СМЫСЛ ПРЕОБРАЖЕНИЯ РАСКОЛЬНИКОВА И ЕГО ДОСТУПНОСТЬ СОВРЕМЕННОМУ ПОДРОСТКУ-СТАРШЕКЛАССНИКУ
Роман Ф.М.Достоевского «Преступление и наказание» входит в школьную программу по литературе с советских времён.
Хотя произведение насыщено евангельскими аллюзиями и прямыми ссылками на Евангелие, в советском учебнике [1] отрицается христианская подоплёка нравственной коллизии, переживаемой героем романа. Специально подчёркивается: «Евангелие, о котором говорится на последней странице [романа], не может заслонить от нас главного». Что же для автора учебника главное? Продолжу цитату: «…не может заслонить от нас главного: мужества человека, сумевшего преодолеть невыносимую нравственную пытку, и животворной силы женской любящей души». Была пытка, но благодаря своему мужественному характеру и любви к нему Сонечки Мармеладовой герой сумел от неё освободиться, а из-за чего была пытка и в чём заключалось её «преодоление», это уже вопрос как бы второстепенный.
Советскому школьнику внушалось: единственно правильная этика – это научная этика. Если бы Раскольников, к примеру, убил старуху-процентщицу в 1918-ом и сделал это не самочинно, а «по марксистской науке», во исполнение какого-нибудь декрета, то не пришлось бы ему и мучиться, - это прямо не утверждается в учебнике, но логика аргументации в нём приблизительно такова. Ясно, что подобное толкование не просто не соответствует тому, что хотел выразить Достоевский, оно прямо противоположно идее романа. О Раскольникове как будто пишет сам Раскольников, причём не преображённый, а всё ещё бунтующий против Христовой истины.
Сонина вера в Иисуса Христа тоже оказывается ни при чём; эта вера у неё – что-то вроде «фольклорной декорации». Соня положительно влияет на Раскольникова не потому, что христианка, а потому, что она девушка из простого народа, - так сказать, классово правильная особа.
Так расставлены акценты в советском учебнике.
В учебнике, по которому учатся современные старшеклассники [2], узость вуль-гарно-идеологического подхода преодолена, табу на упоминание Иисуса Христа снято. Преступление Раскольникова объясняется тем, что он попадает в плен к «болезненным и опасным поветриям», становится «идейным фанатиком». Об этих «поветриях» замечено, что они предвосхищают ницшеанскую философию «сверхчеловечества» - особенных «че-ловекобогов», призванных заменить «умершего» христианского Бога. Подчёркивается: дело не в самом по себе убийстве, а в том, что Раскольников «преступил черту», отде-ляющую «ответственное поведение от безудержного своеволия», возжелал встать «по ту сторону добра и зла». Духовное возрождение «преступника» начинается после того, как он «очистился страданием» от своих богопротивных «амбиций» и «обрёл истинную веру». Коллизия, лежащая в основе романа, характеризуется как «религиозно-нравственная».
Можно сказать, что авторская позиция в этом складно составленном, вполне доб-ротно научном тексте, содержащем модные термины вроде «хронотопа», формально из-ложена объективно, нетенденциозно. Но когда читаешь этот текст, почему-то трудно избавиться от впечатления, что и он написан непреображённым, а урезоненным, поднаторевшим в научном стиле, научившимся обо всём на свете судить одинаково «объективно», быть может, защитившим докторскую диссертацию Родионом Раскольниковым. У него такое же, сосредоточенное на абстракциях, идеологическое сознание, которое обличает в романе «Преступление и наказание» Ф.М.Достоевский.
Философия Достоевского не умозрительна. Истина для него личностная, её нельзя редуцировать до каких-то однозначных абстрактных выводов, он стремится являть её в цельных образах. Собственно, в этом и заключается особенность православного иконического сознания. Истина для православных неотделима от красоты. Обособившийся от художественного рационально-научный стиль с этим нашим сознанием входит в явное противоречие. Для нас Евангелие утрачивает свою убедительность, если его препарировать в рационально-научном стиле. Но именно таким препарированием евангельских истин и занимается автор параграфа о Достоевском в школьном учебнике по литературе. Стилистически по отношению к евангельским истинам он такой же сторонний аналитик, как и его советский предшественник.
Если бы он был искренним, утверждая, что у Достоевского Раскольников пришёл к «истинной вере», то интуиция ему подсказала бы: тот, кто становится на путь этой «истинной веры», особенно в современных смутных условиях, никогда не скажет, что он эту веру «обрёл»; первым вздохом, вырвавшимся из его груди, было бы: «Господи, помоги моему неверию» [3]. Никогда он не позволил бы себе столь уверенного тона в суждениях о религии. Такой тон как раз и свидетельствует о том, что человек не нуждается в Божьей помощи, что он и без Бога, обладая таким «безупречным» инструментом познания, как наука, способен постичь самое важное в жизни.
Невозможно представить, чтобы Достоевский мог примириться с тем, что статус рациональной науки выше, нежели статус поэзии. Истина, до которой человек доходит с помощью рассудочной логики, для него ложная истина. Настоящая истина всегда открывается как красота и постигается нерассудительным любящим сердцем.
