Часть третья
1
Новая институтская жизнь пришлась Копылову в самое яблочко: свобода, свобода и еще раз свобода! Когда хочешь ложись, куда желаешь ходи, что сбрендит в голову делай! В интернате перед самым выпуском много твердили о том, что после их многослойного образа жизни любое обыденное существование покажется им, янычарам, тусклым и унылым. Ничего подобного! Все тотчас же вокруг Алекса наполнилось своей собственной полноценностью и завлекательностью.
Группа, в которую он попал, оказалась весьма разношерстной по составу, в ней имелись как энциклопедические московские умники, так и самозваные ломоносовы из медвежьих российских углов, и стоило с кем-то из них как следует разговориться, как непременно у него обнаруживалась своя исключительно оригинальная биография с персональными выводами и умозаключениями об окружающем бытие, которые ничем не уступали тем взглядам, что обладал сам Алекс. Когда же чуть спала общая эйфория от поступления, то прямо на глазах в их группе началось происходить еще более забавное формирование настоящего классового общества, прямо как по какому учебнику. Вчера все были просто поступившими абитуриентами, сегодня разделились на активных и пассивных собеседников, завтра появились те, кто стал тебе предпочтительней, послезавтра это уже закрытые для других сотоварищества.
И месяца не прошло, как весь их тридцатиголовый коллектив распался на «бюджетников»-отличников, «пэтэушников», чьи небогатые родители из кожи вон лезли, чтобы оплатить образование своих чад, и «братанов», названных так с намеком на криминальное происхождение больших капиталов их родителей. Попав в бюджетники, которых не любили ни пэтэушники, ни братаны, Алекс, впрочем, совершенно не закомплексовал, продолжал со всеми весело здороваться и непринужденно общаться, совсем не обращая внимания с какой кислой миной ему отвечают на его вопросы. В результате достиг среди одногруппников статуса одинокого рейнджера, приятеля ни для кого и одновременно приятеля для всех.
Почти так же лоялен он был к своим однокомнатникам и в общаге, за исключением того, что не позволял им в комнате курить и шуметь после двенадцати ночи. Для того чтобы завести столь суровый порядок, ему не потребовалось даже ни с кем драться, просто продемонстрировал при свидетелях, как он может самого крепкого из них, бывшего морпеха Ерёму, за полторы минуты повалить на пол и связать его же джинсовым ремнем, – как говорится, привет вам от тренера по рукопашному бою 114-го интерната!
Да, если разобраться, и не было у Копылова достаточно времени, чтобы с кем-то из сокурсников много тусоваться. Перед своим бегством на Запад он хотел досконально освоить Москву, познакомиться со всеми сторонами ее жизни, чтобы потом никогда не было сожаления, что он что-то в Белокаменной упустил. С этой целью Алекс раздобыл себе студенческий билет ВГИКа, вклеил в него свое фото и бесплатно стал шастать по всем театрам и Дому кино, не обходил своим вниманием и музеи с концертными залами, регулярно наведывался также в газетный зал Ленинки, где штудировал испанские и американские газеты, дабы «быть в теме» и языки не забывать.
Плюс ко всему был еще дядя Альберто, который продолжал лелеять мечту о выводе своего подопечного на истинно шпионскую стезю и когда бывал в Москве, то раз в неделю непременно приглашал «племянничка» к себе на обед, от которого Алекс как правило не отказывался – разговоры с Зацепиным за жизнь чем дальше, тем становились все более интересными, да и велись по преимуществу на испанском или английском языке.
В отсутствии же куратора в полном распоряжении Копылова переходила просторная квартира Зацепина и, что особенно важно, компьютер, подключенный к интернету. На нем Алекс не только общался с полдюжиной незнакомых девушек, но и начинал зарабатывать себе первые деньги, разрабатывая представительские сайты для частных фирм. Пока таких заказов было не очень много, но главное, что они уже были.
Словом, весь первый курс пролетел для Алекса как одна большая экскурсия на туристическом автобусе с замечательными видами, остановками и легкой усталостью от обилия впечатлений.
2
Очень часто разговоры с Зацепиным за жизнь перерастали в настоящие словесные баталии. Так случилось и на том обеде, когда они вдвоем обмывали присвоение капитану майорского звания. Со всеми коллегами Петр уже с этим делом отметился, теперь дал порадоваться за свой карьерный рост и «племянничку». Слово за слово спор пошел о непомерных бесхозных пространствах, которыми непонятно почему до сих пор обладает Россия.
– Зачем вообще вам эта Сибирь? – запальчиво доказывал Копылов. – Как только в ней закончится нефть и газ, вы все равно продадите ее Америке или Китаю. Аляску-то продали…
– А поехали! – просто сказал на это дядя Альберто. И через неделю они уже летели на самолете в Петропавловск-Камчатский.
Был август месяц. За плечами Алекса первый курс, сданная на пятерки сессия и июль, проведенный у бабушки в деревне, а впереди он собирался еще месяц посвятить поездке автостопом по югам: Крым или Сочи, как масть ляжет. Зацепин же только что прибыл из полугодовой загранкомандировки, был при деньгах и с настроением сделать что-то большое и впечатляющее. Поэтому летим и едем до тех пор, пока кто первый не сдастся и не завопит: «Довольно!»
Первое потрясение ждало Алекса после девятичасового перелета уже в аэропорту Елизово – все вокруг говорили точно на том же языке, что и в Домодедово. Как Копылов не вслушивался, какого-либо отклонения от языковой нормы не замечал, словно все местные камчадалы ходили с москвичами в одни и те же школы.
– Ну так тут весь народ процентов на восемьдесят с Большой земли, – ответил озадаченному студенту на это встретивший их бывший сослуживец Зацепина такой же, как и он майор-особист в гражданке.
Принимали их с Петром по высшему разряду, в пересчете на единый вид алкоголя это означало по две бутылки водки в день на человека, поэтому память сохранила Алексу о Камчатке не очень много: какое-то купание в геотермальном источнике, полет на вертолете вокруг дымящегося вулкана, рыбалка на реке с карабинами на плече по соседству с тремя тоже рыбачившими на противоположном берегу тремя медведями, застолье на дизельной подводной лодке и в конце ночная погрузка без всяких билетов на рейсовый теплоход. Как блатным пассажирам им пришлось там тоже выставляться для капитана и первого помощника, так что Копылов толком даже не понял, от чего ему там было плохо: от морской болезни, или от избыточного пития.
В себя они с майором как следует пришли только на Итурупе в гостинице барачного типа, с туалетом в конце общего коридора.
– Ты живой? – спросил со своей койки Петр.
Алекс подтянул к себе стоявшую на полу дорожную сумку и достал из нее перочинный нож, раскрыл его и объявил:
– Зарежу первого, кто предложит мне еще по чуть-чуть.
– Умница, так и сделай! – одобрил куратор. – Возьмешь меня в свои подельники.
Итуруп запомнился Алексу прежде всего двойным купанием: сначала они влезли в воду Охотского моря, а затем на другой стороне острова в сам Тихий океан. Из последнего они выскочили не проплыв и пяти метров. Зато отныне можно было с полным правом утверждать, что они купались не где-нибудь, а в Охотском море и открытом океане. Освоили заодно непроходимые курильские бамбуковые заросли, искривленные от ветра сосны, пару водопадов, добычу красной икры и восхождение на полукилометровую сопку. «Никон» Алекса, как и на Камчатке, щелкал непрерывно, так что потом ему, разглядывая фото, приходилось не раз удивляться: неужели мы все это видели?
