Киноповесть
I
Мое знакомство с Кворусом состоялось в первый же день моего появления на «Цикламене», когда я выбирал себе место для работы.
Я дожидался встречи с моим будущим начальством в кабинете замдиректора по кадрам, когда дверь открылась, и упругим шагом вошел высокий мужчина на вид лет пятидесяти, державшийся очень прямо, гордо подняв большую седовласую голову. Его скуластое, вписывавшееся в вертикально вытянутый ромб, лицо не несло на себе никаких отличительных признаков, кроме выражения спокойной, уверенной в себе силы и некоторой отчужденности от всех окружающих. Своей очевидной значительностью фигура начальника отделения доктора Адамантова (а это был он) напоминала портреты генерала де Голля. Адамантов заговорил спокойным авторитетным голосом, нейтральным взглядом скользя по моему лицу. Это были обычные в таких обстоятельствах вопросы об успеваемости, семейном положении, обеспеченности жильем, и т. д. Дальше он кратко ознакомил меня с характером ожидавшей меня работы, перспективами профессионального роста, и т. п. В этот момент в приоткрывшуюся дверь прошмыгнул, и на полусогнутых ногах прокрался к стоявшему напротив меня стулу странный тип худощавого телосложения, с круглой, коротко остриженной головой на вертлявой шее, с усиками щеткой. Усевшись на стул, вновь пришедший, подставив под голову упертые локтями в колени руки, и согнувшись в поясе так, что его лицо вплотную приблизилось к моему, принялся пристально в упор меня разглядывать холодным и пронизывающим бесцеремонным взглядом. Он тоже задал пару вопросов, содержание которых на фоне вызванного им общего неприятного впечатления не запомнились. (Как позже выяснилось, это был начальник лаборатории четвертого отделения Марк Иванович Кворус). Я задал только один вопрос: есть ли на предприятии аспирантура? Получив положительный ответ, я сразу решил поступать именно сюда, на предприятие п/я 1963 (ныне «Цикламен»).
II
- Ваша стажировка на динамике признана успешной, теперь вы приступаете к работе в моей лаборатории проблемных исследований - важно, гнусавым голосом известил меня Кворус, вводя в свою комнату после того, как я за прошедший год отработал положенную барщину на испытательном участке.
Комната была небольшая; в ней около окна, стоял стол Кворуса с высящейся на нем бесформенной грудой книг, папок, свитков и каких-то железок. За ним располагался аккуратный стол Звонкова, упитанного брюнета в очках с мясистым приятным лицом и неунывающим характером, окончившего МЭИ на год раньше меня, дальше стоял предложенный мне стол, определяя мое положение в лабораторной иерархии. За моей спиной сидел студент вечернего отделения МГУ Субботин, худой бледный молодой человек, занимавшийся расчетными работами.
Комнатой этой пространство предстоявшей мне деятельности не ограничивалось, охватывая всю территорию отделения, главным на которой был Мраморный зал, - огромное, размером с городскую площадь, двухэтажное помещение с облицованными полированным мрамором стенами, искусственным светом, и кондиционированным воздухом. Здесь проводились операции сборки, пайки, сварки и откачки приборов. Но центральное место занимал обширный, плотно заставленный измерительной техникой участок электродинамических («холодных») измерений, где находилось главное место экспериментальной деятельности «разработчиков», которым я теперь относился.
III
Марк Иванович Кворус родился на Алтае, в деревне; его отец был деревенский кузнец, монгол по национальности. Правда, когда вся московская интеллигенция взахлеб читала роман-эссе Владимира Чивилихина «Память», Кворус пришел к выводу, что его отец на самом деле был не монгол, а чжурчжэнь. Мать Кворуса была медработник, еврейка; ее, как члена ВКПб, отправили на село создавать кооперативы.
В юности у Кворуса проявились способности к сцене; вместе со своим односельчанином и другом Михаилом Ульяновым они играли в местной самодеятельности (например, в «Борисе Годунове» исполняли роли монахов Мисаила и Варлаама).
Тем не менее, Кворус выбрал своей профессией науку, поступив на Физфак МГУ, а по его окончании был направлен преподавать физику в Мурманское мореходное училище. Эта работа была ему сильно не по душе, и, проявив незаурядное упорство, он с большим трудом смог перевестись в подмосковное Фирсово на предприятие «Родник» в отдел разработки магнетронов, которым руководил Адамантов.
Коллектив отдела отнесся к самоуверенному честолюбивому прыткому бородатому молодому человеку, мягко говоря, настороженно, но вскоре, благодаря своим таланту и энергии, он заслужил в институте репутацию одного из самых перспективных молодых ученых.
Заменив сложно устроенное электронное облако работающего магнетрона упрощенной моделью в виде вращающейся жесткой шестеренки, Кворус создал наглядную, простую, удобную для расчетов, и при этом достаточно точную теорию этого устройства, надолго ставшую весьма популярной среди разработчиков этих приборов.
Не желая ограничиваться ролью теоретика, Кворус ринулся в сферу инженерной деятельности, изобретя новый электронный прибор – винтотрон, на котором были сняты ограничения по мощности, действовавшие до того. Реализация этой идеи потребовала нескольких лет напряженных экспериментальных работ, которые Кворус проводил вместе со своим аспирантом Сухаревым, и которые завершились успехом, что открывало новые перспективы для отечественной радиолокации.
Как раз в это время в Москве была завершена постройка нового предприятия для создания сверхмощных электронных приборов (оно существует по сей день под названием «Цикламен»), и весь отдел, возглавлявшийся Адамантовым, в полном составе был на него переведен, получив на новом месте наименование: - 4-е отделение. Здесь разработка винтотрона была продолжена в рамках научно-исследовательской работы «Символ», которая теперь вступила в фазу завершения.
IV
Такова краткая предыстория ситуации, в которую я окунулся при моем появлении в лаборатории Кворуса. Наиболее же примечательной чертой этой ситуации было то, что 4-е отделение работало, как в совершенстве отлаженный механизм, которым управляла железная воля Адамантова. Административными функциями его правящая роль не исчерпывалась; формально он являлся научным руководителем всех разработок, проводившихся в отделении, в том числе, - главной – «Символа».
