— Представь самое темное место, чем оно будет?
Это будет в лесу. В дупле небольшого дерева. Это чье-то гнездо. В нем никогда нет света. Там тепло, и я слышу чье-то тихое дыхание. Словно клубки из мягкой пряжи, свернутые в круглые шары, они расширяются и сужаются под действием собственного дыхания. Их сон ничто не тревожит, ведь в этом месте, похожем на теплую утробу, они чувствуют себя защищенными.
Сейчас, наблюдая за ними, мне становится вдруг тошно, и кажется, что из меня, прямо изо рта, начинает лезть шерстяная нить. Я кашляю, задыхаюсь, а она все выходит из меня, словно я проглотил волосы со своей головы.
Чтобы хоть как-то ускорить процесс, я руками начинаю дергать за эти волокна, вытягивая их из себя.
По ощущениям нить похожа на упругую леску, которая натягивается, как струна, каждый раз, когда я пытаюсь вытащить ее из себя. Она скручивает и выворачивает все мои внутренности наружу. Постепенно она становится красной и начинает сворачиваться в круглые шары. Это что-то живое. Оно начинает дышать. У этого нет имени. Оно имеет форму, но кажется безвременным. Бесполым.
Я бы мог описать каждую ворсинку на теле этого создания, потому что это мое творение, и только мне суждено его любить, но мне противно, и я прячу это в дупле.
Злой и неразумный Демиург.
Жду и наблюдаю за ним, когда оно проснется и осознает, что такое голод.
Я верю, это именно оно стояло тогда в том лесу и наблюдало за мной из-за деревьев, еще до того, как осознало, что такое запах крови и питалось лишь корой. До того, как осознание пришло к нему, я бы мог размотать все эти хитросплетения. Оборвать все эти нитки… но я оказался на пути у самого себя.
Этот шепот — бестелесные авгуры. Он не закончится никогда. Она была права во всем. Эти голоса, как паутина, липнут к голове. Вплетаются и путаются в волосах.
Теперь, пытаясь разрушить это гнездо, спрятанное глубоко в дупле неизвестного дерева, стараясь дотянуться до его сердцевины и украсть хотя бы одного еще теплого птенца, чтобы затем разодрать его в клочья, я понимаю, что бессилен. Понимаю, какую ошибку совершил; бездумно кидая их туда, я пытался скрыть свое порождение от мира, но на самом деле лишь прятал от самого себя.
Старые раны на руках, ободранные о жесткую кору, открываются, из них бежит кровь и падает прямо на этих существ. Шерстяная нить, которой покрыты их хрупкие тела, тут же впитывает эти капли теплой алой крови.
Существо навсегда запомнит этот вкус. И где бы я ни был, куда бы ни пытался убежать и скрыться от него — оно найдет меня. Отныне я узник зимнего леса, белого снега и бесплодных мечтаний о весне.
Мне страшно от того, что я, наконец, понял, что ты больше не бестелесная вымышленная форма, зовущая меня по крови. Приятно было окружать себя абстрактными иллюзиями того, о чем ты не в силах признаться себе в материальном мире. Придавать тебе любые формы и питать себя надеждой, что голоса уйдут.
Это сухое, старое, скрюченное, узловатое дерево с голыми почерневшими ветками и оледенелой корой вместо кожи со временем превратится в труху. Обрушится внутрь самого себя под тяжестью собственного веса, но до того оно отдаст все накопленное им тепло, чтобы существам внутри него было комфортно.
Дерево взрастит свое дитя, а ребенок, в свою очередь, прогрызет старую, изъеденную холодом кору и вырвется наружу. Мне будет негде прятаться от него, ведь этот лес как маленький отрезок. Безымянный остров вечной мерзлоты. Жизнь здесь умирает. Тебе будет нечем питаться, и ты найдешь меня, потому что однажды уже испробовала вкус моей крови.
Ты и я — часть этой земли, ведь она наша мать. Холод — наша душа. Небо, снег и ветер — наши братья. Деревья — наши сестры. А воздух — наша вина. Наши тела — застывшая кровь. В них нет такого места, где можно послушать, как весной набухают и распускаются почки, как журчат ручьи, как шелестят прозрачные крылья насекомых. Мы блуждающие, давно угасшие огоньки. Зима, которая никогда не закончится.
Когда ты утолишь свой голод, и от меня останется кровавое пятно на безмятежно белой глади снега, ты поймешь, что это конец жизни, и тебе придется выживать теперь одной?
— Как долго ты протянешь?
Голод вернется с силой целой стаи.
— А этот шепот?
Ты станешь частью паутины, а не наоборот. Не ты плетешь ее — она тебя. Ты лишь маленькая ниточка. Попытаешься уничтожить ее — навредишь только себе.
Я мечтал смотреть на рассеивание света вечно, на то, как умирает мир в своих предсмертных конвульсиях, но этот остров слишком мал. На нас двоих одного пространства мало. Теперь ты остаешься здесь одна.
— Моя линия оборвалась?
Я сам собою быть переставал. Все еще пытался. Все еще я. В конечном счете, это уже не я. Настало твое время.
— Теперь ты.