Следующим остановочным пунктом был Сахалин, до которого они добирались попутным малым танкером. Капитан танкера оказался человеком совершенно непьющим, поэтому халявным пассажирам пришлось расплачиваться дружескими шаржами Алекса и сплетнями майора из жизни политического бомонда Москвы. Разглядывая художества Копылова, капитан рассказал, как недавно в Корсакове один криминальный авторитет приказал за подобный шарж раздробить рисовальщику молотком кисть правой руки. Алекса от сего анекдота едва слеза прошибла, так ему стало жаль свою правую руку.
Сахалин встретил их непрерывным четырехдневным ливнем, что не помешало вошедшим во вкус путешественникам прокатиться по всему югу острова, не забыв ни живописный краеведческий под японской крышей, ни канатную дорогу на Московскую гору, ни распадки с гигантскими травами. Здесь они вели себя уже почти цивилизованным образом, что означало за все платить обычными денежными знаками.
Теплоход, которым они поплыли во Владивосток, останавливался во всех бухтах Приморья, и это было целое пиршество скальной пейзажистики. После северных непогод, здесь сияло субтропическое солнце, а от бликующего моря было больно глазам.
– А ты бы хотел построить себе дом в какой-нибудь из этих диких бухточек и поселиться здесь на веки-вечные с какой-нибудь любимой женщиной, а с прочим пиплом общаться только через интернет? – не один раз спрашивал Петр.
– После тридцати лет, может быть, – чтобы его не разочаровывать, отвечал Алекс.
– А сейчас нет?
– В отличие от вас, я еще мало наделал преступлений.
– Попроси, и я помогу тебе их наделать.
И было понятно, что уж в чем-чем, а в этом куратор точно поможет.
Владивосток поразил Алекса своим многолюдьем. После предыдущих первозданных пустынных мест, к этому еще надо было привыкнуть. Особенно восхищало теплое море, в которое уже можно было не забегать на двадцать секунд, а купаться пока не надоест.
Здесь тоже все понеслось для них как в Петропавловске. Зацепин действовал как опытный туроператор; сегодня – музеи и театр, завтра – выход в море на парусной яхте, послезавтра – заповедник «Кедровая падь», послепослезавтра – посещение пещер и водопадов. Но после медведей Камчатки и бамбуков Итурупа это уже не так впечатляло.
– Неужели достаточно? – выпытывал Петр. – А впереди у нас еще Хабаровск, Байкал, красноярские «Столбы».
– А разве шпионские гонорары еще не кончились? – подначивал Алекс.
И майор с изумлением обнаружил, что действительно взятых им с собой денег стало уже впритык.
– Один звонок, и мне пришлют любую сумму, – пыжился он, но никуда по зрелым размышлениям звонить не стал – было слишком неловко выказывать кому-либо свою безалаберность. Поэтому решили умерить аппетиты, отказались от Находки с Восточным Портом и взяли билеты на обычный не скоростной поезд до самой Москвы.
3
Как ни странно, этот финальный бросок, от которого трудно было ожидать чего-то особенного, превзошел все их предыдущие дорожные приключения. Зацепин намеренно выпросил в кассе два нижних места в купейном вагоне, да еще сунул зеленую двадцатку проводнику, чтобы тот к ним никого не подселял, и восемь дней пути они ехали в своем купе как короли, лишь однажды переночевав с парой других пассажиров.
В дорогу захватили пару книг, целую кучу газет и журналов и дисков для плейера, дабы было чем справиться с дорожной скукой. Да ничего из их предусмотрительности не вышло! И часа не прошло после отправления состава, как все купейные двери распахнулись, и по вагону началось Великое броуновское движение. Чинные разговоры в коридоре быстро сменились купейным гостеванием, где на столики были извлечены икорно-коньячные припасы и пошло-поехало. Удивительно, но никто совершенно не стремился напиться – у всех преобладало простое дорожное любопытство друг к другу и желание самому выглядеть максимально прилично. И скоро уже весь вагон превратился в одну большую тусовку, где звучали потрясающие исповеди и откровенное хвастливое вранье, политические споры и зэковские страшилки, анекдоты на любой вкус и стремление к полезным деловым связям. А уже на вторые сутки стали возникать самые настоящие дорожные романы.
Не устояли против сего поветрия и наши майор со студентом. Петра почти сразу накрепко облюбовала попутчица до Екатеринбурга, а Алекса сердечные страсти нашли только на третий день, зато уж до самой Москвы. В соседнем вагоне обнаружилось целое купе московских медичек-старшекурсниц, которым весьма досаждали дембеля и рыбаки из плацкартных вагонов.
– Вот кто будет нашим рыцарем-защитником, – указала на Копылова старшая из медичек рыжеволосая Клава. – Будешь или нет?
– Запросто, – легкомысленно согласился Алекс и немедленно был втащен в девичье купе, из которого ему в течение трех последующих суток разрешалось выбираться лишь в туалет.
– Ты как тут? – спросил майор, с трудом отыскав Алекса среди ночи в чужом вагоне.
– Ему очень хорошо! – хором заверили его четыре радостных девичьих голоса.
– А Боливар выдержит четверых?
– Боливар выдержит! – захохотали в ответ раздухарившиеся девицы.
– Каждых три часа буду приходить и проверять.
– Да хоть каждые четыре часа!! – и новый взрыв восторга.
Поначалу в их веселом купе все было чинно-законно, но ободранные о челюсти непрошенных гостей кулаки и три бутылки ликера под конфетку сделали свое дело, и Алекс как переходящий кубок стал перемещаться с койки на койку. От его гусарских услуг отказалась только самая старшая Клава, сказав:
– Мне любовь нужна со всеми удобствами. Я его в Москве к себе насовсем заберу.
Функции защитника Копылову тоже пришлось выполнять не раз и не два, пока капли крови на внешней стороне двери их купе не стали сигнализировать бродячим львам из плацкартных угодий, что тамошний владелец прайда слишком силен и львиц никому не уступит. После третьих подобным образом проведенных суток уже и совсем казалось, что ничего более нормального, чем такое совместное купейное путешествие и быть не может.
Особое веселье пошло, когда стали кончаться деньги. Сначала у Петра, потом и у его подопечного. Пришлось срочно продавать тут же в поезде двое часов и мобильник майора. Последний же день горе-кавалеров кормили уже сами медички, самоотверженности их не было предела.
И все это происходило под непрерывный стук колес. За неделю пути Копылов не меньше трех раз услышал апокрифическую легенду о японском дипломате, который поехал в 1904 году по Трансибу в Петербург объявлять России войну и по дороге сошел с ума, от ужаса перед тем, с каким монстром собирается воевать его страна. Некое подобное сумасшествие испытал за семь дней и Алекс. Ведь невозможно все внимание уделять только женщинам и, глядя в окно на эти бесконечные тысячи и тысячи километров, он тоже проникся ощущением всей этой необъятной географической беспредельности. Какой Сталин? Какой к черту Гитлер? Или шалун Горбачев? Какая там Америка? Разве может кто-нибудь из них хоть чуть-чуть поколебать эту земную толщу, нанести ей малейший вред? Так вот что имела в виду мама, когда говорила, что учи русский и шестая часть планеты будет у твоих ног! Выходит, правильно говорила. И еще она что-то упоминала про гулливеров и лилипутов. Ай, да мама, уже тогда знала, чем его можно купить! А Зацепин лишь просто завершил то, что должна была сделать она.
