Примерно в это же время в машине, уносившей Джину с Марио от дома Ханни, происходил совсем другой разговор.
— Ты видел во время своих пируэтов, что Свен наблюдал за тобой из окна второго этажа? Занавеска колыхнулась несколько раз. Ты его заинтересовал — это первое.
— Слишком быстро.
— Время относительно. Надо усилить давление и вызвать ещё больший интерес. В следующий раз тебя будет встречать Вилле в своём шикарном лимузине. С абсолютно другими поцелуями. Это его здорово озадачит. А до ваших поцелуев ты дезавуируешь Надин в его сознании. Как бы походя, между прочим. Ты измельчишь его жизнь и его окружение и укрупнишь своё собственное.
— Ты действительно на что-то надеешься? Ты лучше скажи: сама-то ты как? По твоей талии, сдаётся мне, паршиво. Выйдешь из окружения?
— Твоими молитвами. Я же старенькая, что мне остаётся? Набрешу себе что-нибудь на ночь — авось, успокоюсь. Так ты держи себя в руках. Спокойствие и хладнокровие. Не показывай, что ты в него влюблён, а то всё испортишь. Это должно достаться ему дорого.
— А ты держи координаты Вилле. И связь с нами. Постоянно. Тебе деньги нужны?
— Нет, есть пока.
— Ну тогда засос в шею.
— Извращенец. Ладно, давай.
Чмок.
— Ciao!
— Ciao!
Прошло три дня, настало третье свидание. Свен открыл дверь Марио. Улыбавшийся, радостный и смущённый одновременно, он шагал с Марио по дорожке к дому. Ему так много надо было сказать…
— Послушай, я должен извиниться перед тобой и перед Джиной. Я не знал, что вы знакомы.
— За что же?
— За своё поведение, но это даже не главное.
— Вы не дали ей автограф, но это ваше личное дело. Вы не обязаны были это делать. Кроме того, она приехала сюда вовсе не за ним.
— Да, я понимаю, но я повёл себя слишком… сухо. Я принял её за одну из докучливых поклонниц, не предполагая, что она ждёт тебя. И потом… назвал её скелетом.
— Она же этого не слышала, притом действительно сильно похудела. И часто сама себя называет скелетом. Так что, если даже принять во внимание, что я передал ей ваше мнение, она не обиделась.
— Ты ей сказал?
— Я ей всё говорю. Мы слишком близки.
— Она твоя родственница?
— Знакомая.
— А я думал… у вас обоих итальянские имена… и в ваших объятиях было, скорее, больше духовного, нежели чувственного.
— Так и есть, вы не ошибаетесь, хоть и смотрели со второго этажа, — Марио лукаво улыбнулся и посмотрел на Свена, зардевшегося и опустившего голову. — Вы опоздали. Вам надо было покраснеть ещё на первой фразе.
— Но второй этаж и от тебя не укрылся…
— От Джины, она дальнозоркая.
— А то, что касается двенадцатого этажа, — ты её имел в виду?
— Нет, что вы, я говорил совершенно отвлечённо. О несчастных случаях за последние три дня не сообщалось, а Джина из города не уезжала.
— А из-за чего она похудела?
— Из-за меня, из-за вас. Там много всего.
— Из-за меня… тоже? Так я ей нравлюсь?
— Нравились, даже очень. У неё вообще много любимчиков, как правило, в тысячах километров от неё самой. Я же говорил, она дальнозоркая… Но многое изменилось, так что сейчас я за её чувства не ручаюсь.
— А что изменилось?
— Во-первых, ваше второе невозвращение. Во-вторых, трансляцию летних соревнований с ARD убрали, вряд ли она вас когда-нибудь увидит, кроме разве что ретроспективы.
— Но я-то сам могу с ней встретиться, хотя бы для того, чтобы извиниться и дать этот самый злосчастный автограф?
— Это не совсем то, что ей нужно. Она по сути своей пассивна. Для неё главное — созерцание, причём далеко отстоящего. Это всё сложно и долго разъяснять. Вы же её совсем не знаете. Потом, вы её жестоко разочаровали со своим ребёнком. Она терпеть не может гетеросексуальные отношения. Для неё их наличие — признак крайней молодости, или крайней глупости, или безнадёжных испорченности и ограниченности.
— То есть… она лесбиянка?
— Нет, платоническая гомосексуалистка.
— Это как понимать?
