Продолжение четвёртого внутривквеливания
Костёр бросал оранжевые отсветы на лица, в зрачках Уилсона, глядящего прямо в огонь, отражались языки пламени.
- О чём думаешь? - лениво спросил Грег — ему хотелось спать, но не хотелось уходить от костра и лезть в палатку, и он устроился на импровизированном ложе из рюкзаков и коленей Уилсона. Уилсон машинально катал в пальцах прядь его волос, и он не возражал, воспринимая эти тактильные ощущения, как дополнительный приятно усыпляющий фактор.
- О том, что будет, когда мы вернёмся, - с готовностью откликнулся Уилсон. - Знаешь... такие вылазки позволяют что-то пересмотреть, исправить... Вот, и у нас с Бонни... Я прикидываю, в чём был неправ.
- В том, что решил, будто совершить хулу то же самое, что снять девчонку на вечерок, - буркнул Грег и, зевая, сквозь зевоту продолжил. - А ещё в том, что не веришь в то, что будешь наступать на эти грабли снова и снова.
- Ты умеешь утешить, - усмехнулся Уилсон.
- А чего тебя утешать? Ты — молодой, успешный, при деньгах, не урод. Это Бонни твоей утешение понадобится, когда вы разбежитесь.
- Ты даже «если» не сказал, - вздохнул Уилсон.
- Потому что не будет никакого «если». Она хочет того, что ты ей не можешь дать, и никакими побрякушками, новыми шторами и ламбрекенами ты не откупишься.
- И чего же, по-твоему, она хочет? Чего я ей не могу дать?
- Душу. Всю твою душу целиком, без купюр. А ты и малой толикой поступиться не готов. Поэтому у неё блестящий секс с твоей телесной оболочкой, отличные взаимоотношения с твоим рассчётливым житейским мозгом, полезный творческий союз с твоим уютным, обставленным нанятым интерьер-дизайнером по её эскизам, домом, и гулкая пустота с тобой самим. Ей этого недостаточно, и она уйдёт. А ты... А ты откупишься и будешь по своей национальной еврейской привычке благодарить бога по ночам за то, что взял деньгами.
Он чуть приподнялся на локте, ожидая возражений и протестов, но Уилсон ладонью легонько нажал ему на голову, укладывая обратно, и снова взялся пальцами за облюбованную прядь.
- Наверное, ты прав, - миролюбиво проговорил он. - Иногда я и сам так думаю. Но было бы как-то пораженчески ничего не пытаться с этим сделать, так что я... Знаешь, через неделю открывается большая семидневная конференция во Флориде, формат неофициальной части предполагает присутствие жён, и я подумал...
- Хочешь взять её с собой?
- Последняя попытка. Агония брака должна быть красивой, с шампанским и музыкой, а там... кто знает, вдруг у нас что-то получится?
- Главное, что меня там не будет, - хмыкнул Грег.
- Да, последнее время ты её бесишь.
- Она просто ревнует твоё внимание.
- Знаю.
- А ты подаёшь повод.
- Тем, что провожу время с тобой? Ты недоволен, что ли?
- Я-то, положим, доволен. А вот твоя Бонни — нет. И то, что ты ничего не делаешь, чтобы с этим справиться, говорит о том, что тебя это тоже устраивает. Значит, ты и сам не против красивой агонии.
- Это неправда. Я люблю Бонни.
- Свою независимость ты любишь больше.
Уилсон не ответил. Костёр трещал умиротворяюще.
- Ты, наверное, прав, - наконец, помолчав, снова заговорил он. - Я не готов отдавать ей душу целиком. Но и разрыва я не хочу.
- Просто ты не умеешь отпускать. Ты же даже номера из телефонной книжки никогда не стираешь, а в библиотеке у тебя заархивировано всё вплоть до рекламных проспектов. Жаль, что эти технологии не годятся для реальной жизни, не то ты бы уже заархивировал и свою первую, и эту Бонни, и рыженькую из лаборатории.
- Что ты себе вообразил? - возмутился Уилсон. - Она просто интересный собеседник!
- В постели, уверен, она ещё интереснее.
Уилсон коротко и больно ударил его ладонью по щеке.
- Комар, - и предъявил в доказательство ладонь с размазанной красной полосой и изломанной тушкой насекомого. - Надо же, какая зараза — и репелент его не берёт.
Грег задумчиво потрогал горящую от удара щёку. Впрочем, жжение уже стихало, сменяясь зудом.