Остаток пути Алекс все ждал, когда куратор напомнит ему его речи о продаже Сибири. Вместо этого в последний день поездки, который пришелся на день рождения Копылова, Зацепин вручил своему воспитаннику подарок: ключи от своего нового «Опеля» и доверенность на право пользоваться им в его отсутствие.
– Вы специально все это так подгадали? – спросил Алекс с пристрастием у майора, разглядывая эту еще в Москве заготовленную доверенность.
– Что именно подгадал?
– Родители хотели вывезти меня в восемнадцать лет в море и все там мне рассказать, а вы повезли меня по стране, чтобы я из лилипута превратился в Гулливера.
– Вообще-то мне нет никакого дела до твоего гулливерства, – бесцеремонно заметил Петр. – Мне просто захотелось самому попрощаться со страной, только и всего. А ты тут так, за компанию, чтобы мне скучно не было.
А ведь он по-своему тоже великий человек, вдруг понял Копылов, и эта мысль как-то по-новому согрела его. Ужасно захотелось взять и пожать куратору руку, и только усилием воли Алекс удержался от этого проявления чувств.
4
В закрытой характеристике Даниловны, ныне студентки 3-го курса МГИМО, было написано следующее:
«Сабеева Марина Даниловна, 1979 года рождения. С 5 по 8 класс обучалась в 114 школе-интернате. Затем в школе для детей дипломатических работников.
За время учебы в МГИМО проявила себя с положительной стороны. Успеваемость по всем предметам хорошая. Свободно владеет английским и немецким языками, частично изъясняется по-итальянски. В откровенные отношения ни с кем не вступает. Любовные романы переживает без особой горячности и расстройства.
Неоднократно пыталась поступить в разведшколу. Не принята в связи со слабым здоровьем и невысокой степенью когнитивных способностей: плохо запоминает любые цифры. Социально активна. Независима в суждениях и действиях. У противоположного пола вызывает активный интерес. Обладает актерскими задатками. Начитана. Владеет стенографией. Самостоятельно изучает криптографию и материалы о секретных службах. Без службы в органах государственной безопасности себя не мыслит…»
В свои двадцать лет она уже мало напоминала бывшую разбитную девчонку-подростка с костлявыми конечностями и круглым кукольным лицом. Сильно прибавив в росте, она на радость своим кавалерам еще больше добавила в нежных девичьих округлостях, обойдя в привлекательности многих худосочных топ-моделей института. Даже лунный лик вышел ей в плюс, сделав ее запоминающейся на фоне стандартных узколицых красавиц.
Договорившись с Алексом той памятной ночью на лестничной клетке о будущих тайных встречах, она посчитала первую часть своей большой любви к нему выполненной и дальше жила уже так будто ничего этого не случилось. Попав из одной элитной школы в другую, а затем в самый престижный вуз страны, она везде проявила себя вполне достойно. Училась средне, зато умела хорошо поддержать разговор на любую тему, из-за чего почти всегда находилась в центре внимания. Особенно была неотразима в беседах с глазу на глаз. Тут очень кстати пришлись уроки по прикладной психологии в янычарском лицее. Энергично вывалив на очередного нового собеседника ведра своего обаяния, понимания, заинтересованности и дружелюбия, она тут же отходила в сторону, оставляя у своей жертвы ощущение недоговоренности и желание непременно повторить восхитительное общение. При этом никто не мог обвинить ее в примитивном «динамо» – разговор ведь был чисто ознакомительный, дальше сам попытайся вывести мисс Сабееву еще раз на подобную увлекательность и задушевность.
Польза от такой методы была двойная: девчонки стремились отдалиться от слишком яркой подружки, а парни, наоборот, из кожи вон лезли, чтобы заслужить ее благосклонность. Впрочем, и парни довольно быстро выдыхались, не чувствуя себя в силах долго удерживать возле себя подобный бриллиант. Что и требовалось доказать. И тогда она ощущала себя немного Екатериной Великой, управляющей своими фаворитами. Правда, орденов и сел с крепостными под рукой не имелось, поэтому приходилось ограничиваться обыкновенной лестью, на которую мужчины, как известно, гораздо более падкие, чем женщины:
– А ты хорошо сказал!
– Молодец, у тебя это здорово получается!
– С тобой иногда даже интересно, – такими были ее самые высшие оценки, выдаваемые до первого поцелуя.
– Да нет, все хорошо.
– С чего ты решил, что я ничего не чувствую?
– Может быть, мне в десять раз приятней, чем тебе, – это уже раздавалось после поцелуев.
Несколько раз случалось, что девичья природа брала свое, и она утрачивала контроль над собой, хотелось даже определиться с кем-то одним, быть обыкновенной, воздушной, состоявшейся, но потом, чуть опомнившись и собравшись с силами, она упрямо проговаривала свои дежурные комплименты-поощрения:
– Ну да, я люблю тебя.
– Конечно, я в полном восторге.
– Никогда раньше мне и близко так хорошо не было.
И любой мачо от ее не слишком искреннего тона тут же начинал себя ощущать не слишком уверенно. Она даже могла не отказывать ему в следующих любовных свиданиях, просто если у нее назавтра была намечена деловая встреча, то никакие самые пламенные уговоры не могли ее заставить изменить свои планы.
– Ты ведешь себя как какая-нибудь немка или англичанка, – упрекали ее.
– А может, это моя собственная система, как посильней и продолжительней распалить тебя, – смеясь, отвечала она.
Уже к концу первого курса МГИМО ей трижды предлагали выходить замуж.
– Повтори свое предложение через десять лет, и я обязательно приму его, – ответила она всем троим женихам, и те отправились зачеркивать в календарях месяцы и годы.
Если что ее по-настоящему огорчало, так это невозможность осуществить свою заветную мечту. Отец к этому времени уже служил в Москве, но принципиально не хотел ей ни в чем помогать.
– Сначала окончи вуз, а там если эта блажь не пройдет – посмотрим.
Так и жила в режиме ожидания, как в личной жизни, так и в карьерных упованиях.
И все же настал момент, когда для нее все чудесным образом изменилось.
5
В тот день она на закрытом корте играла с отцом в теннис. Несмотря на свое внушительное брюшко Сабеев-папа перемещался по площадке с завидной легкостью и точностью.
– Пап, ну ты хоть иногда поддайся, – взмолилась Марина после очередного проигранного гейма.
– Никогда!.. И нигде!.. И ни с кем!.. – четко выкрикивал Данила Михайлович в такт своим ударам.
– А я с тобой тогда перестану играть.
Отец продолжал колотить по мячу, словно от этого зависела вся его жизнь.
– Значит трусиха. Значит, кишка тонка.
Она, угодив мячом в сетку, опустила руки:
– Все, аллес!
Полковник осуждающе посмотрел на нее:
– Может быть, я с тобой в последний раз сегодня играю.