На этапе сдачи темы Госкомиссии Адамантов разделил функции двух ее «ответственных исполнителей»: Кворусу было поручено составление отчета, а подготовка экспериментальных образцов и их испытание – Сухареву. Такое распределение ролей политически было Кворусу крайне невыгодно; целыми днями, как кабинетный ученый, он просиживал за своим столом, занимаясь, например, придумыванием схематического изображения винтотрона, в то время, как Сухарев стремительной походкой носился по предприятию, беря под свой контроль все нити управления разработкой, тем самым явочным порядком захватывая в ней главенствующую роль, которая изначально принадлежала Кворусу. Этому способствовали личные качества Сухарева: сангвинический темперамент, решительность, организованность, приверженность здравому смыслу. Кроме того, у него была солидная внешность - приятное полное открытое лицо, гордая осанка, уверенная, с начальственным оттенком, хорошо поставленная речь.
В результате Сухареву удалось перетянуть на свою сторону почти всю рабочую группу, занимавшуюся «Символом». И лишь инженер по электродинамическим измерениям, фантастически прилежная умница и красавица Галя Жарикова оставалась верна Кворусу. ( Когда для статьи в научном журнале потребовалось сделать фотографию, показывающую масштаб прибора, то встать рядом с ним попросили именно Галю, в связи с ее ролью в создании последнего, и из-за ее женской привлекательности).
Перемена положения Кворуса и Сухарева привела к тому, что их отношения были – хуже некуда; они непрерывно меж собою собачились. Сухарев устраивал скандалы по каждому случаю, когда Кворус к составлению отчета привлекал сотрудников, занятых в производстве и испытаниях. Кворусу же оставалось сетовать: «Зачем я тебе помог защитить диссертацию?»
Несмотря на то, что неудобное положение Кворуса было определено решением Адамантова, он не роптал, ибо испытывал к нему большое уважение, даже, - не побоюсь этого слова, – почтение. Приведу такой пример.
Кворус должен был сделать доклад на НТС отделения. Адамантов уехал, пообещав вернуться к началу доклада, но назначенное время давно наступило, а его все не было и не было. Кворус стал ждать его появления. Из окна нашей комнаты проходная была хорошо видна, и Кворус, как бы невзначай, на нее поглядывал, делая вид, что занят какой-то работой. По мере того, как время шло, и Адамантов не появлялся, обеспокоенный Кворус все чаще подбегал к окну, с гримасой ущемленного самолюбия в него выглядывая, пока, наконец, отбросив всякие попытки сохранять мину незаинтересованности, все побросав, не прильнул опрокинутым лицом к окну. Чем все это кончилось, я не видел: рабочий день закончился, и я ушел домой. Но на следующий день Кворус мне рассказал, что Адамантов перед ним извинился, сославшись на то, что, его задержали в министерстве.
Нужно сказать, что и Адамантов относился к Кворусу с большим уважением; он, например, никогда на него не кричал, и не угрожал всевозможными карами, как остальным. Я присутствовал лишь при одном сеансе запугивания, организованного Адамантовым для Кворуса, но оно не носило личного характера. Он сказал:
- Положение отделения сложное; нам не хватает финансирования; может дойти до невыплаты зарплаты. Мне-то не страшно – у меня есть деньги, а вы обойдетесь?
- Нет – сказал Кворус, вздрогнув от такой перспективы.
Вместе с тем их взаимные отношения имели и скрытую составляющую, которая нет-нет, да и прорывалась. Однажды, когда при Кворусе Адамантова назвали высоким, Кворус вдруг взорвался:
- Да никакой он не высокий! Мы с ним одинакового роста.
V
Следует особо остановиться на отношениях между Кворусом и коллективом отделения. Кворус обладал целым рядом отличительных свойств; например, он позволял себе не лицемерить, давая окружавшим его людям оценки, которые, мягко говоря, завышены не были. Кроме того, Кворуса отличал иронический взгляд на все окружающее, и всепроникающий скепсис, выражавшийся в целой системе мировоззренческих афоризмов, например: «Даже самая красивая девушка не может дать больше, чем имеет». И, наконец, как будто этого было мало, Кворус руководствовался исключительно собственными преставлениями о том, что должен. В результате отношение к нему сотрудников отделения широко варьировалось от восхищения до неприятия; одни были обижены, другие озлоблены, третьи ненавидели, став его врагами, четвертые по его адресу едко иронизировали, но многие его ценили и уважали.
Здесь следует учесть особенность данного социума: все сотрудники, переведенные из Фирсово, были поселены в одном доме, стоявшем напротив предприятия; поэтому в отделении царила обстановка, как в деревне: личная жизнь каждого была достоянием всех. В этом отношении Кворус представлял особый интерес.
Еще за год – полтора до моего появления по заявке Кворуса в отделение для проведения расчетов была принята на работу математик.
- Я же просил принять математика, а вы наняли математичку – пенял Кворус замначальника отделения Байдукову, но через некоторое время совместной работы с новой сотрудницей он вдруг развелся с женой – актрисой одного из московских театров, и женился на математичке, матери сына-подростка, которая для этого тоже развелась со своим мужем – крупным математиком, член-корром АН СССР.
Эти события были на устах у всего отделения; многие жалели первую жену Кворуса и их дочку Надю, а экономист Марта Фроловна с ним шутила:
- Марк Иванович, говорят, у вас ожидается двойня.
- Что ж, я доволен; с одних площадей вдвое больше продукции. – отвечал Кворус.
Когда родилась дочь, - Катя, Кворус провел широкое обсуждение проблемы: что нужно сделать, чтобы родился мальчик.
- Жену нужно плохо кормить – сказал Адамантов – человеческая природа воспринимает голод, как знак беды, и рождается больше мужчин, чтобы преодолеть невзгоды.
- А в сытые, спокойные, времена появляется больше женщин, чтобы было больше удовольствия – от себя добавил Кворус, пересказывая слова Адамантова.
Прибегал Кворус к этому средству, или нет – неизвестно, только третьим его ребенком опять стала девочка - Настя.
Нужно сказать, что Кворус не особенно стремился хранить тайны своей личной жизни, время от времени ее комментируя такими вот сентенциями: «Все женщины одинаковы, и их не стоит любить!»
Теперь, введя главных действующих лиц, и охарактеризовав время и место действия, перехожу к изложению исторических событий.
VI
Когда тема «Символ» была с блеском завершена, по ее результатам, прославившим «Цикламен» на всю нашу и на смежные отрасли, была начата новая работа, направленная на создание нового прибора - «Суперсимвол» - с удвоенной мощностью.