- Не чеши, - посоветовал Уилсон. - Стоит начать — и всю ночь будешь скрестись, как блохастый опоссум.
Грег так и не решил, стал комар просто хорошим поводом для рукоприкладства или Уилсон убил его без всякой задней мысли, разве что чуть подкорректировав силу удара в соответствии с последней предшествующей ему репликой. Впрочем, это было не особенно важно. Костёр всё так же уютно потрескивал, струя тепло, пальцы Уилсона снова путались в его кудлатых прядях. Разговор увял, и Грег начал дремать.
Сон был сюрреалистичный и жуткий в своей сюрреалистичности. Он увидел в нескольких шагах от костра плачущую Стейси в красном, как кровь, балахоне вроде тех, которые носят беременные. Слёзы не шли ей и некрасиво искажали её лицо.
«Всё погибло, Грег, всё погибло», - повторяла она, а он смотрел на неё откуда-то снизу и не мог встать, потому что его нога была прочно зажата у колена пружиной жёсткого медвежьего капкана. И почему-то он был медведем, хотя в то же время был самим собой. От боли перехватывало дыхание, но он старался мыслить трезво, потому что жизнь Стейси и их будущего ребёнка зависела от того, как он справится. «Нужно отжать пружину, - сказал он, задыхаясь от боли. - Попробуй, Стейс, у тебя получится!» «Я не могу, не могу! - вскрикнула она. - Это как вытащить нож из сердца. Ты умрёшь!» Тогда, отчаявшись уговорить её, он рванулся изо всех сил и почувствовал, как кожа и мышцы, не выдержав натяжения, рвутся. Острая боль прострелила до затылка, и он закричал от боли.
Сон лопнул, как проткнутый булавкой шар от того, что рука Уилсона сжала плечо:
- Тише... Ты чего? Что-то приснилось?
Похоже, он проспал довольно долго — костёр уже еле тлел, и Уилсон выбрался из-под его головы, найдя адекватную замену своим коленям в виде рюкзака, из которого, к тому же, вытащил шерстяное одеяло и набросил ему на спину от ночной прохлады.
Остатки сна дотаивали в горьковатом дыму, но правая нога болела так, словно он, действительно, только что вытянул её из капкана. Грег шевельнулся и понял, что отлежал не только ногу, но и весь бок. Всё-таки голая земля — даже не спальник.
- Интерпретация реальных ощущений в фантастические образы, - проворчал он, садясь. - Что-тут за дурацкий корень подо мной? Его же не было.
- Думаешь, успел вырасти? - хмыкнул Уилсон.
Ночью он полупроснулся от того, что Уилсон осторожно трогал его за плечо и встревоженно сопел.
- Если ты решил меня домогаться, - сонно проворчал он, - подожди до утра — я спать хочу.
- А я — писать, - сказал Уилсон жалобно и вызывающе.
От удивления Грег даже окончательно проснулся.
- Ну и... чем могу помочь? Забыл, как краник открывается?
- Вокруг палатки кто-то шатается. Думаю, как раз медведь. Я его боюсь.
- Ты же не верил в их существование, - Грег прислушался: действительно, за полотняной стеной что-то сопело, пыхтело и трещало сучьями. Он приблизил глаз к щели — ночь была тёмной, но около костровища ворочалась какая-то крупная тень и раздавалось ворчание. Уилсон задышал в щёку, пристроившись рядом.
- Видимо, кого-то из них моё неверие не смутило. Как ты думаешь, он сюда не полезет?
- Ну, если полезет, думаю, твоя проблема с краником решиться сама собой. Справедливости ради, добавлю, что моя — тоже.
- А может, это и не медведь? Я вижу только неопределённое нечто.
- Для зайчика твоё «нечто» крупновато.
- Ты же не врал со следами и помётом?
- Врал.
Уилсон укоризненно вздохнул и повозился, устраиваясь поудобнее. В палатке было не так много место, а у щели — и того меньше, им приходилось наблюдать, плотно прижавшись друг к другу, зато и разговаривать можно было очень тихо.
- Как думаешь, что он там делает?
- В вещах роется. Ищет...
- Что ищет?
- Не знаю. Сходи спроси... Эй-эй, ты что, в самом деле решил туда сунуться? С ума сошёл?
Уилсон, привстав, рылся в рюкзаке:
- Я хочу писать, понимаешь? - с огромной силой убеждения проговорил он. - Очень хочу. И лучше не становится. У меня где-то был тут фонарик и электрошокер, и если ты мне посветишь, я мог бы...