– Опять командировка? Ты же говорил, что вся твоя загранка кончилась?
– Боюсь, командировка будет у тебя.
– Как это? – опешила дочь. – Не поняла… – И вдруг радостная догадка поразила ее: – И кто меня куда пошлет?.. Ты шутишь?..
– Ладно, давай в душ и едем. А то вдруг по закону бутерброда в самых больших пробках застрянем. Надеюсь, твой паспорт при тебе?..
Даниловна ехала в машине, как во сне. Ничего не спрашивала, но по виду отца уже понимала, что ее ждет действительно что-то особенное.
Они приехали не на Петровку, как ожидала она, а в какой-то не слишком представительный особняк, окруженный кованной железной изгородью.
При входе в особняк полковник предъявляет высокому парню в штатском свое удостоверение и пропуск на дочь. Тот молча кивнул и шагнул в сторону, давая пройти.
В приемной на втором этаже сидел еще один офицер в штатском, который за руку поздоровался с ее отцом, обменявшись с ним пару фразами о житье-бытье.
– Дальше уже ты сама, – сказал отец, секретарь или адъютант, как их там, утвердительно улыбнулся, и Даниловна открыла тяжелую, на трех петлях дверь и вошла в кабинет. Судя по тому, как секретарь на равной ноге общался с отцом, хозяин кабинета был не ниже генерала.
6
Комната была размером со школьный класс. Полированная столешница Т-образного стола, стулья и кресла, обитые желтой кожей, стеклянный журнальный столик, работающий в углу большой телевизор, а позади стола дверь то ли на черный ход, то ли в персональный туалет, или комнату отдыха для ночных дежурств.
Хозяин кабинета, невысокий коренастый толстячок в светлом дорогом костюме и с широким улыбчивым лицом попросил называть его Виктором Львовичем и жестом пригласил ее за журнальный столик. Там лежала телевизионная дистанционка. Генерал, если это был генерал, сделал звук тише, но совсем экран не выключил. Краем глаза Даниловна отметила, что идет СNN.
– Нам стало известно, что вы очень хотели бы работать в разведке, – приступил к делу толстячок. – Надо отдать должное вашему отцу: он никак не пытался использовать для этого свои обширные связи. Чтобы это, как говорится, не было по блату. К сожалению, привычная разведшкола это уже не совсем то, что подходит для действительно ценных сотрудников. Последние провалы и перебежчики яснее всего говорят, что разведчиков нельзя обучать целыми группами. Я понятно говорю?
– Я так понимаю, что мне снова отказывают в разведшколе, – уныло констатировала девушка. – Теперь уже из-за заботы о моей будущей безопасности.
– Не горячитесь, Даниловна. Мне это ваше школьное прозвище очень нравится. Можно я вас буду так называть?
– При условии, что я в разведшколу все же поступлю. Пускай и по блату.
– Ну зачем вам тратить на это еще несколько лет?
– Опять отговорки? – поморщилась она.
– Напротив, уговорки, – «генерал» был сама любезность. – Я вам делаю следующее предложение. Вы поступаете из своего института, естественно с нашей негласной помощью, в хороший американский университет, где будете изучать экономику и право. Просто поступаете и учитесь. Наверняка, благодаря внешним данным и хорошему образованию вы встретите к себе там благожелательное отношение. Воспользуйтесь этим и постарайтесь приобрести популярность в студенческой и преподавательской среде.
– И вы будете говорить, что это не папа подсказал вам такой вариант со мною?
Даниловна встала и решительно направилась к двери.
– Ну если вас не интересует конкретное задание… – почти равнодушно прозвучало за ее спиной.
Она не остановилась, а буквально замерла, уже взявшись за дверную ручку.
– Какое задание?..
– Что?
– Конкретное задание вы сказали?
– Я так сказал? – удивился Виктор Львович.
Даниловну разозлило его желание играть с ней, как с глупышкой.
– У меня со слухом все в порядке.
– Вы знаете, в этом кабинете еще никто так со мной не разговаривал, – вынужден был заметить «генерал», его лицо утратило прежнюю улыбчивость.
Она поняла, что действительно переборщила с дерзостью.
– Извините и простите. Была глупа и невыдержанна. Исправлюсь и заслужу.
– Сядь и три минуты постарайся не раскрывать рот, – Виктор Львович резко перешел на «ты», как бы посвящая ее в свои приближенные.
Даниловна с покаянным видом вернулась в кресло.
Хозяин кабинета выдержал небольшую паузу и стал говорить точные веские слова-распоряжения:
– Там ты запишешься в один, а лучше в несколько литературных кружков и постараешься не пропускать семинары по американской и английской литературе. Покажешь себя фанатом Роальда Даля. Это никого не удивит, ибо он всемирно известный и популярный писатель. Вряд ли ты сможешь перечитать все его многочисленные произведения, тем более что он писал в самых разных жанрах. Ты сосредоточишься на его книгах для детей, таких как «Джеймс и гигантский персик», «Чарли и шоколадная фабрика» и особенно «Гремлины», благодаря которой он попал во время войны в мир большой разведки. Книжку о гремлинах он написал еще в 1943 году, в возрасте 30 лет, когда служил помощником военно-воздушного атташе Англии в Вашингтоне. Книжка настолько понравилась внукам Элеоноры Рузвельт и ей самой, что она ввела Даля в свой дом. В результате Даль стал одной из ключевых фигур в истории второй мировой войны, ибо именно через него поддерживалась неофициальная связь между Рузвельтом и Черчиллем.
Виктор Львович встал и прошел к окну. Даниловна смотрела на него во все глаза, понимая, что это уже никакой не розыгрыш.
– Демонстративное увлечение Далем тебе понадобится для того, чтобы, не вызывая у окружения подозрений, приступить к изучению мощной и до сих пор глубоко законспирированной разведывательной организации, к которой принадлежал Даль, – продолжал толстячок. – Я имею в виду Британскую Координацию Безопасности, сокращенно БКБ, во главе с канадским миллионером Уильямом Стивенсоном, созданную еще в 1940 году Черчиллем.
«Генерал» сделал небольшую паузу.
– Дело в том, что БКБ якобы была распущена после второй мировой войны, а ее архивы сожжены. Однако известно, что перед сожжением архивов была написана история БКБ, в числе четырех авторов которой был Роальд Даль. В узком кругу посвященных ее именуют «библией». Всего было напечатано 20 экземпляров «библии». Десять из них были сожжены. Известно, что одна из оставшихся десяти «библий» была послана Черчиллю, другая лорду Бивербруку. Не вздумай охотиться за «библией». Это опасно. Я рекомендую тебе заинтересоваться Далем и его «двойной» жизнью для того, чтобы ты поняла, что есть разведки официальные (ЦРУ, ФСБ) и есть (во всяком случае, были) другие, неофициальные, несравненно более могущественные, чем первые. Изучая американскую действительность, попытайся понять, возможно ли появление или даже существование в США в наши дни разведки, подобной БКБ. Только не поддавайся мнительности и не торопись с выводами. Кстати, не пренебрегай фильмами о Джеймсе Бонде. Сценарий одного из них, «Живешь только дважды», написал Даль, он был очень дружен с Яном Флемингом. И последнее. Во время пребывания в США связь с тобой мы поддерживать не будем. А наши беседы мы продолжим через год, когда ты приедешь домой на каникулы.