И здесь Адамантов совершил подлинный переворот: почувствовав в Кворусе и Сухареве опасных соперников, он выгнал из отделения Сухарева, который с Адамантовым постоянно препирался, и отодвинул от работы Кворуса, тем самым полностью взяв на себя техническое руководство темой.
Внеся значительные изменения в конструкцию прибора, Адамантов блестяще организовал производство опытных образцов (это он умел!). В результате в Мраморном зале непрерывно рождались все новые, совершенно одинаковые, сверкавшие в свете люминисцентных ламп, образцы прибора «Суперсимвол»; их гордое шествие, как бы в ритме «Болеро» Равеля, в количестве семь приборов в месяц, представляло собой завораживавшее зрелище. Но, исчезая за воротами динамического зала, на испытаниях все они показывали совершенно одинаковые отрицательные результаты, возвращаясь обратно после отказа и вскрытия в настроении «Траурного марша» Шопена. В этот поток неодушевленной материи все явственнее вплеталась критика технической элитой волюнтаристских решений, заложенных в конструкцию «Суперсимвола» Адамантовым, звучавшая подобно началу Пятой симфонии Бетховена, сначала доносившемуся издалека, затем постепенно приближавшемуся;– судьба стучалась в дверь.
Атмосфера была тревожная: в США убили Кеннеди; в СССР - отстранили Хрущева от власти; последнее нами воспринималось особенно болезненно: интеллигенция не без оснований опасалась возврата сталинизма, (все, однако, обошлось: сталинизм если и возвращался, то медленно).
Одновременно с крутым поворотом на верхах произошло, по нашим меркам, настоящее извержение Толбачика (вулкан на Камчатке – прим. автора): был назначен новый директор – Орлов, который отстранил Адамантова от руководства отделением и «Суперсимволом», отправив его в почетную отставку - назначил начальником самостоятельной лаборатории, призванной, как всем объяснял Орлов, найти новые пути развития электроники.
В нашем отделении для скорейшего завершения «Суперсимвола» был образован правящий триумвират в составе: главный конструктор Кворус, и два его заместителя: Сухарев (его вернули в отделение) и Каплин - разработчик предварительного усилителя, энергичный низкорослый мужчина с некрасивым лицом, злыми, пристально во все вглядывающимися глазами, любивший самоуверенной скороговоркой проговаривать довольно банальные вещи. Номинальным начальником отделения директор назначил начальника динамики Краснова.
Теперь члены этой хунты вступили в междоусобную борьбу за адамантовское наследство. Опасность провала темы заставила этих люто друг друга ненавидящих людей временно объединиться. Чтобы добиться успеха, им было достаточно отменить ошибочные технические решения Адамантова, - ведь созданный им производственный конвейер функционировал бесперебойно. Меньше, чем через год работа была блестяще завершена.
Я лишь вскользь упоминаю о событиях, в которых не принимал непосредственного участия, так как входил в группу из трех молодых специалистов (двое других были Звонков и аспирант Адамантова, Мезенцев – солидный, высокого роста молодой, но уже знавший себе цену мужчина в очках с густой волнистой шевелюрой пепельного цвета), которым были поручены самостоятельные поисковые работы, ориентированные на научный задел..
VII
Торжества по случаю успешного завершения «Суперсимвола» как-то прошли мимо меня, так как в это время я предпринял попытку направить свою судьбу в альтернативное русло - поступить в аспирантуру в Университет. Когда я заявил о своих намерениях, изрядно за последнее время посолидневший Кворус мне веско возразил: - «Зачем идти в университет? Поступайте в нашу аспирантуру. У нас больше возможностей для работы». Я настаивал на своем. После препирательств Кворус сказал жестко: «Действуйте, как считаете нужным. Обойдемся без вас». И тут же потребовал вернуть ему переданные мне фотокопии американских статей.
Теперь, когда все препятствия были сняты, я задумался: хочу ли я из бурлящей атмосферы предприятия вернуться в тихий заповедник кафедры? И я понял, что за два прошедших года бациллы предприятия, ставшего к тому времени моим домом, уже успели отравить мой духовный организм, привязав меня к моей «Волшебной горе» (Томас Манн) .
VIII
Итак, я решил остаться на предприятии, без труда поступив в институтскую аспирантуру – экзамены были чистой формальностью. Руководителем моей диссертационной работы согласился стать Кворус. Согласился сразу, но больше ни разу об этом не вспомнил. Такое отношение к этой обязанности было характерно для Кворуса. Давний его аспирант, носитель аристократических манер и внешности, начальник катодной лаборатории Стоянов возмущался:
- Мало того, что от него, как от руководителя, нет никакого толка, но он еще нажил себе столько врагов, что мне, как его аспиранту, просто некуда сунуться: каждый из них старается выместить свою злобу на мне!
Тем не менее, об этой, диссертационной, стороне своей деятельности я не задумывался, считая важным получить научный результат, а остальное приложится. Как начальник, по отношению ко мне, Кворус вел себя идеально. В каждый данный момент я занимался поставленной им проблемой, для разработки которой была оформлена поисковая НИР с министерским финансированием, которой я являлся научным руководителем. Кроме этой, обязательной работы, я мог заниматься любыми задачами по своему выбору, используя выделенные мне ресурсы. Контролировать ход моих работ Кворус не считал необходимым – за их результат я отвечал сам, отчитываясь докладами на НТС отделения и составляя технические отчеты. Наиболее весомые результаты я оформлял в виде авторских свидетельств на предполагаемые изобретения, а также писал по ним статьи в научные журналы.
Если при выполнении работ я сталкивался с проблемами, которых не мог решить сам, а чаще всего они были связаны с материальным обеспечением экспериментальных работ, я обращался к Кворусу, и он всегда помогал, в полную силу используя свой авторитет.
Его помощь не ограничивалась решением лишь административных вопросов. Приведу пример. Когда по результатам проделанной работы я написал и отправил в ведомственный журнал свою первую статью, в ее публикации мне было отказано. Заметив мое расстройство, Кворус поинтересовался его причиной. Я рассказал.
- Вы смирились с этой неудачей? – спросил Кворус, глядя мне в лицо испытующе.