— Так, что любовь между женщинами она допускает, но принимает пессимистически, как и любовь мужчины к женщине. Самые искренние, сильные и чистые отношения для неё — чувство мужчины к мужчине. А платоническая — по физиологии. Она же родилась женщиной, хоть в этом и не повинна.
— Но… между вами?
— Это совсем другое. Нас слишком многое связывает, чтобы пол вмешивался и играл главенствующую роль.
— У меня такое ощущение, что я стою перед заколдованным лесом.
— В таком случае сперва вам надо познать тайны магии, а для этого нужны уединение, сосредоточенность и спокойствие духа. У вас же сомнения и скандал.
Свен побелел.
— Откуда ты знаешь?
Марио рассмеялся.
— Да не я, а Джина. Ей делать нечего — вот она и кидает карты на своих любимчиков. А ведь у неё аналитический ум. Всё это прогнозируемо, так нет же — ей нужно подтверждение свыше… (Терпи, терпи, ты ещё не представляешь, сколько нам с Джиной должен.)
— (С ума сойти. Я всё-таки угадал — это какой-то бездонный колодец. Вот оно, сложное познание. Как ты неизъяснимо прекрасен…) Я и сам не могу объяснить, как всё это случилось. Ведь все рано или поздно уходят. Для каждого это болезненно, но у меня вылилось в какой-то кошмар. Три года я барахтался в трясине, увязая всё больше и больше. То, что я считал одной из немногих надежд на спасение, для других стало самоцелью. Этот ребёнок. Надин больше ничего не нужно: она получила, что хотела, и навесила это на меня, не понимая, что мне-то было необходимо совсем другое. Я не то что остался ни с чем — на меня ещё взвалили и эти отношения.
— Чего в жизни не бывает. Иванишевич тоже готов был жениться, только бы выиграть Уимблдон.
— Я не в браке.
— Мдаа… Вы в детях — это, конечно, хуже. Вообще-то Надин не виновата. Для женщины главное — ребёнок, хоть он в основном определяется мужчиной. Правда, бывает, что дети очень похожи на мать. Был бы это просто ребёнок, он всё равно был бы для неё главным. А это ребёнок от Свена Ханнавальда. Это ставит его мать над всеми остальными. Отними у неё этого ребёнка или дай ей другого, от другого человека, — и Надин неминуемо скатится к тем трём миллиардам женщин, которые живут на планете вне связи с вами, станет такой же, как все. Кому это хочется? Она будет предъявлять его каждому как знамя своего успеха и своей неординарности. Она предъявляет его и вам и требует постоянной любви, заботы, благодарности и внимания, забывая о том, что для вас он символизирует совсем другое…
Свен грустно кивал головой. Марио очень хорошо всё угадывал. Он умён. «У Джины аналитический ум». Может быть, они всё-таки помогут ему, если соображают как. Нужно, чтобы они могли. Нужно, чтобы они хотели.
— А у Джины есть ребёнок?
— Что вы. Вы её слишком примитивизируете. Дети у неё мм… совсем другого рода.
— Какого?
— Другого. Вы слишком любознательны. Она же не интересуется вашими.
— Да кому он нужен. Только лишняя ревность. Впрочем, ревновать уже некому.
— Кстати, вы верите в обратную связь?
— Какую?
— Обратную. Например, познакомились с Суской. Обнародовали её существование — и вызвали всеобщую ревность, которая по неведомым законам прежде всего обрушилась на вас. До этого шли сумасшедшие победы. Потом были японские этапы, на которые вы не приехали, а потом… форма испарилась, словно её и не было, да так и не вернулась. Ревность может быть прямо пропорциональна обожанию. Если обратная связь существует, то ревность активна и могущественна, правда, и для ревнующих тоже оборачивается злом.
— Ты считаешь, что…
— Ничто на земле не проходит бесследно, тем более энергия. Всё это выплёскивается в космос, формирует единое информационно-энергетическое пространство, которое в свою очередь влияет на отдельные ауры. Отсюда и пословица — на чужом несчастье счастья не построишь. Человек, который вас обожает, может стать вашим палачом. Вы об этом не думали?
— Господи…
— Справедливости ради надо добавить, что и вы можете стать палачом человека, о существовании которого не подозреваете. Один таиландец покончил жизнь самоубийством, когда в 1994 году сборная Аргентины на чемпионате мира по футболу не прошла в четвертьфинал, потому что не представлял чемпионат без сборной Аргентины. Но сборной Аргентины тот чемпионат заранее был заказан. И Баджио не виноват в том, что не забил в финале пенальти. Победа была предназначена сборной Бразилии, потому что Бразилия до этого потеряла Сенну. Он мог не выйти на третий этап гонок: у него были плохие предчувствия, машина плохо держала дорогу, накануне насмерть разбился Рацценбергер… Но он не мог не выйти. Он был заложником своей любви к гонкам, а эта любовь и этот талант были вложены в него свыше… Вы понимаете, о чём я говорю? Это не беспричинные отдельные явления, а звенья одной цепи, которые связаны между собой очень жёсткой зависимостью.
