — коробку соорудить. Сам склеил, упаковал торт, и перевязал красной лентой: всё!
Преподаватель открыл коробку и обмер. Пауза воцарилась в безлюдном  классе. Парнишка гордо вскинул голову, ожидая восторга учителя. Тот лязгнул зубами и выдохнул, хватаясь за грудь:
— Так-так-так, это что ж такое? Как прикажете понимать: вождя мирового пролетариата есть будут? Знаете, на что смахивает? Чем дело пахнет? Вредительством. Да, да, вредительством. Хорошо, никто не видит этого безобразия, и я, чтобы не видел. Забирайте и вон из училища! По муке вам три! И забудьте мечтать о дальних плаваниях!
Выбежал Мишка на улицу с тортом в руках, едва рыданья сдерживает, и к Веньке. Тот увидел товарища, всполошился, домой за руку втащил:
— Мама на работе! говори!
Говорит Мишка, губы синие, трясутся, будто у покойника:
— Венька, скажи, я враг народа?
— Какой враг? Ты же не нарочно. Покажи торт! Знаешь, вождя съедим, а кремом наискось «С праздником Октября» и скажем, так и было.
— Да-а? Только учителя не обманешь.
Достал Венька маленькую водки, граненые стопки, капнул понемногу:
— Давай для успокоения, мать говорит, первое дело.
Выпил Мишка, закусил кремовой головой, а Венька откусил вождя по пояс:
— Вкуснота необыкновенная, дурак Влад Яр.  Ты, Мишка, лучший кондитер в мире!
— Да-а-а. С тройкой по муке. — Слезы вновь хлынули из глаз кулинара.
— Ничего, Михась, хочешь,  и я заберу документы. Не хочу, мол, без друга за границу!
— Что ты, Веня? Учись, дружище, а я найду свое дело. Веришь? — Глаза Мишки высохли мгновенно и блеснули новым огнем, — Запишусь в драмкружок или танцкласс. Танцором свет объеду, ноги длиннющие. Гости в доме — я первый кавалер: танго, не хотите ли, вальс предпочитаете? С удовольствием.  А что? Будешь еще торт?
— Наелся.
Мишка сгреб сооружение, принесшее столько горя, обратно в коробку, и, пряча от друга слезы, вынес на помойку.