Я ничего не ответил, но по моим глазам он понял, что нет, не смирился. А через несколько дней мне позвонили из редакции журнала, и вызвали для беседы с рецензентом, который объяснил, какие изменения нужно внести в статью, чтобы ее публикация стала возможной. Я понял, что без телефонного звонка Кворуса тут не обошлось, но сам он об этом не обмолвился ни словом.
Работа в условиях творческой свободы, обеспеченных Кворусом, принесла обильные результаты: за семь лет были написаны четыре технических отчета по НИР, оформлено десять авторских свидетельств, написано семь статей, сделаны четыре доклада на всесоюзных конференциях по электронике.
В этот период моей жизни своего начальника я едва ли не боготворил, безоговорочно приняв его жизненное кредо, заключавшееся в том, что нужно ставить перед собой только грандиозные цели, находящиеся на пределе достижимого, и работать над ними, не жалея сил, и не размениваясь на мелочи. Я старался ему подражать в очень многом: не только в методах работы, но и в способе мыслить, а иногда - и в поведении. Кворус не мог этого не замечать, и это приводило в тому, что в отношениях со мной он проявлял не свойственную ему сдержанность. В результате между нами по молчаливому согласию установились доверительные отношения, которые я весьма ценил. Когда у меня невзначай вырывались какие-то слова, или я совершал поступок, которые, как мне казалось, могли отрицательно повлиять на мнение Кворуса обо мне, я не находил себе места, выдумывая способы, которыми мог бы немедленно загладить свою оплошность, ее отменить, сделать не бывшей.
IX
Завершив этот краткий экскурс в мои отношения с Кворусом, возвращаюсь к описанию политической обстановки в 4-м отделении после завершения темы «Суперсимвол».
Поскольку вопрос о начальнике был «подвешен» (Краснов в этой роли никем всерьез не принимался), в жестокую, без правил, борьбу за эту должность вступили Кворус, Сухарев и Каплин.
В активе Кворуса была лаборатория перспективных исследований, в которой Звонков и я вели по нескольку разработок; в соответствии с этим Кворус отстаивал концепцию отделения, как научного подразделения, призванного открыть новые пути в сверхмощной электронике.
Противоположные позиции занимал Каплин, считавший, что все научные сведения, необходимые для проведения любой разработки, уже известны; нужно лишь все грамотно просчитать и умело применить. В его активе была большая лаборатория электродинамических измерений, которой он руководил, а также разработка предварительных усилителей.
В активе Сухарева была отошедшая ему в подчинение группа Мезенцева, занимавшаяся разработкой нового сверхмощного прибора.
Как Главный конструктор «Суперсимвола», Кворус имел определенное преимущество над остальными претендентами, но Каплин и Сухарев его отчасти компенсировали, быстро вступив в КПСС ( в подражание Адамантову все трое были беспартийными вплоть до момента его отставки) , поскольку Кворус, хотя он и являлся ярым приверженцем коммунистической идеологии, остался беспартийным. Когда его донимали вопросами о причинах такого неразумного решения, говорил:
- Если бы я был членом партии, то не смог бы уехать из Мурманска.
Кроме того, жена Кворуса на нашем предприятии не работала, и его тыл был оголен;
Каплин же и Сухарев имели в своем активе здесь же работавших жен – подлинных мастериц подковерной интриги. Каплинская жена, худенькая блондинка Варвара Петровна, авторитарно руководила небольшим женским коллективом и имела широкий круг знакомств по всему институту. Жена Сухарева Ираида Ивановна, румяная блондинка с пронзительным голосом, в прошлом разработчик генераторов, была назначена начальником цеха, в котором развертывалось производство «Суперсимволов»; у нее были обширные связи на опытном заводе.
Для укрепления своих позиций перед лицом столь мощных врагов, Кворус, позиционируя себя как крупного ученого, приступил к оформлению докторской диссертации.
Чтобы усложнить ему жизнь, Каплина ослабила его тылы дополнительно, без труда стравив меня и Звонкова. Однако, жестко конкурируя друг с другом, мы оба оставались верны своему лидеру; теперь ему лишь время от времени приходилось гасить конфликты между нами, когда они грозили перейти в рукопашную.
- Я всегда вас считал примером выдержанного человека, умеющего держать свои эмоции под контролем, но теперь я вижу, что ошибался в этом – выговаривал мне Кворус.
X
Наконец день защиты настал. Она проходила в Фирсово, куда на своей BMW ( не спутайте советскую BMW, кургузую тихоходную машинку, импортировавшуюся из ГДР в послевоенные годы, с нынешними элегантными лимузинами) нас отвез мой бывший дипломник Гриша Бабков. В своем голубом с искрой костюме Кворус выглядел великолепно. Его выступление, исполненное подлинного артистизма, зал встретил бесшумной, но единодушной овацией. Докторская степень ученым советом была присуждена единогласно.
Событие на широкую ногу отметили в ресторане «Будапешт». Присутствовал не только весь бомонд отрасли, но и друг юности народный артист Михаил Ульянов и ведущий телепрограммы «Очевидное невероятное» Сергей Капица. Большой фурор произвела жена Кворуса Диана, крупная, весьма эффектная брюнетка с пышным телом, и приятной на ощупь, прохладной кожей (это выяснилось в процессе разразившихся танцев).
XI
Теперь Кворус настолько оторвался от своих конкурентов, что после того, как Краснов пошел на повышение, став номинальным Главным инженером, начальником 4-го отделения назначили именно его, доктора Кворуса, а не Каплина, явочным порядком занявшего начальнический кабинет после того, как его покинул Краснов.
Но если Каплин смирился со своим поражением, то Сухарев всем своим видом давал понять, что не считает сложившееся положение окончательным, так как возглавлял главное, «титульное» для отделения направление – разработку сверхмощных приборов. В его лаборатории Мезенцев вел работу «Синапс», единственную, имевшую шанс произвести очередную (после «Суперсимвола») сенсацию. О масштабе ожидавшегося эффекта можно было судить уже исходя из слоноподобных размеров прибора, едва вмещавшегося в технологическое оборудование. На собственном опыте зная недостатки доктора Кворуса, как руководителя («На охоту ехать – собак кормить»), Сухарев постоянно и за все его критиковал. Эта критика через его влиятельную супругу Ираиду доводилась до ушей руководства. Работало против самоуверенного доктора Кворуса и то, что, ведя себя, как слон в посудной лавке, на каждом шагу он плодил множество недовольных, которых супруги Сухаревы привлекали в свой лагерь. Все это создавало у доктора Кворуса ощущение исходящей от Сухарева постоянной угрозы, тем более что последний имел над ним преимущество в дерзости и силе характера. «Иметь дело с Сухаревым – это как носить в штанах гранату - в любой момент может рвануть!» - информировал он меня.