Свен поднял на Марио почти безумные глаза. Он расписывал себе многое, но и предполагать не мог, что разговор примет такой оборот. Марио уже несколько раз подводил его к черте, за которой существовала совсем другая жизнь. Его красота пленяла, его мысли завораживали, и их итог — жёсткая зависимость — рождал в Ханни и страх перед предопределённостью, и… и какой-то луч надежды. Откуда взялось это ощущение? Свен не знал и не был в состоянии уяснить, потому что Марио пока не затрагивал ни бесконечность, ни неисповедимость.
— Я погряз в своих сомнениях, а с твоих прелестных уст льётся что-то похожее на разгадку.
— Именно поэтому они прелестны, или вы устали от моей болтовни и вам хочется сменить тему?
— Мне интересно всё, о чём бы ты ни говорил. Ты словно подносишь свечу, и когда освещаешь то один фрагмент, то другой, мне кажется, что я прозреваю.
— Я подсвечиваю вашу жизнь? Вы слишком много мне приписываете.
— Даже больше. Жизнь вообще. Ты мне снился. Там тоже была свеча. И блики её пламени на твоём лице. И мне хотелось, как и сегодня, чтобы это не кончалось никогда.
— «Мне хотелось, чтобы это не кончилось никогда». То ли из Хемингуэя, то ли из Джины издания конца 2001 года, когда она говорила: «Я не хочу Новый год! Я хочу, чтобы этот не кончился никогда!»
— Она так говорила?
— Да, но, разумеется, тоже была обречена, вместе с 2001 годом, потому что вам оставалось выиграть ещё два этапа и сорвать большой шлем на Турне четырёх трамплинов. Не думайте, что она была так вредоносна, не желая вам победы. Тогда она вообще не имела о вас никакого представления.
— А ты?
— И я. Кстати, это Джина вас открыла. Ждала новостей с очередного теннисного турнира. Иванишевич играл в Дохе, вот она и попала его велением из Катара в Австрию. Le vie della provvidenza sono infinite.
— Что?
— Неисповедимы пути господни.
— Неисповедимы… но… но ведь эта предопределённость неокончательна. Существует ещё свободная воля. Ведь тот человек мог и не взяться за верёвку, а попытаться переварить настоящее в ожидании последующего.
— Трудно сказать. Самоубийство — скользкая тема. Если бы свободная воля была достаточно свободной, самоубийства удавались бы чаще. Да и что это такое — самоубийство? Когда человек первый раз берётся за иглу, он помышляет не о суициде, а о наслаждении, незаслуженность которого (я говорю не о деньгах) должна быть оплачена впоследствии нехваткой или передозировкой. Что это? Расплата за блаженство, кара за порок, освобождение от зависимости, закон действия и противодействия, установление равновесия? Хотел сорвать больше, чем тебе выделено, — и просчитался. Начальный импульс был сам по себе самоубийством, но осознания этого человек-то в себе не носил! Один семилетний пацан закручивал на шее полотенце. Ему было интересно, сколько он выдержит. Он выдержал всё и задохнулся, об этом не помышляя. А женщина с ребёнком, которого не могла прокормить, бросилась с пятого этажа. Вместе с ребёнком, положенным в сумку. Ребёнок разбился, а она сама осталась жива. Вы представляете её состояние, когда она очнулась? С отбитыми внутренностями и убийством собственного ребёнка собственными руками. Где тут кончается предопределение и начинается свободная воля? Джина бьётся над этим вопросом всю свою жизнь, а вы хотите его решить вот так, сразу и окончательно. Иванишевич не выдал бы самый грандиозный финал Уимблдона, если бы до этого не проиграл в них три раза, в каждом подходя к победе ближе, чем соперник. Где воля, где бог? Вы и сами говорите: «Мне кажется, что я прозреваю». В этом «кажется» бесконечность вариантов, от сомнений в стакане воды, который вы подносите к губам, до уверенности в возможности царства божьего на земле. Кстати, с чего бы это мне размахивать свечой во сне?