- А духу хватит ткнуть его электрошокером в нос, если его свет привлечёт? И, кстати, ты как в зоологии? Заряд, рассчитанный на человека, свалит его с лап или только разозлит? Подожди лучше — видишь: он пока на палатку внимания не обращает. Может, ему надоест, и он сам уйдёт.
- Не могу я ждать, - зашипел Уилсон. - Терпение кончилось. Дай-ка, - он принялся распутывать шнур, удерживающий выходной клапан, сунув Грегу в руки фонарик.
Медведь, не обращая никакого внимания на близость людей, продолжал копошиться у костровища. Распутав клапан, Уилсон осторожно высунул голову и завертел ею, озираясь.
- Ищешь его напарника? - шёпотом спросил Грег.
- Ищу кусты погуще и поближе.
- Если он бросится, когда ты будешь в процессе, я должен криками и плясками отвлекать его от тебя - так, что ли?
- Можешь просто посветить фонариком ему в морду и, когда он растеряется...
- А если он не растеряется?
- Тогда лезть на дерево. Лучше вон на ту сосну — оттуда в него можно шишки бросать. Или наудачу ткнуть его в морду шокером.
- А у тебя их два?
- Один, но я его тебе оставлю. У меня-то руки будут заняты.
- Ну, о`кей, я залезу на дерево и стану бросать шишками — отличный план. А ты?
- Ну, мне понадобится пара минут форы и ещё одно дерево. Но будем надеяться, что до этого не дойдёт, и он просто не обратит на меня внимания...
- Стой! - Грег ухватил уже готового лезть из палатки Уилсона за плечо. - Подожди. Он, кажется, уходит... Ещё на пять минут твоей терпелки хватит?
- Только на пять.
хххххх
Ветер так окончательно и не улёгся — налетал порывами, взбивая Уилсону прядь волос надо лбом, заставляя щуриться. Потом снова стихал и наваливалось густое, как гель, тепло.
Хаус, стащив рубашку и футболку, подставил солнцу худые плечи. Солнечный свет бликовал на ряби, и там, в воде, развлекался, пытаясь поймать ветер, одиночка- сёрфингист.
На песчанной части пляжа мальчишки играли в игру, напоминающую дартс, но ни Иакова, ни светловолосого дарителя ракушки среди них не было. Уилсон задумчиво пересыпал из ладони в ладонь горсть камешков.
- Знаешь... - неожиданно негромко и доверительно заговорил он, не глядя на Хауса. - Когда я был маленьким, мы жили в Чикаго, в Большом Чикаго, а потом переехали на юг. Новая школа, новые знакомства — не всегда приятные. Я не слишком легко схожусь с людьми — ты знаешь. А в детстве тем более. Прикинь: новичок в сформированной детской стае. К тому же, еврей. К тому же, левша. К тому же, я косил гораздо сильнее, чем сейчас, и офтальмолог назначил мне целую программу реабилитации — в частности, попеременное ношение окклюдера.
- И как они тебя дразнили? - заинтересовался Хаус. - Сумчатый Кролик — это ведь уже потом?
Уилсон усмехнулся углом рта.
- Дразнили не так уж обидно — Адмирал Нельсон. А вот всё остальное... В общем, первое время мне было нелегко, и я полюбил прятаться. Сразу за школой был такой укромный уголок — я знал, что старшеклассники там баловались травкой потихоньку, но это ближе к вечеру, а днём я забивался туда, как воробей в щель под крышей, и читал. Ты не знаешь, сколько я тогда читал — это были просто запои, я забывал действительность, погружаясь в какую-нибудь книгу. Если бы не школьные звонки, я, наверное, и сейчас всё ещё сидел бы там с книжкой на коленях и пончиком из школьного буфета в руке. Читал я тогда без особенного разбора — что в руки попадало, и, в частности, мне попался однажды роман «Под сетью» Айрис Мердок. Ты читал его?
- Нет.