Но у Суханова была ахиллесова пята; Мезенцев, руководивший небольшим коллективом лично преданных ему людей, смог, опираясь на доктора Кворуса, организовать работы по «Синапсу» так, что совсем не нуждался в Сухареве. Работа «на дядю» его не устраивала, поэтому он постоянно провоцировал и афишировал конфликт со своим непосредственным начальником - Сухаревым. Мезенцев ходил с трагическим видом жертвы несправедливости, а на сочувственные вопросы знакомых разражался исчерпывающим сатирическим описанием последних действий своего супостата, изобиловавшим такими терминами, как «дилетантский», «бессмысленный», «безграмотный», «вопиющий», и т. п. Сухарев же, делавший вид, что ничего этого не замечает, носил маску спокойного, уверенного в своей правоте человека.
Однако доктор Кворус, решивший отделаться от Сухарева, поддержал и ободрил обиженного Мезенцева. Чувствуя поддержку, последний, перед самым началом Госкомиссии, вместе со своим коллективом демонстративно прекратил работу, дав понять, что ее продолжение другими людьми бесперспективно. Конфликт вышел на уровень директора, который встал на сторону объединившихся Мезенцева и доктора Кворуса, в результате чего Сухарев во второй раз оказался за пределами отделения. А Мезенцев, после успешной сдачи «Синапса» занявший должность Сухарева, победил.
XII
Теперь, устранив опасного соперника, доктор Кворус усилился и, наконец, почувствовал себя достаточно вольготно, чтобы реализовать свой идеал руководства творческим коллективом, который он аллегорически описывал следующим образом:
«Я – глава большого шумного семейства, проживающего в просторном двухэтажном доме. На его первом этаже гомонят многочисленные разновозрастные детки. Я с удовольствием ими занимаюсь: одних наставляю, другим одобрительно внимаю, третьим выговариваю за плохое поведение, а особенно расшалившимся раздаю подзатыльники, но когда они мне надоедают, или когда мне нужно выносить свои новые идеи, я поднимаюсь на второй этаж, чтобы уединиться в своем уютном кабинете, куда шум с первого этажа не доносится».
В соответствии с этим он позволял себе месяцами не заниматься административными делами отделения, запираясь своем кабинете, чтобы быть недоступным для докучливых визитеров . ( Однажды Мезенцев, которого поджимали сроки, не стал, как другие, ловить доктора Кворуса где-нибудь около туалета, чтобы срочно подписать у него нужную бумагу, а попросил в отделе режима дубликат ключа от кабинета начальника. Открыв этим ключом запертую изнутри дверь, Мезенцев подошел к доктору Кворусу. «Что вы себе позволяете?» спросил он, побледнев от возмущения. «Я уже третий день не могу получить Вашу подпись, а дело не терпит отлагательства» спокойно сказал Мезенцев, протягивая бумагу. Подписал, как миленький!)
Почувствовав себя «кумом кролю», доктор Кворус решил заняться новым проектом, который, как казалось, сулил настоящую революцию в электронике. Его идея состояла в том, что на создаваемых нами приборах можно получить уникальнейшие сочетания свойств, если их конструкцию, как носок, вывернуть наизнанку. Такое переворачивание создавало огромные конструктивные трудности: в скукожившемся до тоненькой колбаски аноде нужно было как-то разместить его многочисленные причиндалы, а оказавшийся снаружи катод оказался непривычно огромным, напоминая небольшую доменную печь. Для проведения этой работы доктор Кворус пробил в министерстве хорошее финансирование, открыл тему «Седло», и сделал ее главной в отделении, назначив ответственным исполнителем Звонкова. Став весьма влиятельным лицом, он поглядывал на меня пренебрежительно: теперь в перспективе занятия должности начальника «проблемной» лаборатории я был ему уже не конкурент.
Я продолжал работать в прежнем режиме, но теперь моя деятельность терялась на фоне работ по «Седлу», которые проводились с таким размахом, что приобрели, я бы сказал, разнузданный характер. Отодвинутый на периферию отделения, я почувствовал себя лузером.
XIII
Между тем 4 е отделение продолжало успешно работать; самоустранение доктора Кворуса от административной деятельности создавало некоторые трудности только для документооборота, никак не сказываясь на работе производственного механизма. Так еще раз было доказано, что он может, по крайней мере, в течение четырех лет работать автономно, без всякого участия руководства. Если те области деятельности, которыми доктор Кворус, как начальник, не занимался, - не пострадали, то предмет его неустанных забот - производство научной продукции – как раз понесло наибольший ущерб.
Самым вопиющим примером беспредела, который себе позволял доктор Кворус, был способ завершения работы «Седло». Когда невероятно трудоемкий, вобравший в себя усилия всего коллектива, опытный образец, наконец, поступил на испытания, доктор Кворус, понимая, что вероятность положительного результата была очень мала, сославшись на технологические трудности (в приборе было значительное внутреннее газоотделение), испытания свернул, и закрыл тему по состоянию (форма прекращения работы, в которой не достигнуто никаких результатов). Это надо было понимать так: получив все доступное удовольствие от процесса работы, можно махнуть рукой на результат. Вопиющая безнравственность такой позиции шокировала многих, но доктору Кворусу на это было наплевать. И призвать его к порядку было некому.
Эта история обернулась для меня выигрышем, так как ее ответственный исполнитель Звонков, недовольный ее бесславным завершением, поссорился с доктором Кворусом и покинул отделение. Мои шансы стать начальником «проблемной» лаборатории снова возросли, и я с новым рвением погрузился в свои работы.
XIV
В это время в жизни доктора Кворуса достигла кульминации большая трагедия: в возрасте шести лет умерла от рака его вторая дочь Катя; доктор Кворус с женой сделали все, что могли, - используя все возможны связи, достали из Америки новейшие лекарства, но и они не помогли.