– Это все мне? – все еще не могла поверить в свое везение Даниловна.
– Нет большого задания – нет большого разведчика. Есть такое правило коллекционера. Когда ты постоянно о чем-то сильно думаешь, оно каким-то образом само будет встречаться на твоем пути.
– А фамилия у меня будет другая?
– Нет, та же самая, просто твой папа, полковник ФСБ, превратится в начальника геологического управления в Забайкалье… Еще вопросы есть?
Больше вопросов у совершенно счастливой Даниловны не было.
7
Терехин и Зацепин спустились на речной причал и перешли по мостику на прогулочный катер. Мостик сразу убрали, и катер поплыл дальше по Москва-реке, приставая то к правому, то к левому берегу. Теперь можно было почти не беспокоиться о слежке.
За семь лет их знакомства много чего произошло: девятнадцать трупов предателей, пять громких ограблений с целью пополнения собственной казны, выход на пенсию самого Терехина, присвоение звания майора Петру, выход на след их организации спецслужб, а также полное осознание бесперспективности всей их миссии.
Жалел ли Зацепин, что во все это ввязался? Стоило ли оно того? Отмоется ли он когда от всей пролитой чужой крови? Как ни странно, подобные вопросы совершенно его не затрагивали. Разрабатывая план очередной акции, он всякий раз чувствовал ни с чем не сравнимый душевный подъем, ощущая себя немного даже Горцем из голливудского боевика, словно каждая отнятая жизнь самому ему прибавляла дополнительной энергии и масштабности. Как-то упомянув об этом в разговоре с Терехиным, Петр обнаружил, что точно такие же чувства испытывает и его кровожадный босс. Убивать убийц, что может быть оправдательней! И то, что они делали это тайно, без какого-либо судебного действа, только еще больше давало им почувствовать свою правоту: кто, если не мы?!
На всем катере из-за пасмурной погоды было не больше пятнадцати человек. Терехин с майором прошли на корму катера, где их не мог услышать никто из туристов.
– Это первый раз, когда вы сами принесли мне материалы, – заметил Петр.
– Боюсь, что первый и последний, – печально произнес Терехин.
– Что, действительно так все плохо?
– Плохо, не то слово. Без хорошей финансовой подпитки народ разбегается в разные стороны. Никто за идею не согласен работать, – высказал наболевшее Виталий Борисович.
Его жалобы не понравились Зацепину.
– В принципе их тоже можно рассматривать как предателей.
– Ты, кажется, совсем уже вошел во вкус. Мальчики кровавые в глазах не снятся?
На этот счет у Петра имелась давно приготовленная отмазка:
– Исполнитель, не заказчик. Всегда может спать спокойно.
– Как там, кстати, твой воспитанник, – вдруг вспомнил Терехин. – Алекс, кажется, зовут.
Майор навострил уши: уж не хочет ли Терехин присоединить его протеже в их «Коза ностру».
– Третий курс института заканчивает.
– А по нашей линии?
– Пока со страшной силой упирается, – честно признался Зацепин.
– Да, раньше в Штирлицы очередь выстраивалась, не то, что сейчас.
Такие речи хорошо было вести, где-нибудь на кухне, а не на секретной встрече.
– Вы про бумажки не забыли?
– Держи, энтузиаст, – Терехин передал ему пакет с документами.
– Рыба хоть крупная?
– Про личные КГБ нынешних олигархов слышал?
– А то! – по-свойски отозвался майор.
– Это Трубский, их главный кадровик. Бывший кагэбэшник. Перевербовывает за большие деньги лучших наших людей. Исчезнет он, начнется великий шмон по всей цепочке. Может, и государевы люди проснутся.
– Я слышал, на наш след уже вышли хорошие спецы.
Теперь настал черед уже Терехина сделать замечание:
– Забоялся уже?
– Я детдомовец. Как пришел в этот мир, никого не обрадовав, так и уйду, никого не огорчив.
– Философ, однако, – с непонятным оттенком в голосе резюмировал Виталий Борисович.
А ведь он готов застрелиться, понял вдруг Петр, и эта догадка ничуть его не удивила.
Они молча смотрели, как катер пристает к промежуточному причалу на левой стороне реки. А садились с правого берега у Киевского вокзала. Стало быть, самое время сходить. Не сговариваясь, они направились к перекидному мостику, и были единственными пассажирами, что сошли здесь с катера.
8
Профессор читал лекцию по философии.
– Иммигрировав в 1934 году из Германии в Швейцарию, Иван Ильин уже до конца своих дней жил там. Читал лекции, много писал. Его лекции о русской культуре вызывали у швейцарцев не однозначный интерес. Многие просто говорили: вы нас обманываете, такого на самом деле быть не может. Слишком невероятными казались его слова о России и русском мировоззрении…
Дверь открылась и в аудиторию не вошел, а ворвался запыхавшийся Алекс. Как и Даниловне ему уже почти 20 лет. Он из тех студентов, с которым всегда что-нибудь приключается. Вот и сейчас аудитория тотчас оживилась, ожидая приятного развлечения.
– Извините, пожалуйста.
Профессор строго посмотрел на часы.
– Копылов, вы опоздали на пятнадцать минут.
– На десять. Я приветствовал в коридоре нашего декана.
Студенты захохотали – Алекс не подвел их ожидания.
– Садитесь. Если вы будете таким же бойким и на судебных процессах, из вас получится хороший адвокат.
– Прокурор, – уточнил опоздавший, – Сергей Яковлевич, только прокурор.
И снова волна улыбок. Алекс прошел вверх по ступенькам и сел рядом с Малышкой Юлей. Под всеобщими взглядами они обменялись легким показательным поцелуем.
– А теперь снова попытайтесь перевести все взгляды на меня, – продолжил профессор. – Позволю небольшую цитату из лекций Ильина, прочитанных, кстати, на немецком языке. «У всякого народа своя судьба: он ее носитель, ее созидатель, ее преоборитель». Вслушайтесь в это слово: преоборитель. «Русскому народу предназначено судьбой жить в суровой среде. Безжалостно требует от него приспособления природа: укорачивает лето, затягивает зиму, печалит осенью, соблазняет весной. Она дарует простор, но наполняет его ветром, дождем и снегом. Закалка для русского является жизненной необходимостью, изнеженности он не ведает…»
Алекс изумленно открыл рот и вытаращил глаза. Бывает же так, долго ходишь вокруг и около и никак не можешь найти верное определение, а потом вдруг от другого человека выпрыгивает нужное слово, которое все ставит на место. «Изнеженность» это и было только что услышанное ключевое слово. Буквально пять минут назад он с ненавистью смотрел на низкие обложные тучи, подсчитывая, что уже две недели не видел на московском небе солнца и спрашивал себя, что именно заставляет людей не бежать сломя голову из этого безумного климата. И вот оно это объяснение: «изнеженности он не ведает»…
– Сегодня наши собираются в кафе, – тихо сказала Юля. – Ты как?
– Лучше к тебе, – коротко ответил он, силясь не пропустить дальнейшие слова преподавателя.
– Ну, Алекс.
– Тихо. Потом, – попросил он.
Но ее выдержки хватило лишь на минуту.
– Давай сначала в кафе, потом ко мне.