- Не скажу, чтобы я был в восторге — роман оказался мне явно не по возрасту и не по зубам, но одна мысль, одна цитата из него впечаталась мне в голову навсегда, как праздничная надпись на глазури — в пряник. «Со мной всегда так бывает: стоит мне чем-нибудь заинтересоваться, как происходят десятки случайностей, имеющих к этому прямое отношение». Я вдруг подумал тогда, что это совершенно верно и стал подмечать такие тайные знаки вокруг себя. Потом забава мне надоела, я почти позабыл о ней. Но, знаешь, последнее время почему-то каждая мелочь, на которую прежде просто не обратил бы внимания, воспринимается мною объёмно и значимо, как будто это всё знаки, символы, расставленные вдоль дороги. Дорога уже на исходе, а я только теперь начинаю приглядываться и задумываться, что мог бы значить каждый из них...
- Ничего, - неохотно сказал Хаус и запустил камешек в воду. - Не впадай в мистицизм — это банально, впадать в мистицизм перед лицом смерти.
- Это — просто утешение, - заспорил Уилсон, и Хаус с радостью уловил знакомую строптивую интонацию, но, тем не менее, решительно отрезал;
- Фиговое.
- Ну, уж, какое есть, - пробормотал Уилсон, угасая, и Хаус пожалел, что так сказал.
- Может быть, в этом на самом деле и нет полной бессмысленности, - проговорил он, помолчав. - Может быть, мы просто не в состоянии постичь связь — реальную связь — которая существует между событиями, вроде бы бессвязными, и нам поэтому кажется природа этой связи мистической, потусторонней. Но я тебя в ответ на цитату тоже цитатой побью — из Ремарка: «Если во всех случайностях видеть проявление судьбы, нельзя будет и шагу ступить».
- Ремарк слишком плотный и тёмный. Если опоздал насладиться им в молодости, лучше и не приниматься — он вгонит в тоску своим подсознательным фатализмом, так что воспринимать эту цитату всерьёз, я бы не стал.
- Тогда вот тебе моя собственная — во мне-то ты фаталиста нарочно не заподозришь: «Если ты не знаешь ответа, это ещё не значит, что его нет. Просто ты его не знаешь».
- Например, этот прозрачный камень... - полувопросительно произнёс Уилсон.
- Это стекло. Могу предложить тебе гипотезу навскидку: например, некоторое время назад некий корабль вёз на борту груз стеклянных декоративных шишек для маятников или солонок или ещё чего-нибудь. Крушение у берега, груз затонул, за годы волны обточили куски стекла до почти правильных овалов, а поскольку на корабле из было несколько сотен, сделанных по одному образцу, ничего удивительного в том, что до сих пор они то и дело попадаются на берегу и в воде, и ими играют местные дети, молодые девушки и ты, причём на первый взгляд они совершенно неотличимы.
- Про затонувший корабль как раз можно проверить, - задумчиво заметил Уилсон.
- А ты хочешь?
- Нет.
Они замолчали, но ведь следующим мог быть вопрос и про маленького мемзера с окклюдером, и про паренька в одежде семидесятых, поэтому Хаус потянулся, словно ставя точку в разговоре и с ленцой спросил:
- Искупаться не хочешь?
- Холодно, - Уилсон передёрнул плечами.
- Да нет, что ты — вода совсем тёплая.
- Мне холодно изнутри, - сказал Уилсон. - Как будто в сердце кусок льда, как у Кая — помнишь? Тёплая вода меня не согреет. Хаус... Хаус? - он подозрительно сощурился, вглядываясь в оцепеневшее лицо с остановившимся взглядом. - Ты о чём это, Хаус?
Продолжение четвёртого внутривквеливания
Наутро Грега разбудили птицы — они орали, как негритянки на базаре, перебивая друг друга и порождая режущую уши какофонию. Кто, интересно, придумал, что они «поют»? Как угодно это называется, только не пение.
Уилсона в палатке не было. Грег выбрался на мокрую от росы траву и, поёживаясь, пристроился к отдалённому кусту, одновременно вертя головой в поисках Уилсона. Впрочем, тот нашёлся быстро и в двух шагах — возился в глубине кустов, занимаясь, по-видимому, тем же самым.
- Вот и скажи, - спросил насмешливо Грег, - зачем нужна природная стыдливость, которая заставляет человека лезть в мокрые кусты? Если привычка не способствует сохранению вида — а она не способствует, потому что ты можешь запросто простудиться и помереть — то она — атавизм, от которого всякий здравомыслящий субъект...
- Ты с кем там? - окликнул Уилсон от кострища.
Грег вздрогнул от неожиданности и шире раскрыл глаза. Тот, кого он, толком не рассмотрев, принял за Уилсона, проворно развернулся и, треща кустами, бросился к нему с явно агрессивными намерениями.