Помню, с каким недоумением доктор Кворус смотрел на толпу сослуживцев, заполнивших его квартиру, откуда забирали тело ребенка; помню церемонию прощания в крематории Донского монастыря; тогда еще не было отпеваний; сыграли мелодию «Спи моя радость, усни!», и люк закрылся. Помню ожесточение во взгляде доктора Кворуса, с каким он быстро покидал ритуальный зал крематория, над которым уже взвился столб черного дыма…
XV
Вскоре на «Цикламене» разразилась грандиознейшая катастрофа: Адамантов, уехавший на авиасалон ле Бурже, обратился британское посольство в Париже с просьбой о предоставлении политического убежища.
Вызвав потрясение во всей нашей отрасли, это событие особенно болезненно отозвалось в нашем отделении. Не только о тех, кто был связан с Адамантовым тесными узами, - им теперь грозил крах карьеры, - а обо всех сотрудниках созданного им коллектива можно было с уверенностью сказать: для нас Адамантов умер, умер настолько, насколько не смог бы умереть в реальности; – в «лучших советских традициях» мы сделали все, чтобы навсегда стереть его образ из памяти. В том месте, которое он когда-то занимал в нашем сознании, теперь образовалось зияние, что доктором Кворусом было воспринято с тайным удовлетворением: теперь культу его личности больше не мешали следы адамантовского культа.
Между тем действующая власть рвала и метала: нужно было найти виновников случившегося, и у многих карьера была поставлена под вопрос, например, у нашего директора Орлова. Но, в конечном итоге, возобладала точка зрения, занятая нашим министром: «Нельзя из-за одного прохвоста отказываться от хороших работников», и директора не сняли. Тем не менее, позиции Орлова ослабли, и на предприятии выходец из Фирсово доктор Афонареев сформировал коалицию, направленную на то, чтобы, добившись снятия директора с должности, его заменить собой. Руководители подразделений разошлись по двум лагерям: сторонников и противников Орлова. Дольше всех между ними колебался доктор Кворус; с одной стороны, лагерь Афонареева был сильнее и агрессивнее, с другой - ни для кого из руководителей отделений Орлов не сделал так много, как для доктора Кворуса. В последний момент доктор Кворус директора сдал, окончательно решив его участь: Орлова сняли. Я думаю, что доктор Кворус тогда не понимал, что этим решил и свою участь. Теперь его некому было защитить от вгрызшейся ему в загривок партийной шарашки.
XVI
Варвара Петровна Каплина, имея цель добиться снятия доктора Кворуса с должности, которую, как она была убеждена, по праву должен был занять ее муж, организовала кампанию по дискредитации доктора Кворуса по линии партийной организации. Она нашла поддержку у нашего парторга Багирова, крепкого низкорослого волевого нацмена, энергично делавшего партийную карьеру. С его подачи речь пошла, ни много, ни мало, о «нарушении единства партийного и хозяйственного руководства» (доктор Кворус продолжал оставаться беспартийным). Похоже, что доктор Кворус, относился к этим нападкам слишком беспечно – серьезность ситуации долго до него не доходила.
Я припоминаю организованный в то время Багировым партийно - хозяйственный актив, когда в большой комнате собрали вместе руководителей отделения - от начальника до мастеров - и членов партбюро, состоявшего из разношерстной публики: нескольких молодых инженеров – карьеристов, пары склочных баб, науськанных Каплиной, и принудительного ассортимента молчаливо насупленных рабочих. Перед собравшимися выступал доктор Кворус. Он держался непринужденно, даже развязно, давая всем понять, что участвует в стрельбе из пушки по воробьям. Все присутствовавшие внимали доктору Кворусу в полном молчании, уставившись в одну и ту же точку. Посмотрев в том же направлении, я увидел, что взгляды уперлись доктору Кворусу в живот, где в ритме его жестикуляции то расходились, то смыкались полы расстегнувшейся рубашки, и когда они расходились, в образовавшемся просвете были видны его загорелое тело и верхний край небесно – голубых «семейных» трусов.
Между тем обстановка в институте продолжала накаляться: Очень скоро новый директор Рогов доктора Кворуса с должности снял, но по иронии судьбы, начальником отделения назначил не вставшего наизготовку Каплина, а председателя профбюро и свежезащитившегося кворовского аспиранта Стоянова. ( Теперь кабинет начальника был постоянно открыт, и бесперебойность документооборота была восстановлена, но на работоспособность производственного механизма смена руководителя не повлияла ни в отрицательную, ни, как это ни удивительно, в положительную сторону, что еще раз подтвердило приоритетность в обеспечение его функционирования заложенной в основание отделения матрицы). Доктору Кворусу поручили специально созданный под него сектор – хорошо знакомый атрибут почетной отставки. Последнее, что доктор Кворус успел сделать в предыдущей должности – это назначить меня начальником лаборатории «холодных» измерений.
XVII
С этого момента в жизни доктора Кворуса началась новая эпоха, когда от ведения поисковых работ по созданию новых приборов он перешел к формулированию принципов работы электронных приборов вообще.
Набрав аспирантов из Физтеха, он принялся за разработку общей теории взаимодействия электромагнитных и электронных волн в двумерных системах. Получив в Физтехе звание профессора, доктор Кворус стал там по данному предмету читать курс лекций; одновременно он занял места в нескольких ученых советах и включился в научно-консультационную и экспертную деятельность, обретя на этой ниве реноме человека высоко принципиального, чуждого политиканству. Все большая поглощенность этими интересами постепенного отдаляла доктора Кворуса от коллектива отделения; он возносился в «высшие сферы», становясь «мэтром».
XVIII
Последствия моего назначения начальником лаборатории были неоднозначны: с одной стороны, в свои тридцать три года я занял лучшую из должностей, существовавших в научно-исследовательских организациях; с другой стороны, на меня легли новые обязанности, связанные с обеспечением отделения метрикой, и стало гораздо труднее заниматься поисковыми работами по электронике, так как доктор Кворус мне в их обеспечении ничем помочь не мог, даже если бы захотел.
Чтобы результаты предыдущих семи лет работы не пропали даром, я на их основе написал диссертацию. Поскольку ее материал доктора Кворуса не заинтересовал, я по нему сделал доклад для начальника отделения Стоянова. Внимательно меня выслушав, Стоянов сказал:
- Я ничего не имею против твоей диссертации, но она не может быть защищена на нашем Совете, так как отсутствует внедрение полученных результатов.