— Ты не размахивал. Она стояла в стороне. Её задувал ветер. И отсветы скользили по твоему телу… то есть… по лицу…
— То есть по телу и лицу. Вам побольше оргазмов надо сбрасывать на ночь и покрепче спать. Сны бывают коварны. Некоторые запоминаются надолго. Ещё влюбитесь и проговоритесь случайно. Будет тогда Надин бегать за мной по всему дому со шваброй в руках, промахнётся и набьёт шишку на вашем лбу. Ещё раз свободная воля потерпит поражение от божьего произвола в установлении справедливости: я-то вам снился, а не наоборот.
Глаза Свена из сияющих стали бессмысленными. Ситуация была критической. Ещё мгновение и…
— Скажи что-нибудь по-итальянски.
— E te ne vai con la mia storia tra le dita.
— Что это значит?
— Что Надин возвращается с прогулки. Да очнитесь же. Суньте голову под кран или включите телевизор. Или возьмите у неё ребёнка и отведите взгляд, уверяя её в бесконечной любви. Вам это легко будет сделать.
Тут Марио не удержался и прыснул. Так натурально, что Свен не уловил фальши. Он поплёлся к входной двери, как на эшафот, смотря на Марио откровенно зовущим взглядом. По лицу Марио скользила улыбка не менее таинственная, чем блики в грешных сновидениях.
Остаток встречи Свен провёл, ничего не соображая. Он описывал круг за кругом около Марио, утверждая свой гороскоп грацией тигра перед прыжком. (Нечто подобное Джина видела в рекламе видеосерии о животных, между прочим, на немецком телеканале. На обложке одного диска тигр умыкал бедную обезьянку, впившись зубами в её шею. Комментарии были излишни.) Свен точил зубы, пожирая Марио взглядом и высчитывая часы до следующего свидания. Но этому прекрасному дню был уготован печальный финал. Ханни попрощался с Марио и, поддавшись какому-то безотчётному порыву, взбежал на второй этаж к знаменитому окну. О, боже! К Марио приближался худощавый красавец с копной рыжевато-каштановых волос. Всплеск рук, поцелуй взасос, Марио цепляет ногой бедро незнакомца и скользит по нему, закрыв глаза. (А ты смотри на это и учись, извращенец!) Здесь не было ничего платонического. Свен до крови закусил губы, его лицо помертвело.
— Твой Марио обрастает поклонниками обоих полов и с каждым разом метит всё выше, — констатировала Надин, наблюдая, как Марио погружается в длиннющий лимузин. — Теперь ты три часа будешь выяснять, кто кому кем приходится: дядей, племянником или братцем?
Свен упёр лоб в ладонь, не удостаивая ответом этот выпад, что явно не устраивало атакующую сторону:
— Так кем? Братцем? А, может, тут духовная связь? Марио обзавёлся личным исповедником?
— Какое знакомое лицо… Где я мог его видеть?
Желание Свена сбылось: Марио был, по крайней мере, бисексуалом. Но разве Ханни так представлял себе момент, когда он в этом убедится? Он был так несчастен, что Надин оставила свои нападки и принялась наблюдать и вспоминать. Два дня он ходил сам не свой, всё вспоминал Джину и гадал, кто она такая. Теперь зациклился на этом парне. Может, он… Да нет, это вздор. Наверное, опять обуяли воспоминания, и он спасается, схватившись за первое попавшееся впечатление.
А Свен в это время раскачивался на качелях, то взлетая, то опускаясь. Перед ним пробегали картины трёхдневной давности и последних часов, его сон, лицо Марио. Он взмывал. И тут же свидания с Джиной и этим невесть откуда взявшимся красавцем, мерзкий засос и быстрота, с которой чужим взглядом определялось его состояние, — и Ханни падал. Марио вроде и не придавал большого значения ни своим словам, ни своим действиям, только вбрасывал их в жизнь Свена, не думая, что ничего не значащее для него самого количество может оказаться для Ханнавальда слишком большой дозой. Он ничего не утверждал, не пытался отстаивать свою точку зрения — просто ставил человека, к которому был равнодушен, перед фактом. Есть рука бога и свободная воля. Если хочешь, выбирай соотношение себе по душе. Есть Джина, незнакомец и твоя любовь. Оставь всё неизменным или вступи в бой с неясным исходом. Я буду смотреть, это меня позабавит. Ты рассыпаешься как личность и исчезаешь как явление, но здесь нет моей вины. Ты избрал меня своим спасательным кругом, не спросив, согласен ли я, и забыв о том, что я тебе ничего не должен. Так не удивляйся, увидев меня в ореоле чуждых тебе до последнего дня дум и в посторонних отношениях. Ты любишь меня не только из-за меня самого. Желание забыться в этой любви для тебя не слабее. Ты очень удобно пытался расположить свои чувства…
— Love is a flame that can’t be tamed…
Свен поднял глаза. С экрана телевизора на него смотрело его сегодняшнее несчастье и голосом с потрясающим тембром разъясняло те ошибки, которые он совершил. Ханни вспомнил английские слова, слетавшие с губ Марио в недавнем сне. Лёжа с ним в пригрезившейся постели, он воспевал чужую любовь, слишком явно вставшую сегодня перед Свеном…
— О, господи!