– Юль, ты же знаешь причину?
– Знаю. Ну есть у меня деньги на кафе. Запишем тебе это в долг, раз ты такой щепетильный. Вон, Марик, за счет Светки уже и в Турцию скатал и ничем не заморачивается. А ты из-за десяти баксов проблему делаешь…
Вместо слов он махнул головой, что можно было трактовать и как знак согласия.
Два года Алекс и первые красавицы их группы существовали полностью в параллельных измерениях. Улыбаясь и благосклонно кивая на шутки придумщика Копылова, они, тем не менее, близко его к себе не подпускали. Для Алекса, который сам обычно старался держаться от всех на дистанции, такая ситуация явилась непривычной и загадочной. Он долго не мог понять, в чем тут дело, пока ребята-однокомнатники по пьянке не объяснили ему, что все дело в его статусе: почти детдомовец, без кола, без двора, с непонятным источником средств к существованию и отсутствием друзей из прошлой жизни – он внушал сокурсникам большие сомнения относительно самого себя. Первое время среди «братков» было даже что-то вроде тотализатора: спорили сколько месяцев и семестров Копылов в их институте продержится.
Чтобы еще больше подразнить богатеньких Буратино, Алекс несколько раз подъезжал к институту на зацепинском «Опеле» и невзначай подсовывал одногрупникам фото, где он был снят с карабином на фоне камчатских медведей или на борту парусной яхты в заливе Петра Великого. На вопрос же: «Как ты там оказался?» неопределенно махал рукой:
– Предложили сняться для рекламы туристической компании, я и согласился.
– И где можно увидеть эту рекламу? – настойчиво допытывались «братки».
– А нигде. Пока я там вояжировал, турфирма разорилась и лопнула.
– А машина чья у тебя?
– Да так, знакомый дал на пару месяцев побомбить по Москве, чтобы я совсем с голоду не умер.
Потом еще была «утечка информации» о его зарабатывании денег на компьютерных сайтах, и несколько случайных встреч с однокурсниками на театральных премьерах и в модных кафешках, где Алекс появлялся с рыжеволосой Клавой и другими подружками, и общественное мнение факультета окончательно вынесло приговор, что Копылов та еще штучка.
Малышка Юля принадлежала к разряду «братков». Дочь новосибирских предпринимателей средней руки, она жила на съемной квартире на окраине Москвы, куда к ней частенько наведывался некий новосибирский жених, но к третьему курсу жених умотал в Канаду на ПМЖ, и малышка на пару месяцев оказалась совершенно безутешной.
Тут и случилось им как-то с Алексом разговориться тет-а-тет, когда Копылов невзначай со смехом признался, что главной жизненной проблемой для него является кормежка – в интернате и в деревне у бабушки всегда кормили автоматом, в кафе харч так себе, а те два обормота, живущие с ним в комнате, нормально готовить не любят и не хотят, ему же самому регулярно на троих готовить тоже в лом. Сам того не предполагая, Алекс своим рассказом напросился к ней в гости на домашний обед. Юлю вряд ли можно было назвать властительницей мужских грез: маленькая, чуть смуглая (гены бабушки-армянки) с мальчишеской широкоплечей фигуркой. Зато в отличие от своих товарок она не курила, и действительно умела хорошо готовить.
Настороженное отношение к нему «братков» сделало свое дело: три обеда подряд Алекс вносил свою долю в их с Юлей «домашнее» застолье лишь шампанским и тортом, и после часовой непринужденной беседы, несмотря на ее призывные взгляды, аккуратно ретировался на свою панцирную койку в студенческое общежитие. И Малышке Юле, в конце концов, пришлось роль напористого, бесцеремонного ухажера взять на себя. После четвертого обеда она вышла провожать его в прихожую и, выждав момент, когда он совсем потеряет бдительность, пригнула цепкими ручонками его голову к себе и влепила долгий поцелуй со всеми оттенками, на какие была способна: энергичным, нежным, сладострастным, отдающим инициативу и снова берущим ее обратно, дразнящим и многообещающим… В тот вечер в общагу Алекс, естественно, уже не вернулся.
Самым удивительным и по-своему приятным в их романе было то, что каких-то слов о любви они не произносили, то есть совсем ничего. Как-то неловко было после двух лет знакомства и, зная о предыдущих пассиях друг друга. Они словно перепрыгнули эту ступеньку, сразу перейдя к почти семейным отношениям. Точно так же они продолжительное время скрывали свою связь и от одногруппников, чтобы потом поэффектней можно было бросить в их сторону:
– Ну да, мы уже три месяца вместе. Кто ж виноват, что вы ничего не видите?
Ничто не помешало теперь Копылову стать своим среди «братков». Он даже не очень отнекивался от совместного с ними времяпрепровождения, просто предпочитал наказывать их по-своему: посидев рядом полчаса, начинал неудержимо зевать, извинялся, закрывал рот и все равно зевал. Признать, что с ними может быть скучно, никто из их компашки не пожелал, и утвердилась версия, что у «бюджетника» просто не хватает ресурсов для посещения дорогих ресторанов и ночных клубов.
Алекс против такой версии не возражал, даже поддерживал ее, не видя в чрезмерных расходах ничего, кроме дешевых понтов. Постоянно думая о будущем, он постепенно начал создавать себе стартовый капитал и находил в этом даже некоторое удовлетворение. В 1998 году у него на банковском счету уже лежали две тысячи баксов, которые во время августовского дефолта в одночасье превратились в весьма солидную сумму. Год спустя эта заначка возросла еще больше.
Юля, ничего не ведая про его планы, замечала лишь крайнюю бережливость своего бой-френда, осуждать не осуждала, зато везде пыталась заплатить и за себя и за него, что служило у них причиной постоянных ссор.
9
Сегодня насчет посиделок в кафе она была настроена особенно агрессивно, и Алекс решил ее как следует за это проучить: ладно, пойдет со всей компанией в кафе, а когда придет время расплачиваться, при всех скажет: «Мой кошелек в руках несравненной подруги». Пусть она на виду у «братков» достанет свои деньги и расплатится за них двоих, выставив его полным альфонсом. Возможно, это научит ее впредь не лезть к нему со своим женским денежным равноправием.
Они стояли во дворе, поджидая других членов их «золотой десятки».
– Последнее сто пятнадцатое китайское предупреждение: давай едем к тебе! – Алекс все еще надеялся, что она одумается, и они благополучно улизнут.
– У Светки сегодня день рождения. Нельзя не отметить, – возразила Юля.
– Как сегодня? У нее же третьего числа?
– Так сегодня и есть третье число.
Он рассеянно уставился на нее, медленно соображая, какой сейчас день и час. Сегодня он даже свои часы умудрился забыть в общаге.
– А времени сколько?
– Полчетвертого.
– Я совсем забыл, мне надо срочно бежать. – Алекс торопливо прикидывал, каким маршрутом быстрее добираться на метро – времени до очередной безрезультатной встречи с Даниловной было впритык.
– Никуда не бежать! – запротестовала Юля. – Или я с тобой крупно поссорюсь!
– Все, пока. Вечером позвоню, – он чмокнул ее в щеку и поспешил прочь.
– Можешь ко мне совсем не приходить! – вслед ему пригрозила подруга. Алекс в ответ только выразительно помахал рукой: извини, любимая.