Застёгивать пуговицу и зиппер времени не было — как был, Грег бросился к той самой сосне, с которой Уилсон ночью советовал швырять в медведя шишки. Джинсы съехали до колен, как у любителя тюремной моды. Путаясь в них и чуть не падая, Грег, тем не менее, преодолел расстояние до дерева с результатом, посрамившим бы любого олимпийца, белкой взвинтился по стволу и увидел, что на соседнее дерево проворно и сосредоточенно лезет Уилсон.
Смутившее их покой животное выглядело не слишком крупным и не слишком свирепым, но проверять степень его лояльности с близкого расстояния ни тому, ни другому не хотелось.
- Самец, - с сомнением в голосе классифицировал Уилсон. - Ты что, на него пописал, что ли, что он так за тобой бросился? Вроде, вы до этого мирно беседовали... Хотя, чему я удивляюсь! Это же Грег Хаус, способный довести своим острым языком до белого каления, кого угодно. Даже медведя, как выяснилось.
- Эй! - Грег бросил в него шишкой. - Ну вот ты у нас зато — воплощённая дипломатия. Может, слезешь с дерева и проведёшь с ним сеанс прикладной психологии?
- Спасибо, - с достоинством ответил Уилсон, повыше поджимая ноги. - Я лучше прямо отсюда. И не кидайся шишками — во-первых, ещё, не дай бог, попадёшь, во-вторых, если он вскоре не уберётся, они тебе ещё ох, как понадобятся.
- В палатку полез, - прокомментировал Грег. - Аминь нашим шмоткам. Интересно, это тот же самый или другой?
- А какая тебе разница?
- А такая, что если другой, то их уже два.
- Знаешь... когда имеешь дело с медведем, качество само переходит в количество.
Медведь между тем улез в палатку почти целиком — наружу торчал только его мохнатый зад. Зад подёргивался и шевелился, и можно было только гадать, чем занят его обладатель.
- Мой фотоаппарат! - сокрушённо сказал Уилсон, качая головой.
- Не факт, что он им заинтересуется. Зря скорбишь, - Грег повозился на ветке, устраиваясь поудобнее, но понял, что это невозможно — жёсткие, покрытые колючей хвоей и, вместе с тем, довольно тонкие ветки, напоминали стул для пыток, применяемый инквизицией в средние века.
- Чёрт, как тут неудобно! - проворчал и Уилсон.
- И, между прочим, ещё и бесполезно — медведи умеют взбираться на деревья.
- Что, нужно было стоять и ждать внизу?
Мохнатый зад попятился, и медведь вывалился из палатки, облизываясь.
- Что он там сожрал? - занервничал Уилсон.
- Твой фотоаппарат.
- Он рюкзак с провизией распотрошил. Надо было подвесить его на дерево.
- Я же сказал: медведя этим не остановишь. Они лазают по деревьям и очищают осиные гнёзда.
- Кстати, у меня тут как раз осиное гнездо, - обрадовал вестью Уилсон. - И, похоже, моё соседство их раздражает. Сначала тихо было, а теперь они выползают и осматриваются.
- Не суетись — и они тебя не тронут.
- Сложно суетиться, сидя верхом на сосновой ветке. Эй-эй! Чего ему надо? Брысь! Пошёл!
Медведь закончил облизываться и направился к сосне Уилсона. Сначала просто обошёл вокруг, потом потёрся лохматым боком и вдруг встал на задние лапы, передними царапая кору, как кошка когтеточку.
- Фу! - Уилсон замахал на него ногой, но это, видимо, только раззадорило медведя. Теперь он не просто точил когти, а целенаправленно толкал и дёргал ствол. Сосна тряслась, качалась, с неё посыпалась хвоя. Судя по всему, настоящего гастрономического интереса к Уилсону мишка не питал, но стряхнуть с дерева странный фрукт в ковбойке и джинсах показалось ему хорошей забавой. Он старательно раскачивал дерево, азартно ворча, и мало того, что Уилсону пришлось изо всех сил вцепиться в ствол, чтобы не слететь вниз, эти раскачивания, похоже, здорово злили ос.
Грег дотянулся до шишки поувесистее и прицелился. Бросок оказался точнее некуда: шишка стукнула медведя по носу. «Так, - подумал, по всей видимости, косолапый. - Кажется, шутки кончились». Он перестал скрести дерево, грузно опустился на все четыре лапы, после чего встал на дыбки и зарычал.