Крыть было нечем: внедрения не было, и не предвиделось.
Доктор Кворус моими проблемами нисколько не озадачивался, но мы продолжали общаться по научным вопросам; взаимное отдаление произошло с началом работ по теме «Сколопендра».
XIX
Дело было так.
Когда на горизонте замаячил образ некоего Корабля, для которого потребовались бы новые сверхмощные приборы, доктор Кворус, еще в бытность свою начальником отделения, обсуждал их возможные параметры. Чтобы не упустить выгодный заказ, он отчаянно блефовал. Так как в этом деле ему не было равных, техническое задание на приборы приобрело совершенно сказочный облик (так, например, могло бы выглядеть ТЗ на ковер – самолет или скатерть – самобранку).
В Верхах вопрос о строительстве Корабля решался долго. Наконец, когда мы о нем уже почти забыли, Постановление по Кораблю вышло, и наше предприятие в него было включено, как изготовитель сверхмощных электронных приборов.
В связи с этим начальник отделения Стоянов получил первую (из сотен за нею последовавших) головную боль: ему нужно было назначить главным конструктором выходного прибора одного из двух корифеев: доктора Кворуса или Мезенцева. Но доктору Кворусу брать на себя ответственность за эту изнурительную работу было ни к чему. Получив все возможные награды - степень доктора и Государственную премию (она была присуждена коллективу авторов за создание «Суперсимвола»), освобожденный от административной работы, он теперь настроился на витание в Высших сферах нашей отрасли.
Мезенцеву ввязываться в это было тоже ни к чему: он развернул деятельность по весьма перспективному направлению – созданию мощных генераторов миллиметровых волн.
Теперь доктор Кворус и Мезенцев под присмотром Стоянова подолгу упражнялись в аргументах, позволявших им перевалить работу на своего оппонента.
- Вы согласовали невыполнимое техническое задание, теперь вам и карты в руки; я здесь не причем» - говорил Мезенцев доктору Кворусу.
- Вы защитили диссертацию по сверхмощным усилителям, теперь выполнение этой темы – ваш профессиональный долг - возражал доктор Кворус.
- У меня полно работы по миллиметрам, а вам, извините, делать нечего - не унимался Мезенцев.
- У вас полно сотрудников, а у меня теперь никого нет - огрызался доктор Кворус.
Эти дискуссии могли бы продолжаться до бесконечности, но Стоянову нужно было срочно назначить главного конструктора. И тогда, плюнув на двух корифеев, он вызвал меня.
- Ты написал диссертацию, у которой нет внедрения» - сказал мне Стоянов. - Теперь тебе представляется случай внедрить результаты своей работы. – Стоянов сделал паузу – Я тебе предлагаю быть главным конструктором выходного усилителя.
Я согласился.
XX
С этого момента доктор Кворус резко отстранился от работ по новой теме (она получила название «Сколопендра»); ему было важно избежать вовлечения в нее; в противном случае, если бы я с ней не справился, министерство его бы заставило принять руководство, и тогда – прощай, свобода!
Создание прибора «Сколопендра» потребовало 15 лет напряженной работы, в течение которых сменился директор (Рогов умер); начальником отделения вместо Стоянова стал Мезенцев, - и все это время доктор Кворус соблюдал максимальную дистанцию от деятельности рабочей группы, которой я руководил, - несмотря на то, что наши с ним рабочие места располагались в смежных комнатах.
Справедливости ради следует сказать, что однажды доктор Кворус отступил от наложенной на себя епитимьи.
В начальной фазе работы, когда компоновка «Сколопендры» только складывалась, мне долго не удавалось выбрать конструкцию одного из узлов – «гасящего электрода», - хотя я перепробовал несколько вариантов. Однажды доктор Кворус по собственной инициативе подошел ко мне, и в общих чертах описал конструкцию «гасящего элекрода» в которой в качестве образующей используется винтовая линия. Возникновение такой идеи у доктора Кворуса было не случайным; винтовая линия фигурировала и в других изобретениях доктора Кворуса, например, в винтотроне; видимо, движение по винту было свойственно его мышлению. Высказав мне эту идею, доктор Кворус тотчас юркнул обратно в свою «башню из слоновой кости», но сказанного было достаточно: конструкция была реализована, дала положительный результат, и явилась вкладом доктора Кворуса в «Сколопендру», о котором я никогда не забывал напоминать, но о котором он сам предпочитал умалчивать по вышеприведенным причинам.
Сильно запоздалое, но все же триумфальное завершение в 1989 году разработки «Сколопендра» в отношении доктора Кворуса к этой тематике ничего не изменило, так как работы на этом направлении были продолжены, даже в еще более крупных масштабах.
XXI
И тут-то грянула революция Августа 1991 года. Жизнь изменилась кардинально для всех: «Цикламен» начал быстро разваливаться, сверхмощные электронные приборы, в том числе «Сколопендра», стали государству не нужны, в результате чего я лишился работы, да и все сотрудники института были в большей или меньшей мере деклассированны: кто-то занялся бизнесом; некоторые торговали на рынке, я собирал жалкие крохи государственного финансирования еле-еле теплившихся научно-исследовательских работ, а доктор Кворус занялся компьютерами, - причем не столько программированием, сколько «железом». Целыми днями он толкался на компьютерных развалах, роясь в грудах компьютерного барахла, и беседуя с продавцами. В своей квартире одну из комнат он превратил в мастерскую, заваленную компьютерным «железом», бывшим в употреблении, с которым постоянно экспериментировал. Со временем он так набил руку, что мог самостоятельно собрать вполне продвинутый компьютер. Один из них, с открытым монтажом, уложенным в картонную коробку, доктор Кворус предоставил в мое распоряжение на работе, и я им с успехом пользовался несколько лет.
XXII
В эту эпоху своей жизни доктор Кворус кардинально изменил свой имидж, значительно опростившись; это уже был не «мэтр», а «свой парень», балагур и шутник, который под настроение мог угостить сослуживцев «драниками» собственного изготовления.
Особенного своеобразия доктору Кворусу прибавляло то, что он стал жить на две страны, так как его младшая дочь, ученый-биолог, перебралась на жительство в Америку. Время от времени, когда ей нужно было куда-нибудь уехать, она вызывала родителей, чтобы они посидели с внуками. Доктор Кворус ездить в Америку не любил, мрачно шутя:
- Нужно было бы послать жену, но есть опасение, что с нею в салоне самолет не взлетит.