От метро «Пушкинская» идти было минут десять. Быстрыми шагами он сократил свой путь до шести минут. Часы на почтамте показывали 16:10. Копылов занял место напротив входа в МХАТ и внимательно огляделся. Сегодня он почему-то был уверен, что Даниловна придет. Никогда еще не приходила, а сегодня непременно явится. Интересно, какая она стала за шесть прошедших лет? Будет ли у них о чем поговорить, или наоборот, поймут, что говорить им, собственно, не о чем? А вдруг у них все сложится, и они прямиком помчатся в квартиру Зацепина? Тот, правда, сейчас в Москве, но ради такого дела наверняка не откажется прогуляться к своей Зое или в какой-либо театр.
Предчувствие Алекса, увы, осуществилось ровно наполовину. Увидеть его смогла лишь сама Даниловна. Она уже с четырех часов сидела в машине с тонированными стеклами, припаркованной у бровки тротуара в полусотне метров от входа в театр. За рулем авто сидел ее отец – раз дочка все равно укатывает в Штаты, то почему бы не разрешить ей такое душещипательное штирлицкое свидание.
– Ну вот и пришел, а ты переживала, – сказал Данила Михайлович, как только Алекс занял свое привычное место напротив входа в театр.
– А можно я выйду, хоть на десять секунд? Махну ему рукой, и мы тут же уедем? – предложила дочь, сама понимая нелепость своих слов.
– У него, между прочим, каждый семестр по новой девушке. Сейчас уже четвертая или пятая, – безжалостно сообщил отец.
Даниловна будто и не слышала.
– Пап, ну на десять секунд. Чтобы он хоть знал, что я ничего не забыла. Ну не могу я шесть лет вот так издали смотреть.
– Я разрешаю тебе написать ему письмо.
– И про то, что я шесть лет, вот так издали на него смотрела?
– Не порти парню жизнь. Все равно вам никогда не быть вместе.
– Ну почему, ну почему?!
– Зачем я только привез тебя сюда? – Он завел машину, и они поехали. Дочь, не отрывая взгляда от Алекса, тихо плакала.
Копылов продолжал вертеть головой, хотя уже знал, что Даниловна снова не придет, как ни разу не приходила все эти шесть лет.
10
Иногда, в самые честолюбивые свои минуты, Терехин сравнивал себя с Кузьмой Мининым. Нашелся ведь в 1611 году такой обыватель, который бросил кошель на землю и крикнул во всеуслышанье: «Жен и детей продадим, а спасем Россию!» В феврале 1917 года и в декабре 1991 такого обывателя не нашлось, ну и получили то, что получили. Увы, бодливой корове Бог рогов не дал, Виталий Борисович очень ясно осознавал свое главное отличие от легендарного народного трибуна – это абсолютную неспособность к каким-либо публичным выступлениям – ну нет у него такой харизмы и ничего с этим не поделаешь! Даже когда на каких-либо юбилеях или поминках необходимо было произнести всего несколько слов и то это превращалось для Терехина в тяжелое испытание. Тот разговорный блеск, который он мог проявлять в присутствии двух-трех человек, куда-то полностью пропадал, стоило появиться уже десятому-двенадцатому слушателю. Поэтому, в общем-то, и большой карьеры, соответствующей своим способностям он так себе и не выслужил.
Раскручивая маховик своего эскадрона смерти, он все ждал, что рядом появится какой-либо златоуст, который придаст их карательной деятельности вид политической организации. Одно время даже возлагал некоторые надежды на Зацепина, но у того тоже обнаружилась настоящая аллергия к любым выступлениям перед большими аудиториями.
Остальные подельники были хорошими офицерами, способными выполнить любые приказы, но на роль зажигательных ораторов тоже не тянули. Даже когда настало время дать в интернет убедительное видеовыступление о деятельности «Верность присяге», это оказалось сделать совершенно некому. Если все общества и организации всегда начинались со словесного обоснования, то в их случае телега встала впереди лошади: мощные, правильные действия были осуществлены, а донести их смысл до хоть какого миллиона зрителей так и не удалось. Последняя надежда была на собственную гибель – люди всегда прислушиваются к идеям, за которые конкретный человек поплатился своей жизнью. Последний год Терехин только тем и был занят, что на принтере размножал свою архивную папку, где среди двухсот страниц юношеских стихов и рассказов притаились три листика с манифестом «Верности присяги». Десять таких папок уже были разосланы для сохранения к дальним родственникам и друзьям, да полдюжины еще собирался подготовить. Сейчас для всех адресатов эти папки как милое чудачество пенсионера, но в случае ареста или убийства их автора, наверняка кто-либо всунет нос в этот архив.
О своей насильственной смерти Виталий Борисович думал как о чем-то необходимом и даже желанном. От жуткой болезни Альцгеймера, превращающей человека в безмозглую куклу, несколько лет назад умерли его мать и родной дядя, первые признаки той же напасти Терехин с недавних пор стал отмечать и у себя. Поэтому, ау, где вы, законники и преследователи, если не поторопитесь, то ему придется самому вот-вот пускать себе пулю в лоб!
Перед тем как выйти из квартиры Виталий Борисович с полминуты мучительно вспоминал, снял он с предохранителя свой «макаров» или не снял. Пришлось даже достать его из кармана ветровки, чтобы удостовериться – пистолет с предохранителя был снят. О том, что от неловкого движения может прозвучать выстрел, Терехин не беспокоился – уж чего-чего, а этой стороной ветровки он не собирался ни обо что тереться.
Доехав на лифте по привычке до второго этажа, дальше он пошел по лестнице. Пару раз ему здесь на лестничной клетке приходилось заставать наркоманов, которые при виде пенсионера с колючим взглядом испуганно жались по стенкам.
На лавочке у подъезда было пусто, зато в нескольких шагах вертелась Пиратка, красивая дворняга с просящими глазами. Чуть отвлекшись на то, чтобы погладить ее и дать припасенный кругляшок колбасы, Терехин чуть зазевался и увидел двух среднего роста мужчин, по виду явных ментов, когда те подошли совсем близко.
– Виталий Борисович? Вы должны пройти с нами. – Мент с остроконечным крысиным лицом быстрым скользящим движением показал свое удостоверение. В удостоверении промелькнул двухглавый орел и гербовая печать, только это было уже неважно.
– Да, конечно!.. – буркнул Терехин и сунул руку в карман ветровки.
В то же мгновение четыре цепких руки облепили его. Виталий Борисович все же сумел выстрелить два раза, правда, обе пули сквозь ткань ветровки ушли в асфальт, никого не зацепив.
– Это бандиты! Милиция! Милиция! – кричал Терехин, пока его волокли в машину, стараясь привлечь к себе всеобщее внимания.
Несмотря на отчаянное сопротивление, его затолкали в машину и приложили к лицу платок с хлороформом, после чего повезли уже без всяких хлопот.
11
Из Камергерского переулка Копылов направился к себе в общагу, к Юле решил не ехать – не то было настроение, чтобы пускаться с ней в объяснения по поводу своего внезапного бегства.
Однокомнатники порядком удивились приходу Алекса. На письменном столе, служившим столом обеденным стояли две двухлитровые бутыли с пивом, а на тарелках были разложены краковская колбаса, лечо и чипсы, что называется, открывай рот и хавай.