Грег швырнул ещё одну шишку.
В это время произошло нечто вполне ожидаемое — раздражённые осы сочли чашу своего терпения переполненной и набросились на ближайшую цель - Уилсона, нанеся ему одновременно три укуса в кисти рук. Внезапная острая боль заставила Уилсона разжать пальцы и отшатнуться, а в следующий момент с треском ломаемых сучьев и шорохом обдираемых веток он грохнулся с высоты примерно четырёх метров буквально в двух дюймах от головы медведя.
Медведь шарахнулся в сторону так, словно Уилсон был баллистической ракетой средней дальности с ядерной боеголовкой. А в следующий момент он бросился наутёк, как если бы на него спустили свору псов, на ходу проделывая то, за что известную болезнь называют медвежьей.
Грег спустился со своей сосны быстрее, чем пожарный по шесту, и бросился ко всё ещё распростёртому на опавшей хвое Уилсону:
- Ты в порядке? Ничего не сломал? - опустившись на колени, он принялся ощупывать грудную клетку Уилсона.
- Не понял пока, - простонал Уилсон, силясь сообразить, на каком он свете. Он кое-как подгрёб под себя конечности и сел, помотал головой, вытряхивая из волос хвоинки, провертел ступнями, подвигал плечами, проверяя.
- Кажется, всё цело. Только приложился от души. Чёртовы осы! Это всё из-за них. Напали, как... Слава богу, когда я оттуда сверзился, они, кажется, не поняли, куда я делся, не то нам обоим мало бы не показалось. У нас есть что-нибудь от укусов?
- Теперь трудно сказать точно, что у нас есть, - заметил Грег. Увидев, что Уилсон невредим, он вздохнул с облегчением и пружинисто поднялся на ноги:
- Пошли инвентаризацию проводить. Надеюсь, ты не аллергик?
- Не на ос... - пристально изучил покусанную руку и вдруг широко улыбнулся Грегу:
- Как он улепётывал, а!
- Конечно, ты ему чуть ли ни на голову свалился.
- Тяжёлый день у этого парня. Сначала ты его оскорбил словесно, потом описал, потом я сверху... - и не смог договорить, задохнувшись от хохота. Грег не отстал, и они оба, хохоча до изнеможения, снова повалились на хвойную подстилку.
Последующая инвентаризация, правда, поумерила их весёлость — все запасы съестного медведь буквально сровнял с землёй — даже жестянка мясных консервов оказалась раздавлена в блин. Рюкзак Уилсона остался нетронутым, и фотоаппарат не пострадал, зато из мешка Грега медведь вытащил ветровку и добросовестно изжевал её.
- Вот супрастин, - мрачно сказал Грег, доставая упаковку из обслюнявленного кармана. - Прими. Тем более, что это, кажется, единственное, что у нас осталось из съестного.
- Не единственное! - Уилсон с торжествующим видом вытащил со дна рюкзака синюю с белым пачку шоколадного печенья. - Смотри: даже не распечатано. Смерть от голода нам не грозит.
- Сумчатый Кролик, - фыркнул Грег. - Планировал ночью грызть под подушкой?
- На твоём месте я бы возблагодарил судьбу за мою запасливость, - обиделся Уилсон. - Если бы не она, ты ещё сутки мог бы только лапу сосать и шишки грызть. Давай, сворачиваем лагерь, а то наш клыкастый друг ещё вздумает вернуться.
- Это вряд ли, - покачал головой Грег. - Кажется, впечатление он получил незабываемое...
хххххх
- Пор фавор, инвитен а телефоно дель доктор Кавардес, - Хаус от нетерпения барабанил пальцами по стойке рецепшен.
- Экви Кавардес, - коротко сообщил в трубку подошедший. - Кви гуэриас?
- Я насчёт лечения моего брата, док, - немного развязно от волнения сказал Хаус по-английски. - Это Экампанэ, из «Сол де тарде».Вы отказались от него, я слышал? А ведь ваш метод был последней надеждой.
- Я уже говорил вашему...гм... брату о том, почему в его случае применение моего метода невозможно, - холодно проговорил Кавардес, но за его холодностью Хаус натянутыми нервами уловил нотку сожаления и, пожалуй, разочарования.
- Я поэтому и звоню Видите ли, у меня есть одна идея на этот счёт — я хотел бы её с вами обсудить.
- Да? - Хаус представил, как на том конце связи Кавардес скривил рот в усмешке и скептически изогнул бровь.