Жизнь в университетском городке в Боулдере (Запад США) доктор Кворус находил скучной, а архитектура американских мегаполисов его не интересовала, так как он вообще был равнодушен к культуре. Так, прожив в Москве целых 40 лет, он почти никогда не покидал своего района, проявляя полное невежество в отношении московских достопримечательностей.
- У нас Диана (жена) отвечает за культуру - объяснял доктор Кворус.
Для себя он нашел удовольствие даже в нелюбимой Америке: Боулдер находится в районе Скалистых гор, и доктор Кворус совершил восхождения на некоторые из местных вершин.
Так и протекала наша жизнь почти все девяностые; наши с доктором Кворусом отношения были чисто приятельские, почти не касаясь профессиональных вопросов; даже в процессе защиты мною кандидатской диссертации доктор Кворус, формально считаясь ее руководителем, не принимал никакого участия.
XXIII
Но все изменилось, когда мои работы по модернизации старого промышленного магнетрона «Бересклет», которыми я занимался все эти годы, начали приносить первые плоды. В частности, мне было поручено вести их производство. Тут-то доктор Кворус и начал канючить, чтобы я позволил ему поучаствовать в нашей работе, По старой дружбе я согласился, но потом об этом пожалел: целыми днями он занимался бесцельными измерениям, как ребенок играет в игрушки. Чтобы он не мешался на моей площадке, я инициировал изготовление для него собственного экспериментального макета; это вызвало у доктора Кворуса вспышку неподдельного энтузиазма. Не имея намерений сделать жизнеспособный прибор, а собравшись развлечься, в конструкцию своего макета он заложил следующий принцип: все сделать не так, как в основном, - моем, - варианте.
- Чем бы дитя не тешилось! – решил я, и не мешал доктору Кворусу наслаждаться новой игрушкой.
Однако по прошествии некоторого времени я стал замечать, что утрачиваю контроль над работами по «Бересклету», что мои указания игнорируются, а разработка так называемого «кворусовского варианта» проводится в приоритетном порядке. Всполошившись, я вскоре понял, в чем дело. Я стал объектом заговора, нити которого протянулись к «Гикее» - малому предприятию, руководимому Мезенцевым. После его изгнания с территории «Цикламена», многие сотрудники «Гикеи» стали у нас совместителями. Они-то по указанию Мезенцева и обеспечивали явочным порядком «зеленую улицу» для «кворусовского варианта». В это же время я стал обнаруживать многочисленные случаи вредительства на производстве «Бересклетов», которые тоже организовывались сотрудниками «Гикеи». Стало очевидно: Мезенцев решил положить конец моей деятельности на «Цикламене», загубив «Бересклет» путем вредительства и с помощью доктора Кворуса, развернувшего разнузданную критику моих технических решений.
От Мезенцева, зная его, ожидать такое было очень даже можно, но меня до глубины души потряс энтузиазм, с которым к мезенцевскому заговору примкнул доктор Кворус; ведь я считал его своим старшим товарищем, - единственным человеком, с которым можно откровенно обсудить свои любые проблемы.
Пережив это тяжелое, правда, не первое разочарование, я принял все необходимые меры: отстранил от «Бересклета» совместителей «Гикеи» и пресек занятия доктора Кворуса, конфисковав изготовленные для него детали, и заперев их в свой персональный сейф. С этого момента наши с ним контакты прекратились.
XXIV
Но упорная судьба все никак не позволяла нам с доктором Кворусом разойтись окончательно.
В результате очередной смены власти на «Цикламене» Замдиректора по науке был назначен Миронов, который решил развернуть на предприятии широкий научный поиск. К этой работе он привлек и меня – в части разработки гипермощного магнетрона. Сначала работы пошли довольно споро: был выпущен комплект чертежей, и передан в производство, но вдруг оказалось, что вместо моего прибора начато изготовление нового магнетрона, предложенного доктором Кворусом. Я уже этому не удивился: Миронов относился к Мезенцеву с глубоким почтением: и его мнение было для Миронова закон, а Мезенцев продолжал настаивать на вынесенном им приговоре: мне не быть!
Магнетрон, предложенный доктором Кворусом, был изготовлен и испытан; результатом был пшик.
Та же история повторилась с преобразователем высокочастотной мощности в постоянный ток. Миронов сам меня подключил к этим работам. Изучив проблему, я предложил конструкцию, которая вытекала из моего опыта работы с усилителями, и которая была простой и технологичной. Кончилось тем, что Миронов приказал мне прекратить свои работы, так как ими в дальнейшем будет заниматься …доктор Кворус.
XXV
Я не могу утверждать, что во времена правления Миронова мы с доктором Кворусом совсем не общались; вместе с тем, если я к нему и обращался, то выражался исключительно матом. Тем не менее, иногда я не мог оторвать от него взора.
Маргинальное поведение доктора Кворуса, большинством окружающих считавшееся признаком помешательства, я раскусил, поняв: доктор Кворус разыгрывал роль чудака – гениального ученого. То он целый час сидел у всех на виду в Мраморном зале в позе роденовского мыслителя, то расхаживал по коридору, повесив на шею ожерелье из нанизанных на проволоку массивных и тяжелых деталей, то, остановив кого-нибудь из знакомых, картинно жестикулируя, громко гнусавым голосом разглагольствовал на научные темы.
Благодаря артистизму доктора Кворуса это зрелище было настолько интересным, что, насмотревшись на него, я тоже, отчасти безотчетно понемногу начинал играть. Правда, вместо чудака-ученого я стал разыгрывать роль иную: эрудита, эстета, полиглота и гражданина мира.
Но стоило мне полностью войти в эту роль, как в связи именно с этим терпение моего начальства вконец иссякло, и меня с треском вышвырнули из института.
XXVI
После этого мы не виделись с доктором Кворусом десять лет, встретившись лишь в ритуальном зале крематория. На прощании с ним, помимо родственников, собрались трое из тех, с кем его жизнь переплелась на «Цикламене»: Галя Жарикова, Мезенцев, и ваш покорный слуга.
Доктор Кворус был на высоте последней исполняемой роли: красив, величествен и бесконечно уверен в себе – таким он и должен был быть по замыслу Творца.
Апрель 2021 г.