– А мы на тебя не рассчитывали, – уныло признался Иванов, несмотря на свою бухенвальдскую худобу лопающий всегда за троих. Загородившись одной рукой, он другой быстро сунул пепельницу с двумя бычками себе на колени.
– Милые бранятся – только тешатся, – вставил всегда спокойный, как миска со студнем Еременко.
Комната была четырехместной, к третьему курсу ее удалось превратить в трехместную, а с учетом отлучек Копылова и вовсе в двухместную.
Алекс к такой не слишком радостной встрече был готов – достал из плечевой сумки и выставил на стол бутылку дешевого коньяка, ветчинную и форельную нарезку, а сверху закрепил все это вафельным тортом и баночкой красной икры.
– Ух ты!.. Кучеряво живем! – Парни отреагировали вполне ожидаемо.
Как поставщик главных изысков Копылов уже мог ни о чем беспокоиться: сесть на стул и ждать пока стол досервируют без него. Чуткие ноздри уловили табачный запах. Гневный взгляд остановился на Иванове.
– Ну да, да, чуть смолянул, – тот не счел нужным отпираться. – Ерёма был не против. Так, Ерёма?
Еременко лишь виновато осклабился, мол, без твоего, Алекс, грозного присутствия, что я, мягкотелый, могу сделать.
– Быстро вынес эту вонь!
Приказание тут же было исполнено.
Но вот, наконец, все бутерброды готовы и коньяк разлит по кофейным чашкам.
Стук в дверь нарушил их застольную икебану.
– Головой! – крикнул Иванов, быстро пряча коньяк под стол.
В комнату вошла Юля.
– Привет, мальчики! – Строгое ее лицо мгновенно украсилось улыбкой облегчения, оттого, что Алекс был не где-нибудь, а здесь, в общаге. Тем не менее, с провинившимся кавалером первой заговаривать она не собиралась.
– За милых дам! – первым нашелся Иванов, махнул свою коньячную пайку и целиком засунул в рот целый бутерброд с икрой. – Пошли покурим, что ли? – потянул он за рукав медлительного Ерёму. Тот тоже глотнул свой коньяк и с бутербродом поплелся следом за ним.
Алекс пить не стал, просто сидел и ждал.
– Ты мне ничего не хочешь сказать? – не выдержала первой Юля.
Больше всего ему сейчас не хотелось произносить банальные пошлые извинения.
– Тебе обязательно нужна эта разборка?
– Хорошо, а что ты предлагаешь взамен?
– Если мужчина виноват, женщина должна прийти и попросить у него прощения, – вспомнил чужой юмор Копылов.
Юля сокрушенно покачала головой:
– И этот грубиян, говорят, до тринадцати лет жил и воспитывался на Западе.
– Так да или нет? – продолжил настаивать на своей шутке Алекс. Его настроение мгновенно улучшилось: раз Юля все равно уже здесь, так почему бы и не устроить «продолжение банкета». А Даниловна пусть остается в своем ином параллельном мире.
Юля ответила не сразу. Был соблазн еще поскандалить, но мягкость собственного характера взяла верх.
– Конечно, да. Неужели ты думаешь, что я перлась через весь город, только чтобы поругаться.
…Иванов и Ерёма стояли у окна в конце коридора и смотрели в сторону кухни, где челноками с кастрюлями и сковородкам сновали студенты других групп и курсов.
В коридор выглянул Алекс.
– Все. До утра можете гулять.
– Э! Э! – возмутился Иванов. – Мне к семинару к завтра готовиться надо.
– Хорошо. Конспект и две книги. (Ерёме) А тебе что?
– Полотенце и зубную щетку. И моего Кинга, – ответил тот, понимая, что спорить бесполезно.
– Вери гуд! – И Алекс исчез.
– Ну Юлька, борзая! – Иванов был само возмущение. – Имеет же съемную хату и все равно на наш плацкарт щемится. Что будем делать?
– Завидовать будем, товарищ Жданов, – Ерёма настроен был более миролюбиво.
Дверь снова открылась, и Алекс подал однокомнатникам их книги, щетки, полотенца и бутылку итальянского вина.
– От Юли вам на бедность, – сказал он, протягивая бутылку.
– А коньяк?! Понижать градус напитков западло, – возбухнул Иванов.
– Кыш давай! – отмахнулся от него Копылов.
12
Унылая общажная комната уже через час была превращена в спальню для новобрачных. Всего-то и потребовалось сдвинуть вместе две койки и застелить их одним комплектом постельного белья. После бурных объятий самое время поговорить о вечном, вернее, о том, что представляется вечным и самым главным в двадцать лет.
– Почему ты не рассказываешь, что у тебя случилось? Я же чувствую, – ворковала ублаженная гурия, возложив хорошенькую головку на плечо притомившегося султана.
– Любимая девушка на свидание не пришла, – Алексу просто лень было говорить что-нибудь другое.
– Я серьезно.
– И я серьезно.
– А почему не пришла?
Он пожал плечами:
– Наверно, муж не пустил.
– Ну хватит шутить. Между нами не должно быть никаких тайн, – сказала она.
– Это еще почему? – удивился Алекс.
– А ты хочешь, чтобы между нами были тайны?
– Почему бы и нет?
– Хочешь, чтобы и я тебя обманывала? – допытывалась она.
– Юль, давай не будем об этом, а? Я, кажется, снова готов к любовному подвигу.
Он попытался обнять ее. Юля отстранилась.
– Ничего не выйдет. Пока все мне не скажешь о сегодняшнем. Что с тобой случилось?
– Нельзя, значит, нельзя. Спокойной ночи, любимая, – он полушутя отвернулся к стене.
Некоторое время они лежали молча.
– Между прочим, три дня назад меня просили дать на тебя секретную характеристику, – сообщила вдруг Юля.
Алекс немедленно повернулся к ней.
– Как это?.. Зачем?
– Вот и я спросила: зачем?
– Ну?
– Просили оценить твое мировоззрение.
– А кто? Кто? – ему не терпелось узнать.
– Какой-то молодой мужчина. Симпатичный такой. Не из нашего вуза. Показывал свои красные корочки, но я не успела там ничего прочитать.
– И ты согласилась? Просто так?
– Он пообещал, что меня с платного на бюджетное переведут. Если я буду время от времени давать о тебе отчеты. Вот, сказала, а сама не знаю, зачем? Ты теперь точно не захочешь со мной знаться.
– Наоборот, – Копылов неожиданно развеселился. – Ты теперь будешь моим персональным стукачом. А ты уже что-то написала?
– Издеваешься?
– Слушай, а давай я вместо тебя эти отчеты писать буду. Тебе же не сказали их от руки писать? Так? Ну я на твоем компе наберу, а ты только подпишешь. Годится?
– Не догоняю твоего юмора.
– И не надо. Я просто такое напишу, чтобы они отстали от меня раз и навсегда.
Снова помолчали, каждый думая о своем.
– А где ты был сегодня днем? – ангельским тоном снова начала Юля.
– Господи! Я убью тебя! – грозно воздев руки, он показал, как будет это делать.
Она, хихикая, закрылась руками:
– Кто-то говорил, что к чему-то снова готов?..
Как говорится, умеют же женщины иногда и приятные слова произносить!