После «Keep Of Pretending» зазвучала «Sacrament». Причастием был Марио. Жизнь Свена из безрадостной, но прямой дороги превратилась в тысячу путей, манивших и пугавших, ласкавших и ранивших одновременно. Палач и жертва, он не знал своих преступлений и ещё не ведал всей меры наказания. «Ведь я красивей, но, забыв меня…» Откуда это? Ах, да Лопе де Вега. «Собака на сене». И тут итальянцы. Если бы Марио встал бы сейчас перед ним и сказал, что кара иногда предшествует проступку, он бы вообще помешался. Но Марио нет. И не будет ещё долго. Он ушёл в свою жизнь, бросив Ханни в водоворот новых страстей. Я люблю тебя. Я хочу тебя. Ты станешь моим. Любой ценой.
Так Свен и провёл последующие дни. Красавица Джина потихоньку обрастала жиром на местных колбасках и грохалась с Вилле в нарды, замышляя новые злы. Вилле развлекался её парадоксами в ожидании Марио.
Пока не пришло четвёртое свидание…
Свен встретил Марио у входа.
— Ты обзавёлся личными рок-звёздами?
— Угу. Балдею от этого тембра. А «Funeral Of Hearts» — вообще… Хорошо, что он не знает, как мы с Джиной орали эти песни. Ни у неё, ни у меня нет ни слуха, ни голоса. Мы компенсировали это громкостью и экспрессией.
— Мне лично это показалось прекрасным. В моём сне ты цитировал мне отрывки.
— Так у вас вещие сны.
— Это зависит от тебя. Что ты…
— Да, так что у вас с крышей?
— Она у меня поехала.
— Я не в фигуральном смысле.
— А в практическом крыша откладывается. Она действительно вылетела у меня из головы. Я забыл заехать в магазин.
— Тогда что у нас в смысле меню? Салат, картошка, пирожки?
— А ты и печь умеешь?
— Умею. Вам бисквит или что-нибудь нежнее? — Марио наклонился, слово «нежнее», слетев с губ, потонуло в волосах, закрывших щёку.
Им ещё многое предстояло сказать и сделать. Ещё не появился у ворот Свена, закружив его окончательно, красавец Филипп, вызванный Джиной на подмогу, ещё Вилле не обвесил чёрными бриллиантами шею Марио, ещё не состоялась очередная встреча в ночи, так любящей окутывать своим мраком самое сокровенное, ещё Марио не продиктовал в этой ночи свои условия Свену, ещё Свен не достаточно хорошо разобрался в итальянском. Всё это должно было идти своим ходом и развиваться разумно и постепенно. Но Свен, опережая события, бросился к двери, щёлкнул замком, кинулся обратно к Марио и впился в его губы хищным поцелуем, стремясь снова сорвать это самое «нежнее», потому что оно могло предназначаться только ему одному. Марио с ужасом чувствовал, как предательски слабеет сопротивление его рук, упёртых в грудь Ханни.
— Раскрой губы.
— Нет.
Марио говорил «нет», но, произнося это, соглашался, потому что губы размыкались на слове «нет». Отрицание стало подтверждением. Марио отвечал, забыв обо всём на свете. Ни здравый смысл, ни уходившее время, ни воля Джины не могли остановить их. Руки Марио теперь обнимали спину Ханни, руки Ханни скользили по джинсам Марио. Слившись в этом бесконечном поцелуе, они презрели всё, даже мановение руки, творившей их. Созданное отделилось от творца. Они плыли в этом бесконечном неразрешавшемся поцелуе, владея тем, кто их создал, и кроя всё по своему произволу. Фантазия покорилась своему творению, сжигавшему её планы, отступила и замерла в восхищении, любуясь заревом, над которым плыл этот бесконечный неразрешавшийся поцелуй.