- Проблема ведь в локализации опухоли, да? Так вот: охлаждение сердца во время процедуры можно устроить, вводя охлаждённую жидкость в полость левого желудочка. Это почти не повлияет на температуру средостения. Вопрос только в техническом обеспечении процесса, но, я думаю, в вашем онкоцентре...
- Вы с ума сошли, - спокойно сказал Кавардес. - Переживание за...брата вам, видимо, рассудок повредило. Как вы это себе представляете? Вводить жидкость внутрисердечно непрерывным током...Выучитываете, что при этом сердце должно работать, и не одну минуту.
Хаус почувствовал за пренебрежением интерес, крепче вцепился в трубку и хищно сощурился.
- По телефону я вам этого никак не передам — нужно схему рисовать. Мы должны встретиться.
- Должны? - теперь уже насмешка в голосе Кавардеса прозвучала отчётливо. - Ничего я не должен, мистер Экампанэ, ни Уилсону, ни, тем более, вам.
- Тогда вы — хреновый учёный, - припечатал Хаус. - Вам предлагают усовершенствовать метод, провести смелый эксперимент, а вы трусите и прикрываетесь гордыми лозунгами. Уилсон большим рискует.
- Уилсон вообще ничем не рискует, - отозвался Кавардес, по всей видимости, словами Хауса ничуть не задетый. - Умрёт он от лечения или от опухоли — это вопрос нескольких недель, много — месяцев. При таком раскладе риск особого значения не имеет. Я видел снимки, там всё однозначно. А вот для моего метода и моей репутации - нет.А то, что вы предлагаете... Не знаю, насколько вы можете себе представить - судя по всему, вы имеете определённое отношение к медицине, но изобретение вечного двигателя не ново и предсказуемо.
- Интраоперационная катетеризация сердца — не вечный двигатель. Нужно просто точно подобрать температуру крови, пустить её через охладитель циклом, и вы получите возможность проводить термопроцедуры при опухолях средостения. Разве вам не хочется получить такую возможность?
- Ну, на словах это выглядит интересно, но...
- Я же сказал, что нарисую вам схему.
- Придуманную вами? Вы - инженер?
Скепсис Кавардеса, кажется, просачивался через мембрану телефонной трубки. Хаус тяжело вздохнул:
- Доктор Ковард, - проговорил он, решившись. - Я — врач, и моё настоящее имя не Экампанэ. Я — Грегори Хаус, диагност из «Принстон-Плейнсборо». Даже не сомневаюсь, вы слышали обо мне.
- Не только слышал, но и читал, - помолчав, проговорил Ковард. - Некролог в газете. Вы погибли — по официальным данным, от тотального ожога четвёртой степени из-за несчастного случая, по неофициальным - от передоза и тотального ожога четвёртой степени вследствие пожара, вами же и учинённого. Вы — труп.
- Даже если я - труп, это не повод не признавать моих медицинских знаний. Я к вам подъеду? Впрочем, можете не отвечать, я к вам всё равно подъеду.
- Нет, - сказал Кавардес, выдержав ещё одну паузу. - Это я к вам подъеду. После того, как наведу справки. Но если вы меня не убедите, на этом наши отношения будут закончены. Я не испытываю никакого желания дольше нужного затягивать близкое знакомство ни с Уилсоном, ни с вами.
- Хорошо, ладно. Только могу я вас попросить при наведении справок не засвечивать меня, как доктора Хауса? Не вы один считаете меня мёртвым, и меня это, как нельзя более, устраивает.
- Не буду. Мне довольно сличения внешности, и мне абсолютно плевать, выдаёте вы себя за мертвеца или мертвец и есть. Знаете что? Я вам завтра утром сам позвоню. В конце концов, ещё один день ничего не решит... Уилсон знает о ваших планах?
- Нет, но он догадывается, что какой-то план есть. Уилсон слишком хорошо меня знает.
Он положил трубку и задержал руку на ней, как будто ставя точку. Помедлив, обернулся, наконец, чтобы идти в номер и вздрогнул, встретившись взглядом с бесшумно возникшим за спиной Уилсоном.
- Святое дерьмо! Ты откуда взялся? - вырвалось у него от неожиданности, пожалуй, излишне резко.
- Ты был прав. Я слишком хорошо тебя знаю, - сказал Уилсон.
Его глаза, сейчас огромные и почти чёрные на бледном лице, пристально и испытующе давили Хауса молчаливым вопросом — почти мольбой, а пальцы мелко тряслись от волнения.