Рационалистический гуманизм выдвигает на место христианской заповеди любви к ближнему абстрактную любовь к человечеству. Но абстракцию в принципе нельзя полюбить. Любовь подлинная, жертвенная без позы, без демагогии, всегда личностна и конкретна, она может быть явлена только в виде цельного, не расщепляемого на силлогизмы и формулы образа. Таким идеальным образом беспримесно чистой любви и красоты был для Достоевского Иисус Христос. «Если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше бы хотелось оставаться со Христом, нежели с истиной», - писал он в известном письме Н.Д.Фонвизиной. Как это Бог может быть вне истины? – ополчились на Достоевского строгие ревнители веры по катехизису. Если Он вне истины, то, мол, какой же Он после этого Бог? Чуть ли не богохульство приписывали Достоевскому за эту цитату. На самом деле ключевое слово здесь глагол «доказать». В 19 веке любая истина уже требовала математического доказательства. Достоевский же возражает: мне не нужно математическое доказательство божественности Иисуса Христа.
Страсть доказывать веру отличает человека рационального, верующего в науку больше, чем в Бога. В наше время учёным быть престижнее, чем святым. Даже богословие у нас стало преимущественно научным. К такой науке и к такому богословию Достоев-ский действительно доверия не имел. Но, к слову заметим, не доверяли ему и известные учители Церкви*. Как и они, Достоевский в научном богословии слышал отзвуки католической ереси, рассудочно отрицающей свободу веры «из любви к человечеству». Олицетворяющий эту ересь Великий Инквизитор из романа «Братья Карамазовы» уверен, что он любит людей больше, чем Бог. Так вот, если судить по стилю интерпретации художественных произведений, современный учебник литературы воспитывает детей, так же как и советский учебник, в покорности Великому Инквизитору. Его несомненное достоинство перед советским заключается только в том, что он всё же отступает от крайностей идеологического тоталитаризма.
«…Наука не простоит минуты без красоты… превратится в хамство» [7], - таков один из центральных мотивов всего творчества Достоевского. Именно за «хамов грех» против красоты Божественной истины был наказан Раскольников, носитель рационали-стической учёности – «диалектики». Только после того как он начинает изживать её, к нему возвращается чувство полноты жизни. «Вместо диалектики наступила жизнь», - так определяет смысл преображения своего героя автор романа.
В своей приверженности искажённой рационализмом учёности Раскольников является типичным представителем тогдашнего образованного сословия. В современной ему России Достоевский вовсе не видел тех, кого он мог бы назвать «истинными учёными». «Истинная учёность, - пишет он в записной книжке, - не только не враждебна жизни, но, в конце концов, всегда сходится с жизнию и даже указывает и даёт в ней новые откровения. Вот существенный и величавый признак истинной учёности. Неистинная же учёность, хотя бы и чрезмерная, в конце концов всегда враждебна жизни и отрицает её. У нас об учёных первого разряда что-то не слыхать, второго же разряда было довольно, и даже только и есть, что второй разряд. Так что будь расчрезмерная учёность, и всё-таки второй разряд» [8].
Мы как раз и живём в эпоху такой «расчрезмерной учёности». Всё постигнуто, всё разобрано до мельчайших косточек, наука настолько уверовала в собственную исключительность, что не опасается быть внешне терпимой к религии, что, однако, не приближает её к «первому разряду».
Всё школьное обучение, начиная с первого класса, предполагает ориентацию на рационально-научный стиль. Достаточно открыть любую программу, любой учебник, любую методическую разработку, чтобы сразу бросилось в глаза пренебрежение к стилю художественному. Такой подход оставляет мало места творческому вдохновению, всегда конкретному, цельнообразному. Всё разложено по алгоритмам. И учитель, и ученики выступают лишь придатками образовательного стандарта.
В состоянии ли рационально «стандартизированные» ученики постигнуть смысл трагического раздвоения Родиона Раскольникова? Они могут «алгоритмически» рассуждать о христианстве, могут подготовить эффектную презентацию в Power Point’е о том, что негуманно было убивать старуху-процентщицу, снабдив её анимированными «хронотопами», но понять, что такое христианский стиль жизни, отчего так мучительно страдает Раскольников, им, нынешним, как и нам, воспитанникам школы советской, весьма и весьма затруднительно.
Библиографический список
1. Литература. Учебник для 9 класса под ред. проф. Б.И.Бурцева. М.,1975.
2. Литература. 10 класс. Учебник для общеобразовательных учреждений под ред. Коровина. Часть 2. М., 2012.
3. Тютчев Ф.И. Полное собрание стихотворений. М.,1957. – С. 185.
4. Святитель Игнатий Брянчанинов. Собрание творений. Том VII. М.,2010. – С. 537.
5. Троицкий В.А. Отзывы профессоров и преподавателей академии о курсовых со-чинениях 67 студентов IV (LXVII) курса: О сочинении священника Архангельского Лео-нида на тему «Идея спасения в живом церковном сознании по богослужению двунадеся-тых праздников» // Богословский вестник. 1912. № 11. С. 189
6. Достоевский Ф.М. Бесы. // Собрание сочинений в 12 томах. Том 9. М., 1982. – С. 29.
7. Достоевский Ф.М. Записные книжки. М, 2000. – С. 51.
-------------------
* Свт. Игнатий (Брянчанинов) писал: «В России – потому что христианской верой занимаются очень поверхностно и грубо – идут к познанию Христа семинарией и академией, которых Христос не установил, а оставили освящение себя святыми подвигами, которое Христос установил и заповедал, - пребывают вне истинных, живых понятий о вере Христовой». [4] В том же духе высказывался и свщмч. Иларион (Троицкий): «…Совершенно бесспорно, что результаты западного влияния на русскую богословскую мысль были и могли быть только очень плачевны, ибо смокв не собирают с терновника. Бездушное еретическое рационалистическое богословие, подобно плевелам, заглушило ростки пшеницы самобытно-русского православного богословствования, утвердилось в духовной школе, оторвав ее от церковной жизни» [5].