- Ну, и...? - насмешливо спросил Хаус. - Чего ты на меня так уставился?
- Зачем ты звонил? Ты Коварду звонил? Ты ведь что-то придумал, да? Скажи мне!
Хаус замялся - всего лишь на одно мгновение. Ему вдруг представились гигантские качели-маятник, на платформе которых скорчилась, зябко обхватив себя за плечи, одинокая фигурка в бежевой футболке и лёгкой ветровке с капюшоном, и раскачивается в размахе гигантской амплитуды, каждую минуту рискуя сорваться с доски, от надежды — к отчаянию, от отчаяния - к надежде.
- Чего я придумал? Ничего я не придумал, - наконец, проворчал он и на ходу сочинил. - Узнал твои анализы.
- Зачем?
- Чтобы посмотреть, как быстро ты умираешь.
Уилсон вздрогнул и посмотрел на него диковато. Но тут же криво усмехнулся и неверным голосом выдавил из себя:
- Ну и... как?
- Нормально, - буркнул Хаус. - По графику. Пошли, поедим что-нибудь.
- Я не хочу, - предсказуемо откликнулся Уилсон.
- У тебя ацетон в моче, - соврал Хаус. - Будешь продолжать голодовку — начнётся рвота. Тогда ты выбьешься из графика. Пойдём, - он подбавил властности в голос, и Уилсон покорно потащился за ним в кафе, не поднимая головы и не вынимая рук из карманов. В кафе было пусто и сумрачно при дневном свете. Большинство столиков пустовало — можно было выбрать почти любой, и они устроились в эркере окна с видом на ветреный пляж.
- Что тебе заказать?
- Не знаю. Я, правда, ничего не хочу.
- Кофе? Чай? Мороженое? Салат из омаров? Живые устрицы в винном соусе?
- Отстань.
Хаус подозвал официанта:
- Ла энсалада де витаминас, гуакамоле, суфле де лече пара ми амиго, ла алитас де галина и тако пара ми. И треббьяно.
Официант чуть нахмурился, вникая в произношение клиента, но тут же просиял и кивнул.
- Тебе легко даются языки, - Уилсон улыбнулся. - А мне — нет. Сейчас, наверное, уже поздно завидовать, да?
- Заткнись, - мирно попросил Хаус. - Заткнись со своими похоронными разговорами, у тебя каждое слово, как первый абзац в завещании. Мы поедим и пойдём опять на берег кататься на досках, или купаться, или снимем девочек. Перестань хандрить — ты ещё живой пока.
- Хаус... - Уилсон продолжал улыбаться, но так, как взрослые улыбаются ребёнку, не понимающему, что бабушка всё равно не будет учиться кататься на сноуборде. - Хаус, мне дышать тяжело — какие доски и девочки?
- Тебе не тяжело дышать. Твои дыхательные пути проходимы, лёгкие сейчас чистые, сердце ещё не сдавливается, недостаточности нет. У тебя миастения и депрессия — больше ничего. Ты псих, Уилсон, и это твой психоз тебе дышать мешает.
- У меня в груди растущая злокачественная опухоль. Извини, но мне для того, чтобы её наглядно продемонстрировать, недостаточно спустить штаны.
- Ух ты! - восхитился Хаус. - Это такой тонкий намёк, да?
- Нормальной толщины намёк. Когда я тебе говорил о психосоматике. ты... - он замолчал, потому что как раз подошёл официант с заказом, принялся составлять тарелки с подноса на стол, налил вина в узкие бокалы, и свет сразу заиграл в гранёном рисунке на стекле. Уилсон присмотрелся: на бокалах были изображены шипастые морские раковины — вроде той, что лежала у него в номере, таинственно посвечивая розовой глубиной. Спорить с Хаусом больше не хотелось. Ничего не хотелось. Хотя... Отчаянно хотелось домой, к прежней жизни, вести приём, флиртовать с медсёстрами, учить испанский язык по видеоурокам, а не по крикливому говору небольшого населения мексиканского городка, смотреть телик, развалившись с банкой пива на диване Хауса, отвечать на звонки пациентов, играть в покер. Он сжал губы и низко опустил голову.
- Ты поешь, - необыкновенно мягко, почти ласково попросил Хаус. - Тебе понравится. И выпей немного вина. И не задумывайся. Тебе совсем не нужно сейчас задумываться.